Текст книги "Киммерийский аркан (СИ)"

Автор книги: Михаил Боровых

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Каррас на злобном, грызущем удила жеребце выехал вперед. Вскоре к нему присоединился Керим, а потом и Дагдамм. С ними был священник из храма Ормузда, человек с необыкновенно зычным и благозвучным голосом. Каррас, конечно, и сам умел перекричать бурю, но языком аваханов почти не владел. К тому же Керим убедил его, что слова из уст священника вернее достигнут сердец горожан.

– Люди Гхора! – провозгласил Каррас. – Знайте, что я воюю не с вами, не с народом аваханов, а с узурпатором Бузахуром, который незаконно захватил трон, который по праву принадлежит моему названному сыну, Кериму. – Каррас простер могучую руку в сторону Керима, который был одет в свои лучшие доспехи, поверх которых накинул шитый золото плащ и смотрелся просто великолепно. В сравнении с ним царь степных варваров казался бедным, одетым не лучше простого лучника. Зато в коренастой фигуре степняка чувствовалась сила, которой статному Кериму, пожалуй, недоставало. И речь шла не о телесной силе. Каррас вел себя как прирожденный властелин. Керим – как почтительный сын. – Отдайте мне головы Бузахура и его семьи, примите власть моего названного сына, и не прольется больше ни одной капли крови. В этом я клянусь Вечным Синим Небом. Знайте, люди Гхора, что великий каган двух слов не говорит.

По рядом столпившихся на стенах воинов прокатился ропот. Они не приняли на веру каждое слово Карраса. Но поверить ему был соблазн. Никто не хотел умирать в проигранной битве.

Но в ответ Каррас услышал звонкий голос эмира Бузахура. Бузахур сам поднялся на стену, высокий и стройный, темнолицый, с большими черными глазами, похожий на вендийца.

– Эй, варварский царек, возомнивший себя сильнее избранного Ормуздом эмира Афгулистана! Вот тебе мое предложение. Уходи из-под стен Гхора, и уведи своих людей! И тогда я не убью тебя. А иначе у меня найдется стрела для каждого воина из твоей орды!

В подтверждение своих слов Бузахур поднял тугой лук и пустил стрелу. Каррас припал к спине коня, и стрела не причинила ему никакого вреда, но вонзилась в бок коня, на котором восседал священник. Конь встал на дыбы и сбросил седока.

Кто-то засмеялся, кто-то в ужасе ахнул. Керим пустыми глазами посмотрел на закаменевшее лицо киммерийского кагана.

– Сын. – обратился он к Дагдамму, а не к Кериму. – пусть начнется приступ.

Дагдамм ударил коня пятками, и с гиком поскакал назад, на ходу выкрикивая команды.

Киммерийцы подняли бичи и обрушили их на спины пленных аваханов.

Приступ начался.

Стеная от ужаса, вперед хлынули пленные аваханы. Оружия им никто не дал, но они несли с собой мешки с песком, вязанки хвороста, еще какие-то громоздкие вещи. Это были не щиты для самих пленников. Да, пучки прутьев могли защитить от стрел, но надо было дойти с ними до сухого рва, опоясывавшего город, и бросить туда.

Если несчастный успевал сделать это, не будучи пронзенным стрелой, то ему руки давали следующий тюк или мешок. Они гибли один за другим, но смерть от киммерийского меча была ближе, чем смерть от летящей со стороны крепости стрелы, и люди вновь и вновь бросались ко рву.

Со стен полетели стрелы, а когда они подошли ближе, то и копья. У некоторых защитников города рука дрожала, когда они направляли свои луки на толпу из селян, женщин, детей и стариков. Потому их луки били мимо или слишком слабо.

Но другие стрелки, зная, что за спинами безоружных горячат коней степные варвары, приказывали милосердию молчать.

Люди падали, пронзенные стрелами, сбивали друг друга с ног, истошно кричали и рыдали, умоляли не стрелять в них. Некоторые лучники на стенах тоже плакали, когда спускали тетиву. Податься назад было нельзя. Тех, кто пробовал так сделать, без жалости рубили страшные киммерийские всадники. Тех, кто сумел отбежать в сторону, били стрелами.

