Текст книги "Вторая Вода (СИ)"

Автор книги: Михаил Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

   Да-а-а... Похоже, прошлое крепко схватило меня в свои объятия. Услышав это, я вдруг почему-то решил, что, может быть, Севе при перечислении пришедших одноклассников не стоило называть Наталье мою фамилию. Мне вдруг показалось, что именно из-за меня-то она и не пришла. Просто, не хочет встречаться со мной, с человеком, издевавшимся над ее девичьими чувствами.

   Говорят, у женщин на такие дела долгая память. Хотя... Хотя, с другой стороны, может быть у меня просто огромное самомнение, и я еще не до конца изжил детскую привычку считать себя центром мироздания. Ведь с тех пор минуло целых двадцать лет. Неужели Наташка до сих

   пор способна ненавидеть меня за отроческие шалости? Ерунда какая-то! – подытожил я свои размышления, находясь уже на третьем этаже.

   У самых дверей кабинета номер семнадцать у меня произошла еще одна неожиданная встреча. Но, правда, не с далеким прошлым, а с самым будничным настоящим.

   – Здравствуйте, Виталий Александрович!– услышал я задорный молодой голос.– Вы, разве, тоже нашу школу кончали?

   Я оглянулся на этот голос и увидел расположившуюся возле окна группку молодежи, состоявшую в основном из молоденьких и потому симпатичных девушек. В центре этого оча– ровательного кружка и стоял обратившийся ко мне неприлично смазливый молодой человек.

   Красивого, вежливо улыбающегося юношу я сразу же узнал– это был мой студент Пашков. Пришлось тут же натянуть на себя строгий профессорский вид, поскольку третьекурсник Пашков среди сотен других обучавшихся у меня студентов запомнился мне вовсе не своей красотой, а тем, что в этом семестре он уже дважды пытался пересдать мне экзамен по сопромату, но так и не сумел убедить меня в своих знаниях.

   – Здравствуйте, Пашков,– холодно ответил я ему.– Да, я тоже заканчивал эту школу.

   – Именно заканчивал, поскольку кончают либо врагов, либо на бабе,– мрачно вполголоса пошутил оказавшися рядом со мной Шамсутдинов.

   Радик произнес это вроде как для себя, но у него все равно получилось достаточно громко. И девочки, окружавшие студента, прыснули, услышав армейскую шутку моего товарища.

   Я же добавил:

   – Но в отличии от вас, Пашков, я не позорил свою родную школу и своих учителей, и все свои экзамены всегда сдавал с первого раза. Желаю вам сегодня хорошо повеселиться, но не забывайте и про учебу. Насколько я помню, у вас в следующую среду последняя попытка сдать мне экзамен.

   После этого я откланялся и переступил порог 17-ого кабинета.

   IV

   Нас встретили гитарные аккорды и такой знакомый голос Лебединского. Шурик пел незнакомую мне песню:

   .... С огорчения зашел я в знакомый подвал,

   Чтобы выпить там кружечку пива.

   И пока я об стол там воблушку ломал

   Подошла ко мне знойная дива.

   Голос громкий такой, волос рыжий, копной...

   Я узнал ее сразу же– Алла!

   Пугачева, конечно. А кто же иной.

   Ну и рядом со мной она встала...

   Шурик сидел на первой парте среднего ряда, увидев нас он заулыбался но петь не перестал. Да мы и сами не хотели его прерывать. Мы молча выразили ему свою радость от встречи.

   ...Я пивка ей плеснул и от воблы кусок

   Предложил, ну а как же иначе?

   Она, выпив из кружки приличный глоток,

   Объявила мне вдруг чуть не плача,

   Что влюбилась в меня она нынче весной,

   Повстречав как-то раз на концерте.

   Я сидел на галерке, махая рукой,

   И пронзил ее грешное сердце.

   А Филиппа она уж не любит совсем,

   Пусть уходит он к чертовой маме.

   Мы распишемся с ней и уедем затем

   За рубеж, может быть, на Богамы.

   Я Богамы видал,

   Это– сказочный рай.

   В телевизоре их показали.

   Это– просто мечта!

   И поехать туда

   Я надеяться мог бы едва ли.

