Текст книги "Вторая Вода (СИ)"

Автор книги: Михаил Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

   Не знаю, почему я не высказал свою просьбу сразу и не ушел. Вместо этого я опустился на стул, на котором до этого сидел Севастьянов, и затеял длинный разговор. Сначала я пристал к ней по поводу ее книги. Это был малоформатный женский роман в аляповато раскрашенной мягкой обложке из бесконечной серии «прочитай очередную красивую сказку про неземную любовь и забудь». Так вот, выразив удивление тем, что она теряет время на подобное издание,

   я весьма вежливо раскритиковал всю аналогичную литературу, хотя в жизни не прочел ни одного схожего произведения.

   Верочка со мной не согласилась, ссылаясь на то, что подобные романы ей нравятся и являются единственной отдушиной в нашей отвратительной жизни. И вообще, она отдыхает, когда читает такие книги. Ну не газеты же ей, в самом деле, читать.

   Насчет газет я с ней согласился, заметив, что от чтения наших газет только язву желудка можно заработать, а то и рак мозга. Но, в свою очередь, и подобные книжечки это малопитательная жвачка для ума и верное средство утомлять глаза. И лично от себя добавил, что кроме специальной литературы, я в состоянии читать только классиков. В последнее время в основном, сатириков и юмористов: Марка Твена, О'Генри, Джерома, а из наших Чехова и Щедрина.

   Верочка только наморщила лобик, демонстрируя свое отношение к классической лите-ратуре вообще и перечисленным мною писателям в частности. А вслух произнесла, что уже давным-давно не читает подобных книг.

   Я пошутил по этому поводу, что видимо тягу к серьезным авторам у нее отбили в роди-мой советской школе на уроках литературы.

   Вера рассмеялась и согласилась со мной, сказав, что уроки литературы особенно в старших классах были на редкость нудными и скучными. Все эти образы лишних людей, все эти дурацкие Данко и Челкаши, Веры Павловны и Иудушки Головлевы ничего, кроме зевоты, у нее не вызывали. Хотя там, где про любовь, она читать любила. «Княжну Мэри» у Лермонтова или те главы «Войны и мира», где рассказывается о Наташе Ростовой. А вообще-то у них была такая учительница по литературе, звали ее Нелли Семеновной, так вот она заставляла учеников даже эти любовно– романтические переживания персонажей рассматривать только как элемент характеристики героя.

   В том, что литературу нам преподавали как-то не так, я с ней полностью согласился. Приведя в пример то обстоятельство, что я был единственным учеником в своем классе, прочитавшим от корки до корки «Преступление и наказание» Достоевского, хотя изучали мы его вроде бы все. А то, что я остался поклонником классической серьезной книги, заслуга, скорее, не школы, а семьи. У моего отца была удивительно богатая домашняя библиотека, да и его самого я в основном помню бесконечно читающим. И что, когда однажды отец мне сказал, что читать «Войну и мир» мне рано, я сразу же загорелся узнать, что же там такого написано, чего мне рано знать. Я читал ее трижды. В тринадцать лет я внимательно прочитывал все батальные сцены, пропуская все, что не имело отношения к войне. В шестнадцать мне стало интересно это произведение с бытовой стороны: вся эта светская жизнь, барские усадьбы и забавы, отношения с простолюдинами, любовные интриги. А вот, перечитывая роман в зрелом возрасте, я, наконец, ознакомился и с философскими воззрениями Льва Николаевича, щедро рассыпаными по страницам этого многотомного сочинения. И тут же я сообщил, что нахожу их несколько нравоучительными. И что мне больше по душе Чехов. А в конце своей речи я вставил, что и у нас русскую литературу преподавала незабвенная Нелли Семеновна Иванчикова.

   Вера сначала посмотрела на меня непонимающе, а потом рассмеялась. До нее дошло, что ведь мы с ней учились в одной школе и у нас, наверняка, могли быть одни и те же учителя.

   Я смотрел на нее смеющуюся и вдруг понял, что в какой-то мере, вот такая веселая она чем-то напоминает ту девушку, в которую я был влюблен.

