Текст книги "Библиотечка журнала «Советская милиция» 1(25). 1984"

Автор книги: Михаил Трофимов

Соавторы: Герман Тыркалов,Эдуард Дорофеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

В тот же вечер Лукин побывал у Тюри – Ивана Евтеевича Кочанова, щуплого и малорослого пенсионера шестидесяти восьми лет.

Квартира не блистала чистотой, и воздух в ней был спертый. Деревянный стол, накрытый засаленной и потертой клеенкой, старый растрескавшийся и покосившийся комод, две железные койки с ватными старыми тюфяками и такими же подушками, заправленные изношенными байковыми одеялами.

– Вы что же так и живете, Иван Евтеевич? – поинтересовался Лукин, представившийся работником жилищно-коммунального хозяйства. – Сыро у вас, неуютно. И не очень чисто.

– Да что взять с больного старика, – ответил Кочанов, – у меня и племянница есть, и прописана тут, а жить со мной не хочет, брезгует, знать. Они, молодые, вон какие пошли – им все духов-одеколонов подавай. Вот она и живет у какой-то подруги. У тебя, говорит, плохо пахнет. А я уж привык. И где я силу возьму – чистоту наводить.

«Логово», – подумал Лукин. – Не сюда ли попадает кое-что из краденого?»

– А мы сейчас решили посмотреть все эти старые квартиры, – говорил между тем Николай Степанович, неназойливо, но весьма внимательно осматривая жилище Кочанова. – Надо что-то предпринять. Где ремонт сделать, где переоборудовать, чтоб жильцам удобнее было. А вы, Иван Евтеевич, может, желаете переселиться?..

– Нет, нет! – горячо возразил старик, – я тут еще до войны жил, и на войну отсюда уходил, и с войны сюда пришел, здесь и старуха моя померла. Нет, нет! Ничего мне не надо, спасибо за заботу. Доживу здесь. Так как есть.

Позднее выяснилось, что рассказ старика имел кое-какие погрешности, хоть и звучал самым искреннейшим образом. Его старуха действительно здесь померла в сорок девятом году, когда еще совсем не была старухой. После ее смерти ушла из дома и девушка-племянница, которой теперь было уже за пятьдесят. И жила племянница не у подруги, а со своим законным мужем на этой же улице, оставаясь прописанной у дяди и оказывая ему за это кое-какие услуги. Жилплощадь мужа состояла из одной комнаты в четырнадцать квадратных метров в старом доме с коридорной системой, и поэтому никого не смущало такое положение, суть коего яснее ясного: помрет дядя, племянница займет квартиру. Хоть и не велика, а все же отдельная, двухкомнатная.

«Да, здесь надо будет поработать, – думал Лукин, уходя. – А старик-то лишь с виду неказист»…

Теперь предстояло установить личность Кандыбы, поскольку Дыбин отпадает. Судя по всему, от него тянутся нити в другие стороны.

Из сведений о Кандыбе, полученных Гвоздевым, следовало, что он является организатором краж на вокзале. Сам же или совсем не ворует, или берет, но тут же передает украденное подручному. Да и только ли на вокзале орудует этот Кандыба?

Задача не простая, но разрешимая.

Есть еще Суслик. Отличительный признак – походка. Ходит, как в своих комических фильмах Чарли Чаплин ходил. Носки в стороны, каблуки обуви всегда стоптаны. Походка неуверенная, шатающаяся. Бледный, водянистый блондин.

Но теперь, после провала Сонькина, они не скоро придут на вокзал. В других местах «работать» будут.

ГВОЗДЕВ закончил дело Сороки, укравшего магнитофон.

Виктор, как уточнил следователь, уже два раза находился на излечении в психиатрической больнице, состоял на учете в диспансере.

Доказательства его вины в открытом похищении магнитофона были собраны с исчерпывающей полнотой. В соответствии с требованиями закона, с материалами подробно ознакомился адвокат, после чего Александр Михайлович направил дело в народный суд для разрешения вопроса о применении к виновному принудительных мер медицинского характера.

Практически завершил он работу и по делу Сонькина, но последнюю точку пока ставить не спешил, допуская маленькую хитрость: доколе дело находилось у него в производстве, он в любое время мог беспрепятственно затребовать доставки арестованного в отделение для производства необходимых следственных действий.