Кровь лилась потоками.

Некоторых людей в осадной толпе охватило странное ожесточение. Они возненавидели людей на стенах Гхора сильнее, чем киммерийцев с бичами. И кое-кто уже требовал, чтобы ему дали оружие, отомстить этим трусам в крепости.

Лицо эмира Бузахура перекосило от злобы и душевной муки. Он был воином и убил многих на поле боя. И многих он погубил в борьбе за власть. Но то, что творилось под стенами города, было ужасно. О такой жестокости он прежде только слышал, но сам никогда не применял такой способ ведения войны.

Нельзя было взять Гхор силами только безоружных пленников, но они приняли на себя первый удар, в их телах остались сотни стрел, которые иначе поразили бы нападавших степняков.

К полудню Каррас позволил обескровленным людям отступить. Они бессильно валились на землю, израненные, истерзанные ужасом.

Кто-то пытался хоть сейчас сбежать к лесу, спастись в долине реки. Кто-то, уже на все махнув рукой, оставался недвижим.

К седлу Керима бросился бородатый мужчина с безумными глазами.

– Эмир Керим!!! – закричал он сорванным голосом. – Эмир Керим, дай мне меч! Я не хочу умирать как баран на бойне, дай мне меч, и я буду драться!

Керим приказал дать человеку оружие, и тот, в самом деле, не бросился на него, или на стоявших вокруг степняков, а отошел к отряду верных "законному эмиру" аваханов.

Милосердие наконец-то осенило собой душу Карраса, и он приказал распустить осадную толпу, хотя сначала хотел перебить всех до последнего. Но ему все же предстояло править этим краем, нельзя истреблять будущих подданных.

Люди осадной толпы не лезли на стены, не дрались с защитниками крепости.

Но они засыпали рвы. Под их прикрытием киммерийцам, гирканцам и воинам Керима удалось многое – они подтащили к самым стенам осадные лестницы и башни, переносные стены, сплетенные из тонких прутьев и обтянутые кожами. И теперь под защитой этих переносных стен, воины готовились к настоящей атаке. По ним стреляли из луков, но деревянные стены защищали неплохо.

Потом вновь взвыли большие трубы, и армия осаждающих пошла на приступ. На город обрушился град стрел. Все защитники попрятались за щитами и стенами. И пока они искали спасения от жалящего железа, падавшего с неба, к стенам приставили лестницы, подкатили осадные башенки.

А потом, издавая душераздирающие боевые кличи, наверх полезли воины Орды.

В тесноте стало невозможно стрелять. Мечи зазвенели о мечи.

Карабкающихся по шатким лестницам осаждающих сталкивали назад, били по головам мечами и топорами, спихивали вниз копьями. На головы им бросали камни и лили кипящее сало.

Но место каждого упавшего, пронзенного, зарубленного, обваренного, занимали двое других.

Во многих местах на крепостных стенах шла самая настоящая битва. Вниз падали отсеченные руки, вырванные из живота кишки, мозги из размозженных голов. Тяжелыми кулями валились бесчувственные тела.

Никто не кричал гордых боевых кличей. Только истошный рев и визг рвался из глоток людей.

Показалось, что ярость атакующих истощилась, захлебнулась в собственной крови, и они откатились назад, оттаскивая стенающих раненых.

Но ревели трубы, и на смену им шла следующая волна.

Каррас, руководивший битвой, наблюдая за ней с невысокого холма, приказывал посылать новые и новые сотни на смену отступившим.

В первый день Гхор взять не удалось, хотя стены стали бурыми от засохшей на них крови.

Утром следующего дня Каррас приказал стрелять по городу из одного единственного метательного орудия, которое собрали по его приказу воины "великого эмира Керима". В город полетели разбухшие от разложения чернобородые головы. Стало ясно, что помощи ждать неоткуда.

Следом за головами вендийцев полетели и горшки с горючей смесью. Вспыхивавшие то там, то здесь, пожары засыпали песком, но все равно Гхор в нескольких местах загорелся. Прокаленное солнцем дерево и ткань, их которых состояли в основном дома, вспыхивали от любой искры.

