Текст книги "Иисус Христос или путешествие одного сознания (главы 1 и 2)"

Автор книги: Михаил Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

–Я ничего с этим не могу поделать, – извиняющимся голосом сказал Павитрин Вике. – Я же не могу запретить ему любить, он же сам вправе определить свою дальнейшую судьбу.

Вику это не устраивало.

–Вашего Мишу я вгоню в гроб, если он не возьмет меня в жены. Брать ее в жены я уже, понятно, не собирался, и над моим ухом тоньше зуммера азбуки Морзе запищал ее голосок, выводящий меня из себя как своей близостью, так и своими намерениями.

–Ты что делаешь? – стали возмущаться Павитрин, Слава и Света. -Ты же ставишь под угрозу не только его жизнь. Его же жизнь имеет вес больший, чем кого-либо из нас.

–Мне плевать на ваши эксперименты и вашу заинтересованность в нем. – Его я оставлю в покое, только если он бросит свою кралю и возьмет в жены меня.

–При таком твоем отношении к нему ты сама отобьешь у него желание брать тебя в жены, – предупреждающе сказал Павитрин.

–Тем хуже для него. Впрочем, я и сама уже вижу, что с ним каши не сваришь. Поэтому пусть пеняет на себя.

Ее голос опять запищал над моим ухом.

–Девочка, мне же тебя совсем нетрудно разыскать, – сказал Слава. – А когда я тебя найду, ты запищишь по другому поводу.

–Смотрите, как бы вы сами не запищали.

Мои и Светины предупреждения на нее тоже не действовали.

–Я иду к тебе, – сказал я Вике.

–Буду рада тебя увидеть и разочаровать тебя, что я ничего с тобой не делаю и никакой парапсихологией не занимаюсь, – издеваясь, сказала она. Делать было нечего. Понятно, что она могла мне сказать это, как могло быть и то, что то, что происходит у меня в голове, происходит только у меня в голове. Но язвительность Вики при последней встрече в жизни сделала для меня ценность наших отношений равной нулю. Поэтому терять мне было нечего. В любом случае я прояснял сейчас обстановку, только хорошо ее напугав и посмотрев, как она будет себя вести при разговоре и как будет после встречи будет вести себя она у меня в душе. Тогда только можно будет в чем-то определиться.

Вика завтракала и собиралась ехать на огород с родителями. Дверь открыл ее папа. Попросив его ее позвать, я пережил раскаяние, которое мне пришлось подавить. Иначе я не мог выяснить что со мной происходит. Мы поздоровались. Ее взгляд выражал святую невинность. Я пытался в этой невинности увидеть то, что я слышал о себе несколько минут назад и не представлял как я сейчас буду ей угрожать страхом смерти.

–Помнишь, ты брала у меня книгу Сафонова и интересовалась парапсихологией, – начал разговор я. – Я хотел бы узнать степень твоего продвижения в этом вопросе.

Я изо всех сил пытался подавить свое человеческое чувство к ней, но мои усилия словно гасли, натыкаясь на нечто невидимое, что окружало Вику.

–Книгу же я тебе отдала. А парапсихологией я сейчас не занимаюсь. У меня других дел хватает.

В последней фразе я почувствовал нечто вроде обмана. Ведь парапсихология – это не мертвый груз, а как раз помощь при общении с людьми и в любых делах. Я почувствовал, что Вика пытается от меня скрыть свой интерес к этому вопросу, хотя непосредственно экспериментами и упражнениями она может быть и не занимается. Это помогло мне настроиться против нее.

–У меня в связи с твоим увлечением парапсихологией возникает один вопрос. Расскажи, как ты ее используешь в отношении ко мне?

–Я же сказала тебе, что я ей не занимаюсь.

–Моя проблема в том, что тебе достаточно только сказать, что ты не занимаешься.

Здесь я взял ее рукой за горло.

–Если еще раз, если ты ее будешь использовать против меня или попытаешься это сделать, – пеняй на себя.

И я разжал пальцы. К чести Вики она почти не изменилась в лице, хотя и испугалась.

