Текст книги "Советский полпред сообщает…"
Автор книги: Михаил Черноусов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
УМИРОТВОРЕНИЕ – ПУТЬ К КАТАСТРОФЕ
11 апреля 1935 года в Стрезе (Италия) открылась конференция премьер-министров и министров иностранных дел Англии, Франции и Италии. Обсуждался вопрос о нарушении Германией условий Версальского договора о ее демилитаризации. Конференция ограничилась примирительной резолюцией с «выражением сожаления». Англия высказалась против применения к Германии каких-либо санкций.
Четыре дня спустя было опубликовано соглашение Лаваля с Муссолини об «исправлении» франко-итальянской границы в Африке. Это была империалистическая сделка о разделе сфер влияния. За обещание Муссолини консультироваться с Францией в международных делах Лаваль передал Италии некоторые французские колониальные территории, граничившие с итальянскими колониями в Африке. Он дал слово также не препятствовать дуче захватить Эфиопию. 3 октября Италия напала на это единственное в те годы независимое государство в Африке.
Одновременно французское правительство в ущерб отношениям с СССР пыталось форсировать сближение с гитлеровской Германией.
Берлин, пятница, 22 ноября 1935 года
Приглядываясь к тактике членов дипломатического корпуса в отношении гитлеровцев, Суриц подмечал нюансы. Британский посол Эрик Фиппс, например, почти нигде не бывал, избегал различных торжеств и собраний, с гитлеровцами был очень сдержан, чем вызывал у них раздражение. Суриц слышал, что из-за этого Фиппсом недовольны в Форин оффисе, поговаривали, что его должны сменить.
В последние месяцы заметно оживился, стал чаще появляться на публике Франсуа-Понсе. Что ж, это было понятно, того требовала линия Лаваля. Вчера Франсуа-Понсе по поручению своего премьера встречался с Гитлером и сегодня хотел рассказать Сурицу о своей беседе. Впрочем, как поговаривали в дипкорпусе, французский посол и раньше действовал в Берлине довольно активно, правда, внешне не так заметно: Франсуа-Понсе выполнял задания французских промышленников, снабжавших Гитлера оружием. Утверждали, что он и сам погрел руки на этих операциях.
Недоброжелательно по отношению к власть имущим держался здесь американский посол Уильям Додд. Сегодня утром Суриц встречался с ним. Американский посол был симпатичен Сурицу. В свою очередь Додд сказал как-то о Сурице: «Он весьма приятный и умный человек, безукоризненный джентльмен во всех отношениях – в манерах, одежде, поведении, даже французский посол не может превзойти его в этом, но… он – коммунист». С подобными вещами приходилось мириться, тут уж ничего не поделаешь.
Буржуазный либерал и пацифист, шестидесятишестилетний посол-профессор любил похвастать тем, что родился в истинно американской семье, ведущей свое происхождение от колонистов XVII века. Он получил образование в Америке и в Германии и ко времени своего приезда в Берлин, в 1933 году, был уже известным ученым, автором многочисленных трудов, председателем Ассоциации историков США. Додд рассказывал, что его назначение в Берлин Рузвельт провел молниеносно: позвонил ему, предложил пост посла и дал на размышление два часа. Президент сказал тогда: «Я хочу, чтобы немцы видели перед собой образец американского либерала». Вероятно, Рузвельт опасался, что против кандидатуры Додда выступят влиятельные силы, которые хотели бы продвинуть своего человека. Человека, считавшего, что задача Америки – вооружить всю Европу.
Сурицу всегда были интересны суждения этого трезвомыслящего политика, не скрывавшего своего отвращения к фашизму. Их беседа сегодня утром началась с визита Франсуа-Понсе к Гитлеру.
– Он уже информировал вас о своей встрече? – спросил Додд.
– Нет еще, мы встретимся вечером. А вы виделись с ним?