   Стараясь не шуметь, мы расселись вокруг него и только Шамсутдинов подошел к преподавательскому столу и шепотом стал делать указания Подкопаевой, стругавшей сыр и колбасу чьим-то перочинным ножом. Лебединский продолжал:

   Но потом я вдруг вспомнил, что этой весной

   Не ходил на концерты я сроду.

   Были как-то на праздничном шоу с женой,

   Так минуло с тех пор больше году.

   Я сидел на галерке, здесь точен рассказ.

   Слушал песни, тут все без обмана.

   И певице, как помню, я хлопал не раз,

   Но была то Буланова Таня.

   И я честно ответил: "Здесь что-то не так.

   Меня спутали видно случайно.

   Не могли повстречаться мы раньше никак.

   Хотя это, наверно, печально".

   Тут звезда рассердилась и как закричит,

   Дескать, должен на ней я жениться.

   А иначе она в мой профком настучит,

   И тут многое может открыться.

   Что я Кристин отец,

   Что я бросил, подлец.

   Их в те давние, трудные годы.

   И совсем ерунда,

   Что лет десять тогда

   Иль одиннадцать было мне вроде.

   В общем– полный кошмар!

   В общем– полный угар!

   Ругань, шум, мордобой между делом.

   И тут, руки скрутив,

   И мне морду набив,

   Повязали меня двое в белом.

   А теперь говорят, что покуда жена

   В санатории лечит болячки,

   Беспробудно я пьянствовал ровно три дня

   И допился до белой горячки...

   Послышались смешки, Лебединский не только пел неплохо, он еще и классно изображал сюжет своей песни в лицах.

   ...Что я в пьяном бреду телевизор смотрел-

   Были Бонд и пират там в программе.

   Что из душа Жеглову звонить я хотел,

   А ответы услышал в рекламе.

   Джеймс Бонд, пират, и сыщик Жеглов, видимо,поминались в начале песни, которого я, к сожалению, не слышал.

   И что Аллы плакат увидав на стене,

   Я затеял разборку с ним с пьяну.

   Доктор, это– неправда, поверьте вы мне!

   Я с плакатом махаться не стану.

   Отпустите до дому, я вас прошу!

   Я же смирный, почти как ребенок.

   Не хотите? А я вам в ответ не скажу,

   Что у вас за спиною чертенок.

   Прозвучал последний аккорд и Лебединский произнес:

   – Бог ты мой, неужели я и сам на столько постарел. Ну мужики– мужиками, а вот... Привет, друганы! Привет, девчонки!

   И он по очереди протянул руку Севрюгину, Коровину и мне.

   – А тебя я уже видел, махнул Александр в сторону Шамсутдинова.

   – Я тебя тоже,– согласился Радик.– Так, ребята, давай к столу, а то водка стынет и закуска греется.

   За преподавательским столом мы уместились еле-еле. Ведь кроме двенадцати моих одноклассников мы в свою компанию приняли еще и трех человек из параллельного класса. Поэтому кое-кому пришлось расположиться за ближайшими партами.

   Стаканов было мало, поэтому пили в очередь. Тостов по случаю никто не произносил, и Радик, выступавший в роли своеобразного тамады, постепенно перевел общий разговор, состо– явший поначалу из воспоминаний школьной поры, в какое-то своеобразное новое знакомство старых товарищей. Каждому он протягивал пластмассовый стаканчик с теплой водкой и каждый должен был рассказать о том, чего он достиг за прошедшие двадцать лет. Севрюгин, как оказа-

   лось, работал экономистом на заводе; я преподавал в техническом университете; Радик и Генка служили в армии; Маринка торговала; Лебединский строил мосты; Подкопаева работала швеей в частном ателье; Филиппов трудился геодезистом где-то на Севере; Ханина лечила; Коровин и Хмелько, ставшие супругами, работали на реченском молокозаводе; и так далее, и тому подоб-ное.

