Текст книги "Библиотечка журнала «Советская милиция» 1(25). 1984"

Автор книги: Михаил Трофимов

Соавторы: Герман Тыркалов,Эдуард Дорофеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Библиотечка журнала «Советская милиция» 1(25), 1984

ПО ЗАКОНАМ МУЖЕСТВА

В ПЯТЬ ЧАСОВ утра милиционер-водитель отдела вневедомственной охраны при Москворецком РУВД г. Москвы младший сержант милиции Николай Ледовской по рации получил приказ:

– Следуйте на Дубининскую, 65. На помощь!

Развернув «Жигули», Ледовской помчался на предельной скорости. Через три минуты во дворе большого дома его встретил милиционер. «Вор проник в квартиру, – сообщил он, – но не учел, что она под охраной. Заметив нашу машину, выпрыгнул в окно. Старший экипажа – за ним, а я жду подкрепления. Приметы преступника – высокий, в сером пальто и шляпе».

Ледовской тотчас вырулил на Дубининскую, полагая, что вор постарается уйти как можно дальше. Улица еще не пробудилась, просматривалась далеко. Патрулируя ее, он решил проверить прилегающие переулки. Свернул в ближайший. По нему бежал человек в сером пальто и шляпе. Полный газ. Незнакомец оглянулся. Спустя секунды Ледовской поравнялся с ним. Тот в сторону. Бросив машину, Ледовской кинулся вслед. Видя, что от милиционера не уйти, преступник развернулся и занес нож. Ледовской перехватил кисть. Описав дугу, нож стукнулся об асфальт. Падая, мужчина увлек младшего сержанта за собой. Завязалась схватка. В разгаре борьбы преступник пустил в ход второй нож. Пронзительная боль откинула милиционера назад. С трудом сохранив равновесие, он выхватил оружие. «Не вставать!» – прокричал он.

Распластанный на асфальте, преступник вздрагивал от страха, а Ледовской, сжимая пистолет, чувствовал, как теряет силы. Но крепился, поглядывая вперед: не покажется ли кто на улице? Головокружение усилилось. «Только бы не упасть», – подбадривал себя младший сержант. И тут услышал шум: во двор въезжал хлебный фургон. Водитель сразу понял, в чем дело, и пришел на помощь.

«Ну и крупную «птицу» ты поймал, – шутили товарищи, навестив Николая в больнице. – Рецидивист, два года разыскивали его…»

За мужество и образцовое выполнение долга Николай Федорович Ледовской награжден орденом Красной Звезды.

Михаил Трофимов
ВОКЗАЛ
Повесть

СТУК в крепкую, обитую листовым железом дверь камеры становился все настойчивее. Дежурный по изолятору для временного содержания постоял минуту у двери, отдернул засов и распахнул дверь.

Стучавший от неожиданности отскочил назад. Рослый, плечистый старшина милиции молча смотрел на обитателя камеры – щуплого, сутуловатого, с бледным и заметно опухшим лицом человека.

– Почему безобразничаете, Сонькин? – негромко, разделяя слова значительными паузами, спросил старшина.

Сонькин как бы пришел в себя: внушительная фигура милиционера произвела на него надлежащее впечатление.

– Простите, – невнятно пробормотал он, как-то кособоко поеживаясь, – я хотел, я… – Однако клокотавшая в его хилой груди ярость, подавленная на миг, видать, взметнулась вновь. – Начальника давай! – хрипло выкрикнул он.

– Не кричите, – мирно проговорил старшина, – нехорошо!

– Начальника! – не сдавался Сонькин.

– Еще раз говорю: тихо! – старшина усилием воли погасил раздражение. – Ну зачем? Криком ничего не добьешься! Материал о ваших действиях передан следователю. Следователя сейчас нет, он занят другими делами. К вечеру будет, разберется.

– Не могу, не могу! – плаксиво ныл Сонькин. – Забрали ни за что ни про что!

– Ну это зря! – возразил старшина. – Вас же с поличным задержали.

– Не крал! Жизнью клянусь, не крал! – Сонькин смахнул со щеки вдруг выскользнувшую слезу. – Напраслина, напраслина на меня!

– И все-таки шуметь не надо, – терпеливо повторил старшина. – Ну что будет, если все стучать и кричать начнут? Не надо. Сидите смирно. Придет следователь, разберется, все растолкует. Не виноват – тут же отпустит.