   Продолжая улыбаться, Вера спросила у меня, когда же я закончил школу.

   Я ответил, что спустя два года после нее.

   Любимова задумчиво наморщила лобик, но так и не вспомнила меня учеником. В чем и призналась.

   Я же, усмехнувшись, успокоил ее, сказав, что в то время, если я чем и выделялся среди своих одноклассников, так только успешной учебой. Но быть отличником слишком мало для того, чтобы на тебя обратили внимание старшеклассники, да еще и девочки. И добавил, что я и сам точно такой же, и сейчас помню в основном тех, кто учился старше меня, а из младших классов только тех пацанов, с которыми вместе посещал школьную легкоатлетическую секцию или жил в то время в одном дворе. А с ней, с Верой, мы жили хотя и на одной улице, на Красногвар-дейской, но в разных ее концах. Она, насколько помню, в начале улицы, в доме номер 4, квар-тира 14, а я в середине, в 30-м.

   Впечатление своей последней тирадой я на нее произвел. Мне показалось даже, что она немножко испугалась и чуть-чуть побледнела. Еще бы, мало того, что я непонятно откуда знаю ее имя и отчество, так я еще и адрес ее прежний спокойно называю. Если бы она не знала, кем я работаю на самом деле, у нее, наверняка, закралось бы подозрение, что я связан с какими-нибудь очень осведомленными органами. А, может, даже и закралось.

   Но в этот момент, скрипнув, открылась дверь одной из комнат и оттуда вышел молодой человек в армейской рубашке и спортивных штанах. Он поглядел на меня не без любопытства и, подходя к нам, весело сообщил:

   – Вера Ивановна, возвращаю вам чайничек, большое вам за него спасибо. Все было очень вкусно! У вас тут вода удивительно мягкая, с нашей ну никак не сравнится.

   Верочка встала и, приняв от него чайник, поставила его на тумбочку в углу дежурной комнаты. После чего заботливо спросила:

   – Ну а как там ваш «Спартак»?

   – Да выиграл! Раскатал «Торпедо» в сухую, как по бревнышкам,– радостно сообщил офицер.

   И, напевая что-то бравурное себе под нос, он удалился.

   Появление офицера, конечно же, несколько сгладило то недоумение моей собеседницы, что возникло после моих последних слов. Но любопытство одна из самых ярких черт характера присущих всем женщинам без исключения и, естественно, некоторые вопросы у Верочки ко мне имелись, а вот спросить напрямую, в лоб, она стеснялась. У меня же, наоборот, никаких вопросов к Любимовой не было, и поэтому, сама собой возникла незапланированная пауза. Я уж было собрался подняться со стула и высказать ту свою просьбу, которая и послужила причиной моего появления в дежурной комнате, но Вера все же не выдержала. Начала она, правда, издалека.

   – Может, вам чаю поставить, Виталий Александрович? Будете чай пить?– спросила у меня Верочка и, не ожидая ответа, резво поднялась со своего места.

   Она подставила чайник под водопроводный кран, и, взглянув на меня, спросила?

   – Вы любите малиновое варенье?

   Взгляд ее был красноречив, по всему было видно, что она не хотела, чтобы я сейчас ушел. Мне тоже этого не хотелось. Двадцать лет назад я бы процитировал ей одного плохого поэта:

   "Из рук твоих я бы выпил отравы,

   Если б потом целовать мог бы их!"

   А сейчас я в ответ только неопределенно пожал плечами и сказал:

   – Ну только, если с вами за компанию. Варенье я охотно ем любое, а к чаю вот равноду-шен. Но запросто одолею чашечку этого напитка, если вы мне поможете.

   Вера, наполнив чайник, воткнула его шнур в розетку и сказала, что он через несколько минут закипит. Затем подошла к висевшему на стене зеркалу, критически оценила свое отраже-ние и тут же решила привести в порядок свою прическу. Сняв заколку на затылке, она распустила волосы. Завитые к празднику пряди еще не распрямились и волнами упали на плечи. Вера взяла в руку расческу...

