Текст книги "Путешествие на "Щелье""

Автор книги: Михаил Скороходов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

5

Сверкая красной малицей, солнце вышло из своего золотого чума, наклонилось над Обской губой.

До боли в глазах я всматривался в противоположный берег–волнистую, синюю полоску земли.

– Лукомория, – прошептал я. – Тазовская тундра…

Почему–то вспомнился гриновский эпиграф к «Бегущей по волнам»: «Это Дезирада!.. О Дезирада! Как мало мы обрадовались тебе, когда из моря выросли твои склоны, покрытые манцениловыми лесами…»

В это красочное утро мне вдруг представилось, как простерлась над Обью, над синими сопками, закрыв солнце, неумолимо–грозная государева рука–живите, инородцы, в тишине и покое и ясак платите без ослушания! Под мерный шум волн ожили в памяти слышанные в разное время от разных людей народные ненецкие сказания и слились, как речки в озеро, в одну легенду о потерянном и возвращенном солнце…

На той стороне залива–родные места Ваули Ненянга, легендарного ненецкого героя. Может быть, не раздумал он свои думы у костра на развалинах Тагаревыхарда.

Я решил побывать в Мангазее один, без Буторина. Не хочет – не надо. Дойдем до Диксона и распрощаемся. Самолетом – на мыс Каменный. Оттуда – в районный центр Тазовский. И с первой оказией–до Мангазеи.

Глава шестая

1

В моем дневнике есть такая запись:

«10 августа. Вечерний пир в далекой стороне…». Буторин, как обычно, в центре внимания, его стопка наполняется в первую очередь. На столе – дары Ямала и Москвы: дичь, рыба, оленина, крабы, паюсная икра.

В разгар пира корреспонденты атаковали Буторина:

– Вы до сих пор шли по пути древних поморов и вдруг повернете в сторону!

– Это вызовет недоумение у читателей! У вас только один путь – в Мангазею!

– Диксон от вас не уйдет!..

Особенно пламенной, хотя и несколько сумбурной, была речь Агафоновой. И в какой–то момент я почувствовал, что Буторин заколебался. Он слушал, наклонив голову, снисходительно улыбаясь, порывался что–то сказать, но ему не давали слова вымолвить. По–моему, такого дружного натиска не выдержал бы ни один

адмирал. Исчерпав исторические аргументы, Агафонова повела атаку под другим галсом:

– Ну Дмитрий Андреевич! Миленький!..

А я в разговор не вмешивался, молча курил у окна, наблюдая за Буториным. И Архангельске он говорил мне, что ступить на мангазейскую землю – мечта его детства, что зверобойные шхуны, на которых он плавал, иногда заходили в Обскую губу, и его охватывало волнение, оживали в памяти рассказы старых поморов об исчезнувшем древнем юроде. Я не помню, чтобы во время сборов он хоть раз упомянул о Диксоне. И вдруг заупрямился.

Наконец Буторииу предоставили слово. Он встал и, подняв руку, торжественно объявил:

– Идем в Мапгазею.

Общее ликование. Стоя осушаем стаканы. Засиделись до поздней ночи, пели песни. Буторин исполнил свою любимую:

Лучше в Волге мне быть Утопимому, Чем на свете мне жить Нелюбимому…

Утром Татьяна Агафонова предстала передо мной и тельняшке и решительно заявила:

– Я с вамп. Да, на «Щелье». Буду матросом! – она ударила себя кулаком и грудь и начала перечислять океаны, которые переплыла.

– Ну меня–то вы возьмете конечно. Родная газета… – Игорь Запорожец развел руками, как бы подчеркивая безвыходность нашего положения.

– «Водный транспорт»! – воскликнул Книппер. – Само название говорит за себя. Им хотелось пройти на «Щелье» небольшую часть пути, хотя бы несколько миль.

– По–моему, капитан Флинт не отказался бы от таких матросов, – сказал я. – Думаю, и Буторин возражать не будет.