Сонькин доверился Гвоздеву полностью. Александр Михайлович нисколько не сомневался, что добросовестная помощь Сонькина будет иметь большое значение для разоблачения уже явно начавшей обозначаться воровской группы.

Позвонил Лукин:

– Александр Михайлович! Я только что говорил с Липкино. Сообщают, что продукты, украденные Рябовым из магазина, были увезены на автомобиле марки «ГАЗ-61».

– И?..

– Думаю, что автомобиль этот был с периферии. Сливочное масло, колбасу, сыр, сахар легче и проще продать где-нибудь в селе.

– А липкинские коллеги как думают?

– Ищут, – уклонился Лукин от ответа. – И еще: Рябов наконец признался, что если покажут того мужчину, которому он продукты продавал, то он его без ошибки опознает. У него, говорит, лицо необычное и шея длинная.

– Дубило – Кандыба?

– Не исключено. Связь с Рябовым, возможно, возникла случайно. Кстати, прошлой ночью на товарной станции кто-то вскрыл контейнер и украл из него ряд вещей. К тебе этот материал не попадал?

– Нет…

После того как Лукин положил трубку, раздался звонок начальника отделения подполковника Шульгина:

– Зайдите ко мне, Александр Михайлович.

Едва Гвоздев вошел, Шульгин поднялся ему навстречу:

– У нас, понимаешь, небольшая загвоздка случилась. Ты как раз очень нужен. Садись, пожалуйста.

Александр Михайлович знал, что подполковник называл на «ты» немногих своих подчиненных и то лишь тогда, когда был очень чем-то взволнован или озабочен.

– К нам на днях новый следователь пришел, на место Хромова, фамилия его – Паверин. Дали мы ему материал: ночью в вагонном парке преступники похитили немалое количество тушенки. Охранники говорят, что их было трое, но поймать удалось только одного, Жиренкова. Как Паверин с ним ни бился, тот показаний не дал. На допросе Паверин сорвался, оскорбил Жиренкова. Тот тоже огрызнулся. При такой ситуации Паверин не может дальше расследовать это дело. Кроме того, мне кажется, что задержанный имеет отношение к кражам, связанным с Кандыбой.

– Понял, – сказал Александр Михайлович. – Если прикажете, я возьму это дело. А Паверин – он что, не опытен, молод еще?

– Нет! Шесть лет стажа имеет. Только вот по характеру немного сучковат: заносчив, неуживчив, самолюбив. Эти сведения – с последнего места его работы. Может быть, они не совсем справедливы. Думаю, надо помочь ему войти в наш коллектив.

– Понял.

– Ну вот и хорошо. Бери дело у Паверина и начинай им заниматься.

РАСПОРЯЖЕНИЕ о передаче дела Гвоздеву, видно, и огорчило, и обозлило Паверина. Достав из сейфа тоненькую папку, он шлепнул ее на стол Александру Михайловичу.

– Берите. Сколько нервов уже истрачено.

Такая форма общения с совсем еще незнакомым человеком удивила Гвоздева. Он, возможно, и рассердился бы, если бы не предупреждение, сделанное Шульгиным.

– Зачем же вы так? – спокойно сказал Гвоздев. – Я ведь не сам взял себе это дело. Начальник принял такое решение.

– Я не обижаюсь, – хмуро сказал Паверин, – если же и обижаюсь, то только на самого себя. Опять не получилось…

– Почему опять? – не дослушав, задал вопрос Александр Михайлович.

– Потому, что такие штуки со мною уже бывали. Не везет иногда – и все.

– Да вы не огорчайтесь. Всякое бывает в нашем деле. Если возникнут вопросы, спрашивайте, не стесняйтесь. Мы всегда советуемся друг с другом.

– Спасибо, – кивнул Паверин, – учту.

Александр Михайлович принялся изучать переданные ему материалы.

Читая протоколы допросов Жиренкова, проведенных Павериным, Гвоздев, даже еще не общаясь с задержанным, уже начал понимать линию его поведения, систему, так сказать, защиты. Судя по всему, Жиренков что-то выжидал. По-видимому, ему хотелось получить какую-то весть, развязывающую ему руки. Пока такая весть не поступала и он тянул время.