   Причесывающаяся женщина сама по себе представляет достаточно интересное зрелище, а если она еще и симпатична, как была симпатична Верочка, то зрелище становится просто захватывающим. Одним словом, я сидел и просто любовался ею.

   Вера, похоже, осознавала это. Сначала она вроде не замечала меня. А потом, уловив мой внимательный взгляд, кокетливо улыбнувшись и вынув невидимку изо рта, она, наконец, спросила:

   – А откуда, Виталий Александрович, вы все про меня знаете?

   Я давно ждал этого вопроса, но с наивным видом все же переспросил:

   – Что все?

   – Ну все, имя– отчество, например. Ведь, когда я к вам в школе подошла, то забыла представиться, а вы сами, тем не менее, меня по имени назвали и сразу же правильно. А сейчас вот упомянули мой старый домашний адрес. У меня там до сих пор отец с матерью живут.

   – Мне вам соврать, придумав какую-нибудь необыкновенную историю, или сказать правду?– поинтересовался я веселым тоном.

   – Конечно, правду!– воскликнула заинтригованная Вера.

   Правильно, кого интересует самая красивая ложь в таком интересном деле.

   Тяжело вздохнув, я признался:

   – Из школьного журнала. Помните на его последней странице всегда записывались сведения об учениках. Полные имена, адреса и данные о родителях. Там я все про вас и прочел.

   Такой мой ответ вызвал не столько понимание, сколько удивление. Вера даже перестала расчесывать волосы и повернулась от зеркала ко мне.

   – Но какие еще журналы? Их разве не уничтожили давным-давно? И что, получается, что вы специально мной интересовались?

   С невозмутимым видом я пояснил:

   – Ну наши оценки, естественно, давным-давно сожгли где-нибудь в школьной котельной, тут вы правы. А просматривал я журнал вашего 7 "Б" класса в те далекие времена, когда мы с вами оба еще учились в нашей родной 1-й школе. Уж не помню точно, что именно привело меня тогда в учительскую. По-моему, это было связано с какими-то общественными поручениями. Старшая пионервожатая, Ольга Зыкова– помните такую?– хотела дать нам с Радиком какое-то задание, к чему-то там подготовиться, к какому-то мероприятию. И вот, заведя нас в учительскую, Ольга посадила нас на диван, а сама прошла в смежную комнату завучей и оттуда принялась названивать по телефону. И пока она болтала, мы от скуки принялись изучать классные журналы, стоявшие в шкафу. Это было интересное занятие, надо сказать. Мы с Шамсутдиновым чувствовали себя разведчиками во вражеском тылу. Не знаю уж, оценки какого класса изучал Радик, а мне в руки случайно попал журнал вашего класса...

   Про скуку и случайность я, конечно же, соврал. Действовал я тогда абсолютно сознательно и точно знал, что искал.

   – ... Я посмотрел список, нашел там своего соседа по двору Борьку Борисова,– продолжал я свое пояснение,– ознакомился с его успеваемостью и потом заглянул на эту самую последнюю страницу. И просмотрел там весь список учеников. Ваша фамилия привлекла меня своей звуч-ностью.

   Я сделал паузу и произнес с выражением чуть нараспев:

   – Любимова. Очень своеобразная и красивая фамилия. И когда я узнал, что принадлежит она вам, то решил, что она вам очень идет.

   Тут я тоже немного покривил душой. На самом деле я сначала влюбился в Верочку, затем узнал ее фамилию, а потом при случае внимательно изучил ее данные в журнале.

   Не знаю, осталась ли Вера удовлетворена моим объяснением, как и не знаю, поняла ли она все, что я хотел ей этим сказать, и все, что хотел от нее этим скрыть. Пока что она внима-тельно и испытывающе смотрела на меня. Потом на ее лице появилась та тихая и чуть недоуменная полуулыбка, как и в тот момент, когда я пообещал, что поставлю ее сыну положительную оценку за экзамен. Но, в отличие от того эпизода, я чувствовал, что с этого момента между нами возникла незримая нить взаимопонимания. Та самая нить, которая появляется между мужчиной и женщиной, когда они осознают, что нравятся друг другу. И я был полностью уверен, что и Вера чувствует эту нить.