Весь день прошел в перестрелках, и переговорах. Бузахур утратил вчерашнее высокомерие и как будто постарел на двадцать лет за одну ночь.

Каррас от имени великого эмира Керима требовал сдачи. Но Бузахур хотя и видел, что обречен, отказывался признать это. Ждать он мог только чуда, о чем молились во всех храмах умирающего Гхора.

Ночью головорезы-афгалы пробрались в крепость по веревочным лестницам, перерезали стражу и открыли главные ворота. Там закипел бой, продолжавшийся до полудня. Наконец, когда Солнце стояло в зените, защитники дрогнули.

В город ворвались степняки и их союзники. Бузахур с его верными стражниками продержался еще день, обороняя дворец, а в остальном Гхоре уже бесчинствовали захватчики. Жителей грабили, убивали для развлечения, насиловали и калечили.

Люди искали спасения в храмах, но их настигали и там, их резали прямо у священных огней, у жертвенников Ормузда.

Бузахур еще пускал стрелы с крыши своего дворца, еще кричал бессмысленные оскорбления врагам, но все было кончено для него и всего города.

Наконец, орудуя огромными топорами, Дагдамм и Вейлан, которых прикрывали щитами и телами три дюжины верных людей, прорубили ворота из многовекового дерева.

Сам великий каган, который во время битвы за город не разу не скрестил меч с противником, сейчас выхватил тяжелый кривой клинок, и, прикрывая сердце круглым щитом, бросился в самую свалку.

Вендийские родичи Бузахура считались великими мастерами меча, но они слишком устали и дух их был сломлен. Каррас, его сын и их телохранители расправились с дюжиной бородатых воинов в одно мгновение. Кидерн разочарованно сплюнул на изразцовый пол.

Каррас с окровавленным мечом вбежал в тронный зал Афгулистана. На троне сидел смуглолицый молодой человек, который показался могучему варвару тонкокостным и слабым. Это и был Бузахур. Он был мертв. Не желая попасть в руки врага, самозваный эмир сел на трон и вонзил тонкий кинжал в сердце. Вместе с ним ушли из жизни несколько человек в изящной одежде, должно быть какие-то придворные. Кроме Карраса в зале был только один живой человек. Это была молодая женщина, полногрудая, темноглазая, с черными волосами непомерной длины.

– Кто ты? Жена самозванца? – спросил Каррас, надвигаясь на нее.

Странно, но женщина поняла его исковерканный гирканский.

– Была женой.

– Пойдем. – Каррас схватил женщину за руку, потащил за собой.

– Я сама пойду. – воскликнула она, но Каррасу не нужно было ее согласие. Он хотел слез, криков, мольбы о пощаде.

В тронный зал вошел Дагдамм. Он был весь в крови, забрызган ею от макушки до пят.

– Отец. – сказал он. – Дворец в наших руках.

– Отлично. – хохотнул Каррас. Гхор пал к его ногам. Но сейчас ему нужен был не Гхор, а эта женщина с темными глазами. – Поставь снаружи стражу. Три дня город принадлежит войску.

Дагдамм ухмыльнулся.

– Иди и тоже отыщи себе кого-нибудь! – все еще вооруженной рукой Каррас указал на дверь.

Он ушел, Каррас обернулся к своей пленнице. Она выглядела напуганной. Напуганной и возбужденной. Он ждал другого, но ее призывный взгляд так же распалял его, как плач и сопротивление других.

– На колени. – сказал он, поднося окровавленное лезвие меча к пульсирующей на шее вене. – И может быть, я не отдам тебя воинам за дверью.

XXV. Великий правитель.

На следующий день Каррас приказал найти своего сына. Дагдамма отыскали в разгромленном доме, где он развлекался с молодой хозяйкой, когда ее супруг лежал на пороге с разбитой головой. Тут же валялся меч царевича. Если бы какой-то враг вздумал зарезать его в спину, то легко преуспел бы в этом. Но сопротивление было сломлено. Гхор пал и теперь принадлежал победителям. Всюду разъезжали пьяные киммерийские воины и их союзники. Они врывались в дома, отыскивали женщин и девушек, забирали их с собой. Потом, хохоча, раздевали несчастных донага и играли на них в кости, пока те рыдали от стыда и ужаса.