– Да, он рассказал мне кое-что. По его словам, фюрер сделал очень резкие, истерические выпады против вашей страны. Зато Франсуа-Понсе увидел возможность очистить атмосферу между Францией и Германией и был весьма оптимистично настроен. Он, видимо, сообщит вам детали. И еще одно: Гитлер по-прежнему категорически против всякой коллективной безопасности, он даже считает ее вредной. Как пример фюрер привел итало-эфиопскую войну: Лаваль-де едва не поссорился с Муссолини, когда Лига наций втянула его в коллективные санкции против Италии.
– Санкции, – повторил Суриц. – Санкции надо было принимать еще в Стрезе, а там, по существу, поощрили и Муссолини.
– Я слышал, что была принята поправка Муссолини к декларации: вначале в ней шла речь о противодействии угрозе миру в целом, но дуче вставил – миру в Европе. Значит, в Африке он может распоряжаться. И все согласились. Не означает ли такая суперосторожность Лондона и Парижа, что они рассчитывают на какой-нибудь новый «пакт четырех»?
– Вполне возможно.
– Но пока, – продолжал Додд, – я вижу пакт двух могущественных – Германии и Италии против двух беспомощных – Англии и Франции. Сколько же можно отступать? Я думаю, Муссолини кроме Эфиопии намерен прибрать к рукам Суэцкий канал и Египет и установить свой контроль над Средиземноморьем – он мнит себя Юлием Цезарем. Это будет началом конца Британской империи. Печально видеть, как ведущая страна цивилизованного мира теряет свое могущество и престиж. Родина Шекспира на закате своей славы. Если Италия выиграет войну с Эфиопией – а так оно, наверное, случится, – положение Англии серьезно ухудшится. А Лига наций потеряет всякий авторитет. Ее санкции явно не эффективны.
– Выработанные Лигой санкции, – сказал Суриц, – не включают ограничений военного характера и не касаются наиболее важных для Италии видов военно-стратегического сырья. Лондон и Париж, например, категорически против нефтяных санкций. Так же как и ваше правительство. Америка, между прочим, наращивает поставки Италии нефти и другого стратегического сырья. Объясните мне, господин посол, в чем же тогда суть вашего закона о нейтралитете, принятого в августе?
– Он запрещает, – Додд говорил, испытывая какую-то неловкость, – поставки оружия воюющим странам. Его цель – оградить США от участия в войнах. Третьего дня президент в соответствии с этим законом запретил вывоз оружия в Италию и Эфиопию.
– А стратегическое сырье?
– Его поставки не запрещаются.
– Значит, так, – усмехнулся Суриц. – Нельзя поставлять оружие агрессору – Италии, которая сама его производит в достатке и напичкана им из-за рубежа. Но нельзя поставлять оружие жертве агрессии – Эфиопии, у которой луки со стрелами, копья и десяток старых самолетов. Можно поставлять Италии железную руду, которую она переработает на пушки, но можно поставлять ту же руду Эфиопии, которая ей ни к чему. Нельзя вмешиваться в конфликт, но можно погреть на нем руки и подождать, как дальше будут развиваться события, не так ли? Недаром Гитлер сказал: Америка с ее законом о нейтралитете нам не опасна.
Додд промолчал.
Вечером в назначенный час к Сурицу приехал Франсуа-Понсе. Он явно был воодушевлен вчерашней встречей с Гитлером.
– Я сказал фюреру по поручению премьера Лаваля, что Франция с удовлетворением отмечает сдвиги к лучшему в наших отношениях с Германией. Это видно и по спокойному тону германской прессы, и по последним выступлениям Геринга и самого Гитлера.
– Господин посол, – перебил его Суриц, – вы говорите так, будто Франция и Советский Союз расположены на разных планетах и у них нет договора о взаимопомощи. А ведь в последнем интервью Гитлер опять шумел об угрозе распространения большевизма из СССР. Здешняя пресса выступает с резкими выпадами против моей страны в связи с предстоящей ратификацией франко-сооветского пакта.
– О, я говорил фюреру о нашем пакте. Я сказал, что он не должен вызывать никакой тревоги в Германии.
– Оправдывались?