   Она убрала свои волосы, заколов их на затылке, после чего присела на стул. Желая вы-яснить все до конца, помолчав несколько секунд, Любимова спросила:

   – И вы все это время помнили про меня?

   В общении с женщиной главное ее не расповаживать. Поэтому я лениво откинулся на спинку стула, свободно потянулся, и, глядя куда-то поверх ее головки, на приоткрытую форточ-ку, невозмутимо сообщил:

   – Вы знаете, моя хорошая память– это и божий дар и, в какой-то мере, каторга. Так много всего помнишь. И то, что нужно, и то, что не очень нужно, и то, что давно следовало бы забыть. Стоит только раз взглянуть на какой-либо документ, как его содержание оставляет в моей памяти отпечаток на долгие годы. Вот я до сих пор помню, что вы родились 17 октября, и что в списке вы были под номером шестнадцать. А под пятнадцатым был, по-моему Лавейкин, а следом за вами шла Миргалимова. Кажется, ее звали Раей. Она была вашей подругой и соседкой по дому, на-сколько я помню.

   – Розой. Ее звали Розой,– поправила меня Вера.

   – Все-таки ошибся,– вздохнул я.– Кое-что, слава богу, выветривается.

   После этого я смело посмотрел ей в глаза. Произведенным впечатлением я был вполне удовлетворен. Она опять ничего не понимала, и, похоже, готова была поверить в мои феноме-нальные способности. Память у меня и в правду неплохая, но не буду же я, в самом деле, признаваться ей в том, что запомнил этих двух ее одноклассников из журнального списка только благодаря ей. Как и никогда не признаюсь ей в том, что страшно завидовал этому неизвестному мне Лавейкину по той простой причине, что он учился с Верой в одном классе и каждый день в течение стольких часов мог видеть ее... А ведь при нужде он в любое время мог еще и перекинуться с ней парой фраз. Ну а уж про подругу Раечку– Розочку, и говорить не надо. Эта, вообще, на всех переменах прогуливалась по школьным коридорам с Верочкой под ручку. Ах как я хотел тогда хоть ненадолго побывать на ее месте. Взять Верочку за руку! Это была такая недостижимая мечта...

   Наверное, взгляд мой был достаточно красноречив и нахален, и Вера потупилась, зябко поведя плечами и кутаясь в платок.

   – Холодно?– заботливо поинтересовался я.– Может, форточку закрыть? А то дует.

   – Пожалуй,– тихо произнесла Вера и поднялась с места.

   Я поднялся следом. Моя помощь оказалась кстати. Держа одной рукой концы накинутой на плечи шали, Верочка другой никак не могла справиться с наружной створкой форточки. Тут-то я и пригодился. Все-таки, я был на полголовы выше ее, сильнее, да и обе руки были у меня сво-бодны. Закрыв форточку, я повернулся к Вере лицом, и она, стоявшая у меня за спиной, ока-залась совсем рядом. Я чувствовал аромат ее духов, ее скрещенные на груди руки, удерживаю-щие шаль на плечах, едва не касались моей груди, а серые глаза смотрели на меня в упор.

   Так мы простояли несколько мгновений, Вера не отстранилась сразу, и тогда я понял, что можно.

   Своими ладонями я нежно обхватил, обнял ее озябшие сплетеные пальчики. Они в самом деле были холодными.

   – Совсем ледяные,– сообщил я шепотом свое мнение.– Сейчас мы их согреем.

   Вера не возражала. Пальчики ее и в самом деле быстро отогревались в моих руках.

   И тут напомнил о себе чайник. Он громко зашипел и стал потихоньку приподымать свою крышку.

   – Чайник вскипел,– тихо сказала Верочка, глядя мне в глаза.

   – Надо его выключить,– согласился я.

   Но оба мы не пошевелились, словно боялись что-то или кого-то вспугнуть.

   Обиженный нашим невниманием чайник стал противно подсвистывать, плеваться кипятком и зло подбрасывать свою погромыхивающую крышку.

   – Какой, однако, неугомонный,– недовольно сообщил я, покачивая головой.