Погода стояла хорошая, полный штиль, и Буторин согласился взять трех человек с условием, что курить они будут только в каюте. Договорились, что, если погода не изменится, мы доставим их на мыс Каменный. Потом «Щелья» пересечет Обскую губу, пойдет своим путем, а корреспонденты прилетят в Тазовский, там и встретимся снова. Когда началась посадка, мы обнаружили на борту «Щельи» еще одного «матроса» – представителя одесской прессы Михаила Малеева. Взяли и его.

Обская губа в это время года редко бывает спокойной. Когда прошли примерно полпути, подул восточный ветер. Остановились в поселке Яптик – Селе (Крепкий мыс), решили высадить пассажиров здесь. Неожиданно на окраине поселка приземлился вертолет – прилетел наш старый знакомый Василий Александрович Борисов, сообщил, что ожидается шторм. Вместе с ним вышел из вертолета и фотокорреспондент «Литературной газеты» Александр Награльян.

Вам письмо, – сказал он, вручая мне конверт, – от Ишимова и Барыкина.

«Необычайно рады, что вы уже в Обской губе, – говорилось в письме. – Еще раз – попутного ветра в алые паруса. Нашего специального фотокорреспондента просим любить и жаловать. Ваши очерки, будущая книга получат первоклассные иллюстрации. Приглашаем вас от имени редакции «Литературной газеты» к нам в гости сразу с Диксона, после завершения перехода. Весь коллектив газеты будет рад вас обоих обнять на Цветном бульваре.

Телеграфный репортаж о переходе через Ямал получен.

Поддерживаем постоянный контакт с Евгением Салтыковым. Просим сообщить, когда (ориентировочно) рассчитываете быть на Диксоне…»

– Наш лучший друг «Литературная газета» приглашает нас в Москву, – сказал я, передавая письмо Буторину.

– Скажу вам по секрету, – сказал Награльян, – редакция собирается заплатить вам командировочные за все время путешествия. Владимир Николаевич Иши–мов и Константин Константинович Барыкин стоят за вас горой. Когда от вас долго не было известий, они всех подняли на ноги. Связались с Архангельском, там тоже приняли меры. Ну, мнение у всех было одно – немедленно искать «Щелью». Готовят вам хорошую встречу в Москве.

Все корреспонденты отправлялись на мыс Каменный, Борисов торопил их. Нам нечего было там делать, мы решили от Яптик – Сале идти прямо в Тазовскую губу. При встречном ветре мы пересекли Обскую губу наискось. Видимость плохая, шли «слепым ходом». Ночью разыгрался шторм, «Щелья» взлетала на гребни волн и проваливалась вниз, глухо стуча днищем.

– Трехбугорный мыс, – Буторин указал влево. – Станем на якорь, переждем.

Мы были уже в Тазовской губе. В разрывах между тучами я увидел очертания высокого мыса. Стали на якорь недалеко от берега. При свете электрического фонарика я записал в дневнике:

«13 августа. В четыре часа утра вошли в Манга–зейское море. Ветер восточный, встречный, шесть баллов, видимость плохая. Ложимся спать».

Валимся на койки одетые, в сапогах. Сквозь сон слышу голос Буторина, его заглушает гул ветра. «Щелью» трясет. Вылезаю из каюты.

– Поветерь!

Все ясно. Ветер переменился, дует с запада. Баллов восемь, если не больше, милая буторинскому сердцу поветерь. Пробираюсь на нос, подтягиваю «Щелью» как можно ближе к якорю, жду, когда заведется мотор. Завелся сразу. Быстро поднимаю и укрепляю якорь. «Щелья» разворачивается. Становлюсь рядом с Буториным, он передает мне руль, один за другим вздергивает оба паруса. Понеслась «Щелья».

Восемь утра.

– Чайку бы, Евгеньич…

Пьем чай, потом я затапливаю печь, поджариваю пару омулей, завтракаем. Буторин сидит боком возле мачты, управляется одной рукой.

