Текст книги "На берегах Ахерона. Смертельные сны о вечном (СИ)"

Автор книги: Михаил Узланер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

   Напрашивается явная аналогия выхода за пределы созданного Матрицей пространства/у сновидицы это границы сна/.

   Снова появляется примелькавшийся уже персонаж "ангела", того, кто излучает свет. Опять он выступает в роли доктора. На этот раз сновидица уже подробно описывает его внешность.

   27. Тот, кто гасит свет

   Просыпаюсь в квартире. Ночь, грохочет гроза, по небу гуляют вспышки молний. В их свете вижу, что в кресле сидит мама. Она не похожа на себя: выглядит плохо и явно тяжело больна. Говорит, что нечем дышать. Вызываю «Скорую помощь», отвожу маму в больницу.

   Больница имеет вид леса из коричневых башен. В каждой башне находится пациент, и все они разные: одни прямые, другие приземистые, третьи изогнутые. Башни напоминают свечи в церкви. Не хочу оставлять маму там, но как-то так получается, что она остается. Живу в каком-то доме, и это тоже коричневая башня в лесу искривленных коричневых возвышений.

   Вообще, город чем-то напоминает средневековый: грязь на улицах, постоянный дождь, сырость и промозглость. Неба не видно, по земле клубится грязный туман. Нет ни утра, ни вечера, ни дня, какая-то сплошная сумеречность. Долго собираюсь с силами, чтобы ехать в больницу, звоню маме по телефону.

   – Не надо, доча, ехать, – просит она, и я облегченно вздыхаю. Но, завершив разговор, понимаю, что ехать всё же надо. Долго колеблюсь, мне страшно не хочется туда переться.

   Смутно помню какие-то блуждания по бесконечным тоннелям. Страшно устала и вымоталась, мечтаю где-то уединиться, но надо в больницу. Теплится слабая надежда, что к маме съездит дядя. Звоню ему, но он отказывается и, наконец-то, осознав, что надеяться не на кого, собираюсь с силами и выталкиваю себя из дому.

   Стою на остановке маршрутки, в кульке болтается лекарство. Думаю о маме и понимаю вдруг, что ее болезнь неизлечима, и все мои метания ничего не дадут. А ехать в больницу долго и далеко, вряд ли доеду. Стало себя жаль. Решаю, что буду драться за маму до последнего, даже если поражение очевидно.

   Все вокруг заволокло туманом, темным, коричневым, плотным. Внезапно пейзаж начинает меняться: туман стал белесым, воздух – розовым, искрученные дома-башенки посветлели, прошел дождь, в небе, затянутом белесой дымкой, угадывалось солнце, как бывает ранним-ранним утром.

  Розовый цвет густел и густел, его заволакивало белым плотным туманом, туман отсвечивал неземными красками. Фантастическая картинка! Мучительно пытаюсь рассмотреть, что там, за туманом, но туман словно читал мои мысли и передвигался так, что я не могла увидеть то, что пыталась разглядеть.

   – Почему, ну, почему так жестоко обошлись с мамой ? – мучают меня мысли. Вдруг из шеи или из плеча, справа, вылезла и повисла в воздухе тонкая длинная швейная игла, с петлей на вершине, как у скрипичного ключа. Кончик петли торчит влево. Игла слегка искривлена, я точно знаю, что она была во мне и являлась причиной маминой болезни моей тоски.

   Вновь всматриваюсь в туман, в полной уверенности, что, если рассмотрю то, что прячется за ним, то смогу вытащить иглу из мамы и спасти ее. Но туман никак не рассеивается. Вспоминаю сон Скарлетт из "Унесенных ветром", решаю идти в туман, хотя он страшно пугает, сама не знаю, чем именно.

   Вдруг осознаю, что это, наверное, сон, потом все же решаю, что нет, реальность. Подъезжает маршрутка и я вдруг сразу попадаю к маме в башню-палату, где мрачно и неуютно, как в землянке. Мы с мамой сидим на диване под каким-то странным панно на стене, из лампочек, и я пытаюсь рассказать об игле, когда появляется странный мужчина, от которого становится всё темнее и темнее. Он будто гасит свет мне его фигура напоминает порождение того живого тумана, что скрывал от меня нечто важное.