Речь старшины звучала убедительно. Сонькин постепенно успокоился. Под конец даже некое подобие улыбки промелькнуло на его бледных тонких губах.

– Ну, коли ты такой добрый… – проговорил он.

– Тогда – что? – догадываясь, улыбнулся старшина.

– Тогда дал бы ты мне закурить, – неожиданно жалостливо и конфузливо попросил Сонькин. – И чего это я один в камере оказался…

– Закурить дам, – сказал старшина, – а шуметь не надо. Договорились?

Сонькин вздохнул и молча кивнул.

СЛЕДОВАТЕЛЬ вышел из прокуратуры и быстрым шагом, почти бегом направился к автобусной остановке. В прокуратуре он совершенно неожиданно пробыл дольше, чем предполагал. И теперь пришлось думать о том, как успеть выполнить все дела, намеченные на день.

А дел было немало. Надо съездить в следственный изолятор, предъявить обвинение одному из арестованных и ознакомить с материалами дела другого. Затем побывать в психиатрической больнице и получить там заключение амбулаторной судебно-психиатрической экспертной комиссии на подследственного. Тот совершил ограбление в пригородном электропоезде и вызвал сомнение в психической полноценности.

И лишь сделав все это, можно было вернуться в следственное отделение и заняться новыми, только вчера полученными от начальника материалами.

На нехватку времени следователю никакой скидки не полагается. Успевай! Успевать нелегко, когда в производстве находится одновременно несколько уголовных дел. Это особенно сложно для следователя, работающего в органах внутренних дел на транспорте, каковым и является капитан милиции Гвоздев.

К середине дня Гвоздев намеревался закончить работу в следственном изоляторе, съездить в психбольницу и часам к четырем вернуться к себе в отделение. Но все непредвиденно осложнилось, и вернулся он только к семи часам вечера. Бегло просмотрев новые материалы, Александр Михайлович попросил привести к нему Сонькина.

– Присаживайтесь, – Александр Михайлович кивком показал ему на стул, – потолкуем…

– Мне этого только и нужно, – с готовностью ответил Сонькин.

Пока Александр Михайлович еще раз просматривал материалы, Сонькин нетерпеливо ерзал на стуле.

– Ну что, Павел Семенович, – обратился к нему Гвоздев, – поговорим?

– Сигаретой не угостите? – заискивающим голосом попросил Сонькин.

Гвоздев сам не курил, но в ящике его стола всегда лежали сигареты и спички.

Получив сигарету, Сонькин несколько раз жадно затянулся, потом сказал:

– Хотите, чтоб я признался?

– Суть дела от этого не меняется, – спокойно сказал Александр Михайлович, – но признание вины предполагает раскаяние в содеянном. Раскаяние же по закону является смягчающим вину обстоятельством. Это и на определение меры наказания влияет.

– Знаю, – обронил Сонькин, – воробей я, как говорится, стреляный. У меня вопрос. Так сказать, для общего образования. Можно?

– Спрашивайте.

– Почему следователи каждый раз старательно добиваются признания вины, почему они так делают, если, как вы сами говорите, это сути дела не меняет?

Гвоздев на минуту задумался: трафаретно отвечать не хотелось, чувствовал, что в этом невзрачном на вид человеке есть что-то особенное, хотя назвать это «особенное» он теперь затруднился бы.

– Я бы о многом мог сказать, – подумав, проговорил он, – но скажу не главное, а, некоторым образом, второстепенное, именно: признав себя виновным, обвиняемый как бы признает себя побежденным. За обвиняемым предполагается честное и максимально полное изложение обстоятельств дела, освещение всех, до того не ясных и темных моментов, далее: добросовестное сожаление обвиняемого о совершенном, глубокое понимание незаконности своих действий и самое искреннее раскаяние в содеянном.

– Уразумел и поэтому вину свою в краже чемодана признаю.

– Тогда у меня тоже вопрос. И тоже «для общего образования». Как вы думаете, почему такие преступники, как, скажем, вы, всегда стремятся, невзирая ни на какие обстоятельства, отрицать свою виновность? Ведь они знают, что это им ничего не дает, а все же делают. Почему?