   Перезнакомившись заново, мы как-то сами собой разбились на группки и начали вести уже беседы по интересам. Вербицкую и супругов Коровиных, имевших взрослых детей, очень волновали, например, условия поступления в областные вузы, и они пытались вызнать их у меня. Я им объяснил, что уже много лет не участвую в работе приемной комиссии и, если и могу им рассказать что-то на эту тему, так только про то, каков был конкурс на нашем факультете в прошлом году, да поведать последние, гулявшие в нашей преподавательской среде, слухи про то, сколько стоит обучение в коммерческих учебных заведениях. Генка же приставал к Татьяне Пьянковой из параллельного класса. Она, оказывается, «сидела» на складе строительных материалов, ну а майор Севастьянов был крайне озабочен возведением садового домика на своем участке земли.

   Радик и Филиппов делились друг с другом своими впечатлениями о жизни на Севере. Один там когда-то служил, другой уже четвертый год в тех краях работал.

   Потом речь зашла о том, кто кого из одноклассников где видел и встречал, и снова стали вспоминать школьные годы, отсутствующих друзей и учивших нас учителей. А тут еще предусмотрительная Вербицкая достала из сумочки пачку фотографий, снятых в эпоху нашей учебы, и они пошли по кругу.

   Как все-таки странно было снова увидеть всех нас такими молодыми и зелеными, хотя бы и на листках фотобумаги. Какими смешными мы были! Тогда перед нами были открыты тысячи дорог и огромная страна. И вот теперь, двадцать лет спустя, я в какой-то мере знаю, кто из нас что выбрал и чего достиг на выбранном пути.

   – Слушай, а ведь это мы на квартире у Хмелько!– воскликнул Радик, разглядывая фотографию, на которой не меньше дюжины молодых людей, радостно улыбаясь в объектив фотоаппарата, взгромоздились на небольшой диванчик.

   – Ну да,– согласилась, присмотревшись, Лена Коровина, бывшая Хмелько,– это мы в девятом классе 23 февраля у меня дома празднуем.

   – И какая же гнида нас тогда заложила,– сердито поинтересовался Севастьянов, при-нимая снимок.– Кто же предкам рассказал, что мы там вино пили. Там вина-то было всего одна бутылка– портвейн «Кавказ», по рупь сорок две, как сейчас, помню.

   – Еще бы тебе на помнить,– поддакнул я,– если ты его и приволок.

   – Да его еще и разлили человек на десять, не меньше. До сих пор помню, что от такой смешной дозы даже в голове не зашумело,– горячился Генка.– А директорша– Нелли Ивановна– нас два часа в присутствии родителей на собрании понужала. «Вы же комсомольцы!»– говорит,– «Как вам не стыдно уподобляться пьяницам! Кто вас научил тайно встречаться и так проводить праздники?» Меня так и подмывало ей сказать, что это мы со взрослых пример берем...

   – А что удержало?– спросил я, забирая снимок.

   Генка не ответил и только пожал плечами.

   Я посмотрел на фотографию.

   Вот и я на снимке– второй слева во втором ряду. Сижу вполоборота на валике дивана. И, судя по приоткрытым губам, пытаюсь сказать что-то, как всегда, остроумное. Рядом располо-жился Сева, на другом валике восседает Радик. А между нами Филиппок, Бондарь и Маринка со Светкой. В первом ряду сидят девчонки и затесавшийся между ними Коровин рядом со своей Леночкой– они с первого класса дружили. А в самом центре сидит Наталья Соколова. Сидит,

   улыбается.

   Фотография, надо сказать, получилась нечеткая и только Соколова, единственная из нас, получилась более или менее в фокусе. Это потому, что Сережка Крестов, снимавший нас в тот день, был безнадежно по-юношески влюблен в нее, и, естественно, Наталья у него всегда оказывалась в центре кадра, остальные же одноклассники на его снимках в основном служили фоном для нее.

   А ведь где-то дома у меня самого есть точно такая фотография. Крестов мне сам подарил ее на память о той вечеринке. Хотя, памятна она мне совсем по другому поводу, а именно тем, что на этой тусовке я впервые осознанно, как взрослый, попытался поцеловать девушку. И как раз Наташку Соколову. Не очень-то дружеский поступок по отношению к нашему классному фото-графу, но, видит бог, для такого нахального поступка у меня были кое-какие основания. Ведь это была своеобразная проверка чувств, если можно так сказать.