   – Я слишком много воды в него налила,– извиняясь призналась Верочка.– Надо все же его отключить.

   – Надо.

   Одна Верочкина ручка выскользнула из моих ладоней и исчезла где-то за ее спиной. Поймав шнур, она пару раз его дернула. Однако зловредный чайник продолжал угрожающе ворчать.

   – Розетка такая тугая,– пояснила Любимова свою неудачу.– Сначала наоборот была очень свободная, и из нее постоянно вилка выпадала. Все время мучились. А вчера приходил электрик и поставил эту с очень тугими контактами.

   Тогда я решил помочь и, проведя пальцами по ее руке, как по нити Ариадны, отыскал-таки за Вериной спиной электрошнур. Мы сообща его потянули, и через несколько секунд чайник угомонился.

   Только тут я осознал, что со стороны все это выглядит так, как будто я обнимаю Веру. И, как мне показалось, Вера была совсем не против этого. Тогда та моя рука, которой я помогал ей выдергивать провод, так и осталась где– то в области ее талии, а Верочкина ладошка, видимо в силу закона о том, что действие должно рождать адекватное противодействие, описав плавную дугу, оказалась на моем плече...

   Еще бы мгновение и, как пишут в дамских романах, наши губы слились бы в долгом поцелуе. Но всем любителям подобного чтива я с прискорбием хочу сообщить, что соединить уста нам не удалось.

   Помешал громкий нахальный стук во входную дверь.

   – Кто это?– испуганно, словно ее застали врасплох, спросила Верочка и невольно отстра-нилась от меня.

   И с этим ее движением атмосфера интимности, возникшая было между нами, стала быстро рассеиваться.

   Я, естественно, не знал ответа на ее вопрос и просто пожал плечами.

   Вера подошла к двери и, не открывая, спросила: «Кто там?»

   Что ей ответили, я не разобрал, но судя по тому, как быстро она стала отпирать замки и цепочки, я понял, что это– кто-то знакомый. «Это дочка»– пояснила Вера почему-то извиняющимся тоном.

   Я отвернулся к окну, пытаясь сообразить, стоит ли мне еще оставаться в дежурке или же лучше уйти к себе в комнату.

   Вера приоткрыла дверь и спросила шепотом «Что случилось? Ты почему не дома?».

   Ей громко ответил капризный девичий голос:

   – Да это все твой Костенька. Уперся куда-то со своими кикиморами. Я минут сорок уже воз-ле подъезда толкусь, а его нет. А ключ мой ты ему отдала. «Он же– старшенький»,– попыталась девушка повторить интонацию матери.

   – Хорошо, хорошо, тише,– попыталась успокоить дочь Вера.

   Я почувствовал себя неловко при этой семейной сцене и попытался было уйти, но Вера уже шла мне навстречу, и я вынужденно остановился, не желая ей мешать в узком коридорчике.

   Проходя мимо, она извиняющеся улыбнулась мне. Подойдя к плательному шкафу, Вера вынула оттуда небольшую дамскую сумочку и принялась в ней что-то искать.

   Я сделал еще шаг к выходу из дежурной, и тут из темного подъезда в наш ярко освещенный коридор гостиницы, опять же преграждая мне путь, смело шагнула... Вера. Только не нынешняя сорокалетняя женщина, прожившая жизнь, а та прежняя, в которую двадцать лет назад я так безнадежно был влюблен.

   К такой неожиданной встрече я не был готов и поэтому застыл на месте.

   Вера, копавшаяся в сумочке, заметила, что мы с ее дочерью стоим друг против друга и представила нас.

   – Это моя дочь Леночка, Виталий Александрович. Лена, это профессор из Костиного университета. Его зовут Виталий Александрович. Он приезжал на встречу выпускников, сегодня переночует, а завтра уедет,– зачем-то пояснила она.

   Со стороны это выглядело так, как будто она в чем-то хотела оправдаться перед дочкою.

   Я в знак приветствия молча кивнул головой, а Елена, пытаясь быть вежливой с гостиничным жильцом и знакомым матери, процедила сквозь зубы: «Здрасте,» и изобразила на лице нечто вроде дежурной полуулыбки. Конечно, на что еще мог рассчитывать солидный гражданин среднего возраста у такой юной особы.