– Успокаивал.
– Что же фюрер?
– Он заявил о своих добрых чувствах к Франции, о желании улучшить отношения. К нашему пакту он по-прежнему относится негативно. Он повторил некоторые свои доводы против вашей страны, но подчеркнул, что Германия не собирается нападать на Советский Союз.
«Доводы? – мелькнуло у Сурица. – Или истерические выпады, как говорил Додд?»
– Вообще, по-моему, – продолжал Франсуа-Понсе, – Гитлер не станет сейчас форсировать войну, он еще не готов к ней. Мне кажется, в ближайший год или два большой войны не будет, может только произойти какой-нибудь конфликт в Австрии, вокруг Данцига или в Чехословакии.
– А что он сказал по поводу Эфиопии?
– С Эфиопией, видимо, скоро будет покончено.
– И не без помощи господина Лаваля.
– Муссолини воевал бы в любом случае. Он считает: для того, чтобы нация была здоровой, ей нужно воевать каждые двадцать пять лет. Если бы мы воспротивились его акции в Эфиопии, то не достигли бы ничего, кроме ухудшения отношений с Римом.
– Я слышал, – сказал Суриц, – что Муссолини спрашивал Макдональда, как отнесется Англия к его агрессии в Эфиопии. Говорят, тот ответил: «Англия – леди. Женщинам нравятся активно-наступательные действия мужчин, но при условии соблюдения секретности. Действуйте тактично, и мы не будем вмешиваться». А Саймон, по слухам, выразился еще откровеннее. На вопрос, почему бы не перекрыть Суэцкий канал и не прервать связь Италии с ее войсками в Эфиопии, он ответил: если Англия помешает дуче, то его режим падет, и Италия окажется во власти большевиков.
– Макдональд и Саймон – это уже прошлое.
– Но после майской реконструкции британского кабинета мало что изменилось. Болдуин из премьера де-факто при Макдональде превратился в премьера де-юре. А Саймон, став министром внутренних дел, предоставил свое кресло на Уайтхолле Сэмуэлю Хору, который продолжает его линию. Кстати, что вы слышали о Хоре?
– Типичный английский аристократ. Окончил Оксфорд, был министром авиации, по делам Индии. Да, еще: во время мировой войны состоял британским военным агентом при царской ставке. Восторженный почитатель пасхальных служб русской православной церкви. И вообще мистик. Мне рассказывали, что у него в гостиной стоит украшение, напоминающее посеребренный гроб. Но, как говорил Гете, некоторым умам нужно прощать их оригинальность.
– А как понимать его громовую речь в прошлом месяце в Лиге наций о том, что Англия готова применить санкции против Италии? – спросил Суриц.
– Не более чем предвыборный ход. У англичан в ноябре парламентские выборы, а избиратели, похоже, требуют санкций против агрессоров. Пройдут выборы, и все станет на свои места. Мы должны ладить с Муссолини.
– Даже ценой свободы целого народа, ценой независимости Эфиопии?
– Любой ценой, – отрезал Франсуа-Понсе.
Они беседовали еще более часа. Суриц сообщит в Москву:
В беседе с коллегами Франсуа-Понсе гораздо ярче, чем в разговоре со мной, отметил резкость выпадов Гитлера против нас и гораздо более оптимистически расценивал результаты своей беседы с Гитлером. Характерно, что Франсуа-Понсе, делясь своими парижскими впечатлениями (он там на днях побывал), говорил, что в «некоторых кругах» нас упрекают в противодействии улучшению отношений между Францией и Германией. А этому делу Франсуа-Понсе сейчас отдается с обновленной энергией, ободренный свиданием с Гитлером. Мне кажется, что французы готовят почву если не для сепаратного соглашения, то для установления какого-то нового модуса с Германией.
Что касается итало-эфиопской войны, то здесь он лишь приводил слова Гитлера о вероятности скорой ликвидации конфликта и о трудностях, которые испытывает Франция в отношениях с Италией.