   Мама говорит, что это врач, но я знаю, что он вовсе не человек. Он ревностно следит за светом, чтобы не было слишком светло, и мама его побаивается. Мама становится оживленнее, когда он уходит, и говорит, что умерла, а я совершенно спокойно это воспринимаю, только сетую, что "здесь совсем нет света". Мама хитро улыбается, достает откуда-то провод и щелкает переключателем. Панно над диваном в рамке загорается квадратом из оранжевых лампочек, но половина панно темная. Мама щелкает переключателем, и оранжевая половина гаснет, а на панно загораются синеватые лампочки второй половины. Вертикальная перемычка между ними меня страшно раздражает, я говорю, что ее надо убрать и этого света недостаточно. А мама радуется и такому свету, он будто вдыхает в нее жизнь, и говорит, что жутко тоскует, потому что, мертвых много, их намного больше, чем живых. А Земля, вообще, населена мертвыми. Чтобы живые их не боялись, они невидимы, и так горько, что о них быстро забывают.

   Входит Тот, кто гасит свет/люцифаг/, мама щелкает выключателем, а я включаю свет и дерзко говорю, что не позволю маме сидеть в темноте. И тут это странное порождение тумана оборачивается и говорит мне.

   – Она будет тут сидеть и ждать тебя. Вы встретитесь, тогда и будет свет.

   Превозмогая жуткий страх, почти ужас, я хватаю его за руку и начинаю быстро бормотать.

   – Маме нужен свет, ну, зажгите ей свет, она не сможет без света!

   Краем глаза вижу, что мама на диване довольна и обеспокоена одновременно. Тот, кто гасит свет, колеблется. В темно-коричневой земляной стене появляется дыра-тоннель, он готов уйти туда. "Ага, – обрадовалась я, – так вот как он проходит сквозь стены! Вот почему появляется внезапно!". Не даю люцифагу уйти, держу за руку, чувствую, он слабеет, садится на диван рядом с мамой и, выдернув руку, пристально смотрит на меня. Но его лица не вижувидно, словно клубы белого тумана заполонили розоватый воздух и скрыли его смутный профиль.

   Вытаскиваю из глубин памяти иглу, которая вышла из меня. Та появляется в воздухе, и своим остриём зависла надо мной. Мысленно посылаю иглу в люцифага. Тот, кто гасит свет, темнеет, как грозовая туча, игла вспыхивает и исчезает. В помещении появляется окно, на месте дыры-тоннеля, врывается свежий воздух, разгоняет затхлость. Мама хорошеет и молодеет на глазах. Тот, кто гасит свет, машет рукой, я вижу в воздухе тонкую иглу, словно сотканную из молнии, игла прошивает меня насквозь, и в том месте, куда она меня поразила, появляется мой двойник: тонкая, бледная девушка, с темными волосами, струящимися до пят, в белой футболке, ослепительно отсвечивающей синеватым светом. В руке двойник держит толстенную свечу коричневого воска.

   – Нет! – кричит мама. Люцифаг обращается ко мне.

   – Так ты согласна?

   – Да, – соглашаюсь я, сама не зная, на что. – Только бы у тебя был свет!

   Внезапно сгущается тьма, вокруг черным-черно. Но затем становится чуть светлее, я вижу своего двойника, и Того, кто гасит свет. Слышится громкий щелчок, в моей руке вспыхивает свеча и начинает гореть тихим белым пламенем.

   Я чувствую при этом страшную боль и оседаю на земляной пол. Свет получается не интенсивным, но он замечательно освещает все вокруг: и диван, и коричневые стены, и маму.

   – Нет! – опять выкрикивает мама, пытаясь броситься мне на помощь, но она будто приросла к дивану. С неимоверным трудом поднимаюсь с пола, на который так хотелось свалиться, утонуть в нем, забыться и отдохнуть. Подхожу к маме, обнимаю ее крепко-крепко и, перехватив нетерпеливое колебание люцифага, иду прямо в стену. В стене появляется тоннель. Мигом попадаю в свою комнату в башне. За окном гроза, дождь. Рядом, у постели, стоит люцифаг.

   – Теперь он будет видеть мои сны, – думаю я, – но зато у мамы есть свет. Засыпаю, потому что, страшно устала. Сквозь сон слышу, как люцифаг говорит едва слышно.

   – Вы порождаете свет, только когда вы вместе. С тем и просыпаюсь.

   По пробуждению сновидица около получаса слышала чьи-то шаги в коридоре пустой квартиры.

  Чем дольше контакт с иномирьем, тем глубже контактёр увязает в чужом для живых мире. Поэтому ангел советует долго не смотреть на него, и опять все настоятельно рекомендуют покинуть помещение больницы.

  Опять тёмные воды, которые стремится перейти мать Лиды, уже, наверное, окончательно в мир мёртвых. Туда же устремляется и поток ушедших из жизни.

Плавильня человеческих форм

   В Иномирье имеется очень необычное место. Редко кому удаётся оттуда выбраться. Но тот, из путешественников по миру мёртвых, кто видел то место издалека, описывают его как огромный плавильный котёл, в котором барахтается огромное скопление ушедших из жизни. Сами свидетели испытывали непреодолимую тягу попасть в тот котёл и с неимоверным усилием избегали того блаженного места.

   Сам автор во снах пару раз побывал в том месте. Сложно понять каким образом осталась память о том странном месте. Ведь, фактически, там происходит переработка использованного человеческого материала, для создания новых человеческих форм. При этом, те, кто были при жизни людьми, теряют память, их личность распадается, происходит утилизация. Наверное, поэтому люди и не помнят своих прошлых воплощений. Точнее, не люди, а их шельты. Шельты– это по определению автора "Розы Мира" Даниила Андреева это клоны души, которая творит свои копии по своему "образу и подобию", с целью приобретения жизненного опыта. Скорее всего эти шельты и перерабатываются с посмертном плавильном котле. Душа же бессмертна, ибо является искрой Божьей, и обладает духовной памятью всего того жизненного опыта, который приобрели её шельты.

   Видимо, из духовной памяти и всплывают воспоминания души о прошлых "запусках" в материю своих шельтов/прошлых воплощениях/ через регрессивный гипноз.

   В Тибетской Книге Мёртвых "Тодол Бордо" несколько раз описываются увиденный покойным массовые оргии с огромным клубком человеческих тел. Проводник по миру мёртвых не раз предостерегает от падения в этот клубок тел, и советует преодолеть невыносимую тягу к той всеобщей оргии. Поскольку в этом случае происходит очередное падение в материю, с последующим рождением и инкарнацией в мир живых.

   По описанию те оргии очень напоминает упомянутый плавильный котёл человеческих форм. Хотя не стоит забывать, что каждый воспринимает окружающий мир и Иномирье сквозь призму своего сознания и духовного уровня. Поэтому каждый видит только своё, только то, что способно воспринять сознание.

28. Вмурованные в стены человеческие тела

  Во сне просыпаюсь на своей кровати. На стенах и потолке наблюдаю фигуры людей, наполовину вмурованных в поверхность. Их кожа белая, как мрамор. Правда, ближе к потолку она кажется серой из-за плохого освящения/окно довольно плотно завешено тяжелыми шторами. Не могу пошевелиться, только наблюдаю.

   Поначалу мне кажется, что они мертвы, Но неожиданно ближайший ко мне человек /его голова вмурована в спинку кровати. открывает глаза и начинает пристально, в упор смотреть на меня. Мне становиться жутко и от этого взгляда и от холодных, белых тел вокруг, хочется проснуться, но ничего не получается.

   Я опускаю взгляд вниз и вижу в нескольких сантиметрах от своего тела парящий в воздухе клубок из человеческих тел. Не то фрагменты тел, не то целые изогнувшиеся фигуры, выглядит это жутко. Не то мужчины,не то женщины – половую принадлежность невозможно определить.

   Пытаюсь проснутся, меня "засасывает" обратно в сон. Клубок тел совсем близко от головы, вижу эмбриона в эмбриональном мешке, через плаценту соединенного с другими фигурами.

  Как говорится комментарии излишни. Сновидец воочию увидел как из человеческого материала создаётся эмбрион нового шельта.

29. Пузырь жизни

  А вот и собственный опыт. Некая среда, похожая на жидкость, битком набитая спящими(или мёртвыми) людьми. Я среди них. Люди, напоминающие скорее бездушных зомби, находятся как бы в состоянии анабиоза: вяло и бесцельно болтаются в вязком океане из лилового киселя.

   Но вот где-то вдалеке забрезжил яркий свет. Лиловый океан из полумёртвых тел оживился: стоны и судороги усилились. Я тоже почувствовал, как должно появиться нечто очень важное для меня, что вытащит из этого океана забытья и безвременья. Вижу невдалеке плывёт яркий клубок света. Про себя называю его "пузырём жизни". Внутри пузыря, действительно, пульсирует жизнь. Из него слышен шум Земли: шелест волн, гомон городов, крики птиц и животных и проч. Все эти звуки слились в мощную и гармоничную мелодию.

   В тех местах, где проплывал пузырь жизни, человек оживал и затягивался вовнутрь этой бьющей жизнью сферы, растворяясь в звуках и красках бытия.

   Но вот пузырь проплывает мимо меня. Вижу родственников, умерших в этом году, в разные годы их жизни – детьми, молодыми и старыми. Чувствую, как пузырь жизни уходит из них – они очень быстро стареют и погружаются в "спячку". Вижу черно-белые кадры похожие на старую хронику, слышу потрескивание старенького кинопроектора. Лента показывает маленькую девочку лет 7 с волнистыми распущенными волосами. Девочка ведёт за руку мальчика лет пяти. Я уверен, что это я. Пузырь проходит сквозь меня, я дышу его воздухом и возвращаюсь к жизни. Мимо меня пролетают картины моей жизни: я совсем маленький, затем молодой, но вот очень быстро старею, и уже снова в спячке – пузырь плывёт дальше.

   Мелькает мысль: поскольку пузырь хаотически блуждает, то он может скоро вернуться и возвратить меня к жизни, но может прийти и через тысячи лет, или вообще никогда не появиться.

  Вряд ли сие печальное место стремится ушедший из жизни. Это место скорее похоже на Чистилище или Преисподнюю. Здесь нет геенны огненной, пылающего озера огня, горящих котлов и чертей с рогами. Но по описанию адовых миров Даниилом Андреевым в «Розе Мира» сие место похоже на одно из самых верхних слоёв Ада. Д. Андреев описывает самый крупный слой Ада, куда попадают большинство «ввергнутых в Ад» как огромный концлагерь типа нацистских лагерей смерти с бесконечным бараками, колючей проволокой, тяжёлой и ненужной работой. Там царит вечная тоска и безысходность. Сюда попадают грешники, совершенно лишённые духовности и всю свою жизнь посвятившие погоней с мнимыми ценностями материального мира: житейское попечение, слава, богатство и т.д.

   По атмосфере тоски и безысходности очень похоже на то, что испытал я в этом "лиловом море" отчаяния.

   Видение Адовых миров во сне – отдельная большая тема, к которую мы коснёмся в дальнейшем изложении.

30. Белая комната

   Мама умерла. В этом сне, у нее был лечащий врач, даже два: один молодой, второй постарше. Второй – какое-то светило и, по сюжету сна, пока мама не умерла, я была у него в ассистентках. Больница вся из белого слепящего камня и зеркального металла.

   Мне было страшно одиноко. Подойдя к окну, какое-то время смотрела на дорогу, затем решительно собралась и поехала в сияющую больницу, где гуру от кардиологии обещал, что мама будет жива. Дальше – длинное блуждание по лабиринту с белыми стенами, похоже на компьютерные игры. Смутно помню, что быстро прорвалась на верхний уровень. Сияющий коридор. У огромного окна стоят оба кардиолога: старый и молодой. Тот, что молодой пытается меня увести в сторону, запугать и не дать поговорить со 'светилом' . Но я заявляю, что не боюсь ничего, и как будто прорываюсь сквозь невидимую стену к старому кардиологу.

Это существо намного выше рангом, чем его помощник. То, что раньше я приняла за ослепительно-белые халаты (или накидки), оказалось неким аналогом крыльев. Было ощущение, что это белое сияние исходит из них, а мы воспринимаем это как одежду. Сложно описать точнее. Его помощник все еще пытается меня увести. Главный же коротко командует.

   – Оставьте нас!

   В синих глазах молодого мелькнул ужас, но он покорно уходит.

  – Вы хотели поговорить? – интересуется старый. Я пытаюсь уловить его взгляд, почему-то это важно. С трудом мне это удается. У этого существа зеленоватые глаза, мутные, и взгляд завораживает, сознание начинает 'плыть'. Чем-то он мне напомнил змею.

  – Вы обещали... – начала я.

  – Ну-ну, – вдруг дружелюбно ухмыльнулся он, но от этой улыбки стало не по себе, – не в коридоре же говорить? Пойдемте ко мне в кабинет.

   В стене появляется огромное зеркало, по поверхности которого пробегает рябь, а само оно испускает мириады голубоватых искр, синеватое сияние завораживает. Прохожу сквозь зеркало и, чуть не взвыв от ужаса, понимаю, что попала в абсолютно белую комнату. Старый кардиолог здесь, с видимым превосходством наблюдает за мной. Громадным усилием воли сдерживаю животный ужас, осматриваюсь. Помещение тесноватое, стена во все окно, посередине – круглый низкий столик, два кресла. Мы садимся, и 'светило' с преувеличенной любезностью интересуется, какие к нему претензии.

   – Вы обещали, что мама будет жива, я выполнила все условия. Вы обманули меня.

   – Не обманул. Мама сама так захотела.

   – Не верю! Она хотела жить.

   – Хотела. Но не так.

   – Я бы все сделала...

   – Ничего бы вы не сделали. Это не в ваших силах. (с некоторым удивлением) Вы и так сделали больше возможного.

  От стены отделилась лиловатая тень, похожая на маму.

  – Мама! – крикнула я. – Мама, ты хотела умереть?

  Как только я сказала это, мама обрела тело, плотность и способность говорить, но без эмоций, как очень уставший человек.

   – Я не хотела умирать. Я очень тебя люблю. И хочу жить.

  'Кардиолог' нервно дернулся в своем кресле. Из пола выросла коричневатая плотная тень – Тот, кто гасит свет/люцифаг/. В этот момент, меня насквозь прошила сильная боль, и от меня отделился светящийся сгусток, который, подлетев к маме, превратился в мой дубль, с крыльями, забрызганными кровью. В руке засверкал знакомый золотой стержень. Кардиолог резво вскочил на ноги. Люцифаг попытался окутать маму своим коричневым ореолом, но я, взмахнув стержнем, разбила его. Люцифаг прогудел:

  – Видите? Я не могу.

  – Уходи! – нервно бросил ему кардиолог.

  Комната стала прежней.

  – Что же вы хотите от меня?

   Этот вопрос поставил меня в тупик. Действительно, что? Маму он не вернет, умерших не воскресит. То, что я работала его ассистенткой, тоже не получит компенсации. В белой комнате он может запереть меня, и надолго. Но мне не это страшно, а то, что он останется безнаказанным. Я смотрю в потолок. И вдруг чувствую, что поднимаюсь над креслом, лечу вверх, просачиваюсь сквозь потолок, пролетаю так несколько уровней и оказываюсь на крыше здания, в огромном круглом помещении, покрытом прозрачным куполом. Это зимний сад или оранжерея: незнакомые растения, странный дурманящий запах, какие-то крошечные водоемы, заросшие лотосом и лилиями. По саду разлит мягкий золотистый свет солнца. Но мне эти райские красоты не интересны.

  – А я так верила тебе, так верила! – бормочу я. Солнечный свет уплотняется, и передо мной появляется принципиально новое существо. Оно не имеет ни контуров, ни тела, это сгусток света, но мыслящий, и даже с эмоциями. Рядом с ним хочется упасть на колени и рыдать то ли от счастья, то ли от своих грехов, но я быстро гашу в себе такие порывы.

  – Вера сама по себе ничего не решает, – мягко говорит существо, – и даже дела ничего не решают.

  – А что, что решает? Почему другие живут, а моя мама, такая добрая и светлая, страдала и мертва?!

  – Есть законы Вселенной...

  – Мне все равно! Если ты не можешь вернуть мне маму (а ты не можешь), к черту Вселенную с такими законами.

  – Это правда. Не могу. На Земле лишь часть мозаики. Осколок. Нет ни добра, ни зла, есть лишь мысль и действие, больше ничего. Из этого и состоит Вселенная.

  – Значит, все наши молитвы, обряды – все зря. Какой обман!

   Существо растаяло в золотистой дымке, а я вдруг четко осознала, что мы – люди – со своими эмоциями, страстями, с рождениями и умираниями, с нашей любовью, являемся всего лишь навозом для этого роскошного золотисто-душистого сада. И что смерть не более как сбор удобрения, и что все зависит от светимости, и что механика Вселенной настолько мощна и непостижима, что объяснить ее невозможно, а противостоять ей нереально.

  – Да пусть хоть весь Млечный путь свалится на меня, маму не отпущу! – выкрикнула я. – Пока я на Земле, мне нет дела до законов Вселенной. И до вас всех тоже. Нет у вас силы, чтобы вернуть человека – значит, вы слабее его.

  По саду пронесся ветер, что-то громыхнуло, и я проснулась.

   Смерть близкого человека – тяжёлая утрата, и сильный удар по душевному укладу человека. Но именно такой удар иногда позволяет пробудиться от всеобщей иллюзии и понять кое-какие вещи, которым никто никогда не обучал: человек – это не венец творения, а всего лишь жалкий навоз для удобрения почвы «райских садов». И вся забота Высших существ о людях – лишь квалифицированная работа садовников, следящими за своевременными поставками удобрений.

   Как раз недавно посмотрел довольно средненький фантастический боевичок братьев Вачовски "Восхождение Юпитера". Там некая "Высшая Тварь" заявляет человеку, что является Хозяином планеты Земля. А люди созданы его расой, для выращивания "эликсира бессмертия". Ингредиентом такого эликсира является мощный всплеск энергии выделяемый при смерти человека. Эликсир бессмертия – очень ходовой товар в среде бессмертных Олимпийцев. Поэтому "Хозяин Земли" собирается затеять очередной Апокалипсис, или "большую жатву", как он её называет, что повысить в разы доходы от своего бизнеса. Ведь гибель миллионов человеческих особей освободит огромное количество гавваха, который и является ингредиентом эликсира бессмертия.

   Старый кардиолог похож на ангела. Но во сне он предстаёт в несколько ином свете, не таким каким рисуют его религиозные фанаты. Похоже, он – один из тех невидимых кукловодов, которые управляют людьми исподволь на более тонких структурах бытия. Описание этого существа сновидицей Лидой чем-то напоминает описание пришельцев Д. Айка: нордики/белые блондины/ и рептоиды со змеиными глазами. Эти две расы пришельцев давно уже противоборствуют между собой, хотя иногда и участвую в совместных генетических проектах. Эта их борьба богословами описывается как борьба сил добра/нордики/ и зла/рептоиды/. Но рептоиды могут принимать вид нордиков. А сам Владелец Райского сада заявляет, что "Нет ни добра, ни зла, есть лишь мысль и действие" и "вера ничего не решает". Вся эта Вселенская борьба сил "света и добра" с силами "тьмы и зла" – лишь правила большой, неведомой людям игры. Нередко эти силы выступают не то чтобы союзниками, а единым целым. Ведь во сне хозяин райского Сада и Люцифаг заодно. Хотя Люцифаг и бегает у Хозяина в шестёрках. Не о том же повествует нам книга Иова, где Господь и Сатана вместе развлекаются, споря, насколько эти глупые людишки преданы своему Творцу?

   А нам учителя и богословы веками впихивали в сознание, жестоко расправляясь с еретиками, что пекутся о нашем благополучии и чистоте души, но у них явно какие-то свои, неведомые нам, планы и устремления. И чистота души может оказаться лишь показателем "высокого качества товара" для "Хозяина Земли", торгующего человеческим продуктом.

  Белая комната – это его территория, возможно где душа сновидицы уже в посмертии разбирается по полочкам где и как её использовать и в какую "Плавильню Человеческих форм" впихнуть,/возможно, отсюда и такой ужас/.

   Похоже, сновидица выступила в белой комнате в качестве обвинителя Хозяина Сада, а её мать качестве свидетеля и жертвы. Но грозный суд не получился. "Хозяин Земли" чисто фашистскими методами решил разрулить ситуацию, призвав на помощь люцифага.

   Но содержание сна даёт и надежду, что можно оказывать достойное сопротивление этим кукловодам. Эти кукловоды не всесильны, хотя мы, люди в их полном подчинение, сами они подчиняются законам Вселенной. Например, основной закон Вселенной – это Любовь. И они ничего не могут поделать с любовью Лиды к своей матери.

   Хозяин сада, похоже, является "всего лишь" демиургом. Виндгольц в одной из книг писал о своём видении, что видел как эти демиурги висят в безвременье целыми гроздьями. Но нам внушают, что какой-то демиург и есть Всевышний, Творец Мира. Да, у Творца, наверное, не хватало удобрений для своего райского сада. Вот он и затеял всю эту бодягу с грехопадением и сансарами.

   Сновидица Лида правильно поняла в конце сна, что все наши страсти и переживания – лишь ниточки, с помощью которых кукловоды нами управляют. А сансары – это сцена для спектакля. Карлос Кастанеда совершенно определённо высказывается кто и для чего даёт нам светимость, пуская по лабиринтам жизни и для чего. Он описывает его в виде Орла, чьей пищей/наш жизненный опыт, чувства и переживания/ мы и являемся после смерти. И лишь для избранных, проснувшихся от морока Матрицы Орёл дарит свой "Дар Орла", позволяет избежать своего клюва.

31. Ночное чаепитие с Тарковским

  «Самые интересные и самые страшные сны – это те,в которых вы помните все, вплоть до мельчайших деталей.»

   (А. Тарковский. Запечатлённое время)

     Клубилась светло-серая муть, похожая на туман. Из него вынырнули какие-то строения, сначала серые и нечеткие, а затем обретающие «твердость», до меня донеслись крики, – и скоро я поняла, что оказалась на съемочной площадке фильма «Андрей Рублев», причем второй его части. В этой картине мальчик Бориска – колокольный мастер попадает за стол с боярами. Как раз снималась сцена, когда он сначала робко подсаживается с самого края, потом смелеет, берет кусочек за кусочком и в итоге наедается до отвала. Ему становится плохо, он пьянеет и, обливаясь слезами, едва не падает на стол. А бояре и князья хохочут над ним, выпроваживают, и в финале эпизода Бориска стоит на коленях у ямы, из которой совсем недавно был вытащен готовый колокол, рыдает и колотит по яме палкой, приговаривая: «Звони, звони!» Затем мальчик успокаивается, принимает какое-то решение и уходит прочь. Камера плывет вверх, показывая панораму: свежевыстроенные княжьи палаты, вросшие в землю редкие черные домишки крестьян, сгорбившиеся под моросящим дождем, холмы и тонкую белесую дорогу, по которой уходит мальчик. Я присутствовала совсем рядом с актерами, и когда они снимали этот довольно сложный кусок, никто не перешучивался, никто не ронял посторонние фразы: и в группе, и среди актеров царила странная сосредоточенность на действе. У меня мороз прошел по коже: когда Бориска за столом опьянел, а бояре-князья расхохотались, это была высококлассная актерская игра......и жуткая достоверность. Мне стало жаль мальчика, я подбежала к нему и спросила, почему он так угрюм, расстроен? Ведь нельзя же так! Бориска через силу улыбнулся, но я заметила, что на душе у него какой-то тяжкий груз. Тут я обратила внимание, что и другие актеры слишком угрюмы, да и пейзаж вокруг черно-белый, несмотря на позднюю осень: хоть какие-то краски, а все же остаться должны.

  И тут я подумала о режиссере. Ведь Тарковский нарочно затюкивал мальчика, игравшего мастера-звонаря, чтобы тот достоверно передавал забитость своего героя! Вслух начала критиковать Тарковского....и очутилась в столь же мокром, сыром и неуютном месте, что и "натура" для съемок: промокшая от маросейки веранда деревянного дома, серого от сырости, впереди бесконечные серые холмы, над которыми стелются длинные черные облака, почти цепляясь за верхушки.

  На веранде, закутавшись в плед, сидит и дымит сигаретой Тарковский, слева от него – подернутое влажной "сеткой" старое зеркало. ОН приглашает меня пить чай. Дальше – странноватый диалог.

  – Почему ты потревожила меня?

  – Я вас не тревожила.

  – Каждый раз, когда кто-то из вас вспоминает меня, мне тревожно.

  – Что же вы издеваетесь над актерами? И зачем снимаете такие мрачные картины? Ваш "Солярис" – это же убийство Лема. А "Сталкер"?

  – Девочка моя, запомни: кино не снимают, кино – снимается. Мне стало жутко. Тарковский выпустил очередной клуб дыма и заметил:

  – Меня до сих пор неплохо смотрят. Всегда будут смотреть. Девочка, люди всегда жаждут заглянуть до дна в свой страх. Жизнь такая, какая есть и какой ее показываю я. В моих картинах правда, значит, в них – сила. Даже Генсеки смотрели мое кино.... Пей чай!

  – Но зачем вы расстраивали мальчика? Он плакал. Ему было плохо.

   Дальше мы пустились в рассуждения, стоит ли хорошее кино слез актеров, спорили немного, Тарковский замолчал, постепенно он "таял", становился тоньше и прозрачнее. А я мучительно захотела вырваться прочь из этого жуткого места, – и проснулась.

Когда-то у самого загадочного режиссера Андрея Тарковского была идея снять фильм о своих снах. Считается, что он так и не успел осуществить задуманное. Но это на первый взгляд. Сны, «сонное» восприятие реальности красной нитью проходит через всё его творчество. Язык, который использует Тарковский для создания своих фильмов практически тождественен языку , на котором с нами «разговаривает» наше подсознание во время сна. Очевидно, что Тарковский обращается не к разуму и сознанию,а именно к чувственному восприятию людей, которое непосредственно и происходит во время сонного переживания. Чтобы лучше понять фильмы Тарковского необходимо уловить чувственное переживание своих снов и перенести их на почву тарковских фильмов.

   Недавно вышла книга шведской переводчицы Тарковского Лейлы Александер-Гарретт, помогавшей бывшему советскому режиссёру-невозвращенцу наладить коммуникацию со своими шведскими коллегами при съёмках фильма "Жертвоприношение". Название книги говорит само за себя:" "Андрей Тарковский: собиратель снов"

  Его манера снимать на первый взгляд слишком "затяжные" кадры многих приводила в недоумение. Андрон Кончаловский, работавший над сценарием "Андрея Рублёва", указывал, что публику в первую очередь интересует зрелищность и динамика развития сюжета, и открыто критиковал такую странную манеру съёмок фильмов с затяжными философскими беседами персонажей. Запомнилась реакция зала, при просмотре фильма "Сталкер" в городе Тюмени. Публика, состоявшая в основном из простого рабочего люда в течение всего фильма тяжко вздыхала от неповоротливости Тарковской камеры и "скучных" беседах главных героев о смысле жизни. Единственное оживление в зале было в конце фильма, когда главные герои наконец добрались до таинственной комнаты в аномальной зоне, где исполняются желания и кто-то из-зала бодро выкрикнул.

   – Сейчас они найдут там туалет!

   После сказанных слов зал разразился смешками и жидкими аплодисментами.

   Конечно же, фильмы Тарковского расчитаны на думающую, высоко-интеллектуальную публику. И его новшества в манере съёмок – попытка режиссёра сдвинуть обычное восприятие зрителя в иное видение и сопереживание окружающего мира. Кастанеда назвал бы такой способ – попыткой сдвинуть точку сборки в полосы иного восприятия. Несомненно, иное, нестандартное восприятие, Тарковский обнаружил в своих снах и попытался передать свой необычный опыт в свои фильмы.