Берусь за дневник. У меня своя «поветерь» в сердце: Борису Полевому я ответил, что, конечно, согласен публиковать свои путевые заметки в «Юности» и теперь с особой тщательностью веду записи. Время летит незаметно. Ни обеда, ни ужина – все откладываем, только чай с сухарями. Когда стемнело, я зажег свечу и, пристроив ее возле мачты, день за днем описал переход через Ямал.

К утру ветер усилился, тучи разошлись. Буторин поет песни да приговаривает:

– Красота–то какая, матушки… Полюбуйся, Евге–ньич! По–моему, так еще наша «Щелья» не ходила.

Красиво идет «Щелья». По обе стороны от нее поперек губы – белые гребни, она не отстает, волны словно несут се, и это усиливает радостное чувство движения, свободы. У самых бортов клубится, шипит иена. Налетит особенно сильный порыв ветра, «Щелья» словно пригнется, глубже зароется в воду, выпрямится рывком, и паруса шумно переведут дух. Но главная краса – это сам Дмитрий Андреевич. Расставив ноги, победно посматривая по сторонам, стоит, не качнется, куртка нараспашку, улыбка не сходит с мокрого лица. Самофракийская фигура! Я больше любуюсь им, чем стихией, и думаю, что, может быть, вот эти минуты – лучшие в его жизни.

За тридцать часов пронеслись через всю Тазовскую губу, Буторин ни разу не выпустил руля из рук.

В два часа пришли в порт Находка. Пообедали, отдохнули, вечером встретились в клубе с жителями поселка. Когда я, стоя у карты, начал рассказывать о путешествии, в открытую дверь важно вошел Пыжик и улегся на полу перед столом на радость ребятишкам, занимавшим первый ряд. Слушал невнимательно, но настораживался, когда упоминалось его имя.

На другой день прибыли вТазовский. Корреспондентов еще не было, решили их подождать. Мы уже привыкли к сердечным встречам, но тазовцы превзошли всех.

От Тазовского до развалин Мангазеи по прямой 180 километров, по реке около трехсот. А совсем близко, километрах в двадцати, – Мамеевский мыс, на котором стоял когда–то острог, форпост торговой столицы.

– В этом районе открыты колоссальные запасы природного газа, – сказал нам секретарь райкома партии Николай Яковлевич Будылдин. – На мысу вырос поселок геологов Газ – Сале. Строится первая очередь газопровода. В будущем мангазейский газ по трубам диаметром в два с половиной метра пойдет во многие города страны, в том числе и в Архангельск. Геологи приглашают вас в гости, им хочется, чтобы вы прибыли на «Щелье».

Мы охотно приняли приглашение. Днем 16 августа, не доходя немного до поселка, причалили к берегу, поднялись на самый высокий холм. Внизу на изумрудной ладони тундры – паутина речек, россыпь озер, устье Таза. Несколько веков назад отсюда стражники высматривали суда, идущие в Мангазею.

Я наступил на какой–то металлический предмет.

– Баланс от весов, – определил Буторин, осмотрев находку.

Баланс был длиной более метра, весил килограммов восемь. На двух круглых клеймах можно было разобрать несколько букв.

Вечером встретились в клубе с геологами. Я смотрел в переполненный зал и никак не мог всерьез осознать себя в роли отважного путешественника. Наша «Щелья» зарегистрирована как прогулочный катер, взбрело нам в голову прокатиться до Мангазеи, порыбачить в трех морях, поохотиться. А настоящие землепроходцы – в этом зале.

Начальник экспедиции сказал нам, что здешнее месторождение газа будет эксплуатироваться не менее ста лет.

– Если здесь, на мысу, вы нашли такое богатство, – взволновался Буторин, – что же скрывается в земле самой Мангазеи? Там, наверное, в земле алмазы с голову!..