– Традиция…

– Не традиция, а уловка. Иной хитроумец надеется, что следователь что-нибудь упустит, и тогда в деле возникнет щель, в которую через непризнание вины и будет предпринята попытка вылезти сухим из воды. Что, неверно?

– Может, и так, – покорно согласился Сонькин.

Александр Михайлович помолчал и тихо добавил:

– Смотрю я на вас, Павел Семенович, и все кажется мне, что хороший вы человек. И как загляну вот в эту справку, о ваших прошлых судимостях, верить не хочется написанному. Как же так?

Лицо Сонькина стало серьезным. Он долго молчал, потом горестно произнес:

– Несчастный я человек, вот в чем моя беда. Просто несчастный, обделенный счастьем от природы.

– Ну это уж мистика какая-то, – возразил Александр Михайлович. – Говорят, каждый человек – кузнец своего счастья. Отбросьте убеждение о своей несчастности. Это просто-напросто суеверие.

– Может, и суеверие, – грустно покачал головой Сонькин. – Только жизнь-то не получилась. Она, считайте, уж прошла. А что я видел? – и слезы медленно выкатились из его глаз.

– Ну-ну! Успокойтесь, – голосом, полным искреннего сочувствия, сказал Александр Михайлович.

Вечер угомонил дневную суету в отделе. Тишина воцарилась в коридорах. Тихо было и там, где теперь сидели друг против друга следователь Гвоздев и вор Сонькин.

Сонькин старался успокоиться. Гвоздев не торопил его. Он вынул из стола пачку сигарет, положил ее перед Сонькиным.

– Курите, Павел Семенович, – предложил он, – и давайте продолжим разговор по делу.

Заканчивая допрос Сонькина, Александр Михайлович взглянул на циферблат, шел уже десятый час. Только сейчас он почувствовал, что устал. Появилась боль а затылке, мысли стали терять остроту и четкость.

Сонькин с явным сочувствием смотрел на следователя. Он подписал протокол допроса, даже бегло не просмотрев плотно исписанные мелким убористым почерком страницы.

– Нужно прочитать протокол, Павел Семенович, – сказал Гвоздев.

– Я вам полностью доверяю, – ответил Сонькин. – Устали вы очень.

– Да, – согласился Александр Михайлович.

– Я вам про всю свою горемычную жизнь рассказал бы, – проговорил Сонькин, – ничего бы не утаил, да устали вы, не до меня вам.

Тихо прикрыв за собой дверь, в кабинет вошел инспектор уголовного розыска Лукин.

– Долго еще будешь этим дебоширом заниматься? – кивнув в сторону Сонькина, спросил он.

– Заканчиваю, – коротко ответил Гвоздев. – А почему он дебошир?

– Такой грохот днем устроил.

– Правда это, Павел Семенович?

Сонькин смущенно опустил голову, тихо сказал:

– Тоска заела, один в камере сижу. – Он помолчал несколько секунд и добавил: – А потом, я хотел всю эту… но… – махнул рукой, так и не закончив свою мысль и как бы категорически отказываясь от чего-то.

– Что «всю эту»? – насторожился Лукин.

Сонькин, потупясь, молчал.

– Подожди, Коля, – остановил Александр Михайлович Лукина, – подожди, не надо. – И Сонькину: – Сейчас, Павел Семенович, мы прервем наш разговор, а завтра продолжим. И насчет камеры завтра подумаем. Знаешь, Коля, – сказал он Лукину, – Павел Семенович человек общительный и в одиночестве ему действительно тяжеловато…

– Да он же не сознается, – возразил было Лукин.

– Полностью сознается и раскаивается.

– Ну, это другой разговор.

ОКАЗАВШИСЬ снова в камере, Сонькин накурился чуть ли не до тошноты. Посидел некоторое время, преодолевая легкое головокружение, потом встал и негромко постучал в дверь.

– Не ругайся, дорогой, – робко сказал он милиционеру, – не надо. Помоги мне лучше. Принеси несколько листов какой-нибудь бумаги и хоть огрызочек карандаша. Хочу я все следователю выложить.

Еще прошлой ночью он, проснувшись от неудачного лежания на нарах, почувствовал, что в нем словно что-то надломилось. И будто озарение нашло на него. Он вдруг со стороны увидел всю свою жизнь. Все было глупо, дико, безобразно. А за плечами уже более сорока. Жизнь-то, считай, прожита. И где прожита? В основном в колониях, а в короткие промежутки между ними – в пьяном угаре, бесприютно.