Взглянув в налитые кровью глаза сына, Каррас понял, что тот пил без просыпу со вчерашнего дня.

Но Дагдамм еще совсем молод и от природы крепок, так что должен выдержать еще день бражничества.

– Сын мой, я велел отыскать тебя не просто так. Сегодня мы будем праздновать победу, будем пировать в доме аваханского бога.

Сквозь пьяное отупение Дагдамм ощутил странное недовольство. Нельзя осквернять храмы, даже если это храмы чужих богов. Дом человека это одно, но дом бога?

– Ормузд слабый бог, если не сумел защитить их от моего меча. – словно услышал мысли Дагдамма великий каган.

Это было как будто верно, но в словах Карраса больше всего было гордыни. Каган, кажется, начинает считать себя неподсудным даже богам.

Каррас праздновал свой триумф.

Это была великая победа. Никогда прежде еще Гхор не был захвачен, никогда прежде Афгулистан не лежал под копытами завоевателей.

Вечером в большой храм Ормузда на конях один за другим въехали Каррас, Дагдамм, Мерген-хан, Улуг-буга, Фелан, Перт и другие вожди. С ними были избранные, прославленные воины. Вокруг пылал в огне и бился в агонии Гхор, отданный войску на три дня.

Вожди степняков пили черный кумыс и сладкие аваханские вина под сводами храма. Прислуживать себе они заставили самых знатных пленников и пленниц.

В дар предкам и духам Земли и Неба были зарезаны несколько воинов-аваханов, несколько коней и быков. Тела людей бросили в яму, туши животных рубили и насаживали на вертела.

Прямо на каменном полу разводили костры, изломав на них мебель и изорвав книги. Древними свитками, таившими в себе мудрость веков, вытирали вымазанные кровью и жиром жертвенных животных руки и лица.

Хмелея, вожди варваров не только славословили своего повелителя, непобедимого Карраса, не только воздавали хвалы своим жестоким богам. Все чаще они говорили о будущих победах, о будущих походах, о будущей добыче.

Раз пал могущественный Афгулистан, стоптанный степной конницей, значит и каменные города Старого Иранистана не так несокрушимы, как о них привыкли думать! Значит и дорога к сокровищам Вендии может быть проложена мечом!

Гудящими голосами пели свои кровожадные песни вожди победителей.

Каррас наслаждался праздником, как никто другой.

Пирующие воины издевались над своими пленниками и пленницами. Особенно нравилось им гнать хлыстами людей, которые сами еще недавно повелевали жизнью и смертью своих подданных. Приближенных Бузахура и его родственников обратили в рабство.

Каррасу подливала вино какая-то женщина, старавшаяся держаться по-прежнему гордо и с достоинством. Несколько раз ее сбивали с ног подножками и толчками. А потом Каррас повалил ее среди набросанных на пол подушек и шкур, и грубо взял у всех на виду.

Воины неистово ревели от восторга и покатывались от хохота, пока Каррас терзал несчастную, вбивая ее спиной в пол.

Старый лев еще не утратил страсти к женщинам.

Он всегда брал женщин из тех племен, которые покорялись его власти.

И всегда делал это жестоко.

Сильных надо бить, гордых надо ломать.

Каррас поднялся, поправляя одежду.

У ног его рыдала униженная красавица.

– Вина! – рыком потребовал великий каган.

Ему поднесли чашу.

– Слушайте, я расскажу вам старую историю, легенду о нашем великом предке, Конане Скитальце, который жил задолго до Катастрофы.

Пирующие чуть притихли.

– Рассказывали, что в юности Конан был рабом у некоего правителя. Но трудился он не с мотыгой, а с мечом в руке. Его расковывали перед боем, и заковывали обратно после победы. Он жил в яме и кормили объедками со стола. Однажды тот жестокий правитель призвал своих сыновей и спросил их...

Все знали старую легенду, но все равно завороженно слушали.

– Он спросил сыновей – что лучше всего в жизни?