Ночью вернулись в Тазовский. С мыса Каменного прилетели корреспонденты, разместились, как и мы, в гостинице. Их полку прибыло-к нам присоединились «вооруженный до зубов» фотокорреспондент АПН Владимир Первенцев, журналисты из Тюмени и Салехарда.

2

В солнечный, тихий день 18 августа мы отправились вверх по реке. Взяли с собой хлеб–соль – подарок жителей Тазовского, решили сдобный красавец каравай съесть на мангазейской земле.

В поселке нам дали карту Тазовского речного бассейна, точнее, альбом карт. На одной странице обозначено: «Развалины города Мангазеи». Выше по реке, в шести километрах, – поселок Сидоровский. По совету местных газетчиков мы решили сначала дойти до него, посмотреть старинную церковь, которая в 1929 году была перенесена в поселок из Мангазеи.

Небольшой теплоход совершал регулярные рейсы от Тазовского до другого районного центра, расположенного выше по реке, Красноселькупа, корреспонденты отправились на нем.

Как ни странно, местные жители Мангазеей интересуются мало, некоторые старожилы там даже ни разу не бывали. Мы спрашивали, нет ли у кого–нибудь старинных предметов, имеющих отношение к Мангазее. Оказалось, кое–что находили, но давно, ничего не сохранилось. Когда переносили часовню, нашли четырехгранную бутылку вина, откупорить не смогли, отбили горлышко. Вино, говорят, было хорошее, крепче «Московской»…

Мы взяли на борт Награльяна и Первенцева и отправились вниз по течению к Мангазее. Договорились, что другие корреспонденты доберутся на двух моторных лодках. Вскоре одна из них стала нагонять «Щелью». Я посмотрел в бинокль: Эвелина Коробова из «Тюменского комсомольца», Элина Китаина из районной газеты и Татьяна Агафонова.

– Кто там? – спросил Буторин.

– Люди Флинта…

Лодка взяла «Щелью» на абордаж. Классическим пиратским прыжком Агафонова перемахнула на наш корабль, села на ящик, вынула из сумки зеркальце. Лицо ее было суровым.

– Ты мешаешь нам работать, – сказал Первенцев.

– Я никогда еще никому не мешала! – отрезала Агафонова.

С выключенными моторами лодка и «Щелья» рядышком двигались по течению.

– Танюша, прошу оставить судно, – приказал Буторин.

– Ты уже была на «Щелье», а они нет, – убеждал я ее.

Ноль внимания.

– Хорошо, – зловещим голосом произнес Первенцев, покорно складывая руки. – Я работать не буду.

– Я тоже, – поддержал его Награльян.

Татьяна, наклонив голову, задумалась. Резко поднялась, молча прошла по борту на нос, хотела перейти на лодку, занесла ногу и плюхнулась в воду. На помощь первым подоспел Первенцев, протянул руку.

– Иди ты! – фыркнула Агафонова и с помощью подруг влезла в лодку.

Мы хором уговаривали ее перейти в каюту, переодеться, но она демонстративно отвернулась от нас. Ее огородили одеялом, лодка раньше «Щельи» подошла к мангазейскому берегу. Агафонова первой с чингачгу–ковским кличем прыгнула на песок.

Буторин щелкнул затвором. Я посмотрел на часы – шесть вечера по местному времени.

– Дмитрий Андреевич, я ни разу не давал салюта. Дай мне выстрелить в честь Мангазеи.

__Успеешь. Еще настреляешься… – Снова выстрелил. – Успеешь… – Выстрелил в третий раз.

– Салют отменный, – проворчал я.

Мы поднялись на обрыв и увидели большую холмистую поляну, окруженную с трех сторон высокими лиственницами и елями. В земле, прямо перед нами, – несколько почерневших бревен. Справа – речка Манга–зейка.