«Трудности» эти будут вскоре устранены. Две с половиной недели спустя Лаваль и Хор подпишут секретное соглашение, по которому предложат Эфиопии «уступить» Италии добрую половину своей территории. Это будет подарком агрессору. Текст соглашения попадет в печать и вызовет возмущение общественности Англии, Франции и других стран. Хор тут же будет вынужден подать в отставку, его место займет Антони Иден. Кабинет Лаваля падет через месяц, ему на смену придут такие же «умиротворители» – Сарро и Фланден.
Выступления СССР в Лиге наций в защиту Эфиопии не найдут поддержки. Англия и Франция, все еще рассчитывая заключить «пакт четырех», не захотят ссориться с Муссолини. Безнаказанность итальянского агрессора придаст наглости фашистской Германии; гитлеровцы будут в восторге. В письме в НКИД Суриц напишет:
Лига наций, которую здесь ненавидят, накануне распада и краха. Коллективная система безопасности, которая впервые нашла было применение в санкциях против Италии, сейчас размывается. И кем? Той самой Францией, которая «придумала эту систему специально для Германии» (выражение Риббентропа). Санкции притупляются, и агрессор получает премию за нападение. Есть от чего прийти в восторг!
В июле тридцать шестого года Лига наций отменит свои санкции против Италии и с тех пор перестанет играть сколько-нибудь существенную роль в международных делах. Малые страны поймут, что полагаться на Лигу они больше не смогут. Позиция Англии и Франции в Лиге наций, таким образом, нанесет непоправимый ущерб делу мира. Эфиопию принесут в жертву агрессору.
НКИД заявит:
Советский Союз продемонстрировал в Лиге наций свою верность принципу государственной независимости и национального равноправия всех государств на примере одной из малых стран – Эфиопии. Советский Союз использовал также свое участие в Лиге наций для того, чтобы на практике проводить свою линию в отношении империалистического агрессора. Итало-эфиопская война показывает, что угроза мировой войны все больше нарастает, все больше захватывает Европу.
Предупреждение Советского Союза о том, что угроза войны все больше захватывает Европу, подтвердилось.
По Версальскому договору на левом берегу Рейна, до границы с Францией, Бельгией и Нидерландами, а также вдоль правого берега, на полосе в 50 километров, Германия не имела права держать вооруженные силы и возводить укрепления. Локарнский договор 1925 года подтверждал запрет. Это мешало Гитлеру осуществлять его захватнические планы в Европе. Версаль Гитлер уже сорвал, очередь была за Локарно. Ему нужен был лишь предлог.
27 февраля 1936 года палата депутатов французского парламента ратифицировала франко-советский пакт. Гитлер заявил, что отныне он-де не обязан соблюдать Локарнский договор. Его намерение было очевидно: денонсировать Локарно и оккупировать Рейнскую зону. Это создало бы в первую очередь угрозу Франции.
Париж, суббота, 7 марта 1936 года
Утренние газеты вышли со статьями, в которых обсуждалось вероятное вступление немцев в Рейнскую зону. Сообщалось о том, что сегодня в 11 часов утра на Вильгельмштрассе, в германский МИД, вызваны послы стран, подписавших Локарно, и о том, что намечен чрезвычайный созыв рейхстага.
Пресса продолжала комментировать два заявления: 28 февраля Гитлер дал интервью корреспонденту «Матэн» Бертрану де Жувенелю, а день спустя Сталин – главе американского газетного объединения «Скриппс-Говард ньюспейперс» Рою Говарду.
Слова Гитлера многим в Париже показались миролюбивыми по отношению к Франции. В официозной «Тан» хозяин французской металлургии де Вандель писал: «Нет серьезных оснований сомневаться в искренности господина Гитлера».
С недовольством правая печать встретила слова Генерального секретаря ЦК ВКП(б): в своем последнем интервью французской газете «Гитлер как будто пытается говорить миролюбивые вещи, но это свое „миролюбие“ он так густо пересыпает угрозами по отношению к Франции и Советскому Союзу, что от „миролюбия“ ничего не остается. Как видите, даже тогда, когда г. Гитлер хочет говорить о мире, он не может обойтись без угроз. Это симптом».