   Приглядевшись к девушке, я конечно же нашел немало отличий в облике дочери, но на свою мать в юности она все же походила сильно: те же русые волосы, такие же темно-серые ясные глаза, те же утонченные, прекрасные черты лица, а вот ростом девушка превосходила Веру сантиметров на шесть, не считая высоких каблуков. Да и формами она отличалась тоже. Если Верочка в шестнадцать– семнадцать лет представлялась мне небесным ангелом, юной невинной нимфой, то ее второе издание– дочка Леночка в этом же возрасте обладала, на мой взгляд, более смелой, более сексуальной, и в какой-то мере даже агрессивной красотой. Видимо, природа тоже не дремлет, и если и повторяет свою особо удачную модель, то уже в согласие с веяниями и требованиями современности.

   Вера даже вытрясла все содержимое из сумочки на диванчик, а ключ все не находился.

   – Вы тоже военный?– спросила Лена у меня, нетерпеливо топчась на месте.

   Спросила скорее из вежливости, чем из интереса.

   – Нет, я преподаю в техническом университете,– ответил я.

   – А-а-а,– протянула девушка.

   Это ее «а-а-а» искренне выражало то, насколько я показался неинтересен, даже несмотря на мой респектабельный вид. Видимо, в ее табеле о рангах преподаватели технических вузов занимали крайне низкие места. Мне показалось это обидным и даже захотелось как-либо продемонстрировать ей, что я тоже кое-чего стою.

   Но девочка не обращала больше на меня никакого внимания. Она подошла к столу и недовольно прикрикнула на мать:

   – Ма, скоро ты?

   Эта ее реплика отрезвила меня, и я решил не делать глупостей.

   – Вера Ивановна, вы посмотрите в одежде. Может, где в карманах,– подсказал я хозяйке гостиницы.

   Верочка хлопнула в ладоши, вымолвила про то, как же она это забыла, и снова полезла в плательный шкафчик.

   В этот момент снова скрипнула дверь номера, где жили офицеры и оттуда вышел давеш-ний молодой человек.

   Леночка, тут же перестала нетерпеливо пританцовывать на месте и приветливо заулыба-лась ему.

   Офицерик тоже в ответ осклабился.

   Вера, наконец, нашла ключ и протянула его дочери. Та взяла, но уходить уже явно не спешила.

   Продолжая улыбаться, молодой человек громко объявил:

   – Мы тут с капитаном спать ложимся, Вера Ивановна, и если вам не трудно будет, разбудите нас так же, как обычно, в семь ноль-ноль.

   Любимова пообещала. Елена же, вздохнув, заинтересованным тоном произнесла:

   – Вы так рано встаете в субботу, Валерий?

   – Что делать, Леночка, Служба-с.

   Похоже, что молодые люди были не прочь поболтать. Но это никак не входило в планы матери девушки. Вера весьма настойчиво напомнила дочери, что ей пора идти домой, и молодежь стала прощаться и желать друг другу спокойной ночи.

   Тут я и решился.

   – А ведь, у меня к вам, Вера Ивановна, такая же просьба. Вы знаете, я ведь завтра рано уезжаю домой. Хочу успеть на семичасовую электричку. Если я сам не встану, вы не могли бы разбудить меня около шести?

   – Хорошо, Виталий Александрович. А чаю вы разве не попьете?– заботливо и удивленно спросила Верочка.

   – Как-нибудь в другой раз. Устал я что-то.

   И не дожидаясь, когда за Еленой закроется тяжелая дверь, я медленно пошел в свою комнату.

   Про усталость я вовсе не врал: все-таки весь день на ногах, рано встал, заехал в университет, а затем два с половиной часа на электричке, а потом сколько еще пить пришлось. Но, кроме обыкновенной физической усталости, я вдруг ощутил еще и полное душевное опустошение. Ощущение это возникло сразу же, как я пообщался с Еленой, а потом оно просто выросло до невероятных размеров. Я чувствовал себя никому не нужным, и поэтому мне никто не был нужен. Я был обижен на весь мир и, в тоже время, мне не было до него никакого дела. Пусть этот мир хоть треснет пополам!