–Знаешь, – сказала она, стараясь сохранять спокойствие и глядя на меня укоризненно, – а теперь я буду тебя бояться.

–Я не утверждаю, что это делаешь ты, но я не могу быть уверен в том, что это делаешь не ты. Если ты это делаешь, -то лучше перестань. Если ты это не делаешь, то можешь меня не бояться, – я тебя не трону. Я абсолютно был уверен в том, что этот мой приход прояснит мне реальность. Ни грамма не желая причинять Вике вреда, я был уверен в том и настраивал себя на то, что она здесь не при чем. Как и саперу, мне нельзя было делать ошибку.

–Я могу сказать тебе по парапсихологии одно. Три дня назад мне приснился сон, что я убегаю от тебя.

Когда я пришел домой на душе начал накапливаться какой-то осадок. Я видел его воочию. Огромная эллипсоидообразная полость оранжевого цвета, выстилающая левую сторону тела, окружая сердце, стала затягиваться какой-то белесоватой мутью, в чувствах вызывая то, что называется душевным осадком. Я начал чувствовать, что Вика в моих проблемах сейчас не при чем. Я захотел ее успокоить. Я подошел к телефону и набрал ее номер. Она была еще дома.

–Я начал сейчас понимать, что ты здесь не причем. Извини меня.

Она хмыкнула: "Смешной!"

–До свидания, – сказал я.

–Счастливо. С облегчением положил я трубку и начал опять слушать себя.

Но на этом мои приходы к Вике не закончились. Вскоре ее доканывания меня начались снова. Я пошел к ней опять. Ее мать не запустила меня в дверь.

–Я лежал в психиатрической больнице, – говорил я ей через дверную щель. – А она продолжает проводить со мной свои эксперименты. Если она их не прекратит, и если со мной что-нибудь случится, с ней разберутся мои люди.

–Если ты еще хоть раз придешь сюда – я вызову санитаров из психбольницы.

Каждый остался при своем мнении.

В ту ночь у меня опять с вечера шли разборки. Опять Павитрин гнал меня в психбольницу. Уже под самое утро я отправился сдаваться.

Город жил своей жизнью. Кто-то шел куда-то или возвращался откуда-то, где-то заканчивались гулянки, и их участники ловили ночных таксистов. Смотреть это было интересно. Это всколыхивало мои чувства приятными и забытыми воспоминаниями и освежало мою голову от проекций и проектировщиков. Но все равно эта жизнь была вне меня. Не знаю, чьи дела были важней, но я шел вверять свою жизнь психиатрам. Но мне не было дано это сделать.

Когда до больницы оставалось меньше квартала, я зашел в близнаходящийся двор и сел на скамейку для окончательного обдумывания своих действий. Это обдумывание повернуло меня домой. Я шел по середине дороги, пользуясь пустотой ночи. С обеих сторон головы выясняли отношения хозяева голосов. Я, расслабившись, и наслаждаясь свободой, слушал о чем они говорят. Павитрин невзлюбил Вику за то, что она настраивает меня против него, и, пользуясь тем, что в его ведении была большая часть моей головы, стал использовать это, подстраиваясь под Викин голос, выводя меня из себя, а также настраивая меня против нее в открытую от своего лица. Несмотря на то, что я знал, что Павитрин использует меня только как орудие для выполнения своих замыслов, тем не менее я и сам был настроен против Вики после событий последних дней. Я чуть не пошел к ней среди ночи выяснять отношения с ней и ее отцом, пообещавшим меня изрубить на мелкие кусочки ножом для шинковки капусты, если я хоть пальцем трону Вику. Во мне не было беса противоречия. Я хотел только, чтобы она перестала появляться видениями в том качестве, в каком она появлялась передо мной, издеваясь надо мной так, как будто соотношение силы, ума и возраста ей позволяло это делать. Не знаю какая, но какая-то сила повернула меня от их дома. Возможно, это был мой собственный компромисс с самим собой, так как стопроцентной уверенности в том, что это происходит в объективной реальности, у меня не было, а просто так осуществлять свои угрозы я просто не имел права. Иначе бы я просто стал не собой, сделав это. Тем не менее, когда я пришел домой, разборки продолжились. Павитрин мне так внушал убить Вику, что я начал колебаться. "Ты не мужчина, если это не сделаешь, она же тебя убивает". Я же не мог себя поднять, чтобы пойти на это, хотя душой это уже делал. В это время ко мне на ум пришли слова доктора Фалькова из его книги "Идеальное сознание", которую я прочел этой зимой: "Даже сумасшествие не может оправдать убийство". Это означало, что в случае Викиной невиновности я буду нести этот грех до тех пор, пока его не искуплю, пока меня не простят ее родители. Я остался сидеть в кресле, а потом лег спать.