«Сначала непременно надо увидеть Лукина, – еще раз подумал Александр Михайлович. – По всей вероятности, он знает больше, чем отражено в первичных документах».

Документов в деле оказалось до обидного мало. Паверин, видимо, наткнувшись на грубое сопротивление Жиренкова, активность снизил. Ни для кого не секрет, что между следователем и подследственным всегда, или почти всегда, идет борьба. В этой борьбе следователь не в праве подпадать под воздействие эмоций. Он часто видит и знает, что подследственный упорно лжет, но это ни в коем случае не должно выводить его из равновесия. И уж вовсе недопустимо, чтобы допрашиваемый увидел в представителе власти противника. Тогда не может быть и речи ни о каком психологическом контакте, ни о каком взаимопонимании.

Надо полагать, у Паверина с Жиренковым такого контакта не получилось, оттого и заминка в расследовании. И вот теперь промахи, допущенные Павериным, надлежало как можно скорее исправить ему, Гвоздеву.

Домой Александр Михайлович пришел поздно. Он заранее знал, что жена будет ругаться и готовился к этому.

Зина встретила его злобно, раздражение так в ней и кипело. Руки дрожали, голос срывался.

– Так я и поверила, что все делами какими-то занимаешься! Какие могут быть дела на ночь глядя? А я – жди, жди, жди! Волнуйся, переживай. Не могу я больше так!

И Зина расплакалась.

Гвоздев и сам сознавал, что жена права. В какой уже раз принимал он твердое решение не задерживаться на работе до поздней ночи. Никто ведь не обязывал его это делать, никто не заставлял. Надо уметь управляться с делами в рабочее время.

Утром Зина заявила, что так жить она больше не желает.

– Дядя Сема… – начала было она.

Он не мог слышать про дядю Сему, брата ее матери. Дядя Сема работал в торговле и на сотрудника милиции смотрел с высокомерием. По мнению Александра Михайловича, дядя Сема относился к людям нечистым на руку. Жил он явно не по средствам: имел великолепно обставленную квартиру и дачу с садом. Бутылка коньяка на столе у дяди Семы – обычное явление. Мать Зины и другие родственники относились к дяде Семе с почтением. Еще бы! Только дядя Сема умел «достать» все и вся и вообще, что называется, «умел жить».

Александр Михайлович относился к разряду людей непрактичных. И Зина знала, что всякое упоминание о дяде Семе болезненно воспринимается ее мужем. Пытаясь испортить ему настроение, она вновь завела этот разговор.

– Не надо, – умоляюще перебил ее Александр Михайлович.

Он чувствовал себя виноватым перед нею и не знал, как наладить отношения.

В это утро Зина сказала, что она возьмет отпуск и уедет к сестре.

– А как же я? – растерянно спросил он.

– Как хочешь! – раздраженно ответила она.

Потом, швырнув кофту, которую собиралась надевать, добавила:

– Тебе твоя служба дороже, чем здоровье и спокойствие жены. Ну и живи своей службой!

В сущности это была не первая размолвка. Но так агрессивно Зина себя никогда не вела. Александр Михайлович ушел на работу с тяжелым сердцем.

ЛУКИНУ «повезло». Вскоре после посещения им Ивана Евтеевича Кочанова, у того появился жилец – мужчина лет тридцати пяти, невысокого роста, сухощавый, юркий. Он пришел сюда однажды вечером и остался. Потом здесь появилась незнакомая сотрудникам милиции женщина. Тоже вечером. Переночевав, утром она ушла, но потом вернулась снова. Так повторялось четырежды. Каждый раз она приносила с собой и уносила небольшую, плотно закрытую, но, судя по весу, тяжелую хозяйственную сумку. «Жилец» же из квартиры никуда не выходил.

Женщина оказалась работницей из бригады путейских ремонтников. Немало усилий пришлось потратить, чтобы войти с ней в контакт. В конце концов Вера рассказала, что ей предложили познакомиться здесь с «хорошим человеком». Одинокая, она ничего против не имела и пошла по адресу, который ей дали. Так она познакомилась с Шакиром. Тот приболел, и она носила ему в сумке кое-какую еду и водку. Выпивали вместе. Отчего же не выпить с приятным человеком?..