Одна за другой мелькали картины безрадостного бытия. Но ведь могло все сложиться иначе.

И он вспомнил, что хорошо учился в школе, был понятливым, способным учеником. В тяжкую пору войны, – кое-как одетый, в старых-престарых валенках и почти всегда голодный, он ходил в школу за три километра от дома и был одним из самых успевающих. Отец и старший брат погибли на войне. У матери кроме него еще двое младших. Павлик успешно закончил семилетку, поступил в МТС учеником слесаря. Все бы пошло ладно, да грех попутал. С того греха началась кривая дорога.

Мелькали страницы горькой жизни, больно было от обиды, от жуткого сознания безвозвратности прошлого.

«И какая же дубина! – бранил Сонькин самого себя. – Взять хоть этот, последний случай. Ну зачем я пошел с Кандыбой? И на работу уж почти устроился, и место в общежитии дали бы. Мало-помалу обжился бы. Глядишь, и женщина подвернулась бы подходящая, семьей бы обзавелся. Но нет! Встретился Кандыба. С деньгой. Бутылку выпили, другую, и пошло. А он, Кандыба, может, и не обиделся бы. Не хочешь – не надо. Нашел бы другого напарника. Эх, мямля! Вот и полируй теперь нары. А чемоданишко-то он взял, Кандыба».

Все тогда происходило как в тумане. Сильно был пьян. Кандыба меньше. Сказал: «Стой здесь! Подойду с чемоданом, поставлю рядом и отойду. А ты через минуту-две бери этот чемодан и спокойно выходи на улицу. Я тебя там встречу». Так все и получилось. Только спьяну не заметил, что за ними уже наблюдали. Взял чемодан, пошел – и стоп! Теперь дурак Сонькин сиди, а Кандыба гуляет…

После встречи со следователем тоскливо защемило под ложечкой. Гвоздев произвел на него сильное и довольно странное впечатление, вызвав внезапную и трудно объяснимую симпатию.

В том, что этот следователь добр, не возникало ни малейшего сомнения. В нем так и светилось что-то душевное: ни тени недоверчивости, недоброжелательности. И вдруг захотелось рассказать о себе, все-все, ничего не скрывая, ничего не утаивая; захотелось высказаться начистоту, облегчить душу. «Но вряд ли представится возможность поговорить, – подумал Сонькин, – да и не сумею я всего рассказать, начну сбиваться, путать. Лучше написать».

Тогда-то он и попросил карандаш и бумагу.

Писал Сонькин долго, почти всю ночь. К утру, закончив непривычную для себя работу, он бережно сложил исписанные листы, спрятал их во внутренний карман своего потертого пиджака и, улегшись поудобнее, тут же заснул.

Спал недолго. Проснувшись, сгорая от нетерпения, ждал вызова к следователю. Он знал, что следователь сегодня объявит ему постановление об аресте – иначе и быть не могло. Но волновало его совсем другое. Он даже вздрогнул, когда стукнула, открывшись, дверь камеры.

Ознакомившись с постановлением об избрании меры пресечения, Сонькин молча подписал его дрожащими руками.

– Вас что-то расстроило, Павел Семенович? – спросил Гвоздев.

– Я надеюсь, Александр Михайлович, вы поймете меня, – голос Сонькина от волнения стал хрипловатым и прервался. – Я очень много думал о своем положении с того момента, как снова попал сюда, в милицию. Я тут вот написал о себе. Разрешите отдать вам?

Он полез в карман.

– Это не для дела, – старательно подбирая слова, продолжил Сонькин. – Это я написал лично для вас. Мне показалось вчера, что вы можете понять меня и поверить. И мне захотелось рассказать вам о себе не на допросе, а как бы неофициально. И вот я написал. Вы прочтете?

– Почему бы и нет. Давайте письмо. Я прочту его позже, – проговорил Александр Михайлович, кладя исписанное Сонькиным в свой портфель, – и…

Сонькин поднял руку. На молчаливый вопрос Гвоздева тихо сказал:

– Можно мне с вами, Александр Михайлович, с глазу на глаз? Чтоб никто, ни-ни!.. Я решил порвать с этим делом. – Сонькин словно запнулся. – Но там, – оттопыренным большим пальцем правой руки он показал на окно, к которому сидел спиной, – ходит Толик, по прозвищу Кандыба, вор смелый и ловкий. Говорят, он совершил уже много краж. Он берет на вокзале, в поездах, запускает лапу и в товарные вагоны.