Некоторые, наизусть знавшие предание, шепотом повторяли слова за Каррасом.

– Один из сыновей ответил: самое лучшее в жизни – это скакать по степи с соколом на руке, и слушать, как в волосах поет ветер. Но отец велел ему замолчать и спросил другого сына. И тот сын ответил – самое лучшее в жизни – весело пировать с добрыми друзьями. Но отец и ему велел замолчать. Тогда ответил из ямы покрытый кровью раб, наш пращур Конан. Вы помните, что он сказал?

– Помним! Мы помним его слова!

Хриплый голос Карраса звучал с невероятным внутренним напряжением. Он жил этой легендой, он был ее частью. Ведь в нем тоже текла частица крови древнего воина.

– Самое лучшее в жизни – сокрушить врага, взять его жизнь, отнять его землю, сесть на его коня и слушать плач его женщин! – прорычал Каррас.

– Сокрушить врага и слушать плач его женщин!

Вторя громовым словам древнего предания, рыдала женщина у ног Карраса.

Каррас схватил ее за волосы и заставил подняться. Теперь в глазах ее не было гордости.

Каррас хохотал, когда она пошла прочь, спотыкаясь и стараясь запахнуться в разорванную одежду.

А пир продолжался.

Только через три дня Каррас начал наводить порядок. Кончился грабеж и бесцельное насилие. Добычу свозили ко дворцу, в котором обосновался Каррас. Справедливый раздел будет позже. Конечно, воины нагребли в поясные сумы всякую мелочь, но на это суровый правитель смотрел сквозь пальцы.

Когда войско снова было в сборе, Каррас приказал Наранбатару, Фелану и Перту увести большую его часть в лагерь за пределы города. Он опасался, что в городе может начаться чума. К тому же кутежи и обилие добычи портят воинов.

Сам Каррас остался в городе с пятью сотнями названных, и занял дворец эмира.

Жители города привели в порядок большой храм, в котором недавно отмечали победу степные военачальники. Когда храм был вычищен и отмыт, священнослужитель, тот самый, под которым Бузахур убил коня, провозгласил Керима новым великим эмиром.

Церемония вышла краткой и бедной, но на нее пригнали смотреть всех жителей Гхора, уцелевших во время резни. Керим выглядел самым несчастным человеком на свете, но перечить грозному Каррасу он больше не смел.

Народ Гхора, напуганный чудовищным разгромом, который учинила Орда, и те представители аваханской знати, которые пережили битвы, вынуждены были склонить колени перед новым эмиром, хотя каждый понимал, кто на самом деле воцарился над Афгулистаном.

Эмир теперь сидел на прекрасном отцовском троне, но справа от этого изящного сооружения наскоро возвели из дерева огромный помост, который нависал над троном наместников Ормузда подобно тому, как скала нависает над долиной.

Помост накрыли толстыми коврами, шитой серебром и золотом парчой и другими дорогими тканями. Каррас сверху всей этой роскоши бросил львиную шкуру и возлежал на ней. Вокруг помоста стояли, сверкая доспехами и мечами, киммерийские воины. Разбавленное вино варварскому правителю подавали почти обнаженные женщины, жены и дочери знатнейших людей Гхора.

Жену Бузахура, которая возомнила, будто искусство в любовных утехах позволит ей как-то влиять на величайшего владыку Степи, Каррас несколько раз прилюдно высек, и, в конце концов, подарил ее Мерген-хану.

Бывают мужчины, сколь угодно решительные и жестокие в делах войны, но с сердцем мягким и податливым к женским чарам. Каррас был не таков. Женщин он ценил невысоко, они ему быстро надоедали, и он избавлялся от них без сомнений и промедлений.

Вот сейчас его взгляд упал на точеную грудь высокой и тонкой девушки в прозрачной ткани. Каррас протянул огромную ладонь, жесткую от поводьев и меча, ущипнул ее. Девушка вскрикнула. Каррас захохотал.

Весь тронный зал погрузился в тишину. У Керима на лице пылал лихорадочный румянец. Собравшиеся на прием к новому эмиру просители, дружно смотрели в пол, чтобы не видеть унижения, которому развалившийся на шкуре степной варвар подвергал новопровозглашенного эмира Афгулистана и дочь почитаемого в городе священнослужителя Сеифа.

Каррас, наконец, прогнал несчастную, допил свое вино и сел. После нескольких дней застолий голова у него болела, лицо оплыло, запавшие глаза смотрели устало и мрачно. Он поднял ладонь, и тишина в зале стала непереносимой.

– Пусть эмир творит суд. – сказал великий каган.

Один за другим к Кериму тянулись просители, дарили подарки, поздравляли с воцарением и после непременно начинали излагать свои жалобы. Керим старался милостиво привечать каждого. Что же до решений, то каждый раз, перед тем как ответить, он мучительно смотрел на Карраса и тот мановением руки давал понять, утверждает он распоряжение своего "сына", или нет.

Слуги ловко перетаскивали врученные эмиру подарки к помосту великого кагана. Но все попытки обращаться напрямую к нему, равно как и дарить подношения сразу ему, Каррас пресекал.

– Мы здесь лишь затем, чтобы помочь нашему возлюбленному сыну вникнуть в государственные дела. – отвечал Каррас.

Все же несколько судебных решений он принял сам. Каррас не знаком был со сложным и цветистым правом Афгулистана, опиравшимся в равной степени на традиции, изыски ученых мужей и религиозные поучения. Он судил по краткому и суровому Степному Укладу, оставленному ему отцом, а там, где не находил опоры в поучениях отца, творил свою волю.

Но решения его были взвешены и справедливы. Это удивило аваханов, не ждавших от неграмотного степного царя ничего, кроме первобытной свирепости. Однако Каррас действительно вникал в суть дел и разбирал их, согласно справедливости и здравому смыслу.

Обращаясь к Кериму, его называли эмиром, но, кланяясь Каррасу, аваханы очень быстро стали использовать слова "великий правитель", не уточняя, правителем чего является этот скуластый степняк.

Каррасу же оставалось только удивляться, как много людей сохранили и жизнь и даже состояние во время разгула воинов. Наверное, они посулили что-то командирам отрядов, спрятались за каменными стенами, откупились выпивкой и малой частью своих сокровищ.

А еще все эти богатые люди поразительно легко признали законной власть нового эмира и покровительство Карраса.

У свергнутого и погибшего Бузахура не нашлось ни одного искреннего сторонника, все как будто бы только боялись вендийских меченосцев, а сейчас радовались воцарению законного наследника престола.

Вовремя предать – значит предвидеть.

Каррас не строил иллюзий насчет характера своей власти.

Скоро творить суд и расправу ему надоело, но он заставил себя высидеть до самого обеда, хотя и ворчал на затекшую спину и пересохшую глотку.

Смочить глотку помогало все то же разбавленное вино, но могучий варвар как будто совсем не хмелел.

Наконец, Каррас поднялся и громогласно объявил, что прием окончен. Он вскочил на коня и покинул город с небольшой стражей. За ним следом поехал и Керим.

На берегу реки Каррас приказал разбить лагерь.

Воины развели костер, зачерпнули воды из реки, поставили на огонь котлы. Каррас, фыркая, умылся речной водой, смывая пыль и усталость. Пока баранина в котле тушилась, он успел выпить немало сбродившего молока, попробовать хлебные лепешки.

Набросившись, наконец, на мясо, Каррас сказал.

– Наша ставка отныне будет здесь. В городе душит сам воздух. Может быть, мы будем приезжать во дворец, чтобы помогать Кериму править.

Керим молчал, вгрызаясь в баранину. Каррас ударил его ладонью по плечу.

– От городского воздуха удушье, от городского вина изжога. Я степняк, всегда был им, и всегда останусь. Так я и буду править – из своей кочевой ставки. Государь, привязанный ко дворцам, не знает, что происходит в дальних пределах. Я же буду кочевать по своим новым владениям так же, как кочевал по прежним. Следить за тем, чтобы нигде не нарушались мои законы. Да, так будет.

Керим осмелился подать голос.

– И как долго вы еще пребудете в землях аваханов, отец?

– Так долго, как захочу. – хмыкнул Каррас. – Думаю, что твои подданные еще недостаточно привыкли к моей руке.

Керим посмотрел на бурую от загара широкую ладонь Карраса. На руку, которая отняла жизнь его настоящего отца – эмира Сарбуланда. На руку, которая склоняла одну за другой головы гордых степных правителей, а теперь добралась и до народов, живущих с пашен, а не с пастбищ.

Керим подумал, что Каррас уже немолод, но он выглядел таким крепким, будто вырезанным из мореного дуба, и вполне может прожить еще лет двадцать. Сколько тронов он сможет поставить в тень своего помоста за эти двадцать лет?

– Хочешь, я расскажу тебе сказку, Керим? – вдруг спросил Каррас.

– Да, я рад буду услышать ее, отец. – кратко поклонился Керим, догадываясь, что Каррас не будет рассказывать веселые побасенки о говорящих лисах и зайцах, а скорее всего поведает некую аллегорию.

– Это было давно, когда наши предки кочевали на землях по другую сторону моря Вилайет. Там тоже есть степи. В стране Шем еще сохранились города, много больше и богаче Гхора. Однажды молодой киммерийский воин приехал в один из таких городов. Там он встретил женщину, красивее которой не видел в жизни. Он воспылал к ней страстью, и она ответила ему тем же. Они поженились и стали жить в том городе. Женщина была из богатой семьи, а киммериец стал торговать лошадьми и очень скоро сделался большим человеком. У них родились и стали подрастать дети.

– Как будто благополучная история. – сказал Керим. Неужели сказка Карраса сведется к морали о том, что люди различной веры и жизненного уклада смогут жить в мире?

– Да, сначала благополучная. Но однажды в далекой степи вспыхнула большая война. Клан, к которому принадлежал наш киммериец, стал созывать всех своих воинов. И тогда старейшины вспомнили о мужчине, что сделался лошадиным барышником в городе. Они послали к нему родного брата, чтобы он позвал разбогатевшего и забывшего битвы воина на войну. Они думали, что брат рассказами о радостях битвы разбудит задремавшее мужество человека. Но барышник отказал брату. Тогда старейшины послали к нему старика. Они думали, что старик, взывая к памяти предков и представлениям о чести, сумеет пробудить воинский дух богача. Но он остался глух к словам старика. Тогда старейшины послали к нему маленького мальчика. Мальчик ничего не сказал, он не знал красивых и пылких слов. Он только протянул богачу пучок голубой полыни. Тот понюхал траву, и вспомнил о том, кем был прежде. Не сказав ничего ни жене, ни детям, собрался он дорогу и вернулся в родные кочевья.

– Красивая и печальная история. – сказал Керим.

– Да, можно сказать и так. Но ты понял, в чем ее урок?

– Да, повелитель. Я запомню эту сказку.

Керим действительно догадался, о чем говорила эта легенда, такая обыкновенная среди кочевников. Менялись только названия степного племени и города, а суть всегда оставалась одна и та же. Запах полыни дороже благоуханных фонтанов. Зов крови важнее выбора, который делается разумом.

Каррас иносказательно поведал о том, что есть вещи и люди, которые не меняются. Степной варвар всегда останется степным варваром.

А самому Кериму, великому эмиру Афгулистана надо учиться жить, всегда чувствуя на своем горле киммерийский аркан.

Каррас посмотрел Кериму в глаза.

– А с тобой нам надо будет еще поговорить о твоей женитьбе. С нашей дочерью ты получишь хорошее приданное. Тысячу киммерийских мечей.

Под мечами Каррас конечно же имеет в виду не сами прямые клинки, но людей, которые обучены владеть этими клинками.

После трапезы Каррас на некоторое время уснул, но Кериму не спалось. Проснулся великий каган ближе к закату. Он легко поднялся, немолодой, но все еще обладавший ловкостью тигра.