Долго Вера не говорила, кто порекомендовал ей этого «хорошего человека». Но наконец сообщила, что познакомиться с ним ей помогла Рая. Это была та самая Вятка, о которой в свое время упоминал Сонькин. Кличка к ней пришла от места рождения – город Киров, бывшая Вятка.

– Раиса Спиридоновна Щелканова, – рассказывал Лукин Гвоздеву, – снимает комнату в одном из старых частных домов. Дом большой, есть участок земли, где раньше был сад. Теперь этот сад запущен. Напротив дома ворота продовольственной базы. Перед воротами, на широкой площадке, всегда много автомобилей, ожидающих загрузки или выгрузки. Автомобили иногда стоят чуть ли не под окнами дома. Сад выходит на небольшой пустырь, где теперь стихийно образовалась свалка разного мусора. Через свалку – тропинка с Зеленой улицы к кварталу новых домов, которая выходит к остановкам: троллейбусной и автобусной. Ночью пустырь не освещается.

– Да. Удобное расположение! – заметил Александр Михайлович.

– У Кочанова – гостиница, – продолжал Лукин, – Щелканова – разведчица и организатор, так сказать, по бытовым вопросам. Пока не известный нам Кандыба – руководитель группы. У него должны быть помощники и склад, своего рода перевалочная база…

– И отрегулированная система сбыта, – дополнил Александр Михайлович. – Этого обстоятельства не следует упускать из виду. Как говорил Сонькин, Щелканова связана с Кандыбой. Значит, они непременно где-то и как-то должны встречаться. Скорее всего, именно у нее дома.

– Я такого же мнения.

– Теперь вот о чем. После того как попался Жиренков, ни одного похожего преступления не зафиксировано. Значит, если он из их компании, то они притаились. А, кстати, где теперь «жилец» Кочанова?

– Покинул квартиру примерно в ту ночь, когда попался Жиренков. И этот штрих тоже немаловажный…

АЛЕКСАНДР Михайлович долго рассматривал Жиренкова.

– Что вы? – смущенно поежился тот.

– Моя фамилия Гвоздев, мне поручено заниматься вашим делом, – ответил Александр Михайлович.

Жиренков опустил голову и молчал.

– Я примерно знаю ваши, Станислав Иванович, способности. Я их учту при расследовании дела. А сейчас скажите, когда вы последний раз встречались с человеком по кличке Кандыба?

– Не знаю я никакого Кандыбы, – сжав руки между колен, ответил Жиренков.

– Не знаете… А человека по кличке Тунгус знаете?

– Нет, – Жиренков побледнел, жилы на шее вздулись, стали отчетливо видны.

– Хорошо! – спокойно продолжал Гвоздев. – И Суслика не знаете, и Тюрю тоже?

Жиренков молчал.

– Вы человек смелый, решительный, умный, – капитан старался поймать взгляд Жиренкова, – я понимаю ваше состояние. Чтобы полностью ввести вас в курс дела, я сообщу вам некоторые известные нам факты: на нескольких консервных банках, из тех, с которыми вы были задержаны, обнаружены отпечатки ваших пальцев. Эти же отпечатки – и на жестяных упаковочных лентах, скрепляющих ящики. Дальше. В комнате, где вы жили, найден охотничий нож, относящийся к типу кинжалов, и кастет. И на том, и на другом есть следы ваших пальцев… Всего за последние годы вы совершили четырнадцать краж. Вот их перечень. Похищено государственного имущества на сумму более шести тысяч рублей… Следующее: два года назад у железнодорожного пакгауза на станции Никульцево был убит сторож… Достаточно или еще продолжать?

– Достаточно, – хрипло выдохнул Жиренков.

– У меня к вам, Станислав Иванович, есть такое предложение: не запираться, говорить правду. Вы меня поняли?

– Да! – кивнул Жиренков, почти беззвучно пошевелив побледневшими губами. – Но, клянусь, я ничего не знаю об убийстве сторожа!

Александр Михайлович отчетливо видел, что Жиренков духовно сломлен.

– Я не буду, Станислав Иванович, вас допрашивать сегодня, – сказал Гвоздев. – Мы встретимся завтра или послезавтра. Вы за это время все обдумайте и взвесьте. Рекомендую вам принять мое предложение. У вас один выход – полнейшая откровенность. Вы поняли, чего я хочу от вас?