– Вы можете назвать его особые приметы?

– Да.

Сонькин подробно, насколько мог, обрисовал внешность Кандыбы.

– Особая примета, – добавил он, – крупная родинка над правой бровью. Рядом, у виска, небольшой шрам. Ходит Кандыба к одной, зовут ее Райка, по кличке – Вятка.

– Это я должен записать, – сказал Александр Михайлович, – это важно, и на память надеяться нельзя.

– Только не в дело! И вообще… Другому человеку я бы такого ни за что не рассказал, хоть режь, – взволнованно зашептал Сонькин, – а вам я верю.

– Вы не волнуйтесь, Павел Семенович, и не беспокойтесь, – так же до шепота снизил голос Гвоздев. – О вас, в этом смысле, ни одна душа не узнает.

– Я вам ничего не говорил, вы от меня ничего такого не слышали…

– Это само собой, – согласился Александр Михайлович. – Еще что?

– С Кандыбой иногда ходит Суслик. Белобрысый такой, лет под тридцать. Суслик юркий, он вынюхивает, где что взять можно. Иногда работает под студента. Есть еще дед Тюря с квартирой…

– Вы поступили правильно, Павел Семенович, – как можно мягче и дружелюбнее сказал Гвоздев, когда Сонькин закончил. – У меня к вам один вопрос. Только ответьте на него с полнейшей откровенностью…

Сонькин смотрел доверчиво.

– Этот чемодан вы вместе с Кандыбой взяли?

Мигом лицо Сонькина покрылось пятнами, на лбу выступила испарина, пальцы суетливо зашевелились.

– Нет, – качнув головой, неуверенно проговорил он. Но через мгновение уже твердо и отрывисто произнес: – Нет! Тут я один!

Гвоздев все понял и больше вопросов задавать не стал.

ОКОЛО полудня на скамейке железнодорожной платформы юноша ждал девушку. Рядом с ним стоял магнитофон.

День был теплый и солнечный. Мимо проходили поезда, сновали отъезжающие и приезжающие пассажиры. Поглощенный своей заботой, молодой человек не замечал всей этой сутолоки. Не обратил он внимания и на то, что рядом с ним на скамью, с той стороны, где стоял магнитофон, сел длинноволосый парень в надвинутой на глаза шляпе с круто завернутыми полями.

Девушка появилась внезапно. Она не пришла, как того ожидал юноша, а приехала на пригородном электропоезде. Увидев ее, он обрадованно бросился ей навстречу. В этот миг парень в шляпе схватил магнитофон и кинулся в закрывающиеся двери электропоезда.

…Дежурный по отделу внутренних дел на транспорте подробно расспросил потерпевших, оформил документы, позвонил в отделение уголовного розыска. Пришедший Лукин увел девушку и юношу с собой.

Произошло это несколько дней тому назад. Капитан Гвоздев, получив материал, возбудил уголовное дело. Время шло, а парень в шляпе больше не появлялся.

Размышляя, как обнаружить преступника, Александр Михайлович решил обратиться за помощью к железнодорожным контролерам. Работая продолжительное время на одном участке дороги, они, бывает, знают и помнят многих пассажиров, если те даже добросовестные и ездят с проездным билетом в кармане, а уж если по меньшей мере два раза попадался безбилетник, то этого они запоминают надолго. Молодой человек в шляпе с загнутыми полями вполне мог им попадаться в качестве «зайца».

Обрисовав контролерам парня, Александр Михайлович услышал:

– Знаем такого. Это Витька. Да он больной, психически больной.

И, в свою очередь, описали внешние черты Витьки, по прозвищу Сорока.

Сомнений быть не могло. Витька этот и унес магнитофон.

К вечеру вернулся в отдел Лукин. Гвоздев пошел к нему.

– Порадую тебя, друг Микола, – шутливо сказал он, – нашел я этого шустрика с магнитофоном.

– Ну, ты даешь! – в тон ему ответил Лукин.