– Если хочешь, Керим, возвращайся в свой каменный мешок. Там отныне твое место. А мы поедем проведать лагерь нашего воинства. Скоро твоей казне станет немного легче. Тебе придется кормить не всех моих людей. Дагдамм возьмет часть из них пойдет к границам страны Па-Те-Ни, чтобы выполнить то, зачем мы выступили в этот поход. Он должен будет вернуть и привести мне на суд и расправу нечестивых богю, которые предали клятву, скрепленную кровью. Вот так я караю отступников! Если богю думают, что найдут убежище у царей-жрецов, то они ошибаются. Все земли, на которые может ступить копыто киммерийского коня – мои.

Каррас взглянул Кериму прямо в глаза.

– Мой меч – ваш меч, моя рука – ваша рука, великий правитель. – поклонился Керим.

– Не вздумай предать нас. – тихо сказал киммерийский каган. И после краткой паузы добавил. – Сынок.

XVI. Поход Дагдамма.

– На страже стоят верные люди. Наши посвященные братья. Здесь мы можем говорить смело. – сказал Фелан.

Кидерн усмехнулся. Вообще-то кривая ухмылка была его обычной реакцией на чьи угодно заявления. Фелан давно знал Шкуродера. Но почему-то сейчас усмешка Кидерна вызвала у него вспышку гнева.

– Что смешного я сказал, Кидерн?

– Ничего. Я вспомнил кое-что про свою старшую жену. – ответил мастер меча.

Своеволие Кидерна было непреодолимой проблемой. Шкуродера можно было только убить, но не усмирить.

– Так ты не расскажешь нам эту смешную историю?

– Расскажу. Моя жена отличается естественной женской стыдливостью. Стесняется справлять нужду вблизи от становища. И вот бывало, отойдет на две сотни шагов в степь, а вокруг ни деревца, ни камушка. И садится у всех на виду, но в отдалении. Вот такая у моей жены смешная привычка.

Рассказанная Кидерном история имела отношение к сбору Круга. Они встречались якобы тайно, но на самом деле, на виду у всех. Все знали, что в шатре Фелана устраивают встречи воины из братства Крома.

– Да, каган знает, кто мы и что мы состоим в братстве. – прямо сказал Фелан. – Но он не знает о том, что мы обсуждаем на своих встречах.

– Ты в этом уверен? – опять сдерзил Кидерн.

– Да. Иначе Каррас уже приказал бы убить нас всех.

– Надо убить его раньше, чем он решится убить нас. Я готов. – сказал Кидерн.

– Тебя тут же изрубят на куски его названные. – возразил Коди.

– Я не боюсь смерти. Я уже умирал. – ответил Шкуродер.

– Твоя отвага не подлежит сомнению. Но что нам даст убийство Карраса прямо сейчас?

– А есть ли у нас еще время? Неужели ты не видишь, что происходит? Что этот полукровка творит с киммерийцами, с каганатом, со Степью? Он перемешивает племена. Он забыл дедовских богов и поклоняется Небу. Он убил многих своих родичей. Каррас только по имени сын Конана, на самом деле он, прежде всего, внук Гуюка. Он хочет быть ханом всей Гиркании, и он идет к этой цели. Ты видишь, на кого он опирается! Все эти полукровки, сыновья ночи и иноплеменники. Усыновил огнепоклонника, надо же!

Сказав эту пылкую речь, Кидерн замолчал.

– Брат Кидерн прав. – тихо начал Перт. – Он прав, когда рассказывает нам о преступлениях Карраса. Он прав, Каррас по крови гирканец, он хочет жить и править по-гиркански. Но смерть Карраса ничего не решит сейчас. Если Карраса убить, то верные ему люди не только изрубят на куски Кидерна. Они убьют нас всех. Рядом с Каррасом всегда эти железные псы – Наранбатар и Гварн с их лучшими воинами. Если Кидерн убьет Карраса, то Гварн набросится на нас

– Когда братья Крома стали бояться драки? – возвысил голос Кидерн.

– Мы не боимся драки, Кидерн. Но есть разница между отвагой и глупостью. Ты хочешь умереть и отправиться к Владыке Могильных Курганов, мы уважаем это. Но мы хотим не просто убить человека по имени Каррас, мы хотим переменить путь, по которому идет весь народ киммерийцев. Для этого нам нужна не славная смерть, а победа. Нам не победить Нарабатара, Гварна и Дагдамма.