– Понял. Я понял, – прошептал Жиренков. – Я подумаю.

…На другой день, примерно в тот же час, Гвоздев снова вызвал подследственного.

– Как себя чувствуете? Можете отвечать на мои вопросы? – спросил Александр Михайлович.

– Да, – почти равнодушно ответил Жиренков, – я несколько ослаб, а в общем – могу.

– Тогда начнем! – Гвоздев положил на стол бланк протокола допроса.

Жиренков изложил обстоятельства последнего хищения из вагона.

Да, он, Кандыба, Анатолий Канюков и Шакир, недавно освободившийся из мест лишения свободы и живший у старика Тюри, примерно в половине второго ночи пришли в вагонный парк к тому вагону, о котором знал Анатолий. Осторожно вскрыли его, разломали несколько ящиков и в принесенные с собой мешки сложили консервные банки. Анатолий сказал, что в банках свиная тушенка. В мешках носить было удобней. Он и Кандыба дважды отнесли банки в тайник. Шакир оставался в вагоне. Где находился тайник, Шакир не знает, и показывать его они ему не собирались. В третий раз Анатолий с Шакиром остались в вагоне, а он понес банки один, и тут как раз появились охранники, стали его преследовать и задержали. В тот момент, когда охранники побежали за ним, Канюков и Шакир находились в вагоне, успели они скрыться или нет – он не знает. Готов показать, где находится тайник.

Кроме названных лиц в группе есть еще человек по кличке Орешек. Орешек – руководитель. Кандыба часто говорил: «Орешек приказал… Орешек сердится… Орешек просил передать… Сам Орешек лично никогда не появлялся. Никто его не видел. Может быть, что его вообще не существует. Просто – выдуманное лицо, для прикрытия. Суслик ходил воровать из вагонов всего два раза, он – карманник. Украденное всегда отдает Канюкову. Куда тот отправлял наворованное, ему, Жиренкову, неизвестно. Обычно через неделю или две после очередной кражи Кандыба приносил деньги и отдавал каждому причитающуюся долю. Делил по справедливости, споров и обид не было. От кого получал Анатолий сведения о вагонах, их содержимом и месте расположения в парке, он не знает – излишнее любопытство у них не поощрялось. В убийстве сторожа на станции Никульцево он участия не принимал. Кто это сделал, не знает.

Более трех часов, почти без передышки, Александр Михайлович писал протокол.

Своих друзей Жиренков не выгораживал, но и сваливать на них вину, для того, чтобы оправдать себя, не пытался. Александр Михайлович понял все это и вздохнул с облегчением – это говорило о том, что Жиренков только изменил метод борьбы, но продолжает бороться и, значит, каких-либо эксцессов с его стороны опасаться нечего.

И это было важно. Всякий следователь, так или иначе, несет моральную ответственность за душевное состояние подследственного, за то, как пойдет процесс духовного перевоспитания, начало каковому он сам и закладывает.

– Не падайте духом, Станислав Иванович, – сказал он, – я не думаю, чтобы вы очень любили ваших, теперь, считай, уже бывших «друзей»…

– Какая там любовь! – грустно усмехнулся Жиренков.

– Тогда я посоветую вам: увидевшись с кем-либо из них на очных ставках, в робость не впадайте. Потом вы встретитесь с ними еще только раз – в суде, а уж после расстанетесь надолго.

ПОЗДНО вечером Канюков с пустыря тенью проскользнул к дому, в котором жила Раиса Щелканова. Стукнул в окошко, которое распахнулось, и ловким, привычным движением влез в него.

– Собери что-нибудь закусить, – попросил он Раису, снимая пиджак и ставя на стол бутылку водки.

– Не надо бы, поздно уж.

– На душе нехорошо что-то. Еще с того момента, как Сонькин попался, – Анатолий, сбросив полуботинки, лег на постель поверх одеяла.

– Зря ты расстраиваешься! Сколько уж таких попадалось.

– Оно, конечно, будто бы и нечего беспокоиться. Не пойман – не вор! Старый закон. И все же, что-то покалывает. А тут еще Тунгус попал.

– Тунгус – кремень, – уверенно сказала Раиса, – и умница. Он, если не сумеет выкрутиться, один пойдет.