   Тут надо пояснить, что с Соколовой мы близко познакомились только в девятом классе. До этого целых восемь лет мы с ней учились хотя и в одной школе, но в параллельных классах,– у нас была большая параллель, от "А" до "Г". Конечно же за столько лет хождения по одним и тем же коридорам и кабинетам мы догадывались о существовании друг друга, но при случайных встречах даже не здоровались. По крайней мере я особого внимания на нее не обращал– в

   нашем классе и своих девчонок хватало, а объект для платонического обожания в лице В. Любимовой у меня уже был. Но вот когда после восьмилетки отсеяли слабых учеников и стали набирать лишь два девятых класса мы с ней оба попали в 9-й "А". И только тут я основательно ее заметил.

   Ну во-первых, почему-то так получилось, что на всех уроках Наталья занимала соседнюю со мной парту. А во-вторых, всего через месяц после начала учебы она вдруг спросила: «Виталик, а ты можешь мне честно сказать, как ты ко мне относишься?»

   Тут до меня дошло, что я ей отнюдь не безразличен. Все-таки за пятнадцать лет моей жизни мне впервые задали такой вопрос. Наверное, именно поэтому я, обычно не лезущий за словом в карман, примолк.

   Как я к ней отношусь? Трудно сказать. Внешне Наташа была достаточно симпатичной и привлекательной: светлые стриженные волосы, серые глаза, вздернутый носик. Насколько я был тогда наслышан, она считалась хорошей спортсменкой, неплохо училась и посещала музыкаль-ную школу. В принципе с ней запросто можно было дружить. И при других обстоятельствах я наверняка бы не упустил такого шанса, но как я уже говорил, в те годы для меня был только

   один свет в окошке– Верочка Любимова. Школу Вера, правда, уже закончила, но в тот год в институт не поступила и вернулась в Реченск. Так что я иногда встречал ее на нашей улице. И, видит Бог, мне и этого тогда было достаточно для того, чтобы чувствовать себя влюбленным и счастливым.

   Так что Наташке я ответил что-то неопределенно– уклончивое, не желая ее обидеть, и не желая ей врать.

   Но и оставить такую благоприятную для меня новость без последствий я тоже не мог. Это сейчас, понимая, что нравлюсь женщине, я могу остаться к ней равнодушным. Для этого мне пришлось пройти через два брака и с полдюжины полнокровных романов, не считая легких увлечений. А тогда мне было всего шестнадцать, все было внове, и я, естественно, не мог упустить такой шанс.

   Будучи от природы мальчиком рациональным и склонным к просчитыванию всех своих шагов, я по наивности думал, что также можно просчитать и поведение девочек. Как жестоко я ошибался! Сейчас-то я точно знаю, что женская логика «немножко» отличается от мужской, а в те годы мне и в голову не могло прийти, чем окончится этот мой эксперимент по приручению гордой одноклассницы.

   Ну а поскольку мне не хотелось разыгрывать из себя влюбленного, я, вместо того, чтобы самому сделать первый шаг к дружбе, почему-то попытался вынудить к этому Наталью. Для этого я стал не очень осторожно играть ее чувствами. Там были и попытки вызвать у нее ревность, когда в ее присутствии я оказывал знаки внимания другим девочкам, и колкие замечания в ее адрес за то, что она в некоторых случаях поступала не так, как мне бы хотелось, и в этом же ряду был и этот глупый поцелуй.

   И нельзя сказать, чтобы я был пьян на той вечеринке у Хмелько. Генка абсолютно прав, с той его бутылки вина, что он разлил по десятку дружно подставленных парнями чайных чашек, опьянеть было уж очень проблематично. Но, тем не менее, я, обычно всегда спокойный, в тот вечер почему-то разгорячился. И в самый разгар танцев я молча подхватил скромно стоявшую в сторонке Соколову и, ни слова не говоря, вытащил ее на середину комнаты.

   Наташка от неожиданности сердито зашептала мне на ухо: «Ты, Виталя, хотя бы сначала спросил. А вдруг я не хочу с тобой танцевать»?

