Текст книги "Большая литература"

Автор книги: Михаил Липскеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Над вымыслом слезами обольюсь

Синими похмельными утрами,

Когда никого вокруг нет,

Когда четырехкомнатная квартира

Становится бесконечной,

Когда ты ищешь себя в ней

И не можешь найти,

Когда умирает ошалевший телефон,

Когда гонит тоска по несбывшемуся,

Я отправляюсь на остров Сен-Мишель,

Остров, на котором я никогда не был.

Где находится этот замечательный остров?

Закройте глаза

И ткните пальцем в карту

Своего сына.

Только пусть это будет контурная карта,

Где нет названий,

А есть только смутные линии,

У которых нет названий,

И пятна,

У которых тоже нет названий,

Нет настоящего прошлого, будущего.

Вот там и находится остров Сен-Мишель.

По трясущимся сходням

Я спускаюсь с брига «Кровавая Мэри»

На берег, усыпанный шелухой кокосовых орехов,

Окурками гаванских сигар

И папирос «Беломор»,

Среди которых спит

Вечно пьяный мулат Афанасий.

Я вхожу в таверну,

Которая никогда не закрывается.

(Голубая мечта московского алкаша.)

– Вас давно не было, -

Говорит мне

Никогда не засыпающий трактирщик.

– Дела, – говорю, – дела,

Сами понимаете, дела.

Как-будто, если я их не сделаю,

Рухнет мир.

– Понимаю, – сочувствующе говорит трактирщик, -

Как обычно?

– Да, только двойную дозу.

Джин-джюс проваливается.

Короткий спазм

И замечательное просветление.

Теперь я готов к путешествию

По острову Сен-Мишель,

На котором я никогда не был.

По улочке с названием «Утренний бриз»

Я иду к покосившемуся домику,

Где меня встретит Марианна,

Которая никогда не меняется,

Сколько бы лет ни прошло

Со дня нашей последней встречи.

– Тебя давно не было.

– Давно.

– Будешь завтракать?

– Буду,

Только не надо творог,

Он мне осточертел там.

– Я знаю, мог бы и не напоминать.

И вот я сижу за столом.

Хрустящая салфетка,

Серебряный прибор

И тарелка севрского фарфора

C ошеломительной величины бифштексом.

Марианна садится на соломенный стул

И смотрит, как я ем.

Каждому мужику нужно,

Чтобы кто-то смотрел,

Как он ест.

Каждому мужику нужен

Бифштекс на тарелке севрского фарфора,

И серебряный прибор.

Я откидываюсь на спинку стула,

Вынимаю сигару,

Откусываю кончик

И сплевываю на пол.

– Я же тебя просила

Не плевать на пол.

– Извини, забыл,

Я давно не был на острове Сен-Мишель.

А дальше мы сидим

И смотрим друг на друга.

Она будет долго и терпеливо ждать,

Когда я протяну руку

И проведу

По измученным ожиданием волосам.

– Ну, вот, Марианна, я пришел,

Какие планы?

– Как скажешь,

Одно твое слово -

И я прикрою этот кабак.

Но только уж очень долго

Тебя не было.

– Ладно, – говорю,

Этот вопрос решен,

Я – тут.

Сделай так, чтобы

Мои седые волосы

Стали черными.

Сделай так,

Чтобы их стало больше.

Сделай так, чтобы

У меня не тряслись руки,

Сделай так, чтобы мое вчера

Стало сейчас.

Ведь для этого я приехал

На остров Сен-Мишель.

Но Марианна не ответит,

Никогда не ответит

С острова Сен-Мишель.