– Вчера встретился с Орехом, – проговорил Анатолий. Раисе он доверял, у него не было от нее тайн. – Злой, как сатана, глядит волком. Угораздило же меня попасть в лапы к этому тигру…

Вспомнился тот день, когда он в самом прямом смысле попал в лапы Ореха.

Отбыв наказание за очередную карманную кражу, Анатолий вернулся домой и некоторое время «болтался», не имея желания взяться за какую-либо работу. Как-то в трамвае он увидел, как мужчина весьма скромной наружности вынул из кошелька, набитого пятерками и трехрублевками, мелочь, купил билет и кошелек небрежно сунул обратно в карман своего плаща. Анатолий приблизился, выбрал момент и запустил руку в чужой карман. В этот же миг словно железными клещами схватили его за запястье. Сердце Анатолия сжалось. Однако, к его удивлению, мужчина стоял как ни в чем не бывало, ни один мускул не дрогнул на его сухом, жестком лице. Ничего не оставалось делать, как терпеливо ждать. На остановке незнакомец двинулся к выходу. Анатолий послушно шел рядом с ним.

За углом, на небольшой треугольной площадке, стояло несколько скамеек.

– Давно этим видом спорта занимаешься? – спросил мужчина, когда сели.

– Честное слово, в первый раз! – взмолился Анатолий, уловив в голосе незнакомца добродушные нотки.

– Давно гуляешь?

– Второй месяц, – поник Анатолий.

– Жрать, что ли, нечего стало?

– Вот, вот! Третий день не евши…

Анатолий врал, и незнакомец видел это. Руку Анатолия он не отпускал, лишь чуть-чуть ослабил хватку.

– Где живешь и с кем?

Пришлось сказать.

– Заработать хочешь?

– Как?

– На одном складе нужно взять краску. Ну, банок триста…

– Как же их возьмешь?

– И взять можно, и деть есть куда. Так как?

Анатолий молчал.

– Я предлагаю «заработок» верный и… солидный.

– Сколько? – даже не подумав, как-то автоматически спросил Канюков.

– Полтинник за банку. Сто банок – полсотни у тебя в кармане, двести банок – сотня, и так далее… ну?

– Согласен, – буркнул Анатолий.

– Документы у тебя при себе какие-нибудь есть?

– Справка об освобождении.

– Давай!

Справка перешла в руки незнакомца. Он прочитал ее, положил в карман и отпустил руку Анатолия.

– Договор такой, – незнакомец жестко посмотрел в глаза Анатолия, – я тебя знаю, а ты меня нет. И никогда ничего не пытайся узнать обо мне. Не то плохо будет. Понял?

– Понял, – потирая затекшую руку, послушно выдохнул Анатолий.

– Будешь понятливым и расторопным, жить станешь недурно, о нашей встрече не пожалеешь. – Мужчина легонько потрепал его по плечу. – Поближе познакомимся, подружимся. А теперь пока!

С того дня и стал Анатолий подручным. Потом он все же узнал, что мужчину зовут Антон Прохорович Дыбин. Тот и кличку ему изобрел – Кандыба. «Кан» – Канюков, «дыба» – от Дыбин.

АНТОН Прохорович Дыбин внешне жил нелюдимо, тихо. Никому и в голову не приходило, что у этого человека есть тайна. И эта тайна была такова, что он сам старался думать о ней как можно реже, да и то с опаской.

Он родился в одном из западных районов Витебской области в семье колхозника, его родители в свое время подверглись раскулачиванию.

В самом начале войны отец Антона дезертировал из армии и где-то некоторое время скрывался. Объявился он лишь во второй половине июля 1941 года с приходом немцев. Родион, так звали отца, стал активным полицаем, а затем был зачислен в карательный отряд. Антон, носивший тогда другое имя, и его маленькая сестренка Маня, родившаяся за год до начала войны, жили тогда хорошо – всего у них было вдоволь.

Злой и заносчивый, мальчик искренне гордился своим отцом, а отец, что называется, потихоньку приучал его к «своему делу», не раз брал с собой в карательные экспедиции, разумеется, если настоящего боя не предполагалось.