   Я на минуту задумался над таким предположением и чуть было не остановился в танце. Но потом все же решил на эту ее реплику не обращать никакого внимания. Ведь в этом решении меня укрепляло то обстоятельство, что Наталья вовсе не пыталась вырваться из моих объятий. Наоборот, она покорно сложила свои ладошки на мои плечи и совсем не возражала против того, что обе мои руки покоились на ее талии.

   Про Верочку Любимову я в тот момент не вспоминал. Вера была прекрасным, но аб-страктным и недостижимым идеалом. О ней можно было мечтать, посвящать ей стихи, думать все ночи напролет, но к ней нельзя было прикоснуться. А Наташка– вот она, она была рядом– в кольце моих рук. Теплая, осязаемая и нежная. Уже полгода мы каждый день встречались с ней в школе, и, если бы она сейчас спросила, как я к ней отношусь, я мог бы, не кривя душой, честно сказать, что она мне нравится.

   «Ты помнишь, плыли в вышине и вдруг погасли две звезды?..» – горестно спрашивал с пластинки певец популярного в те годы ансамбля, а я, тем временем, молчком завоевывал новые позиции. Наташенька больше не отстранялась от меня. Мало того, между нами больше не было пустого пространства: я своей грудью уже явственно ощущал пуговки ее кофточки и нежную упругость ее девичьей груди, ее волосы приятно щекотали мою правую щеку, а прямо перед собой я видел ее белую шею с маленькой темной родинкой чуть ниже уха и тоненькую ключицу. Я согревал их своим дыханьем...

   Именно тогда у меня и появилась эта идея– поцеловать Соколову. А надо сказать, что я всегда был целеустремленным парнем и уже в то время старался все свои замыслы воплощать в жизнь. Не долго думая, я чуть наклонил голову и бережно коснулся губами того места, где девичья шейка плавно переходила в плечо. Кожа у Натальи оказалась теплая и шелковистая...

   С некоторых пор я без нужды даже не улыбаюсь молоденьким девушкам. Во-первых, некоторые мои студентки не совсем правильно толковали мое хорошее к ним отношение, считая, видимо, что я с ними заигрываю и, благодаря их внешним данным, у них есть возможность сдать мне экзамен, не особо заглядывая в конспекты и минуя учебную аудиторию. Могу вам сообщить, что все они были не правы.

   А во-вторых, однажды прогуливаясь по университетскому скверу, я как-то имел неосторожность ласково улыбнуться хорошенькой девице, сидевшей на лавочке и пристально разглядывавшей меня.

   Неожиданно ее нежные алые уста разомкнулись и я услышал: «Для тебя всего стольник, милый. Обычно я беру двести, но ты не старый и очень даже симпатичный. Ты какой способ предпочитаешь? Я умею по-всякому».

   Голос у нее был хрипловатый, но не от волнения, а, скорее, от частого употребления спиртного и никотина. И этот ее грубый голос, и эта ее откровенная фраза удивительнейшим образом не гармонировали с ее юным, почти ангельским, обликом. Пораженный этим обстоятельством до глубины души, я ничего ей не ответил и быстро– быстро ретировался.

   Тогда я еще не знал, что некоторые тропинки в университетском сквере облюбовали представительницы древнейшей профессии. Сейчас я уже не прогуливаюсь по этим аллеям.

   А вот двадцать лет назад скромных девушек было гораздо больше, чем в настоящее время. По крайней мере, в нашем маленьком Реченске. Наталья в ответ на мой наглый поцелуй возмущенно фыркнула и движением плеча и шеи вытолкнула мою голову со столь удобной и приятной позиции. В то же время, я, видимо, был действительно ей небезразличен, поскольку она только этим и ограничилась. А ведь могла запросто съездить мне по физиономии. До сих пор помню, как она как-то «наградила» пощечиной Филиппка – Шурку Филиппова, когда он в ее присутствии сказал что-то похабное. Мне же повезло, она не только не перестала со мной танцевать, но даже не отстранилась. А еще через некоторое время как-то само собой так получилось, что ее точеная шея с маленькой родинкой под правым ушком опять оказалась перед моим лицом. И у меня вдруг появилась уверенность, что если я снова повторю свой эксперимент, Наталья не будет возражать...