С майским ветром в душе я часа два шатался по мангазейским улицам. В городе был праздник, звонили все колокола…

Раздвигая высокую, в рост человека траву, я перешел поляну, поднялся на холм, покрытый кустарником. Протянул руку – на ладонь легли гроздья красной смородины. По неширокому логу направился через лес к берегу Таза. От мангазейской земли веяло пронизывающим дыханием веков, оно обдавало сердце прохладой. Перезвон колоколов оборвался и сразу грянул снова, но стал другим–соборно–суровым, в нем слышался стон… Город был таким красивым, на этой самобран–но–шедрой земле. Не было землетрясения, не было вражеского нашествия. Но захотел царь–государь, повелел, и рухнули крепкие лиственничные стены, башни, дома, церкви.

Через три моря долетел до поморских сел горестный звон, стон мангазейских колоколов. Разломанный уродливо–длинной рукой самодержца, город отпугивал местных жителей своими страшными развалинами, зловещей тишиной, далеко объезжали его оленьи упряжки…

С обрыва я засмотрелся на «Щелью». Паруса, выгнутые ветром (второпях мы их не убрали), мягко светились в лучах вечернего солнца. Издали «Щелья» казалась особенно статной, одухотворенной, полной радостной силы.

Нет, не к мертвым развалинам пробивались мы сквозь туманы, штормы и льды, по волокам и мелям. Пусть разломана Мангазея – жива ее златокипящая душа.

Я подошел к «Щелье» и вспомнил свой зарок: несколько дней назад говорил Буторину, что искупаюсь у мангазейских развалин, даже если будет идти снег. Течение подхватило меня, прохладные струи смывали пот и пыль, нежили тело – нирвана…

После купания я снова поднялся на обрыв. Наши спутники бродили по мангазейским холмам, по берегу. Я разжег огромный костер, Буторин поставил сеть. Через час вынули из нее двух крупных щук, несколько язей, сварили уху и не спали до рассвета. Это была незабываемая ночь. В небе сияла оранжевая луна, мы словно перенеслись в иное время и отрешились от всех забот

В свое время я написал программное стихотворение (все поэты их пишут, одно или несколько):

Не хочу, чтоб жилось легко мне,

И горжусь, что спокойного дня

Ни единого, сколько помню,

В жизни не было у меня.

Пусть безоблачно в небе высоком,

Пусть купается в зелени дом -

Окровавленный горьковский Сокол

Надо мною машет крылом.

Ни единого дня – гипербола. У костра всегда спокойно.

Взошло солнце. Сквозь редкий красноватый туман просвечивала вершина холма. На его склонах белели группы невысоких берез, похожие на башни.

– На том холме у них была церковь, – услышал я голос Буторина.

У меня вдруг возникло ощущение, что я уже был здесь когда–то, видел все это… Вспомнил! Однажды ночью мне привиделся другой Разломанный город, я описал его в стихотворении «Азорида».

Лучи зари ласкают Азориду.

Поют сады. Горят вершины гор.

Громады скал оранжевых дымятся,

Струится пар по колоннадам храмов,

И светятся, покрытые росою,

Серебряные статуи богов.

И поднялось приветливое солнце.

А в вышине, над горными хребтами,

Что обступили город с трех сторон,

Встают, клубясь, меняя очертанья,

Столбы багрово–пепельного дыма…

Как лилия священная, светла

Прекрасная столица Атлантиды,

Прильнувшая к груди могучей моря.

Из дальних стран по двадцати дорогам

Приходят в Азориду корабли,

Нагруженные золотом, плодами,

Вином душистым и слоновой костью.

Резвятся дети у прибрежных пальм,

Девичий смех в купальнях не смолкает.

Живет и веселится Азорида,

И счастливы беспечные атланты…

А в небе, как гигантские грибы,

Повисли клубы пепельного дыма.

Пусть разберутся мудрые жрецы

В загадочном явлении природы

И в новом храме в жертву принесут

Богам всесильным тучного быка,

Чтоб гнев их не коснулся Азориды.

А старец с длинной белой бородой,

Что мнит себя пророком, пусть умолкнет!