– Его хорошо знают контролеры. Он из Липкино. Зовут Виктор, прозвище «Сорока». Вот давай и подумаем, почему Сорока! Может быть, он – Сорокин? Съездил бы ты завтра туда. Там почти наверняка его знают. Возможно, и магнитофон сразу привезешь. И поинтересуйся личностью покапитальней.

– Какой разговор! – даже с удовольствием согласился Лукин. – Будет сделано.

НА ДРУГОЙ день к вечеру Лукин привез в отдел и Виктора Сороку, и магнитофон.

– В Липкино действительно его хорошо знают, – сразу же начал рассказывать он. – Поехали к нему домой. Сорока – кстати, это его фамилия – живет вместе со старенькой теткой. Нигде не работает: больной он. Сначала отпирался: ничего не знаю. Потом, наверное, устал и магнитофон отдал. «Нате, говорит, и поиграть не успел». Когда я ему сказал: «Собирайся, поедешь со мной» – он только и спросил: «Жрать там будут давать?» Тетка его говорит, что он с двенадцати лет состоит на учете у психиатра. У них в свое время разыгралась семейная драма: отец запил, мать покончила самоубийством. Так что ты с ним понежнее.

– Спасибо! – поблагодарил Гвоздев.

Виктор – высокий, худощавый, с длинными, до плеч, волосами цвета соломы, с бледным лицом, на котором тускнели голубые равнодушные глаза, – вошел и бесцеремонно, не спрашивая разрешения, плюхнулся на стул.

– Ух, устал! – произнес он, отдуваясь.

– Отдохни, – дружелюбно ответил Александр Михайлович. – Только вот на этот стул садись, пожалуйста, – показал он ему на стул около своего стола.

– А мне и тут удобно, – самоуверенно отказался Виктор.

– Садись поближе, потолкуем по душам, – попросил Гвоздев.

– Хватит ломаться! – не вытерпел Лукин.

Лукина Сорока послушался, возражать ему и не попытался.

– Давай будем знакомиться, – мягко предложил Гвоздев. – Тебя Виктором зовут?

– Ты же все знаешь, – рубанул тот, – чего спрашиваешь зря!

Какая-то струна в душе Александра Михайловича дрогнула и натянулась от такого грубого выпада, но он подавил неприятное чувство, помня, что перед ним больной человек.

– Не надо так, Виктор, – мягче прежнего сказал он. – Сам понимаешь: мне протокол писать надо. Дело это важное.

– Важное? – В глазах Виктора на мгновение вспыхнули огоньки, но тут же погасли. – Важное? А… Надоели вы все. И ты тоже, – равнодушно проговорил он и отвернулся.

Лукин привез паспорт Виктора и некоторые другие документы. В них были все необходимые сведения об этом парне, но надо было как-то вступить с ним в контакт, пробудить интерес. «Может быть, его сдерживает присутствие Лукина», – подумал Александр Михайлович.

Улучив момент, он выразительно посмотрел на инспектора и показал глазами на дверь. Лукин понял и распрощался, сославшись на неотложные дела.

Гвоздев еще раз просмотрел документы Сороки. Отклонения в психике подтверждались. Спросил без всякой подготовки:

– А курить-то ты как, куришь?

– Врачи не велят, а я курю, – ответил Виктор, – потому что я дурак. Мне курить вредно, а я все равно курю.

– Хочешь сигарету?

– Давай.

Еще помолчали. Хотя время уже перевалило за восемь, Александр Михайлович не торопился.

– Это ты зря, что ты дурак, – посчитав, что пауза достаточно выдержана, мирно, по-дружески проговорил он, – что больной – это верно, но не дурак ты вовсе – кто это тебе внушил?

Сорока курил с жадностью, делая глубокие затяжки.

– А ты хороший мужик, – сказал он, докурив. Поплевал на окурок, бросил на пол и примял каблуком. – Другие мне только и говорят: дурак, дурак. А ты понимаешь, что я больной. У меня мать, знаешь, какая красивая была? А отец, гад, пил. Тебе это не интересно. Тетка старая, меня любит, теперь плачет без меня.

– Ну вот и надо побыстрее составить протокол, – сменил тактику Александр Михайлович.