Потому что

У моих сыновей давным-давно

Нет контурных карт…

Из девяностых

Старый уважаемый нищий Бекетов, возвратившись из санатория, нашел свое место на углу Староханского переулка и тупика Народных Комиссаров занятым сопляком Сенькой Гурмыжским, похвалявшимся своей потерянной в боях под Кандагаром ногой и пришитой по пьяному делу полковым хирургом Менделевичем Александром Яковлевичем задом наперед. Типа – сионизм. Что доставляло в нищенском деле Сеньке Гурмыжскому некоторые преимущества. В то время как одна нога шла вперед, то вторая, по ее мнению, тоже шла вперед, а на самом деле – назад. Из-за чего Сенька почти все время садился на шпагат. А оставшееся от почти время кружился вокруг своей оси. То есть он то на шпагат, то вокруг оси. И от этого зрелища у проходящего люда начинало рябить в глазах, и, чтобы остановить это изделие пьяного компрачикоса Александра Яковлевича Менделевича, они платили Сеньке мзду. А другие – и за удовольствие, вот что, мол, делают с русским человеком пьяные сионисты. Из коих мзд (мздов?) Сенька, сами знаете – что и сами знаете – кому, милицейскому лейтенанту Петрищеву – по линии коррупционных схем в правоохранительных органах. Ну, и далее – везде.

На самом деле такое расположение ног с пьяным сионизмом связано не было. На самом деле некоторое косоглазие в ногах сопляка Сеньки Гурмыжского имело не совсем сионистско-компрачикосское происхождение. Нет, это не было следствием родовой травмы или уродством, нет. Поначалу обе ноги были впередсмотрящими. Но одна из них изменила свой статус по другой причине. А именно: после наполовину исполненной угрозы Сеньке «повыдергивать ноги из жопы» неким бандюком из коптевских за попытку умыкнуть ящик спирта «Рояль» из ларька, коий (ларек) опекал один бандюк из коптевских. А «наполовину» потому, что попытка грабежа не удалась, и ноги один бандюк из коптевских в соответствии с этим смягчающим обстоятельством и российским законодательством не выдернул из жопы, как декларировал ранее, а просто развернул их в обратную сторону. Чтобы они забыли дорогу к ларьку со спиртом «Рояль», опекаемым одним бандюком из коптевских.

Сенька Гурмыжский, ровно кузнечик из песни, коленками назад добрался до травмопункта, в коем уже пьяный хирург, но не Александр Яковлевич Менделевич, а Султан Магомедович Магомедов, продолжал обмывать с интимной составляющей свежекупленный диплом Первого меда с медицинской сестрой Фаиной североосетинским «Абсолютом» и махачкалинским «Амаретто». И Сенька стал у него первым пациентом. Из-за отсутствия анестезии, которую сестра Фаина сбыла местным нарикам, она просто села на голову Сеньки, от чего тот потерял сознание. И в таком безжизненном состоянии Султан Магомедович одну из ног вернул в первородное состоянии, после чего сестра Фаина слезла с Сенькиной головы, чтобы Сенька пришел в себя и заплатил гонорар за первую ногу. Но денег у Сеньки не было, так как ящик со спиртом «Рояль» ему, как мы уже сообщали, умыкнуть и загнать по демпинговым ценам не удалось. По выяснении этого печального обстоятельства личного дефолта Сенька сестрой Фаиной был из травмопункта вышвырнут. Потому что бесплатное здравоохранение, оно, конечно, бесплатное, но не до такой же степени. И одна нога осталась назадсмотрящей.

И Сенька, кое-как поднявшись на свои разносторонние ноги и то растягиваясь в шпагат, то раскручиваясь волчком, попытался куда-нибудь дойти. Но у него с этим делом не сложилось. Почему? А вы попробуйте.

И вот в таком нетрадиционно подвижном состоянии он был замечен милицейским лейтенантом Петрищевым, коий и отвел его на угол Староханского переулка и тупика Народных Комиссаров, который был свободен, так как уважаемый нищий Бекетов уехал в санаторий. И создал ему сионистско-компрачикосскую легенду. Основой коей стал Кандагар из песни певца Александра Розенбаума и неафишируемые воззрения лейтенанта Петрищева.

И Сенька, попеременно переходящий из состояния шпагата в состояние автономной карусели, стал приносить больше дохода в коррупционных схемах. Так что наверху решили по возвращении старого уважаемого нищего Бекетова из санатория место на углу Староханского переулка и тупика Народных Комиссаров ему не возвращать. В порядке омоложения кадров.

А чего?… Пенсия какая-никакая есть, комнатка, хоть и в аварийке, какая-никакая имеется, какие-никакие лекарства по инвалидности дают маненечко, какой-никакой санаторий каждый год – на халяву, сортир – на свежем воздухе, 9-го Мая поздравления от Президента получает…

Так хрена ли ему еще надо?!

Такая любовь

Ой да!!! Вышел я из хором своих каменных, кольчужку мелко кованную подправил, мечом булатным голову калике перехожему снес, чтоб востроту меча булатного проверить, коню белому щитом кованым по могутному крупу съездил, чтобы оторвался наконец от кормушки с овсом отборным, а то брюхо уже по матери сырой земле волочится, и двинул вдоль, по Питерской, по Тверской-Ямской Змея Горыныча воевать. А то всех красивых девок, вражина, к себе перетаскал, поебсти добру молодцу на Святой Руси некого стало. И земля наша, великая да могучая, народишком оскудевать стала. И некому вскорости на ее защиту встать, от ворога злого с Запада, недоброго – с Востока, подлого – с Юга, а на Севере Змей Горыныч все плодится и плодится, и потомство его все новых и новых девок требует. И, окромя меня, некому его воевать, потому как остальной народ русский из-за отсутствия бабца к рукоблудию пристрастился, а от этого занятия приплода человеческого ждать не приходится. А у кого деньга в кошеле какая-никакая водилась, те срамных мужиков покупать стали, кто, чтобы телесный голод утишить, а другие – и удовольствия ради. Те, кто от рождения в такой норме был отцом-матерью произведен.

И некоторые стали даже венчаться друг с дружкой. А те, которые к содомии непривычные, а – по части рукоблудия, те – со своей рукой в законный брак вступали. Другую же руку в качестве любовницы держали. Ужасти, что вершилось на просторах Родины чудесной.

И двинул я на Север, чтобы покончить с этим безобразием, но посредине пути от нас к Северу к Городу Змея наткнулся на корчму. А в этой корчме народишко разнообразный меды сладкие да вина крепленые попивал. Кто побогаче, снедью разнообразной закусывал, а кто карманом не вышел, без ея. Чтобы побыстрее разобрало, чтобы хмель в буйны головы подешевше проскочил, а на сэкономленную монету-другую парнишку-другого младого для телесной утехи взять. И в корчме этой батюшка приспособился. Чтоб сразу, опосля греха содомского, покаяние принять и грех тот отпустить. А плату за требу мальчиками брал.

Ну, ребята, батюшке этому я мечом булатным голову порубал в районе телесного низа, чтобы впредь неповадно было. И взадь – тоже. А мужиков, как пьющих, так и срамных, в народное ополчение согнал, и Змея воевать повел.

Но вооружения у народишка никакого не было. Потому что, как у нас на Руси повелось, пока жареный петух не клюнет, мужик не перекрестится. Правда, такового упоминания даже в летописях никто не читывал: то ли записей таких не было, то ли – по причине поголовной неграмотности. Да, и как перекреститься, когда руки, сами знаете, чем заняты.

Но эта проблема разрешилась сама собой. По природе человеческой. И вот как…

Путь в вотчины Змея лежал долгий. И по пути народишко оголодал на телесный низ, а так как всяческий блуд меж собой я запретил, то народишко, привыкший к стабильному, хоть и ненормативному сексу, сильно подозверел и к концу дороги длинной, дороги дальней в вотчины Змея подошел с горящими удами наперевес.

Так что никакого вооружения не понадобилось. И все Змеево потомство, от Змея и наших девушек-красавиц, душенек-подруженек народившееся, прямо на ложах их развратных удами своими могучими порубали. Никакому мечу-кладенцу не снилось. И тут же уды свои оголодавшие, уды свои дымящиеся по назначению природному, от праотцев доставшемуся, с девицами красными, девицами пригожими, девицами податливыми, по удам человеческим соскучившимися… У змеев с этим не шибко…

И возродился народ русский и по всей земле русской распространился. Мужики с бабами, бабы с мужиками…

А Змей Горыныч… А что Змей Горыныч… Живем мы с ним тихо-мирно, никому не мешаем. Такая любовь.

Ты хорошо слышишь?

– Ты хорошо слышишь? – спросил он меня.

– Хорошо, – ответил я, – а почему ты спрашиваешь?

– Да просто так, – сказал он и ушел.

«Странно, – подумал я, – с чего бы ему спрашивать, хорошо ли я слышу…»

Правда, он сказал, что просто так…

Но разве просто так что-нибудь бывает…

Наверное, он что-то заметил…

А что он мог заметить?…

Ведь я же всегда прекрасно слышал…

Даже лучше, чем прекрасно…

Я слышал малейшее дуновение ветра…

Я слышал, как в километре от меня пролетает муха…

Я слышал, как растет трава…

Я слышал, как смеются рыбы…

Я слышал чужие мысли…

– Мне не совсем понятна ваша мысль… Не пойму, что вы от меня хотите… Подойдите лучше в другой раз… Другого раза не будет?… Извините, ничего не могу поделать…

Все-таки почему он спросил? Мы с ним проговорили целый час, и я не пропустил ни одного слова.

– Извините, пожалуйста, я задумался и не слышал… Да, собственно говоря, мне и некогда…

И глаза у него были какие-то странные…

Как будто он что-то знает и не хочет говорить…

А что он может знать?…

Все-таки он что-то знает…

Иначе в его глазах не было бы…

Может быть, он вспомнил тот случай…

Но ведь я же просто сделал вид, что не слышу…

На самом деле я все великолепно слышал…

Просто мне не хотелось…

Я же не враг себе…

– Что, что я обещал?… У вас такая дикция, что я не понимаю, что я обещал… Хорошая дикция?… Тогда голос глуховат… Некоторые слова выпадают… Ничего, не волнуйтесь, это бывает…

А с чего ему волноваться?…

Подумаешь, голос глуховат…

Его же никто не спрашивал, хорошо ли он слышит…

Тут, действительно, задумаешься…

Что я так нервничаю…

Ну и что, что спросил, хорошо ли я слышу…

Сердце покалывает…

В ушах звенит…

Ах, это трамвай звонит…

И водитель что-то кричит…

Тихо так кричит…

Так тихо, что я почти ничего не слышу…

И вообще в мире стало как-то невообразимо тихо… Безмолвно, как в сне без сновидений… Как в космосе…

Конечно, он был прав, усомнившись в моем хорошем слухе…

Так что я просто не слышал, что я обещал.

Как я могу слышать, если я не то что недостаточно хорошо слышу, я просто ничего не слышу…

Я не слышу, как взлетают самолеты…

Я не слышу, как гудят поезда…

Я не слышу, как кричат птицы…

Я не слышу, как плачут дети…

Я не слышу…

Я не слышу…

Я не слышу…

Я не слышу НИЧЕГО.

…Вчера он снова подошел ко мне. Его губы шевелились в немом для меня вопросе. Я сказал ему, что ничего не слышу. Он взял лист бумаги, написал на нем несколько слов и передал листок мне. Я развернул его и прочел:

ТЫ ХОРОШО ВИДИШЬ?

Бухие

Я из лесу вышел… Выйти-то вышел, а зачем входил – забыл. Напрочь. Главное, не очень помню, что я в этом лесу делал. Чего-то смутное ворохтается, а так, чтобы в подробностях, так нет. Помню, встретил Мыш. Бухого. Я помню. Я-то трезвый был. Или это я был бухой, а Мыш – трезвый? Мы еще этот вопрос никак прояснить не могли. Помню, что пока выясняли, кто, что и как, Лиса на шум мордобоя вышла. Вместе с Волком. Оба – бухие. Что, мол, за шум, людям перед интимом спокойно бухнуть не дадут даже в лесу. Ну, Мыш в ответ на такое с их стороны хамство Лисе хвостом по рыжей морде заехал. Или Волку – по серой?… Не помню. Бухой был. И Мыш не помнит. Значит, он бухой был, Ну, мы с ним поразбирались чуток. Чтобы время скоротать, пока Волк с Лисой в продмаг ходили. А то разобраться, кто – бухой, а кто – тверезый, без пол-литра невозможно. А кому – хвостом, и по какой морде – тем более. Но Волк с Лисой, на всякий случай, три флакона взяли, потому что кто – бухой, а кто – интимом должен заниматься – вопрос тонкий. А то Лиса с Мышем – интим, а мы с Волком – кто бухой, кому – хвостом, когда – оба бухие? Как-то не верильно. Только сели, тут из болота Лягушка. Естественно, бухая. Потому что с какого такого бодуна трезвая Лягушка в болото залезет. Точно, бухая. Слова живого сказать не может. Одно квак да квак. Ну, налили ему. Или – ей? У лягушек не разбери поймешь, кто лягушка, а кто – мужик. К тому же оба – бухие. И я – бухой. Но, в общем, все – путем. Разобрались, кто – бухой. А кто Лягушка. Потому что – все. А когда разобрались, пришел Медведь и весь теремок наш разогнал. Потому что бухой. И все кто – куда. Но все – бухать.

А я из лесу вышел. Был сильный мороз. И я вспомнил! Я же к бабушке шел! Пирожки нес! А почему вспомнил? Мы ж до Медведя этими пирожками закусывали! Так что, на хрен мне бабушка. Я вот сейчас снежком белым да чистым умоюсь, кудри русые пятерней на две красивые части поделю, подбоченюсь и к Красной Шапочке. Кстати, Продмаг – по пути. На опушке. А то как к Красной Шапочке без вискаря. Не верильно.

Вхожу в Продмаг. А там – Красная Шапочка. Бухая. И Мама ее¸ продавщица, бухая. И опушка леса – бухая. И лес – бухой. И за лесом все – бухие.

Даже в стольном граде Китеже – и там все бухие.

На том стоим. Кто стоит.

Семантическое

Я лежу на «Спине». Так, как меня местоопределили. Особого смысла в положении «Наспине» я не видел. Так как вообще не видел ничего. Надо мной и вокруг глубокствовала темнота. Я, вопреки своей профессиональнологическирабской привычке, даже не пытался подобрать метафору к этой ожиревшей темноте.

Метафоры, попытавшиеся было прорваться сквозь эту снобисткинаполненную элитность темноты, путались, переплетались, сталкивались друг с другом, и самораздавливались, отяжествленные собственной ничтожноватостью.

Моя сколизоотягощенная «Спина», практически обезмышцованная, снивелировалась в одну мелковолнообразную директиву, замкнутую с одной стороны точкой на окраине затылка, а с противоположной – точкой меж любовностиснутыми пятками. Эспериментонаглядным видом доказывая правдоватость эвклидоаксиомности эксклюзивности прямой линии меж двух бесконечно малых отрезков другой прямой линии.

На противоположной части «Организма», кожеограниченного со всех сторон от всех природносуществующих окружений, бытовало в безжизненносущном состоянии пупкововыпуклое образование во впаловпуклой впадине животосоставляющей части организма, исполняющего телесновыполняющую сущность.

С противостостоящей, а в данном случае – противолежащей, стороны затылочносоставляющей верхней части кожекостноограниченного организма по имени «Голова» жизненно обитали числом два безбодрствующие внутрьвпадинные слизистые образования, осуществлявшие надзорноконтролирующие функции за окружающесоставляющей частью действительности, включающей мой кожеограниченный организм, непрерывно выполняющий функционально действующие поддержания моей жизненнонесущей деятельности, словарнозарегистрированные под буквой «Г» в поименовании «Глаз».

А сбокуторчащие неровносформированные образования числом два, мембранноулавливающие воздушноколеблющиеся состояния внеголовного окружения и трансоформирующетранспортирующие их в вовнутреннеподкожноподкостную наполненность «Головы», носящей название «Мозг» (Словарь русского языка. 2-й том. Стр. 287) с внедренческоинформативной целью о вербальнонаполненном внешнедействительном окружении моего кожекостногоограниченного организма, терминологическиобозначаемого как «Тело».

На даннотекущий момент я лежу на трехметроотстоящей от земнокорной поверхности глубине эллипсоформного планетноготипаобразованияподназванием «Земля» взастывшемцементеназастывшемфундаментеокружнойжелезнойдорогиокруженныйбезметафорной темнотойврайонеЧеркизова.

Естественно, я ничего не помню. Кроме одного обстоятельства.

Помню, что, когда в детской песочнице мы разлили с двумя незнакомыми мне гражданами одной шестой части суши под аббревиатурой РФ спиртсодержащий напиток, памятносохраняющийнетузсвятеетовариществаниколаявасильвичагоголяподназваниемХортица, меня без всякого заслуживающеговниманияповодаударилипустойбутылкойввисок.

Ведь я всего-навсего предложил выпить за здоровье присутствующих.

Когда я на почте…

Когда я на почте служил ямщиком, а было это в конце 47 года двадцатого столетия по Рождеству Христову и по ХХХ годовщине Великой Октябрьской революции, то в краях наших тундровых лошадей отродясь не водилось, а олешков и собачек местный остяцкий люд поел по причине голода, а почту возить надо, потому что кому письмо от родичей с Аляски, кому Вестник АН «Квантовая механика на марше», кому – повестку в НКВД на расстрел, кому – секретные отправления, то почту я возил на песцах. И это представляло некоторые трудности в работе почтальона. Потому что мех. И мясо. Конечно, не олешек и собачка, но мясо. Еда какая-никакая. А остяцкий человек неприхотлив. Он при случае и белого медведя голыми руками может съесть, а уж песец на фоне полярной зимы проходит как деликатес. Чем-то напоминает мясо хорошо просоленного политкаторжанина. Их еще до Великой Отечественной войны подъели. Сразу после раскулаченных. Которых по разнарядке свозили в район. Как когда-то по продразверстке.

Так вот, на песцов моих, в нарты запряженных, постоянно посягали в смысле еды и в смысле на шапки местным остяцким дамам партийной верхушки. Так что эти песцы как раз и были одновременно и тягловой силой, и почтовыми отправлениями. В том числе, и секретным.

И я за них отвечал головой. К которой давно присматривался предрайисполкома, потому что любил в смысле закуски к спиртсодержащей продукции употреблять слегка подкопченные щеки. А я в те года был довольно объемистым в районе щек и не хотел их в смысле закуски, хотя предрайисполкома в наших краях почти что Председатель Рабкоопа, но я очень любил свои щеки, потому что без них я был бы неполным.

И вот я вез песцов на песцах.

Ну и кой-какое секретное отправление.

И вез все это дело и на нем в город Воркута к Новому году как подарок остяцкого народа тов. Устюгову П.Н. – нашему окружному партийному начальнику. Мясо ему. А шкуры – бабе его. Точнее, бабам. Не по части разврата, а в смысле по партийной линии. Ну и комсомольской тоже. И профсоюзной. Потому как комсомол – помощник партии, а профсоюзы – школа коммунизма.

И вот в середине пути появились волки. Позорные. Песцы от страха понесли. А отстреливаться мне было нечем. Патроны у нас кончились. Так что я гнал и гнал своих песцов. Волки (позорные) постепенно отставали. А одного, особо позорного, я прикончил табельным наганом. В смысле, рукояткой промеж глаз.

И в этом деле секретное отправление свалилось с нарт.

Что тут поделаешь…

А когда я прибыл в город Воркута, то из песцов остался один. Остальных я съел, чтобы хоть какое-то почтовое отправление в смысле этого, последнего, песца доставить по месту назначения. В смысле – партийных баб. Но так как песец был одиночным, то мясо его и съел сам партийный начальник тов. Устюгов П.Н.

А бабы его остались без песцовых шкур. Кроме одной. Законной.

И бабы вследствие этого отказали тов. Устюгову П.Н., в смысле, по партийной линии. Ну и комсомольской тоже. И профсоюзной. Как в комедии тов. Аристофана «Лисистрата». Кроме одной. Законной.

К которой в последние годы тов. Устюгов, в смысле партийной, комсомольской и профсоюзной линии, ничего не имел. В смысле, блядь старая.

И меня приговорили к расстрелу. За антипартийную деятельность. Против тов. Устюгова П.Н. и его баб. По всем линиям.

И растрату казенных песцов в крупных размерах в личных целях.

И утерю табельного нагана. В промеж глаз волка (особо позорного).

И пропажу секретного отправления.

Но не расстреляли. Потому что нечем. В смысле патронов. Старые, как я уже говорил, кончились, а новые как раз и содержались в секретном отправлении. В смысле – пропажи.

Вона, как оно бывает.

Так что я остался нерасстрелянным.

Зато в тундре почему-то исчезли волки. Позорные.