   Но я так и не проверил этой своей догадки. Сначала кончилась музыка и Игорь Бонда-ренко, обеспечивавший музыкальную программу вечера, поставил на проигрыватель одну за другой несколько пластинок с бодрой музыкой, под которую тогда не полагалось танцевать парами. А потом когда снова зазвучало что-то медленное, Соколова, не дождавшись, пока я подойду к ней, приняла предложение к танцу от стоявшего рядом с ней Сережки Крестова.

   «Ах, так!»– мысленно возмутился я и пригласил танцевать ближайшую подругу Натальи– Ольгу Федорову.

   Что делать, мне было всего шестнадцать, а в этом возрасте мы часто бываем максималистами и порой совершаем необдуманные поступки.

   Ольга тоже отнюдь не возражала против того, что обе мои руки обвивали ее талию. Наоборот, в ответ она спокойно положила свои ладошки мне на плечи, и я прямо через рубашку ощутил, как они горячи. Потом Оля сама придвинулась ко мне еще плотнее, и руки ее теплым кольцом сомкнулись вокруг моей шеи. При этом наши щеки соприкоснулись, но Ольга не отстранилась, я– тоже. Так, весьма откровенно обнявшись, мы и продолжили этот танец.

   Ах, молодость, молодость– горячая пора! Мне кажется, что я до сих пор помню, какие жаркие у нее были руки и щечки. Хотя Ольгу я и не целовал, между нами довольно быстро возникло некоторое взаимопонимание. Настолько сильное, что во время следующего танца Ольга прошептала мне на ухо: «Когда вечеринка закончится и мы пойдем домой, то, если хочешь, можем отколоться от всех и пойти погулять вдвоем. Хочешь?»

   Я был не против. Но в этот вечер мне больше хотелось прогуляться с Соколовой, а Наталья почему-то мне подобного предложения не делала, то ли из скромности, то ли потому, что видела, как плотно мы с Федоровой обнимаемся во время танца. А еще я на Наташку был сердит за то, что она танцует с другими, а не со мной. Но сам я ее не приглашал, ибо мне очень хотелось, чтобы она первая ко мне подошла. Ну, в общем, полная юношеская ерунда.

   С тех пор мы с Соколовой так и не смогли найти общего языка. Хотя, пожалуй, у нас был еще один шанс стать друзьями.

   Уже в марте месяце, накануне весенних каникул, отправляясь в клуб молокозавода на новую кинокомедию, я вдруг подумал, что было бы совсем неплохо взять с собой какую-нибудь девчонку. Идея эта посетила меня, когда на полпути до очага культуры я встретил Федорову, выходившую из магазина хозтоваров с каким-то большим пакетом в руках. Я поздоровался с одноклассницей и, как истинный джентльмен помог ей донести сверток до дома. По дороге я и пригласил ее в кино. Ольга готова была согласиться, если бы не одно «но». В свертке у нее были обои, которые именно в эти выходные ее родители собирались клеить на стенку. Одним словом, ремонт, и родители ее никуда не отпустят. Но заботливая Ольга подсказала мне другой вариант: а почему, собственно, мне не пригласить в клуб Наташку Соколову, она точно пойдет.

   Я так и не узнал, пошла бы Наталья со мной в кино или не пошла, поскольку ее не оказалось дома. В этот, как оказалось, неудачный для меня день она была в музыкальной школе. Об этом мне сообщила ее мать. Правда, она еще говорила, что Наташа должна вот– вот придти, но время сеанса стремительно приближалось, и, прождав бесполезно двадцать минут, я пошел в кино один...

   Я до сих пор не знаю, правильно ли я поступил тогда, не дождавшись ее. Может, если бы наша встреча в тот день состоялась, мы бы, наконец, объяснились и в наших отношениях произо-шли бы коренные перемены? А может, изменились бы даже наши судьбы? Не знаю.

   Хотя, если честно, пока я своей судьбой доволен.

   Фильм– комедия прибалтийского производства– был отвратительный. Настроение у меня было испорчено: весна, понимаешь, а я, как перст, один. Возраст переходный. Короче, в понедельник я опять наговорил Наташке колкостей, как будто она в чем-то была виновата. Соколова не сдержалась, ответила. Слово за слово и дошло до того, что на последней перемене я вручил ей записку, в которой просил прощение за свое поведение на том памятном нам вечере. Казалось, что здесь такого, но все дело в том, как я это написал!