– А-a!.. – протянул Виктор. – Это другое дело. Так и скажи, что не можешь без меня. Я знаю: не составишь протокола, тебе начальство по первое число выпишет. А помочь я всегда… Даже с удовольствием. Почему не помочь, когда просят?

С трудом заполнили строки с анкетными данными. Эту, совершенно безобидную, первую формальную страницу протокола допроса Витька подписал, сдвинув брови и плотно сжав губы.

Затем, ставя время от времени незначительные наводящие вопросы, Гвоздев кратко записал в протокол все, что считал важным и нужным.

– Ну вот, – закончив работу, сказал он. – Подпиши здесь и здесь.

Сорока подписал, подумал и спросил:

– И это все?

– Все! – ответил Александр Михайлович, полагая, что этим обрадует допрашиваемого.

– Нет! – возразил тот. – Я не согласен. Что это за протокол! Бумажка какая-то! Ты всю мою жизнь запиши. Ты пиши, а я диктовать буду, – с полнейшей серьезностью потребовал он.

– Музыку любишь? – спросил Александр Михайлович, переводя разговор на другую тему.

– Музыку? Нет, не очень. У меня от музыки голова болит.

– Так для чего же магнитофон взял?

– Магнитофон? А это Обалдуй велел. Говорит: принеси мне магнитофон, гульнем на май. Я сказал, что магнитофона у меня нет, а он говорит – найди! Найди и принеси! Тут как раз магнитофон мне и попался…

– Ведь вот какой ты добрый человек! – заметил, пряча иронию, Гвоздев. – Между тем выпивать тебе, наверное, совсем нельзя.

– Врачи говорят: ни-ни! Ни капли, ни грамма! Да это все врачи. На май мы бы погуляли. Во! – и Сорока провел большим пальцем под подбородком. – Досыта!

– Где ж на водку возьмешь? Не работаешь…

– Ха! Только по секрету: Обалдуй с Ежом магазинушку взяли. Водки залейся! – и добавил мечтательно: – Хорошо бы погулять! – Потом вдруг спросил встревоженно: – А домой меня отпустите?

Положение неожиданно осложнилось. Сначала Александр Михайлович и в самом деле думал отпустить Виктора домой, внушив ему, что надо вести себя хорошо. Но теперь стало ясно, что он связан с преступными элементами и, будучи отпущенным, завтра, а то и сегодня, пойдет к ним, выложит весь разговор здесь, и те постараются скрыть следы совершенной кражи.

– А эти ребята не обижают тебя? – спросил Александр Михайлович, делая вид, что старательно пишет протокол.

– Кто?

– Ну эти – Обалдуй с Ежом?

– Нет. Они меня любят. Водки всегда дают. Они хорошие.

– А как их зовут-то?

– В протокол это не надо. Это ни к чему, – сказал Виктор. – Зачем еще людей впутывать, правда?

– Конечно, – согласился Александр Михайлович, – я так, из любопытства.

– Обалдуй – Васька, а Еж – Виталька. А я – Витька. Мы – три «В». Правда здорово – три «В»? А у вас здесь столовой нет? Жрать что-то очень хочется.

– Столовой у нас нет. Но я сейчас что-нибудь придумаю. Тебе дадут поесть.

– А, может, все же домой поеду?

– Мы это сейчас решим.

– С начальством?

– Да. Пошли.

Гвоздев отвел Виктора в дежурную часть и велел ему посидеть там и немного подождать, «пока он побеседует с начальством». Дал дежурному денег и попросил его послать кого-нибудь в буфет на вокзал купить для Виктора еды.

Александр Михайлович пошел в отделение уголовного розыска, надеясь застать там Лукина, но инспектор уже ушел домой. А надо было принимать срочные меры и как можно скорее выявить этих самых Обалдуя и Ежа. Если бы сейчас Лукин находился в отделе, все было бы проще. Позвонил Лукину на квартиру, но он домой еще не пришел. Задачу теперь приходилось решать самому.

«Что же предпринять?» – думал Гвоздев, направляясь в дежурную часть, где его ждала неприятность. Огорченный дежурный возвратил ему неизрасходованный рубль и сообщил, что Виктор Сорока, попросив разрешения сходить в туалет, ушел и не возвратился.