   Я вошел к себе в комнату, включил свет и стал готовиться ко сну. Тут я поймал себя на том, что думаю о Елене. Ну почему же она так похожа на свою мать!? Будь она любой самой писаной красавицей, это бы произвело на меня гораздо меньшее впечатление, чем то, что она так похожа на Веру в молодости. Словно жизнь посмеялась надо мной. «Ты хотел эту девушку? Так вот она. Но как ты не интересовал ее двадцать лет назад, так и не интересуешь ее и сейчас». Это было крайне обидно.

   С этой мыслью я забрался в постель.

   Конечно, сама Вера оставалась рядом, можно было дождаться, когда все уйдут, поси-деть, попить с ней чаю, и, вполне возможно, что опять бы между нами возникла та чудная атмосфера близости, которая охватила нас обоих всего с десяток минут назад. Но, почему-то я уже не был уверен, что это именно то, чего я хочу. А чего я, собственно говоря, хочу? Юную Леночку?

   Я прислушался к себе.

   Нет, сама Елена Пашкова мне была безразлична. Молодая, глупая, ветер в голове, скучно! Ее охмурять мне было бы неинтересно, несмотря на ее сногсшибательный облик. Так чего же я хочу? И я нашел ответ: мне хотелось, чтобы сама Верочка снова стала такой же молодой и красивой. Вот на кого я бы хотел произвести впечатление– на молодую Любимову Веру! Но я не в силах был вернуть ее и мое прошлое. И хотя от нынешней Верочки я мог добиться взаимности, но, в моем понимании, все это было уже не то. Да и откуда я знаю, что и Вера этого хочет? Быть может, она просто считает себя обязанной и так, чисто по-женски, пытается расплатиться со мной за то, что я спас ее сына от отчисления из университета? О-о, осознавать это было еще и унизительно. Молодец, профессор! Поставил студенту тройку, чтобы переспать с его матерью. Воспользовался, так сказать, моментом, чтобы удовлетворить свои юношеские комплексы и мечтания.

   Из-за подобных размышлений я долго не мог заснуть и слышал, как, недолго пошебур-шав в своей комнате и громко протопав мимо моей двери до санузла и обратно, затихли, наконец, офицеры– мои соседи по гостинице. Потом некоторое время было тихо, и мне казалось, что я слышу только шелест переворачиваемых страниц. А спустя, наверное, час я снова услышал негромкий скрип старых половиц. Словно по коридору шел кто-то легкий. Мне сразу представилась худенькая Вера в своих домашних тапочках. Шаги дважды продефилировали по коридору туда и обратно, и у меня появилось ощущение, что затихли они возле моей двери. В комнате моей было темно, и я не могу утверждать точно, но мне показалось, что этот неведомый кто-то несколько раз нажал на ручку моей двери...

   Я не знаю, почему я не встал и не открыл запор.

   А может, мне это только померещилось?

   IX

   Я проснулся на рассвете. Прислушался– тишина. Встал, стараясь не шуметь, сходил в ванную комнату, умылся и быстро– быстро собрался. Уже полностью одетый подошел к столу дежурной по гостинице.

   На столе горела настольная лампа, возле нее лежала раскрытая на середине мало-форматная книжка в мягкой обложке. Чтобы книжка не закрывалась, между страниц были положены очки в тонкой металлической оправе. Сама же Верочка, не выдержав ночного бдения, спала на кушетке. Спала тихо, как ребенок, свернувшись калачиком и укрывшись каким-то пальто вместо одеяла. Рядом с ней на стуле мерно тикал маленький механический будильник.

   Я взял будильник в руки и взглянул на циферблат. Часы немного отставали, но и на них было уже без десяти шесть. Буквально через несколько минут будильник должен был зазвонить. Я перевел стрелку звонка на более позднее время. Пусть Вера поспит, меня будить уже не надо, а военные собирались вставать в семь. Взглянув на Любимову в последний раз, я подошел к столу и написал ей записку– пожелание:

   «Доброе утро, Верочка!»