«Эмансипасьон» возмущенно писала: «Сталин заявил, что интервью Гитлера содержит угрозу по адресу Франции. Поистине, русские потеряли всякую меру!»
Мало кто здесь знал, что пять дней назад Франсуа-Понсе по инструкции из Парижа вновь встретился с Гитлером, чтобы прощупать пути франко-германского сближения. Гитлер в присутствии Нейрата устроил послу истерику.
– Это мошенничество! Это издевательство! – кричал он. – Мое заявление «Матэн» должно было быть опубликовано до голосования в парламенте по франко-советскому пакту, а его опубликовали лишь на следующий день после голосования! Или вы лично, или ваше правительство нарочно задержали его публикацию!
– Господин рейхсканцлер, – попробовал возразить Франсуа-Понсе, – ни я, ни мое правительство никакого отношения к публикации в «Матэн» не имели.
– Я не верю вам! Голосование перечеркнуло мои заявления!
– Надеюсь, – вставил Нейрат, – на Кэ д’Орсэ получили нашу ноту о том, что рейх будет рассматривать ратификацию франко-советского пакта как нарушение Локарно.
– Мы получили ее за несколько часов до голосования, – ответил посол.
– Нота, – Гитлер вскочил, – видите ли, пришла поздно, публикацию моего интервью по каким-то причинам задерживают… С меня довольно!
– Но я хотел узнать о базе франко-германского сближения. Вы о нем говорили…
– Этот вопрос изучается, – буркнул Гитлер. – Вскоре мы дадим вам ответ.
Франсуа-Понсе был раздосадован: наметившееся улучшение отношений оказалось под угрозой, все шло прахом из-за каких-то нелепых случайностей, к которым он действительно не имел касательства. Но он не терял оптимизма: чтобы там ни произошло, пусть даже оккупация Рейнской зоны, с Гитлером можно и нужно жить в согласии.
Сегодня ночью пограничники сообщили в Париж, что на границе Рейнской зоны выгружены немецкие воинские части. Солдаты чистят сапоги, поют песни и рассказывают местным жителям, что на рассвете вступят в зону.
Первым об этом узнал министр почт и телеграфа Жорж Мандель. Он немедленно разбудил своим звонком премьера Сарро.
Шестидесятичетырехлетний Альбер Сарро за свою долгую политическую карьеру привык ко многому. Полтора десятка раз он был министром, дважды – генерал-губернатором Индокитая, где заслужил имя «палача Сайгона» – он приказал расстрелять сайгонских повстанцев, не щадя женщин и детей. «Коммунизм – вот враг!» – изрек он десять лет назад, когда служил министром внутренних дел в правительстве Пуанкаре. Выходцы из богатой торговой семьи в Бордо, братья Алыбер и Морис Сарро были влиятельными людьми в радикальной партии, многие годы от них зависело распределение портфелей в кабинетах министров и депутатских мандатов в парламенте. Морис оставался в тени, Альбер же выдвинулся на авансцену. «Старый боевой конь», как его называли, Альбер Сарро знал: ого кабинет – лишь временный, на несколько месяцев, выход в обстановке политического кризиса, потрясавшего Париж. В его разношерстном центристском кабинете были как сторонники курса Лаваля, так и трезвомыслящие политики типа Поль-Бонкура. Сарро старался крутиться между ними. С одной стороны, он ускорил ратификацию франко-советского пакта, с другой – шел на поводу у «лавалистов» в отношениях с Германией.
Услышав от Манделя последние новости, Сарро распорядился немедленно созвать заседание правительства. Оказалось, что никого из членов кабинета в Париже нет – все отдыхали за городом, хотя знали о надвигавшихся грозных событиях. Лишь к десяти утра, когда гитлеровские войска уже вошли в демилитаризованную зону, удалось собрать небольшую часть кабинета. Проговорили до полудня и в итоге опубликовали коммюнике, где сообщалось, что заседание кабинета состоится в шесть часов вечера.
К этому времени нашлись остальные министры, а также начальники штабов. Кабинет собрался на Кэ д’Орсэ. Царила обстановка растерянности. Вся охрана состояла из двух опереточно-нарядных часовых у подъезда, не интересовавшихся тем, кто входит и кто выходит. Вестибюль и большой зал были переполнены. Толпа в несколько сот человек гудела, как на бирже во время паники. Предполагалось, что это журналисты, но корреспондентские карточки при входе не проверялись.
За высокой дверью шло заседание кабинета. Изредка выглядывал кто-либо из секретарей и трагическим голосом умолял публику вести себя потише:
– Господа, ведь решается вопрос войны или мира в Европе!
На заседании разгорался спор.
– Надо решить, – сказал Мандель, – будем ли мы рассматривать нарушение границ Рейнской области как акт войны, выдвинем только юридические возражения или ответим ударом на удар.
– Последнее исключено, – сказал генерал Морэн. – По одним данным, которые мне успели сообщить, немцы ввели в зону около двухсот тысяч солдат. По другим данным, – 424 тысячи – полиция, части СС, пять бригад танков, четыре воздушных группы. Кроме того, по некоторым сведениям, туда должно войти еще четыре корпуса общей численностью 120 тысяч человек. Итого будет 544 тысячи.
– Ну, это вы уж слишком, – заметил генерал Гамелен. – Вся немецкая армия не превышает восьмисот тысяч. Но, так или иначе, любая военная операция, даже самая ограниченная, влечет за собой риск, который невозможно предугадать. У нас 26 дивизий, а Германия к концу года будет иметь 36 дивизий.
– Но ведь сейчас еще только март! – воскликнул Мандель. – Будь у нас танковые дивизии, как предлагал в своей нашумевшей книге подполковник де Голль, одного лязга их гусениц было бы достаточно, чтобы остановить Гитлера. Но вы, генерал Морэн, назвали предложение этого решительного офицера сумасшедшей авантюрой. А ведь даже в Берлине его считают крупнейшим военным специалистом. Вы превозносите достоинства оборонительной тактики и отвергаете идею наступательных действий. Где она сейчас, ваша оборона?
– Ничего нельзя предпринять без объявления всеобщей мобилизации, – сказал Морэн. – И даже после нее армии потребуется от одного до двух месяцев, чтобы быть боеспособной. К тому же декрет о всеобщей мобилизации нанесет ущерб моральному состоянию армии, поскольку, господа, вы же хорошо знаете, что ничего не предпримете. Англичане не помогут. Они советовали нам даже заранее отказаться от прав в зоне…
– Англичане предали нас! – прервал генерала Мандель, повернувшись к министру иностранных дел Фландену. – Четыре дня назад вы вручили Идену ноту, в которой уведомили Лондон о нашем решении: в случае нарушения Гитлером режима Рейнской зоны, ответить на это военными контрмерами. Мы запрашивали англичан, какую поддержку они окажут. Когда англичане должны были нам ответить?
– Девятого, – сказал Фланден.
– А сегодня седьмое. Значит, Лондон подсказал Гитлеру, чтобы тот поторопился и помешал нашей договоренности. Он нанес упреждающий удар. Кто его предупредил? Ясно, что англичане!
– Или кто-нибудь из нас, – усмехнувшись, сказал Поль-Бонкур.
Воцарилась тишина.
Ее нарушил Сарро. Он обратился к Фландену:
– Срочно свяжитесь по телефону с Иденом.
Высокий, прозванный «небоскребом парламента», министр иностранных дел поднялся и вышел в соседний кабинет.
Пьер-Этьен Фланден происходил из богатой семьи, а его отец и дед занимали ответственные посты в Париже. Два этих фактора помогли ему быстро продвинуться. В 25 лет он был избран в парламент, а в 1917 году, в возрасте 28 лет, стал директором авиапочтовой компании.
До участия в кабинете Сарро он семь раз занимал министерские посты и семь месяцев был премьер-министром. Фланден состоял исключительно в правых кабинетах, а премьером стал, неожиданно свернув слегка влево: в позапрошлом году, когда возникла угроза фашистского переворота, он содействовал падению правого правительства. От этого маневра Фланден отнюдь не полевел. Он лишь сделал удачный ход в своей карьере, которой не помешало даже его участие в аферах авиапочтовой компании, где он состоял консультантом. Когда в результате этих афер потерпели крах три парижских банка, нити следствия привели к Фландену, в ту пору министру финансов. Но ему удалось замять дело.
И все же «200 семейств», правивших Францией, не простили ему маневра 1934 года. Банки отказали правительству Фландена в кредитах, и оно пало в мае 1935 года. Месть была не слишком суровой: в кабинете Сарро, пришедшему на смену Лавалю, Фланден стал министром иностранных дел.
В недавнем прошлом он хорошо сработался с Лавалем. И теперь, поселившись на Кэ д’Орсэ, продолжал, хотя и не так откровенно, его линию.
…Довольно быстро Фландена соединили с Лондоном. У аппарата был Антони Иден.
– Вы знаете, – начал Фланден, – что германские войска оккупировали Рейнскую зону?
– Разумеется.
– Какова позиция вашего правительства?
– А что намерено предпринять ваше правительство? До тех пор, пока мы этого не знаем, мы не сможем обсуждать позицию Англии.
– У нас сейчас идет заседание кабинета…
– В общих чертах я могу сказать следующее. Поскольку зона была создана в основном ради безопасности Франции и Бельгии, то правительства этих двух стран и должны решать, насколько она для них важна и какую цену они готовы заплатить за ее сохранение. Но вы совершили бы серьезную ошибку, если бы начали действовать, не посоветовавшись со всеми участниками Локарнского договора. Рекомендую вам не принимать никаких решений, которые могли бы поставить под угрозу будущее.
Когда Фланден вернулся в зал, где заседал кабинет министров, там изучали телеграмму, только что полученную от Франсуа-Понсе из Берлина. Утром Нейрат сообщил послам стран, подписавших Локарнский договор, о том, что Германия его расторгла. Покончив с телеграммой и выслушав рассказ Фландена о беседе с Иденом, Сарро предложил составить заявление для печати. Десять минут спустя Фланден вышел к журналистам и ровным, спокойным голосом прочитал:
– Мы изучаем текст представленного германским правительством меморандума о расторжении Локарнского договора. Мы считаем необходимым войти в контакт с другими государствами, подписавшими его, для совместной оппозиции нарушению договоров и ставим этот вопрос перед Советом Лиги наций. Франция приняла решение ничего не предпринимать без Англии.
Огласив заявление, Фланден вернулся к своим коллегам.
– Я настаиваю, – говорил Поль-Бонкур, – на немедленных военных действиях, всю ответственность за которые Франция взяла бы на себя.
В этот момент вошел секретарь и положил перед Сарро текст только что произнесенной речи Гитлера в рейхстаге. Быстро пробежав его глазами, Сарро озадаченно произнес:
– Господа, Гитлер обещает подписать с Францией и Бельгией пакт о ненападении на двадцать пять лет и вновь войти в Лигу наций!
– В обмен на срыв Локарно и Рейнскую область. Знаем мы эти обещания, – заметил Поль-Бонкур.
– Дальше тут из области риторики, – продолжал Сарро. – Он утверждает, что усиление левых и вероятное создание Народного фронта во Франции – угроза Европе, что он спасает ее в целом и Францию в частности от коммунизма. Он говорит, что у Германии нет территориальных претензий в Европе и она никогда не нарушит мир…
– Нужны переговоры, – сказал Фланден.
– Но я не намерен вести их перед лицом свершившихся фактов и под угрозой. Я немедленно выступлю по радио и заявлю, что мы не собираемся оставлять Страсбург под дулами немецких пушек! Общественное мнение, народ Франции требуют действий!
– Господин премьер-министр, – примирительно сказал Фланден, – не стоит только слишком накалять страсти. А пресса успокоит общественность.
Он кивнул на вечерние выпуски газет, которые принесли минуту назад.
– Вот, посмотрите, – Фланден брал со стола газету за газетой и показывал всем первополосные заголовки. – «Ами дюпепль»: «Мы не будем драться за Москву», «Шок»: «Москва хочет войны!», «Энтрансижан»: «Смириться с свершившимся фактом».
Поль-Бонкур взял из рук Фландена «Энтрансижан»:
– Тут есть и разъяснение – «смириться с свершившимся фактом, чтобы развязать Германии руки для действий на востоке». Это возмутительно!
– И все же мы правильно сделали, – заявил генерал Морэн, – что не пошли на риск войны и уничтожения нашей армии превосходящими силами противника.
В это же самое время в Берлине Гитлер, довольно потирая руки, говорил своему военному министру генералу Бломбергу:
– Все ваши армейские выкладки и подсчеты ничего не стоят по сравнению с политическим чутьем. Я знал, что французы не будут сопротивляться, а англичане не пошевелят и пальцем. Нам даже не пришлось выдавать солдатам боеприпасы!
Генерал Бломберг испытывал чувство облегчения, словно после рискованного прыжка через пропасть. Пять дней назад по настоянию фюрера он подписал приказ о реализации «операции Шулунг» – неожиданном и одновременном вводе в Рейнскую зону немецких войск. Подписал скрепя сердце, ибо знал, что армия очень слаба. На авиацию рассчитывать не приходилось – единственным типом самолета, способным брать бомбы, был тихоходный «Юнкерс-52». Если бы Франция ответила военными мерами… Шахт опасался экономических репрессий со стороны Запада. Но Гитлер, видимо, располагавший убедительными данными о том, что французы не ответят, а Запад не осудит, настоял на своем. В случае любой реакции французов было решено немедленно отступить. Фюрер даже заявил: вы отступите, а я покончу с собой.
В конце концов в Рейнскую зону направили пять пехотных полков. Солдат погрузили в вагоны, сказали им, что они едут на маневры, и не выдали ни одного патрона. Командиры в пути вскрыли врученные им пакеты и лишь тогда узнали, куда их послали. Составы остановили на правом берегу Рейна. Только три батальона переправились через мост на левый берег, им приказали немедленно отходить, если у границы появится хоть одна французская рота. Этого не случилось. Выждав, немцы ввели в зону около тридцати тысяч солдат.
…Вечером в перерыве заседания правительства Фланден пригласил к себе Потемкина.
– Ни речь Гитлера, ни меморандум, врученный сегодня утром Нейратом послам, – сказал министр, – не произвели на мое правительство того впечатления, на которое они рассчитаны. Во всяком случае, внешнеполитическая линия Франции нисколько не меняется. Наше отношение к франко-советскому пакту остается прежним.
– Само собой разумеется, – заметил Потемкин. – Малейшее колебание в этом вопросе было бы истолковано Германией и международным общественным мнением как проявление слабости Франции и нанесло бы непоправимый ущерб ее престижу. Я уверен: если бы не было франко-советского пакта, Германия нашла бы другой предлог для ввода своих войск в Рейнскую область. Твердость – вот единственное средство предотвратить новые осложнения. СССР всегда был сторонником твердого соблюдения международных обязательств и никогда не уклонялся от выполнения договоров. Франция может быть уверена, что, требуя противодействия грубому произволу Германии, она встретит полную поддержку со стороны СССР.
– Мы, – сказал Фланден, – решили пока воздержаться от мер военного порядка. Мы надеемся на Лигу наций и на конференцию локарнских государств, которая соберется не позднее понедельника – вторника в Париже.
…Ни одна страна, кроме СССР, не осудит Берлин в Совете Лиги наций. Совет лишь ограничится констатацией факта нарушения Германией международных договоров. То же самое произойдет на совещании стран, заключивших Локарно.