Невнятна речь его, глаза безумны,

Он ползает по каменным террасам,

Выслушивая землю, как больную,

И говорит, что огненные змеи

Плодятся в недрах, прогрызают твердь,

Стремясь наружу. Боги благосклонны,

Жрецы владеют тайной заклинаний,

И пусть безумец не мутит народ

Зловещей речью…

Если б знать атлантам,

Какой бедой грозил им странный дым!

И наступила бедственная ночь.

Вдруг охватили судороги землю.

Упали скалы. В недрах грянул гром.

Горячий вихрь, людей сбивая с ног.

Ворвался в город. И разверзлась пропасть,

На дне ее клубился красный воздух.

Шипя, взлетели огненные змеи

Над Азоридой. Люди онемели,

От ужаса забыв родной язык.

И заглушая жалкий крик детей.

Гремело небо. И восстало море.

Гремящий вал по каменным ступеням

Взлетел и тяжко рухнул на дома.

Бежали в горы многие, но гибли

Под огненным и каменным дождем.

И хохотал, вздымая руки к небу,

Старик безумный. Море поглотило

Все что осталось. И роптали волны

Под небосводом черным и немым.

И долго света не было. И день

Не наступал… Ах, если б знать атлантам,

Какой бедой грозил им странный дым!

Подбросив дров в костер, я задремал. Буторин спустился к реке, но вскоре вернулся и всех всполошил:

– Глядите, други мои, что я нашел!

На его ладони мы увидели позолоченные светом костра металлические предметы: крест, наконечник стрелы, два ржавых гвоздя. И началась «мангазейская лихорадка»!

Вооружившись палками, мы стали копаться в песке и гальке под обрывом. Все находки сделали в одном месте – на узкой прибрежной полосе. Длина ее – метров сто. Нам посчастливилось: видимо, весенним ледоходом сдернуло слой песка, земли на этом участке, и «сокровища» оказались на поверхности. Златокипящий берег дарил нам кольца и перстни, нательные кресты, серьги, наконечники стрел, множество предметов, назначение которых мы не могли определить.

Эвелина Коробова нашла первую серебряную монетку. Она была овальной формы, на одной стороне – рельефное изображение всадника с копьем, на другой

– полустертые старославянские буквы.

За несколько часов упорных вдохновенных поисков мы стали обладателями целой груды «сокровищ». Среди находок – 26 монет, из них две иностранные. На некоторых отчетливо были видны имена великих русских князей и царей XVI–XVII веков: Ивана III, Ивана Грозного, Михаила Федоровича. На одной монете

– сразу два имени: Дмитрий и Михаил (имена экипажа «Щельи»!). Иностранные монеты или медали были медные, тонкие, с латинскими надписями. Я нашел ржавый зазубренный нож и выкопал им колокольчик, небольшую металлическую печать, крестик, несколько рыболовных крючков, медное кольцо с непонятными знаками, часть цепочки, обломок гарпуна, наконечник стрелы, десять монет. Раскиданные по берегу неинтересные находки (гвозди и прочий металлолом, несколько сот предметов) я собрал в одну кучу, половину завернул в тряпку и погрузил на «Щелью», а то, что осталось, разложил на плоском камне, на видном месте – в подарок юным следопытам, которые, как я думал, вскоре после нас явятся сюда.

Наконец, «старатели» собрались на обед у костра. Выяснилось, что монеты нашли не все. Я выделил по одной монете из своей «серебряной казны». После обеда бродили по окрестностям Мангазеи. Буторин в это время подыскал на берегу мореное бревно лиственницы для памятного знака. Вечером мы вкопали его в землю рядом с развалинами на небольшом холме. Вырезали надпись:

«ЩЕЛЬЯ»

из Архангельска

19–20/VIII/67

Утром 21 августа за корреспондентами пришел теплоход. Вместе с ним от мангазейского берега отчалила и «Щелья».

В вершину памятного столба Буторин вколотил пилу, сбоку вонзил топор. Этот своеобразный маяк хорошо виден с реки.