   Именно так– на «ты». Когда-то давным-давно, двадцать лет тому на-зад, я мечтал о том, чтобы каждое мое утро начиналось с этой фразы. Не пришлось. Не получилось. Не знаю, поймет ли она меня теперь, но хоть в этот последний момент я хотел успеть высказаться. Не исключено ведь, что больше я с ней никогда не встречусь. Записку я засунул под книгу.

   Запоров на двери было много, но я с ними справился. Слава богу, для этого не было необходимости пользоваться какими либо ключами. Последним клацнул язычок английского замка. Я осторожно потянул дверь и, выйдя в подъезд, также аккуратно закрыл ее за собой. Все, теперь на свежий воздух.

   Минут через десять, громко просигналив, к дому подкатил Севастьянов. Видимо, он меня не заметил и думал, что я еще сплю. Я вскочил со скамейки, на которой сидел, и замахал ему руками, выговаривая, что так он разбудит весь город.

   На это Геннадий ответил, что нечего всем им спать, когда он уже на ногах. Мы перекину-лись еще парой ничего незначащих реплик и я уселся на сидение рядом с ним.

   Машина тронулась, и не успели мы выехать со двора, как из подъезда выскочила Ве-рочка. Она, видимо, проснулась от Генкиного бибиканья и бросилась ко мне в комнату, а меня уже там не было.

   Теперь она, кутая плечи в шаль, стояла на ступеньках в своем стареньком синем платьице и в домашних тапочках, и весь ее облик вызывал щемящую грусть.

   – Хочешь попрощаться?– спросил у меня Сева, затормозив.

   Я неопределенно пожал плечами. Тут Любимова заметила наш автомобиль и стала махать нам руками. Я вышел из машины, а Вера подбежала к нам. Еще на бегу она принялась говорить:

   – Вы уезжаете?

   Похоже, она еще не успела обнаружить мою записку.

   Я согласно кивнул головой.

   – А меня будильник подвел. Поставила на шесть, а он почему-то не зазвонил,– оправдывалась Вера.

   – Это я виноват, я его перевел на другое время. Не хотел вас рано будить.

   – Ну что ж, счастливого вам пути, Виталий Александрович. Большое вам спасибо, за все. Вы так нам помогли, так помогли. Я вам так благодарна.

   Я сначала молча кивал головой, а потом вдруг сказал, что и я благодарю ее за все.

   Верочка посмотрела на меня непонимающе, и мне очень захотелось добавить, что благодарен я ей не столько за оказанный мне прием и приют, сколько за то, что она для меня сделала. Ведь в том, что я добился в этой жизни некоторого успеха, была и ее заслуга. Что делать, если многие наши достижения проистекают именно из того обстоятельства, что мы кому-то что-то пытаемся доказать. Двадцать лет назад я очень хотел ей доказать, что достоин ее внимания. Поэтому и вступил на избранный мною путь.

   Я не стал ей ничего объяснять, а просто сказал: «До свидания, Вера» и сел в машину.

   Верочка помахала мне рукой.

   Мы не успели отъехать и ста метров, как Геннадий спросил:

   – Я, Греча чего не понял. Почему это она обращается к тебе на вы? Ты что, ей так не разу и не вставил? А говорил, старая знакомая.

   Сева с детства был изрядным пошляком и выражений в мужской компании не подбирал. Видя, что я недовольно морщусь от его слов, он пояснил свою мысль.

   – Ты же ее знаешь? Она ведь тебе чем-то обязана, и баба она симпатичная, чего ж ты не воспользовался моментом? Мужа что ли испугался? Так ведь ты уже уезжаешь.

   – Маринка говорит, что у нее нет мужа,– сказал я, чтобы показать, что никого не боюсь.

   – Ну тем более! Греча, одинокая женщина страдает всю ночь у тебя под боком без мужской ласки и мужского тепла, а ты– хоть бы хны. Да ты– извращенец. Самый натуральный садомазохист. И ее мучаешь и себя. Ты, наверное, из тех чудаков, что предпочитают пить теплую водку из бумажных стаканчиков. Бр-р-р.