Спустя неделю, когда я работал на огороде, я пережил такое раскаяние по поводу всех этих своих мыслей, что не знал как его искупить. Я написал Вике объяснительное письмо по поводу всех прошлых наших отношений с ней, оправдываясь, что я имел право так относиться к ней и которое она, разорвав после прочтения на две части, одну половину оставила себе, вторую отдала мне. Все это было очень непонятно.

По сюжету психоза, из которого я выходил не только субъективно, но и объективно, я принял посвящение от всех его участников, в первую очередь от вымотанного Павитрина, который меня, хотя и оказавшегося в таком положении, не смог сломить. Я лежал в то утро в постели. Ночь я не спал, посвятив ее "парапсихологической войне". Она заключалась в объединении психической энергии всех свидетелей моего положения через мои глаза и убиванием Павитрина этим лучом. Война шла не на жизнь, а на смерть. Странным для меня было то, что после очередной передышки при набирании сил для очередного объединения соратников, вдруг я скользнул своим вниманием вверх, и у меня над головой откуда-то из воздуха появились краски моего существа, которое в ходе этой войны и от осознания своего положения давно стало бесцветным и придавленным. Здесь же я вдруг словно вспомнил себя, коснувшись на мгновение сознанием этих цветных красок, на мгновение проявившихся из параллельного мира. Эти краски тут же усвоились моими чувствами, оживив их, и сразу исчезли под парапсихологическим давлением Павитрина. Но для меня это была отдушина. Я вспомнил, каким я был раньше, и теперь знал, каким должен стать сейчас, несмотря на то, что это чувство уже уносилось вместе с памятью под унижающей меня реальностью. После еще двух актов войны во время очередной передышки я захотел сходить в туалет. Поднявшись без задней мысли и отгоняя дрожь, охватывающую все тело, я встал и пошел. На обратном пути, подходя к кровати, я перестал справляться с дрожью и меня начал бить озноб. Казалось, что движение одной стороной туловища пронизывает насквозь все тело, и что от этих вибраций телом может нарушиться работа какого-нибудь жизненно важного органа. Ложась в постель, в какое-то мгновение я почувствовал, что этот поход в туалет чуть не обошелся мне жизнью, сразу неожиданно вспомнив того больного в Усть-Ивановке, который погиб у меня на глазах 4 года назад. В моей дрожи и его было что-то общее.

Я лежал, тяжело дыша, и успокаивал свою дрожь. Но успокаивать не хотелось. Я не знал, что мне делать. Может быть, в самом деле пойти в больницу, как требовали некоторые мои подруги, боящиеся за разглашение мной информации. Я пообещал это сделать утром. Проснулся я около восьми, собрал свои вещи, закрыл дом и пошел. Я шел в неизвестность. В вечную неизвестность. Каким я буду после транквилизатора? Отойду ли, и смогу ли я восстановить после себя в том виде, каком я был, или тело останется навсегда с каким-нибудь придурковатым выражением лица, а душа, не способная себя осознать и потерявшая контроль за своим телом, застрянет где-то в вечности в непонятном самой себе виде? Я пришел в больницу, вместе с медсестрой проник в служебное помещение и спросил у сестры Бориса Владиславовича. Я сидел, полностью доверившись судьбе, когда вдруг почувствовал в себе некоторую беспричинную уверенность, вдруг встал и проходившую мимо медсестру попросил открыть дверь, боясь, что она поймет, что я больной и запрет меня в отделение. Она с некоторым удивлением выполнила мою просьбу, и я, едва шагнул за дверь, почувствовал себя вырвавшимся из темницы на природу.

Один раз я пошел к Вадиму за помощью и попросил принести мне лекарства, если сможет. Он принес нозепам.

–Я не могу понять где это происходит во мне или на самом деле говорил я ему. Он стоял передо мной и "махал" глазами вверх и вниз не глядя на меня. С его лица не сходила самодовольная улыбка. В углу его левого глаза скопилось то, что своими излучениями несло мне боль. Глядя на это свое прорубание им Ноосферы, я сравнивал то махание Вадимом передо мной во время его зимнего прихода ко мне. Мои глаза, хотя ими я видел сам, через некоторое время, я начинал чувствовать, что они словно кем-то водятся. Сравнивая тот зимний угол подъема его глаз, я находил что мой – идентичный с ним.

Однажды вечером я был доведен голосами и поехал в Новотроицкое к Славе за помощью. Несмотря на то, что он уверил меня в своей защите, зная воздействие на меня Павитрина, я остался переживать за то, что вовлек его в это дело. После еды, выйдя на улицу, мы побили мешок с песком, служивший Славе макиварой, и Слава остался доволен моей спортивной формой в отличие от меня. Это была только форма. Слава постелил мне на полу полушубки, и я, утопая в бараньем меху и деревенских запахах летней ночи, продолжил, слушая себя, думать, правильно ли я поступил, приехав к Славе. На самом затылке внутри головы я нащупал твердую прямоугольную структуру, напоминающую окошко – "проекцию". Какая-то пленка, точнее пленки, открывали и закрывали ее просвет, плавно перемещаясь, подобно переворачивающемуся листку бумаги. Похоже, это движение рождало тихий голос, хотя я не был уверен в том, кто кого рождал:

–Зачем ты приехал? Разве порядочно Славу подставлять под удар?

–Непорядочно, – у меня создалось чувство, будто это Слава, лежащий в соседней комнате на кровати, вошел в мою голову и теперь проверяет мою чистоту.

–Забери у него адрес Павитрина.

Я забрал. Слава, тем не менее пообещал навести свои справки о Павитрине.

...И тут, словно какая-то сила подняла меня с дивана, и я пошел в ДОРА, надеясь неизвестно на что, хотя и надеясь. Оказалось, что концерт идет в областной филармонии. Я опаздывал от его начала на час. Тем не менее желание увидеть своего кумира было так велико, а терять мне было абсолютно нечего, что я пошел в филармонию. Старушка-контролер, казалось, ждала меня, чтобы впустить меня на концерт. Не веря случившемуся, я прошел в зал и сел на одно из свободных мест. Вокруг меня сидели нарядно одетые люди. "Интересно, – думал я, – догадываетесь ли вы, чем я занимался час назад? Вы ведь принимаете меня за такого же как и вы." В общем, я себя чувствовал и таким тоже, переживая одновременно двоякое ощущение себя – своей космической и простой человеческой сущности. Но поскольку переживание было сильно, оно еще довлело надо мной, и я немного чувствовал себя не в своей тарелке. Понятно, изо всех сил стараясь в нее попасть. Я попал в зал во время перерыва пения Натальи. Выступал ее конферансье, пародируя плеяду генсеков и наших президентов. После "проваливаний в Вечность" да еще попасть на концерт своего кумира. И просто интересно было изучать его, свое отношение к его юмору и отношение к нему людей. Но одно меня поразило. Продавая с аукциона кассету Натальи, конферансье так сострил, после перечисления мест, где интересно будет купившему послушать кассету, многозначительным молчанием дав залу понять, что и в туалете, что я подумал, что после концерта его ждет от Натальи взбучка. Но когда он пригласил ее на сцену, заиграла музыка и Наталья, танцуя в ее ритм, вышла из-за кулис, через несколько мгновений я был поражен еще больше. Певица на мгновение задумалась, какой ногой ей делать правильное движение. Я был абсолютно уверен в том, что она задумалась о похожести своего жеста на оригинал. Когда она подошла к микрофону – я ее не узнавал. Это была не она. Это была какая-то девушка, имеющая очень отдаленное сходство с Натальей. Своим поведением она словно говорила: принимаете меня за Наталью – и ладно. У меня сначала руки не поднимались ей хлопать. Я смотрел на овацию зала и удивлялся простоте людей. Но для них перед ними стояла Наталья Ветлицкая. И звук, я уверен, был фонограммным. Но пела тем не менее Наталья. И наслаждение от концерта я получил не меньше, чем если бы выступала она сама. Приятно ведь себя после тех разборок, которые у меня были до концерта, видеть себя не глупее зала умных людей.

Я возвращался с концерта домой. Перед самым домом у меня вдруг на мгновение возникло чувство, будто стены домов стали прозрачными. Хотя это были какие-то доли секунды, и мне только показалось, что я это увидел, тем не менее я был потрясен этим промелькнувшим чувством.

Вспомнилась армия. Служил я на одной из точек, "где начало межпланетных трасс" – на Байконуре. Наша 32-я площадка, как я мог понять, входит в триаду наиболее используемых. Корабли со старта запускали часто по разу, два в месяц. Были, правда, и перерывы по 3-4 месяца и иногда и побольше. На площадке находились 3 части: учебный центр, в который я сразу попал, хозяйственная (техническая) часть, куда я перешел служить, получив звание младшего сержанта из учебного центра и третья часть, функции которой остались мне неясными по той причине, что ничем особенным она вроде не занималась. Солдаты в ней, как и мы, проходили службу в нарядах по площадке, в занятиях по политической и спортивной подготовке, но их специализацию узнать я не мог, сколько ни интересовался. Наша часть как раз и обслуживала технические позиции площадки -сам стартовый комплекс. Суть нашей будущей службы точно выразили слова одного "дедушки", когда мы, молодые сержанты, после распределения в часть и восторженно спросили у него: неужели и мы в космос будем запускать ракеты?

–Нет. Только замерять зазор между полом и тряпкой под ними. Но я рад был и этому. В таком месте все имело вес.

Наша группа (батальон) курировала один из МИКов – МИККО -монтажно-испытательный комплекс космических объектов. Мы ходили в наряды нашей группе, патрулем в город Ленинск, расположенный от нас в 60-ти километрах, где жили офицеры с семьями и специалисты, так и в МИККО. Сержанты – помощниками дежурного офицера. Этот наряд у нас для не ленящихся ходить по нарядам имел вес больший, чем дежурным по группе. Там, после работы офицеров было поменьше, чем людей в части, а значит и свободы побольше. Среди солдат и сержантов были специалисты, работавшие до армии и здесь крановщиками на мостовых кранах, электриками, сантехниками и дизелистами. Во время авральных спецработ они сутками могли не появляться в группе, за что получили прозвище "дети подземелья". Стартовый комплекс охраняла рота охраны, а другие группы работали на других объектах 31-й площадки и нашей части и отвечали за них. Понятно, что каждый человек в душе оставляет след. Их у меня в ней от армии много самых разных размеров. Но 2 человека оставили в ней самые яркие, хотя сейчас, понимая причины этого выделения, я не хотел бы так говорить. Гена Текунов, Саша Водчиц, Андрей Миронов, Володя Мельник, Юра Бурмистров – где вы сейчас?

Я хотел прекратить медитацию. Ведь 8 лет назад я был счастлив и без нее. Но я не мог. Во-первых, от иного удачного отгона какой-нибудь мысли я получал огромное наслаждение. Правда, это бывало редко. Обычно, когда я забывал об этом и смотрел телевизор. Этим отгоном я словно попадал в точку. Это меня удивляло. В своем ревностном отгоне мыслей я начинал чувствовать какое-то постороннее вмешательство. Словно что-то меня заставляло это делать. На ум постоянно приходили слова Павитрина, сказанные им в августе 91 года: "Сидишь просто и отгоняешь мысли". Но эти слова могли бы и не приходить, так как видения и эманации, постоянно возникающие и раздражающие правое полушарие сами показывали, кому я обязан постоянным желанием углубиться в себя при помощи медитации.

Было тридцатое апреля – день рождения Павитрина. Я шел по городу, возвращаясь домой. Мои глаза от постоянного напряжения и раздражения были красными. Идти к Павитрину или нет, я не знал. Я зашел в "Книжный мир", купил "Даосскую йогу", еще не зная буду ли я ее дарить ему или нет. Меня не покидал страх, что и эти мои действия делает Павитрин моими руками. А потом подскажет мне прийти к нему на день рождения. Дома я сел в медитацию. Перед внутренним взором замелькали сцены сюжетов прошлогоднего психоза. Вскоре я дошел до его начала. Перед глазами стояла картинка из-за чего началась у меня ссора с Павитриным на дистанционной связи. А она началась из-за того, что я, не разобравшись в голосах, стал валить всю вину своего положения и состояния на Павитрина, в то время как он хотел мне дистанционно помочь, защитив мою раскрытую психику от моих подруг, которые, используя свои супраментальные способности, издевались надо мной как хотели. "Значит, он не виноват, он сделал все что мог, чтобы помочь мне тогда. А то, что происходило в течение этой зимы – лишь следствия того моего письма". Я встал, оделся, взял книгу и пошел к его родителям. Не доходя до его дома, я услышал Славин удивленный голос: "Миша, Павитрин же твой враг!" "Надо любить своих врагов" -убежденно ответил я. Голоса оставили меня в покое. У Трифона Сигизмундовича в гостях были почти все родственники. Вадим меня встретил, меня посадили за стол, положили полную тарелку еды, налили полную рюмку вина, от полноты чего я отказался, сославшись на то, что мне нельзя. Я боялся хмеля, начинающего кружить мне голову. Боялся, наверное, зря, и не своим страхом. Несколько случавшихся застолий показали мне устойчивость моей психики большую, чем у постоянных гуляк. Я смотрел на Павитрина, пытаясь увидеть в нем то, что я совсем недавно слышал от него внутри себя. Но по нему не было заметно ничего, что мог я ожидать. В нем вообще не была заметна та сила и те способности того Павитрина, которого я слышал внутри себя. Трифон Сигизмундович пораспрашивал меня о насущном житейском. Некоторое неудобство, несмотря на то, что на него никто не обращал внимания, все же присутствовало. После застолья мы с Вадимом вышли на улицу. Там стояла их машина, в которую мы сели. Когда он говорил, я видел какое-то зеленоватое пространство иного рода, чем обычный воздух, похожее на неокрашенные клетки лука под микроскопом, окружавшее его голову. Одновременно я чувствовал прямое свое проникновение в эту область пространства, также как некоторую свою открытость для внешних влияний. Одновременно с этим я начинал чувствовать себя с ним уверенно. Я не терял своего лица в ходе всего общения, несмотря на все те ужасы, которые я переживал от него у себя дома. В это время подошел Зиновьев Сережа. Сев на первое сидение и поздоровавшись, он, задав мне 2 вопроса о жизни и обсудив с Павитриным свое какое-то дело, пошел домой. Он даже не коснулся моего существа своим общением со мной. Павитрин меня не переставал поражать.

–Я уже не верю в то, что ты опять станешь собой.

Я для него выпрыгивал из себя, выкладываясь наизнанку, а он меня не видел. Тем не менее я подумал, что, может быть, его смущают все мои противодействия ему последнего времени? Но ведь принимая – отрицаешь. Ведь даже я сам не обращаю на них никакого внимания, относя их к разряду частностей в общении. Он же меня не только не принимал как человека, но и не оставлял мне сколько-нибудь права на признание себя в его присутствии вообще полноценным существом. Кем же могу я быть, как не собой? Каким бы я ни был. Поразясь до глубины души, тем не менее я сказал:

–Я скоро уже стану собой.

Я ведь не мог отрицать что то, что переживаю я мешает мне быть собой для себя. Но ведь перед ним я не только не проявлял ничего нечеловеческого, но и наоборот и прежнее отношение и ум, который продолжал ставить его в тупик в спорах. -И ты опять будешь смеяться как раньше? -Буду, – продолжали вылезать на лоб мои глаза. Он пошел меня провожать. Он шел и делал головой и глазами движения, словно гонялся ими как сачком за мыслями, которые оседают на поле вокруг его головы. Увидев мое внимание, он приостановил это занятие. Было чувство, будто в разрешении всех внутренних проблем он выходит на финишную прямую. "Миша, я все забываю", – успокаивающее говорил мне он. Я воспринимал эти слова как издевку. Сам подобный процесс общения в этом случае терял всякий смысл для меня или становился игрой в одни ворота, если он все говоримое мной забывал, а то, что давал он мне, я знал, или, что бывало чаще, я еще дополнял его или поправлял его понимание говоримого, или по отношению к обсуждаемому вопросу. Его забывание всего говоримого мной делало меня дураком еще и в своих собственных глазах: зачем тогда убивать время на того, кто заведомо ставит себя выше тебя, а тебя самого дураком, знает если не все то, что я знаю, то путь к нему, в то время, когда вокруг столько людей бьются в проблемах, чьи мысли и действия направлены на создание общего блага, а не только своего собственного. Исчезал сам смысл поддерживания дружеских отношений: в гости он не ходил, а приходил лишь тогда, когда ему было нужно – раз в год буквально – я же у них бывал часто, так дружба для меня была прежде всего равенством с полной открытостью и не отталкиванием друга, а их дом находился рядом с моим институтом. Я не переставал чувствовать свою духовную свободу и был чистым по отношению к нему. Такое же его отношение ко мне не могло понятно рождать к нему у меня положительные чувства. Прощание происходило у стадиона "Спартак".

–И все таки я не могу понять – если ты живешь в трансцендентности, какие у тебя могут быть проблемы? – его глаза и поведение говорили мне, что он чего-то достиг на духовном пути. По крайней мере выглядел и вел себя он сыто. Его же неудовлетворенность мной, понятно, рождала у меня желание ее разрешить. Он ответил на мой вопрос понимающей улыбкой – улыбочкой.

–А как с этим делом у тебя?

–За одну ночь окупаются две недели болей. Ну, ладно, давай (прощаться).

Здесь он хитро взглянув на меня и посмотрев вперед и назад сказал:

–Пойдем, я тебя еще квартал провожу.

Я почувствовал что-то неладное. Но сейчас я был настороже и смотрел во все глаза. Я понял, что сейчас я увижу причину моих постоянных болей. Я вспомнил то видение, которое я видел перед походом к нему. Он шел, философствуя сам с собой. Перед его губами прыгала черная дымка. Мне было абсолютно нечего подумать против, если бы не чувство. Когда мы остановись, я с гневом выдал ему про его закрытие души, сказав ему про его отношение.

–Зачем ты сейчас мне все это говоришь?

Он сделал выдох, и его существо словно опустилось в нем на уровень груди с уровня головы. Передо мной стоял простой мужиковатый Вадим, не знающий что мне сказать. Мы попрощались. Теперь болей было куда меньше. Я словно черпал энергию из этого его выдоха, покрывая воспоминанием о нем свои боли.

В одно утро я проснулся от неистового стука в дверь. Стучала соседка. Звала на помощь. Муж нашей соседки резал последнюю. Она лежала в луже крови вместе с ним. Нож уже успела выбить у него из рук. Я был слаб и не мог разжать его рук, держащих ее волосы, и стоял, держа его за руки, чтобы он не вырвал волосы жены до прихода милиции, боясь, что не смогу милиции произнести ни слова, прежде чем они меня заберут. Слава Богу, соседка, позвавшая меня, не ушла, и меня сразу опустили, не став одевать наручники, что парень начал было делать, не разобравшись.

Полностью завершить мое расследование помогли мне три случая, случившиеся со мной. Однажды, подходя к дому моей тети Оли, я увидел вдруг на ее эгрегоре, что завтра ей нужна будет помощь – нужно будет посидеть с приболевшим племянником. Можно сказать, что эгрегор я зрительно-чувственно прочитал. Так оно и случилось. Мое "сидение" с племянником дало мне следующий существенный ключик к разгадке. Для исправления небольшой деформации зрения ему нужно было временно поносить очки. Вечером и вообще он категорически отказывался их надеть, и тетя, беспокоясь за мои спартанские настроения в воспитании и нажимая на мою сознательность, мягко заострила мое внимание на том, чтобы утром Алеша обязательно надел очки. Я проснулся раньше его и сидел, читая, в другой комнате. Мы с ним были уже одни. Когда он проснулся, и пришел мне показывать свои игрушки, я думал: сказать ему про очки или не надо. И тут я увидел, как ему в правое полушарие со стороны расположения маминого предприятия – пединститута – молниеносно влетела какая-то капля, мгновенно осуществясь в его желание – "Очки! Сейчас я их надену" – он у меня даже как будто спрашивал разрешения. Понятно, что возражать ему я не стал. Но его вечерний отказ от них подсказывал мне, что эта капля была ни чем иным как маминой мыслью, идущей от сердца. Примечательно, что вечером мама требовала. Наверное, именно это, только в другом виде, Лао-Цзы имел в виду, говоря, что близкий человек может быть далеко, а далекий – близко.

Эта капля не была галлюцинацией. Подобное произошло и со мной в моих взаимоотношениях с соседкой Леной Ляпуновой, жившей над нами. Я занял у нее деньги, пообещав их отдать вечером. Закрутившись в делах, я забыл про обещание. Утром я сидел дома, когда вдруг передо мной сверху спустилась капля темного цвета, можно сказать плоский полевой диск, через мгновение трансформировавшийся в напоминание мне о моем обещании с некоторой даже укоризной, которая в нем присутствовала.

Третий случай, давший мне ответы на все вопросы, произошел со мной на огороде. Во время моего гостевания у знакомых, я хозяйке пообещал клубники. Она, провожая меня, взглянув вдруг мне в лицо, юркнула на кухню, не став прощаться. Я понял, что я опять не вписался в ее стереотипы восприятия меня. Она судила меня, отталкиваясь от той информации, которую я говорил, и манеры моего поведения, а я всегда оставался собой. Скрепя нервы, я попрощался и ушел. Весь мой психофизический статус был подорван, так как оказалась перекрученной вся психика. Это было еще обусловлено тем, что раньше, пока стресс не задавил мне все чувства, я испытывал к этой женщине душевную привязанность. Вечером следующего дня я лежал на своей даче, окруженный каким-то багряным сиянием, худой, как адепт и думал: "Интересно, умру я или не умру". Сознание летало непонятно где – то ли у меня в психике по образу, то ли по квартире этих людей. Правда, я никого там не видел. "Душа не уходит", – вспомнил я слова одного шамана о душе умершего, которому не отдали долг. Через три дня острота боли стала проходить. Через 5 дней я вошел в прежнюю физическую форму.

Я стоял на огороде, когда почувствовал, что в меня вливается страстное желание сегодня же отвезти обещанную клубнику. Поняв его диаметральную противоположность моему теперь отношению к этому человеку, хотя я и не собирался не отдавать обещанное, я стал анализировать откуда оно вливается в сердце. Анализ происходил параллельно росту желания, то есть мгновенно. Оно зарождалось у моего левого виска – угла левого глаза. Это место всегда после очередного восстановления мной себя после очередной любви показывало мне мою душевную свободу в виде синтеза видения и чувства. Сейчас на этом месте, мыслью догнав конец вливавшегося в меня желания этого человека, я увидел 3 полевые оболочки, начинающие спадаться и опять прилегать к моей коже. До этого они были оттянуты в направлении города. На сантиметры, наверное, хотя это трудно утверждать. В этом видении было и нечто, напомнившее о том потрясшем меня видении осенью 92 года, в котором Вадим, приподнявшись из-за сопки, воровал руками у меня энергию.