КАК и предполагал Гвоздев, сбежавший Сорока тут же направился к своим дружкам. Однако следователь все же успел опередить его. Позвонив в Липкино и сообщив местным сотрудникам милиции обстановку, он с облегчением услышал в ответ, что парни с кличками Обалдуй и Еж здесь хорошо известны. За их квартирами установили наблюдение. В этот же вечер были задержаны Василий Рябов – Обалдуй и пришедший к нему Сорока.

Упирался Рябов недолго. Уже наутро он рассказал, что украденные продукты они с Ежом продали человеку, которого знали по прозвищу Дубило.

Выдавать этого Дубилу Рябов явно не хотел. Он довольно подробно объяснил, как они проникали в магазин, как вытаскивали продукты, показал, куда отнесли украденное. Но совершенно не мог обрисовать Дубилу, говоря, что видел его только ночью и не запомнил. Дубило отдал ему семьдесят пять рублей и сказал, чтоб ближе чем за три версты они подходить к тому месту, где сложили продукты, и не думали. Все же примерно через час Рябов пошел посмотреть, что произойдет дальше. Но тайник был пуст.

Розыском Дубилы занимались липкинские сотрудники милиции, это входило в их задачу, но Гвоздева что-то тревожило в этой истории, интуиция упорно подсказывала ему, что здесь есть какая-то связь с делами, находящимися в производстве у него самого.

Размышляя об этом, капитан вдруг вспомнил, что совсем недавно в разговоре с Сонькиным столкнулся с созвучной кличкой – Кандыба.

Вечером к Александру Михайловичу зашел Лукин.

– Я, кажется, выхожу на него, – сказал инспектор. – Человек, носящий кличку – Кандыба, живет в собственном домике на окраине города, трудится кочегаром в средней школе: сутки работает, двое отдыхает. Ведет трезвый образ жизни. Вдовец, но имеет, так сказать, постоянную подругу. Она приходит в его дом и остается там иногда на ночь, а иной раз на день-другой. Стирает, куховарит и прочее… Кандыба домосед, почти никуда не ходит, гостей не принимает.

– Кто же это?

– Антон Прохорович Дыбин. Звучит: Дыбин – Кан-дыба.

– Но тот-то – Толик. Раз Толик, значит, еще молодой. Этому сколько?

– Родился в 1935 году, в Витебской области. В нашем городе живет с 1956 года. Отслужив в армии, с товарищем приехал сюда. У приятеля была сестра, Дыбин с ней познакомился, а потом и женился. Она была бездетной вдовой, на одиннадцать лет его старше. Три года назад угорела и умерла.

Лукин полистал страницы своих материалов.

– В последние дни на работу к Дыбину два раза приходил мужчина лет тридцати, высокий, костистый, чуть сутуловатый, руки длинные. Лицо сухощавое, нос орлиный. Ничего не приносил. Придет, посидит, покурит и уйдет.

– А почему, Николай Степанович, ты думаешь, что этот Дыбин и есть Кандыба?

– Родинка у него над бровью.

– Над какой бровью – над левой, над правой?

– Сам-то я еще не видел.

– А та женщина, которая приходит к Дыбину, не Вятка ли?

– Не думаю. Личность этой женщины пока устанавливается.

– А как же ты на Дыбина вышел?

– Просто. Подумал: Кандыба – либо фамилия такая – Кандыбин, либо кличка от фамилии с корнем «дыба». Городские паспортисты помогли. Обнаружилось – Дыбин. Я им заинтересовался, а у него бородавка над бровью…

– По моим сведениям, Кандыба должен быть моложе.

– Этот тоже не очень старый.

– Когда он теперь на работе будет?

– Послезавтра.

– Пусть директор школы во двор выйдет и вызовет его к себе, да так встанет, чтоб Дыбина хорошо видно было. А мы его Сонькину потихоньку покажем.

СОНЬКИН, посмотрев из автомобиля на Дыбина, сказал, что он этого человека совсем не знает, даже не видел его никогда. Машина тронулась. Следуя указаниям Сонькина, остановились напротив старого трехэтажного дома.

– Вот тут, – хриплым от волнения голосом, проговорил он, – вход со двора, от правого угла третий подъезд, сразу за котельной… Там живет тот самый дед Тюря. Имеет две небольшие комнаты на первом этаже, маленькую кухню. У него еще родственники есть.

– Спасибо. Поехали! – распорядился Александр Михайлович.