Однажды отец сказал: «Смотри, сынок, вот это враги – большевики, бывший председатель колхоза Прохор Дыбин. Это он загнал в Сибирь твоего дедушку. А это его семья…»

Неподалеку, под дулами автоматов, стояли дети Прохора Дыбина: мальчик Антон и девочка чуть постарше Мани. Детей вдруг отпустили. Приказали им бежать в сторону леса. «Бегите, Антоша!» – сказал Прохор. Он надеялся, что, может быть, ребят и вправду пощадят.

Антон взял сестренку за руку, и они побежали к лесу. Каратели улюлюкали и стали прицельно стрелять им вслед. Дети были убиты на глазах у родителей. Тут же расстреляли Прохора и его жену. Мальчик видел и другие сцены, похожие на эту, но эта почему-то ему запомнилась особенно.

Весной 1944 года Родион, почувствовав, что фашистам не удержаться на советской земле, тайно отправил семью в маленькую деревушку, расположенную довольно далеко от прежнего места их жительства. Жена Родиона говорила, что мужа ее, партизана, убили немцы, что дом сгорел и ничего у нее не осталось, жить негде и питаться нечем. Добрые люди пожалели, сказали: «Вон пустая изба – живи».

Через несколько дней, глубокой ночью, под видом партизан приходил отец и несколько его приятелей. Принесли продуктов, одежды и много советских денег. Ночью ушли. Деньги сразу были запрятаны в тайник. Больше своего отца мальчик никогда не видел.

Вскоре после окончания войны мать заболела и умерла. Похоронив мать, некоторое время он жил как в тумане. Приходили какие-то люди, что-то говорили, что-то приносили, о чем-то спрашивали. Он молчал, инстинктивно понимая, что может сказать что-нибудь лишнее. Понемногу он пришел в себя и однажды ночью взял из известного ему тайника оставшиеся там деньги, зашил их в драные ватные брюки. Потеплее одел Маню, и они потихоньку покинули дом.

День застал их далеко от тех мест. Один за другим попутные грузовики увозили их в глубь России. А мальчик все думал: какую бы историю про себя рассказать. И в какой-то миг вспомнил вдруг хриплый голос: «Бегите, Антоша!» Вот оно! Ни отца, ни матери в живых нет. И детей нет тоже. Никто никогда не догадается. И решил он, что с этого момента станут они с Маней Дыбины. Он пусть будет Антон, а Маня пусть так и останется Маней.

…Недели две обитали они в Горьком, ночуя где придется и как придется. Деньги на еду у мальчика имелись. Он с нежностью относился к сестричке и все твердил ей: «Твоя фамилия – Дыбина! Ну скажи три раза: Дыбина, Дыбина, Дыбина!» В конце концов Маня усвоила фамилию. Он внушал ей также, что папа ее был партизан и его убили немцы, и маму тоже убили немцы.

Когда необходимое в представлениях Мани было сформировано, он сказал ей, что ему надо поехать далеко-далеко, а ей нельзя. И он поэтому отведет ее к хорошим людям. Он привел девочку в детский дом, дал ей записку, которую, как умел, написал сам. В записке значилось:

«ЭТО МАНЯ ДЫБИНА. ПАПУ И МАМУ УБИЛИ НЕМЦЫ. БРАТ АНТОН ПРОХОРОВИЧ ДЫБИН».

– Вот девочка, – сказал он вышедшим к ним сотрудникам детдома, – у нее нет никого. Я ее брат. Я сейчас приду.

И больше не пришел. Так сестра его Маня стала Дыбиной, а он сам – Дыбиным Антоном Прохоровичем. Убедившись, что Маня пристроена, он двинулся дальше на восток. Бродяжничал до тех пор, пока оставались деньги. Деньги кончились в Иркутске – здесь он и остановился. Был уже конец октября. Стало холодно. Нарочно пошел на базар и стащил там с лотка вареную рыбину, был приведен в милицию. Из милиции его направили в детский дом. Потом он попал в ремесленное училище.

Повзрослев, он во многом разобрался и понял, что отец его совершил в жизни тяжкую ошибку и, стало быть, все их беды идут от его вины. Обида камнем лежала на сердце. За мать, оставшуюся в памяти светлым пятном. За сестричку Маню, выраставшую без родительской ласки, за себя, обездоленного, лишенного всего, даже собственного имени. И чтоб ослабить горечь обиды, он все время искал способ устроить свою жизнь так, чтоб не угасая тлело чувство злорадного удовлетворения местью.