   "Наталья,– начал я официально,– я очень извиняюсь за тот безобразный поступок, который я совершил 23-го февраля сего года.

   Поцеловав тебя, и ощутив вкус полыни на губах, – (Каков я был мерзавец! Экое поэтическое хамство!)– я понял, что поступаю неправильно. За что и прошу тебя меня простить. Одновременно я обещаю, что больше подобного гадкого поступка никогда не повторю."

   Да, тогда я был жестоким парнем.

   Интересно, знала ли Соколова, что это именно я приходил к ней в прошедшую пятницу в гости и с какой целью?

   После этого наши отношения только ухудшались. И это несмотря на то, что мы оба знали, что нравимся друг другу. Нас не спас даже десятый выпускной класс. Весь год мы ходили и дулись друг на друга, как мышь на крупу. Кончилось тем, что, похоже, Наталья меня всерьез возненавидела. К концу учебы мы перестали даже здороваться, а на выпускном вечере не сказали друг другу ни слова на прощанье.

   V

   Пока разглядывали фотографии, вспомнили не только отсутствующих одноклассников, но и Иринку. Так сокращенно и ласково мы называли Ирину Павловну Смирнову– нашего последнего классного руководителя. Закончив областной пединститут, она распределилась в нашу школу и сразу же попала на наш выпускной 10-й "А" класс.

   Иринка учила нас только один год, но запомнилась нам больше, чем иные, учившие нас до этого долгие годы.

   – О, смотрите-ка, а вот такой фотографии у меня нет!– воскликнул Геннадий. – Подари ее мне Мариночка. Все равно тебя на ней нет, а я на первом плане.

   – Ну-ка, ну-ка, и я тут есть,– произнес Севрюгин, заглядывая ему через плечо.– Я тоже такую хочу.

   – Нет, нет,– кокетливо отказывалась Вербицкая,– она у меня единственная и напоминает мне про то, как вы меня спасали от «насильников».

   – Вербочка, тебя от насильников? А где же был я в этот трудный и радостный для тебя час?– поинтересовался я, – кто же там свечку держал?

   – Не боись, Греча, – ты там тоже есть,– отвечала Марина, протягивая и мне снимок. У тебя такой должен быть.

   – Не, ну мужики, в конце концов, не будьте волками позорными,– вступил в прения суровый наш северянин Филиппов,– скажите же наконец, что там произошло? Что случилось-то?

   Смеясь, перебивая друг друга, мы общими усилиями восстановили события того октябрьского дня.

   А произошло вот что.

   В тот день последним шестым уроком у нас была химия. Лаборатория, где нам преподавали эту науку, находилась на четвертом этаже, там же, где располагались кабинеты начальных классов. А поскольку малышня первой смены учебу уже закончила, а второй– еще не начинала, то четвертый этаж показался мне и моему однокласснику Генке Севастьянову оазисом тишины и покоя: из-за двухстворчатых белых дверей не доносился рокот урока, и можно было совершенно не опасаться того, что сейчас одна из них приоткроется, и какая-нибудь училка, высунувшись в коридор, строго спросит у нас, почему это мы гуляем во время занятий. Не будешь же всем объяснять, что тебя отпустили с урока пораньше за досрочно выполненную контрольную работу по военному делу.

   Каково же было наше изумление, когда обнаружилось, что мы на этаже не одни. У одного из окон длинного коридора маячила одинокая девичья фигура в школьной форме. Это была Наташка Соколова– наша одноклассница.

   – Ты что, с санитарии сбежала?– спросил у нее Генка.

   Наталья отрицательно помотала головой и злорадно сообщила, глядя мне в лицо:

   – Гречанинов, пока ты там себя к воинской службе готовил, твою Вербицкую какой-то мужик в кабинет заволок, и они дверь закрыли.

   – В какой кабинет?– похабно улыбаясь, спросил Севастьянов

   – С каких это пор Вербицкая моей стала?– поинтересовался я, стараясь выглядеть невозмутимым.

   – В двадцать первом,– ответила Соколова Генке.– Ну как же, Гречанинов, ты ей всегда списывать даешь и стихи про нее пишешь.

   Я пожал плечами, выражая свое несогласие с подобными аргументами, и язвительно заметил:

   – Соколова, я бы и тебе давал иногда списать, да ты не просишь. Разве я виноват, что домашние задания ты делаешь всегда сама?

   В этом учебном году в присутствии одноклассников Наташка стала обращаться ко мне строго по фамилии. А ведь еще не так давно, в девятом классе, она звала меня просто Виталькой, и если мы случайно оставались с ней наедине, то даже Виталиком и Виталичкой. Вот и сейчас она словно забыла мое имя. Но надо признать, что я в отместку стал платить ей той же монетой.

   Генка бросил свой «дипломат» на подоконник и, радостно хлопнув в ладоши, заявил:

   – Пойду гляну, как Маринку лапают.

   Именно в те годы Севастьянов стал изрядным пошляком. Он то приносил в школу порнографические журналы, то без конца обсуждал физические достоинства знакомых девчонок, а то в очередной раз принимался хвастаться перед парнями, что в летние каникулы ездил в деревню к деду и имел там связь с какой-то селянкой. Если честно, то и меня проблемы пола тогда волновали, но я, в отличии от него, не считал нужным выплескивать свою озабоченность на окружающих.

   Генка подошел к двадцать первому кабинету и подергал ручку. Закрыто. Тогда он склонился к замочной скважине, пытаясь заглянуть в класс.

   – Сева,– обратился я к нему.– Что ты ее слушаешь, она тебя разыгрывает. Никого там нет.

   – Как нет!– возмутилась Наташка.– Мы с ней с санитарии раньше ушли, нас Елизавета отпустила. Поднялись сюда. Я на минуту отлучилась руки помыть, а потом слышу какие-то крики: «Вот она!» Выглядываю: два парня здоровых. Один из них подхватил Маринку за талию и понес в кабинет, а та хохочет. Второй тоже вошел и дверь закрыл. Я подергала– закрыто.

   – Ну вот видишь, Сева, парней там стало уже двое, так что ты– третий лишний,– сказал я Генке.

   Потом повернулся к Наташке и, желая побольнее уколоть, спросил:

   – А ты, значит, Соколова, хотела им компанию составить, чтоб было двое на двое, а они тебя не взяли?

   – Дурак ты, Виталя. Какой же ты дурак,– сердито ответила Наталья и отвернулась к окну.

   Ну вот, кажется, дождался, назвала она меня по имени, последний раз она это делала еще весной, еще до восьмого марта. Мы тогда с Радиком Шамсутдиновым для одноклассниц газету смешную выпустили: наклеили их фотки, нарисовали карикатуры и подписи сделали, про кого что. Ну а про Вербицкую ничего веселого не придумали и поэтому воспели ее красоту– она у нас самая красивая девочка в классе, а многие, вроде Радика, считают, что и в школе. Вот я и сочинил про нее стихи:

   "Если бы Гера и Афродита с Афиной-Палладой

   Мне бы доверили спор разрешить об их красоте,

   Я бы сказал им: "Не спорьте, богини, не надо!

   Есть вас прекраснее..."– И яблоко отдал б тебе."

   Половина одноклассников ничего из стишка не поняли, пос-кольку древнюю Грецию и ее мифологию мы изучали давно, аж в пятом классе. Не поняла и Маринка– она у нас вообще знаниями не блестала,– приш-лось им растолковывать. Мои комментарии выслушали и отреагирова-ли, надо сказать, по-разному. Сосед по парте Севастьянов похло-пал по плечу и сказал: «Ну ты даешь! Гомер, прямо-таки!» Вербиц-кая одарила меня ласковой улыбкой и дала понять, что не будет возражать против приглашения в кино в клуб железнодорожников. Неелова Светка– наш комсорг– сказала, что меня надо включить в школьную редколлегию– писать стихи к праздникам, скоро Первомай. Ну это уж– фигу! А Соколова с тех пор перестала обращаться ко мне по имени, и всегда поминала мне эти стихотворные строчки.