ВСЕ НЕОБХОДИМЫЕ следственные действия по уголовному делу Сонькина были выполнены. Александр Михайлович вызвал обвиняемого.

– Считаю следствие по вашему делу, Павел Семенович, законченным, – объявил он и спросил: – Защитник вам нужен?

– Зачем? – махнул рукой Сонькин. – Не надо мне защитника. Все, что может сказать в суде защитник, я скажу сам. Не первый раз!

– Тогда знакомьтесь с материалами, – предложил Александр Михайлович, – читайте, как говорится, от корки до корки.

– Значит, все? – спросил Павел упавшим голосом.

– Читайте. Потом потолкуем.

– Да что тут читать! Я все читал уж!

– Нет, читайте. Чтоб потом никакого сомнения у вас не возникло. Чтоб уверенность у вас была полная. Читайте, читайте, это необходимо. Вы должны знать, что написано в вашем деле.

Сонькин понял и принялся читать. Читал так старательно, что вспотел даже. Но вот прочитана последняя страница.

– Все ли в деле понятно?

– Все понятно. Спасибо. Все, как полагается.

Составлен и подписан протокол об окончании предварительного следствия.

– И не увидимся больше, – поник головою Павел.

– Увидимся, – ободрил его Гвоздев.

Взгляд Сонькина засветился надеждой.

– Действовали вы правильно, – продолжил Александр Михайлович, – однако важно в дальнейшем не сорваться. Вы меня поняли, Павел Семенович?

– Какой разговор!

– Надеюсь, что вы найдете в себе достаточно сил и энергии, чтобы после отбытия наказания стать на правильный путь и начать жить по-новому.

– Я не обману вас.

– Вы себя, Павел Семенович, не обманите. Отбудете наказание, найдите меня. Я постараюсь помочь вам.

– Я приду, непременно приду, – волнуясь, сказал Сонькин, – куда я без вас?

– Желаю вам, Павел Семенович, поскорее вернуться на свободу. – Гвоздев встал и подошел к поднявшемуся Сонькину. – Простимся. Будьте здоровы. – И подал ему руку, которую тот оторопело и судорожно пожал.

ИЗ СЛЕДСТВЕННОГО изолятора Гвоздев поехал в отдел, зашел к Шульгину, доложил о ходе расследования.

Подполковник молча выслушал, одобрительно кивнул, потом неожиданно сказал:

– Одного из наших следователей надо направить на курсы повышения квалификации. В Ленинград… – И, помолчав, добавил: – Александр Михайлович, не желаете ли побывать на берегах Невы?

– Нет, Данил Антонович, – отказался Гвоздев, – не могу. И без этого жена сбежала. Сами ж знаете… Взяла отпуск и уехала к сестре.

…Гвоздев сегодня устал. Придя домой, наскоро, по-холостяцки, поужинав, решил лечь спать.

Очень хотелось поскорее заснуть, и нужно было заснуть. Но сон не шел. Горькие, отравляющие душу мысли не отпускали, не давали покоя.

За стеной, у соседа, часы медленно, тягуче, как бы с неохотой, принялись отбивать удары – раз, два, три… и казалось, конца им не будет, этим ударам.

Двенадцать ночи. Надо бы уж давно спать. Утром вставать в половине седьмого.

Росло, закипало раздражение, переходящее в злость. Но на кого злиться? Лишь на себя, только на себя.

Вдруг с необыкновенной остротою он ощутил, как тоскливо и неуютно стало без жены в комнате. И ничего нельзя было поделать, и никто не мог прийти на помощь. Лишь она одна – Зина. Но ее не было.

«А что, если все эти ее наскоки на меня, – внезапно мелькнула где-то на заднем плане сознания темная подленькая мыслишка, – вызваны не тем, на что она ссылается, а другим…

Стало вдруг сразу жарко, как-то жутковато.

«Вздор, вздор!» – внушал он себе.

Александр Михайлович встал с постели, ставшей почему-то такой жесткой и неуютной, подошел к окну, открыл форточку. Жадно вдохнул ночной прохладный воздух. Подошел к книжному шкафу, взял том Гельвеция «Об уме», раскрыл наугад, прочитал: