Текст книги "Вторая Вода (СИ)"

Автор книги: Михаил Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

   В этот момент от двери отклеился Генка. С пошлой ухмылочкой он на цыпочках подошел к нам и почему-то шепотом сообщил:

   – Слушай, Витек, чего там творится!.. Мужик какой-то говорит «Да сними ты этот фартук. И кофточку тоже.» А другой: «Давай, и я сниму».

   – Врешь,– не поверил я.– А, Маринка?

   – А Вербицкая довольно так хохочет. Кофточку уже сняла– видно в замочную скважину, она на парте лежит. Похоже, ее там раздевают. Но саму Маринку не видно.

   – Жалко, да?– ехидно подала голос Наташка и опять отвернулась от нас к окну.

   А мне вдруг показалась, что в уголке одного ее глаза я увидел слезинку.

   – Жалко,– честно признался Геннадий.

   Я промолчал и прислушался к своим чувствам. Конечно, легкое чувство ревности я испытывал. Но именно легкое. И даже не ревности, а скорее зависти, что Маринка в такой интересный момент с кем-то другим. И если она там действительно, как утверждает Генка, дает сейчас сеанс стриптиза, то я охотно бы на нем поприсутствовал.

   Но и Наташка зря выдумывала– в Марину я влюблен не был. Девушка она была, конечно, очень хорошенькая. Тут двух мнений быть не могло. Но было несколько «но». Во-первых, кроме внешности у девушки еще что-то должно быть. А вот именно этого «что-то» я в красавице и не находил. Например, поговорить с ней можно было только об уроках или о том, кто с кем дру– жит. Больше не о чем. Она еще в шмотках и парфюмерии сильна была, так для меня это были совсем неактуальные темы. Да и училась она неважно. Одних домашних заданий переписала у меня– на «Войну и мир» по объему хватит. Она и в классе садилась сразу за мной, чтобы списывать удобней было. Севастьянов мне завидовал по этому поводу и говорил, что если бы Маринка так зависела от него, как от меня, то он бы уж точно своего не упустил. А я, в его представлении, был лопухом, тем более, что Франц был тогда уже в армии.

   Во– вторых, мы были знакомы с Вербицкой уже десять лет, с самого первого класса. И это порой мешало нам воспринимать друг друга всерьез, как возможных партнеров. От того, что мы росли на глазах друг у друга, оставалось в наших отношениях что-то от детства. Правда, где-то с восьмого класса я уже осознавал, что Марина выросла и расцвела, и, порою, у меня возникали по ее поводу некоторые мысли и желания, но ... Но мешало главное «но»– моя романтическая влюбленность в Верочку Любимову. Вот кого я боготворил то ли с пятого, то ли с шестого класса. И если бы я имел возможность пойти в кино в клуб железнодорожников с Верой, то я бы пошел, даже если бы после сеанса меня ожидали трое таких, как Франц.

   Ах, как мне хотелось выделиться, чтобы Любимова обратила на меня внимание. Для нее я бы сочинил не четыре строчки, а целую поэму, но, увы! Мне кажется, что Вера так и не заметила тогда моего существования. Как я был тогда рад тому, что в прошлое лето Вера не поступила в институт пищевой промышленности в областном центре и вернулась в наш маленький Реченск. Я был, наверное, единственным человеком на свете, который был рад этому обстоятельству. А все потому, что шесть раз после этого я случайно встречался с ней: то на улице, то в магазине, то в киношке. И целых шесть дней, после этих встреч, я был бесконечно счастлив. Я лелеял надежду, что и в этом году она не поступит и я снова не единожды буду счастлив, встретив ее. А следующим летом мы поедем поступать в ВУЗы одновременно и, может быть, я буду встречаться с ней и в областном центре. Уж тогда-то мы будем почти на равных. Может быть, я даже в чем-то ей случайно помогу, и она, наконец– то, обратит на меня внимание...

   Но суровая жизнь не оправдала моих фантазий и разбила все иллюзии: этой осенью Верочка в город не вернулась. У ее соседки по дому Нееловой я с помощью военной хитрости выяснил, что Любимова все-таки поступила в институт, правда, на вечернее отделение. Кроме того, она устроилась работать на кондитерскую фабрику и получила там место в общежитии.

   С'est la vie! И, надо признаться, что такое, в общем-то, невинное известие о Верочке причинило мне гораздо больше душевной боли, чем все романтические приключения Вербицкой в прошлом, настоящем и будущем. Осознав это, я спокойно заметил:

   – Красиво жить не запретишь...

   Генка опять подкрался к двери и стал работать для нас с Соколовой ретранслятором.

   – Хохочут... Мужик говорит, чтоб Маринка теперь сверху была... Во, дают... Один сообщает, что закончил, у другого спрашивает, как быть... Второй отвечает, что сейчас он сам займется...

   В интерпретации Севастьянова все звучало так, как будто в классе происходило что-то неприличное, какая-то групповая оргия.

   – Врешь,– не выдержала уже Наташка.

   Я тоже недоверчиво улыбнулся, и мы с ней одновременно подошли к закрытой двери. Не знаю, что расслышала Соколова, но я в самом деле услышал заливистый смех Маринки и голос парня: «Давай, давай, братан, обнимай ее крепче.»

   И в этот интересный момент за спиной послышалось:

   – Так! Гречанинов, Севастьянов и Соколова? Почему не на уроке?

   За нашими спинами стояла Иринка!

   Вообще-то, официально ее звали Ирина Павловна Смирнова. Она преподавала нам химию и по совместительству была нашим классным руководителем. Именно к ней на урок мы и пришли. От других учителей Ирина Павловна отличалась: во-первых, маленьким ростом – мне дотягивала едва до плеча, а длинному Радику и вообще была по грудь; во-вторых, молодостью– ей прошедшим летом исполнилось только двадцать два года; миловидностью– и парни, и девчон-ки нашего класса считали ее хорошенькой; а также неопытностью– поскольку лишь в этом году она закончила педвуз и начала в нашей школе свою профессиональную деятельность. Поэто– му-то мы заглазно и звали ее просто Иринкой. И в таком обращении к классной было совсем не презрение и панибратство, а любовь и уважение к ней, как к старшему другу.

   – Итак, в чем дело?– строго спросила учительница.

   Небольшую разницу в возрасте и неопытность она порой пыталась скрывать за излишней суровостью.

   – Да нас Николаич с военного дела отпустил,– пояснил я.– Мы ему досрочно контрольную написали.

   – Николай Николаевич отпустил,– поправила Иринка меня.– Ты– то написал, а Севастья-нов, поди, сдул у тебя?

   – Ну что вы, Ирин Пална,– состроил недовольную гримасу Генка.– По военному делу я– отличник. Я же в военное училище готовлюсь. Нас отпустили, чтоб мы другим не подсказывали.

   – Лучше бы ты по химии был отличником. Поступил бы в нормальный институт,– заключила Иринка.

   Она почему-то не любила военных.

   – А ты, Наташа, почему здесь?

   – А нас медсестра с санитарии раньше отпустила, ей в поликлинику надо. Девочки, кто поближе живет, по домам разошлись, а мы сюда пришли, хотели уроками заняться...

   – Кто мы? Николай второй?

   – Нет. Я и Вербицкая.

   Тут как специально из-за закрытой двери послышался визг Маринки.

   – Да что там происходит?– удивленно спросила учительница.

   Она раздвинула нас и потянула запертую дверь.

   – Там Вербицкая с парнями закрылась и по их просьбе раздевается,– угодливо сообщил Генка.

   – Какими парнями?– недоверчиво спросила Иринка.– Нашими? Из школы?

   – Нет, чужими. Я их не знаю. Взрослыми,– сообщила Наталья.

   Поглядев на абсолютно серьезное лицо Соколовой и дурашливый вид Генки, Иринка заподозрила самое худшее и энергично застучала в дверь кабинета:

   – Откройте немедленно! Марина, что там происходит?!

   Ее крик совпал со звонком об окончании пятого урока. И химичке, дождавшись тишины, пришлось снова повторить свой вопрос.

   К классу постепенно подтягивались одноклассники: возле дамского туалета замаячила тихоня Подкопаева со своим огромным портфелем, а по ближней лестнице, тяжело дыша, поднялся колобок Петька Севрюгин.

   – Где остальные?– спросил у него Геннадий, уже морально готовившийся к сражению.

   – Курят. Сейчас придут,– сообщил Севрюгин, не заметив классной дамы.

   В другой момент Иринка что-нибудь бы сказала по этому поводу, но тут ей было явно не

   до курящих. Она стучала в дверь миниатюрными кулачками.

   Желая ей помочь, я несколько раз резко и энергично дернул за ручку двери. В классе

   что-то c грохотом упало, и я понял, что это выпал стул, ножкой которого и был заперт вход.

   Первой в проем ворвалась маленькая Иринка, потом мы с Генкой, Наталья, и замыкал наш отряд толстый Петька. Толку от него не было никакого, но для количества и он подходил, благо его было много.

   Маринка Вербицкая сидела на столешнице второй парты среднего ряда.

   Ну и не такая уж она была раздетая. Единственно, что она сняла– мохеровую кофту и черный ученический фартук. Неподалеку от нее стоял и улыбался светловолосый, кудрявый парень лет двадцати пяти, тоже не раздетый, а в пиджаке. Его черный плащ лежал на учительском столе. Да и его напарник, который, отвернувшись от нас в дальнем от окна и двери углу, возился с каким-то черным кожаным саквояжем, также отнюдь не походил на насильника. Это обстоятельство несколько успокоило Иринку, но страшно разочаровало Севастьянова.

   Молодой человек, стоявший перед Маринкой, посмотрел в нашу сторону и интеллигентно спросил:

   – Чем обязан, господа, вашему появлению? У вас здесь урок?

   – Да нет, это я хотела бы знать, что тут происходит, и что вы тут делаете с моей ученицей?

   – Вашей ученицей? Так вы учительница Марины? Ну, надо признаться, вы на редкость хорошо сохранились. Я принял вас за ее подружку,– улыбаясь,сообщил парень.

   Маринка прыснула в ладошку, а Иринка побагровела и закусила тонкие губы.

   – Что здесь происходит? Почему вы закрылись?– переспросила она, давая понять, что шутить не намерена.

   Что-то сверкнуло из угла. Мы все посмотрели туда и увидели, что второй парень, повернувшись к нам, держит в руках фотоаппарат со вспышкой и наводит его на нас.

   – Подготовка репортажа,– ответил он.

   По возрасту он мало отличался от своего приятеля, и выделяли его только более темные волосы и небольшие усы.

   – Какого репортажа? И почему вы закрылись и заставляли девочку раздеваться?

   – Раздеваться?– безусый расхохотался.– Слышишь, Вадик?

   – Меня никто не заставлял раздеваться,– густо покраснела Маринка.

   В первый раз в жизни я видел, чтобы Вербицкая засмущалась.

   – Это же мой брат двоюродный, Костя. Он в редакции областной газеты работает,– представила кудрявого Маринка.– Он приехал сегодня к нам в город. Мы с ним два года не виделись.

   – А это кто?– махнула рукой в угол Ирина Павловна.

   – Это Вадим, он фотокорреспондент, с Костей приехал. Мы тут фотографировались сейчас,– сообщила Вербицкая.

   Словно в подтверждение этих слов опять сверкнула фотовспышка.

   – Да перестаньте нас фотографировать!– крикнула Иринка.

   Но ей назло вспышка сработала еще раз.

   – Вы очаровательны даже в гневе,– сообщил усатый Вадим.

   Тут заверещал звонок на шестой урок. Поняв, что спорить с корреспондентами бесполезно, учительница прикрикнула на нас:

   – Марш на урок! И тебя, Вербицкая, это касается.

   – Кабинет закрыт,– крикнула Неелова откуда-то из– за спины,– ключ-то у вас.

   Оказывается за нашей спиной уже столпился чуть ли не весь класс. Иринка отдала ключ и велела нам рассаживаться. Но всем было интересно, чем же все закончится, и поэтому мои одноклассники очень медленно, нехотя, потянулись к кабинету химии. Самым последним покинуть место действия сумел я. И я был, наверное, единственным среди учеников, расслышавшим заключительную реплику Вадима.

   – А вот вас бы я охотно снял раздетой,– заявил он, замыкавшей наш отход Иринке.– Посреди пруда, на листке лилии. И назвал бы этот портрет: «Обнаженная Дюймовочка».

   Я не обернулся, но прямо-таки спиной ощутил ехидную улыбку на губах фотокорра и возмущение нашей классной дамы.

   Иринка побежала вниз, вместо того, чтобы идти на урок. Похоже, обиделась и решила пожаловаться директору.

   – Ну что, спас свою Вербицкую?– иронично спросила Наташка, когда я вошел в класс.

   – Соколова, если ты еще скажешь про «мою Вербицкую», то я начну думать и буду всем рассказывать, что ты меня к ней ревнуешь.

   – Дурак!– услышал я в ответ.

   Поговорили, называется.

   Минут десять Иринки не было. Естественно, весь класс шумно обсуждал происшествие. Версий было множество, особенно у тех, кто успел только к шапочному разбору. Те же, кто принимал в событиях хоть какое-то участие, словно сговорившись, скромно отмалчивались и отнекивались от комментариев. Затем Ирина Павловна пришла и начала урок.

   Рассматривая молодую и симпатичную Иринку на фотоснимках, я высказал сожаление, что мы совершенно ничего не знаем о ее дальнейшей судьбе. Ведь одновременно с нашим окончанием школы, она ушла в декрет и уехала из нашего Реченска. А ведь ее декрет и рождение ребенка были прямым продолжением той давней истории.

   Где-то через пару недель после того, как мы «спасали» Вербицкую, я случайно увидел, что Маринка секретничает со своей лучшей подружкой Ханиной. При этом они оживленно обсуждали какие-то фотографии, разложенные для конспирации между страницами учебника по истории.

   Маринка, как вы уже знаете, во многом зависела от меня, и я добился от нее права быть посвященным. В ближайшую перемену под страшным секретом, дождавшись, когда мы останемся одни, Вербицкая показала мне эти фотографии. Их было много и это были те самые, которые снял Вадим. Сначала я пересмотрел с десяток снимков, на которых запечатлели Маринку. То одну, то в обнимку с двоюродным братом, то втроем, еще и с Вадимом. Потом попались три, в общем-то похожих, фотографии, где уже фигурировали и Маринкины спасители. Я разглядел на них и себя с сосредоточенным выражением лица, и Иринку в гневе, и очумело улыбающегося Генку, и опасливо заглядывающего в дверь Севрюгина, и Соколову с плотно сжатыми губами. Почему-то, только посмотрев на этот снимок, я задумался: «А ведь Наташка– весьма симпатичная девушка.»

   Чтобы лишний раз убедиться в этом, я отыскал ее взглядом: Соколова стояла у окна и вчитывалась в учебник. Вдруг она оторвалась от книги, и наши взгляды встретились. От неожи-данности, не придумав ничего лучшего, я почему-то показал ей язык. Она же в ответ на это что-то сказала. Я не расслышал ее слов, так как было далеко, но, судя по артикуляции губ, она произнесла банальное «Дурак!»

   Соколова опять уткнулась в книгу, а я, перелистнув страницу «Истории», заметил:

   – Не плохо фотографирует твой знакомый. Наташка хорошо у него получилась.

   – Разве?– пожала плечами Маринка.

   «Может, мне помириться с Соколовой?»– подумал я, разглядывая последние фотогра-фии, где была снята одна Иринка.

   Что-то удивило меня на этих карточках, но сразу я этого не осознал. Отдавая учебник, я спросил:

   – Откуда?

   – Костя с оказией переслал. Вадим сделал. А Иринкины, где она одна снята, мне отдать надо, они велели.

   – Подарила бы хоть один снимок,– попросил я у Вербицкой.

   Королева красоты меня не поняла и с победоносной улыбкой спросила:

   – Тебе с надписью?

   Я рассмеялся, но про себя. Похоже, она имела в виду свой легендарный образ. И я не стал ее разочаровывать, тем более, что в отношении Маринкиного портрета у меня появилась интересная мысль.

   – Конечно. И еще дай одну из групповых. Хорошо?

   – Ну ладно, что не сделаешь для друга.

   Красивым почерком Марина написала какую-то, типичную для шестнадцатилетних, глупость на обороте своего фотопортрета.

   Затем я стал приводить свой черный замысел в жизнь. Дождавшись, когда рядом с читающей Соколовой окажется Генка Севастьянов, я подошел к приятелю и громко, чтобы слышала и Наталья произнес:

   – Смотри, Сева, что я заслужил.

   И показал не столько ему, сколько Наталье фотографию Маринки с надписью.

   – Слушай, и я такую хочу!– заявил Геннадий.

   – Не достоин,– ответствовал я с наглой улыбкой.– Ты ведь за ней только подглядываешь, а я «мою Вербицкую» от насильников спасал. Правда, Соколова?

   Наташа громко захлопнула учебник и отошла от окна к своей парте, ничего не ответив.

   Почему вместо шага к примирению я уколол ее еще раз, я не знаю до сих пор.

   Но самое интересное, что на этом история не кончается. Следующий ее эпизод произошел где-то через месяц, уже в осенние каникулы.

   Как-то вечером я пошел в клуб молокозавода посмотреть новый фильм с Бельмондо в главной роли и, к моему удивлению, увидел там Вербицкую. Мы поздоровались, и поскольку народу было немного – клуб не пользовался популярностью,– сели рядышком и стали беседовать.

   Почему я был один, мне было понятно. Все-таки я живу в двух шагах от этого очага культуры, и для меня проще было придти сюда одному, чем долго– долго искать спутника для культпохода. А вот для Маринки, жившей в поселке железнодорожников, одиночество в чужом районе было, на мой взгляд, крайне удивительно. И Вербицкая рассказала мне свою историю.

   Оказывается, к ним в гости на праздник опять внезапно приехали Константин с Вадимом. Вчера они очень хорошо и весело отметили годовщину Октября, а сегодня парни обещали сводить Маринку в модное в нашем городке кафе «Весна», располагавшееся совсем неподалеку от клуба молокозавода.

   Марина, как порядочная, нарядилась, накрасилась, а возле самого кафе вдруг выяснилось, что второй дамой в компании должна быть... Иринка. На нее Вадим глаз положил. Маринке-то что, ей все равно, но училка, косо посмотрела на парней, и скромно так заявила, что извиняется, но пойти в кафе не может, и вообще ей надо домой. Никуда ей не надо было! Что можно делать вечером в общежитии во время каникул? Просто Ирине неудобно было развлекаться на пару с ученицей.

   Дальнейшее было понятно и так. Потерять Ирину Павловну парни не могли и Маринку завернули домой. Но домой ей не хотелось– там можно было нарваться на глупые расспросы подруг-соседок, перед которыми она уже успела похвастаться походом в кафе. Чтобы убить время и обдумать положение, Мариночка и завернула сюда, хотя эту кинокомедию она уже видела.

   Я выразил ей, как мог, свое сочувствие. И тут до меня дошло, что мне показалось странным на том фотопортрете Иринки, который Вербицкая должна была передать ей, – прическа!

   Когда мы штурмовали класс у нее волосы были собраны в пучок на затылке. А на фотографии Ирина Павловна была уже с распущенными завитыми локонами. И хотя я видел тот снимок только раз, я был уверен, что это было именно так. Значит, вскоре после нашего шумного вторжения, Иринка встречалась с корреспондентами. Они, наверное, перед ней извинились, иначе бы вряд ли она согласилась перед ними позировать.

   Я высказал эти свои мысли вслух, и Маринка подтвердила мои подозрения. Действительно, вечером того же дня, выспросив у нее адрес учительницы, Костя с Вадимом купили торт, огромный букет цветов и отправились, как они выразились, налаживать отношения. Похоже, их экспедиция удалась– их простили.

   От парней Марина узнала немало нового про свою классную руководительницу. В частности, Вербицкая поведала мне, что фамилия Смирновой у нашей Ирины Павловны по бывшему мужу. Еще будучи студенткой, она выходила замуж за курсанта военного училища. Сейчас Иринка, правда, в разводе, но фамилию почему-то менять не стала. Кстати, может, отсюда и ее нелюбовь к военным.

   «Да-а, жизнь– сложная штука,»– подвел я черту.

   После зимних каникул о романе классной руководительницы с фотографом из областной газеты знал весь класс. И сообщили о нем не Вербицкая и не я, как можно было бы подумать, а тихоня Подкопаева. Она ездила на новогодние праздники в областной центр и встретилась там с влюбленной парой нос к носу в галантерейном отделе универмага. Вадим и Ирина обращались друг к другу по именам и сообща покупали материал на новый костюм фотографа. Ясно, какие выводы сделала ученица, увидев подобную сцену.

   Разговоров хватило на неделю. Первыми успокоились парни, которым все эти шуры-муры были до лампочки. Ну, влюбилась училка в парня из большого города, что тут такого. Девчонки судачили чуть подольше– надо же все нюансы обсудить. И в конце -концов они сделали вывод, что Ирине Павловне знакомство пошло на пользу– классная как будто расцвела.

   Но идиллия длилась недолго. В середине февраля Иринка стала задумчивее и как-то рассеянее, а в ее гардеробе перестали появляться новые вещи. И вскоре Маринка, как всегда знавшая больше всех, сообщила, что фотограф уехал. Уехал из нашей области. Он, оказывается, подавал большие надежды, и его взяли фотокорром в одну из центральных газет. Теперь он стал москвичом и это, по-видимому, как-то сказалось на их отношениях с Ириной.

   В личную жизнь классной руководительницы мы не лезли, но надо сказать, что такое поведение Вадима вызвало у всех нас единодушное осуждение. За те полгода, что Иринка вела у нас уроки, мы успели ее полюбить. Она была умна, красива, инициативна, смела и, что самое главное, справедлива. Не обремененная семьей и жившая в нашем городе в общежитии, она уделяла нам много своего личного времени и, что было немаловажно, относилась к нам, шестнадцатилетним, уважительно, как к взрослым. И, естественно, подлый– другой синоним мы практически не употребляли– поступок заезжего фотографа, обманувшего нашу любимицу, вызывал у нас справедливый гнев.

   Шло время. Наступила весна. Мы усиленно готовились к выпускным, а кто-то и к вступительным экзаменам. Иринка натаскивала отстающих и уже не казалась нам слишком печальной. И вся эта история с неудачным романом забылась бы со временем нами, если бы Соня Ханина не сообщила по секрету Маринке Вербицкой, что недавно видела нашу классную в женской консультации. Ну видела и видела, что, казалось бы, такого. Но дело в том, что мать Сони работавшая в консультации врачом, сказала дочери, что их учительница беременна и собирается рожать.

   Тут неделей не обошлось. Судачили об этом до самых выпускных экзаменов, тем более, что предстоящее материнство несколько сказалось на облике обожаемой нами учительницы. Когда в начале июня она пришла на экзамен по химии в платье без талии, все самые недогадливые ученики поняли, что скоро она уйдет в декрет. Так оно и оказалось, и на выпускном вечере Иринка уже отсутствовала: оформила отпуск и уехала на родину к матери. Позднее я узнал, что она родила сына.

   Но тут вступил в разговор Петька Севрюгин и, вытирая пот с лысины, сообщил, что во время своей последней командировки в столицу он совершенно случайно встретил Иринку. Представляете, какой случай– в десятимиллионном городе встретить знакомого человека, да еще кого? Иринку! Столкнулись они в метро. Вместе ехали от Комсомольской площади до парка Горького. Поговорили, конечно. Ирина Павловна уже достаточно давно– москвичка. Да почти с тех времен, как сына родила. Она вскоре вышла замуж за москвича и переехала к мужу. А Лёшенька, тот самый ее сынок,– уже студент МГУ.

   Здесь вступила Вербицкая и сказала, что отлично знает Иринкиного мужа. Это– тот самый фотограф, с которым наша классная руководительница познакомилась благодаря ее брату. Она именно от него родила ребенка, а он достаточно долго об этом просто не подозревал. И только года через три Марина через своего кузена смогла передать ему об этом весточку. И Вадим– так зовут этого фотографа– забрал нашу Иринку к себе.

   VI

   К восьми вечера выяснилось, что все четыре бутылки, приготовленные моими бывшими одноклассниками к встрече, опустошены. Санька Филиппов, как самый неугомонный, вызвался слетать в буфет, и пока он бегал, кое-кто уже засобирался домой. Дети, дежурство, хозяйство– да мало ли может быть забот у людей, которым под сорок. Я тоже подумал о том, что пора побес-покоиться о ночлеге. Намекнул об этом Генке, и тот сказал, что обязательно решит этот вопрос.

   Все, кто хотели, удалились, а минут через пять вернулся Филиппов и сообщил, что в буфете осталось только сухое вино, а водка, с полчаса уж как, кончилась. Он сам обычно эту кислятину не пьет, но на всякий случай все же захватил пару флаконов «сухаря» для желающих и для дам. Из дам у нас остались только Ханина и Вербицкая, а желающими оказались все остальные. Маринка критически и с сожалением поглядела на принесенные Шуриком бутылки и

   заметила, что такое вино в ее магазине стоит существенно дешевле.

   В этот момент скрипнула входная дверь и на пороге нашего класса возникла Верочка Любимова. Она внимательно окинула нас долгим взглядом, как будто кого-то разыскивая, но, видимо, не увидев нужного ей человека, ничего не спросив, исчезла за дверью.

   – О, моя «сватья» промелькнула,– прокомментировала ее появление Маринка.

   – То есть?– не смог скрыть я своей заинтересованности.

   – Мой Андрейка по ее дочке вздыхает. Они в одном классе учатся. Стихи ей пишет,– похвасталась Вербицкая очередным талантом своего сына.– Рвет и пишет. Пишет и рвет. Случайно обрывки нашла, когда в его комнате убиралась... Ничё так, складно получается. А помнишь, Виталик, ты мне тоже пару штук написал. У меня до сих пор где-то тетрадка та хранится.

   – Ну, конечно же, помню, Мариночка. Что-то там про древнегреческих богинь было,– быстро согласился я.

   – А ты сейчас не пишешь?

   – Избави боже!– улыбнулся я и шутливо перекрестился.– Чукча-не писатель, чукча– ученый.

   – Почетный академик,– по четным– академик, а по нечетным...– Встрял Филиппов.

   Все засмеялись.

   – А по нечетным– скромный доктор наук,– продолжил я, улыбаясь.– Со стихами я лет в двадцать покончил. Понял, что с Пушкиным конкурировать не смогу и решил заняться чистой наукой. С тех пор пишу исключительно научные труды. У меня же несколько десятков публикаций. Под сотню уж, наверное. Некоторые специально переводили и за рубежом печатали в тамошних журналах.

   – Валюту, поди, получаешь?– живо поинтересовался Радик.

   – Ты столько валюты в любом киоске без всякого напряжения для своих финансов купишь,– возразил я.– Из Новосибирска переводы еще приличные приходят, а из центра, из Москвы– так себе.

   А потом опять обратился к Маринке:

   – Ну и что, ты поддерживаешь сына в его выборе или нет?

   – Девочка она, конечно, смазливая, но ветренная. Андрюшку моего в голову не берет, а он расстраивается.

   – О, здесь я по собственному опыту знаю, что в жизни всякого мужчины должна быть неразделенная любовь. Это ужасно закаляет,– одобрительно сказал я.

   – Ну вот еще, – не согласился Шамсутдинов, протягивая мне стакан с «Ркацители».– Женщин надо брать штурмом, если они сразу не сдаются.

   – И я ему тоже говорю,– согласилась скорее со мной, чем с Радиком, Марина.– Не расстраивайся, мальчик мой. На кой она тебе сдалась? На следующий год закончишь школу, поступишь в престижный вуз, там и найдешь себе хорошую девочку из благородной семьи. А эта твоя Леночка так и застрянет в нашей дыре. Ей сроду в институт не поступить. Во-первых, учится она неважно, а во-вторых, Верка-то, мать ее, одна, без мужа, двух студентов не выдюжит. У нее же еще и сын учится. Тоже еще тот подарочек!

   – Ну если девочка красивая, то в фотомодели пойдет,– встрял опять Радик и добавил мне строго,– А ты, Греча, давай стакан освобождай.

   – Ну в фотомодели попадают, допустим, единицы, а вот на панель– все остальные несостоявшиеся звезды.– вступил в нашу беседу Севрюгин.

   До этого Петя что-то обсуждал с Ханиной и Севастьяновым. Поправив пухлой ручкой очки на круглом лице, он добавил:

   – Видел я этих «моделей» в столице. Вся Тверская в вечернее время ими забита. За сотню другую баксов выбирай любую и...

   – И снимай ее или снимай с нее,– заключил за него Генка.

   Все засмеялись.

   В этот момент входная дверь снова скрипнула, все обернулись и увидели на пороге... Верочку Любимову.

   Она снова медленно обвела глазами всех присутствующих и взгляд ее остановился на мне. В груди у меня что-то замерло. Я не поверил этому. Вера улыбнулась. Только как-то неуверенно, робко, искательно. Войдя в класс, она приблизилась к нашему кружку и сказала:

   – Здравствуйте.

   Мы вразнобой и каждый по-своему что-то ответили. Кто-то кивнул, кто-то согласно буркнул и только Мариночка, встречавшаяся с Любимовой на родительских собраниях, поздоровалась с ней громко. Я же промолчал.

   Потом, глядя только на меня, Вера робко спросила:

   – Это вы– Гречанинов Виталий Александрович?

   – Да,– согласился я.

   – Виталий Александрович, можно с вами поговорить? Такая удача, что я вас встретила.

   – Конечно, можно,– ответил я и непроизвольно добавил,– Вера Ивановна.

   От волнения ни я, ни она не обратили внимания на то, что я назвал ее по имени отчеству.

   Верочка сказала, что хотела бы поговорить наедине, поскольку дело у нее личное. Генка при этом пробубнил себе под нос, но достаточно внятно и ехидно: «наедине и личное» после чего заинтригованно хмыкнул. Он всегда был пошляком. А я, не менее удивленный, после краткого раздумья согласно кивнул головой, поднялся со стула и вышел вслед за Верой в коридор. Не станет же она, в самом деле, предъявлять мне претензии за то, что я чуть задел ее на выходе из спортзала. А больше по отношению к ней я за собой грехов не знал.

   Мы отошли к одному из коридорных окон и там встали друг против друга. Наконец-то я смог без спешки и внимательно разглядеть, в кого же именно превратилась моя школьная любовь.

   Годы, конечно, взяли свое, Верочке должно было стукнуть сорок, но я без труда узнал ее серые глаза, темнорусые волосы и необыкновенную улыбку. Сейчас улыбка была какой-то нерешительной.

   Я тоже улыбнулся. Ободряюще.

   – Вы знаете, Виталий Александрович, у меня к вам необычное дело... Просьба... Даже не знаю, как начать...

   Ах, ей бы со своей просьбой и с делом обратиться ко мне лет так двадцать назад! Вот тогда бы я разбился ради нее в лепешку. А теперь... Теперь я сделаю только то, что в моих силах.

   Я снова обнадеживающе кивнул головой, и на автомате изобразил всем своим видом внимание. Хотя на самом деле голова моя была занята размышлениями о бренности всего земного и женской красоты в частности.

   Бедные, бедные женщины! Как мне их все-таки жалко. Вот мужчину женщина может полюбить за то, что он знаменит, талантлив, необыкновенно одарен и умел, необычайно силен, чрезвычайно храбр, за то, что он просто умеет быть внимательным и заботливым, за то, что за ним, как за каменной стеной, за то, хотя бы, что он вовремя приходит с работы, отдает всю получку до копейки и не изменяет направо и налево. Но я не знаю ни одного случая, когда бы

   хоть одну даму действительно полюбили за ее физическую силу, за трудолюбие, за деловую хватку или за глубокий ум. Уважать женщину за это еще могут, а вот полюбить искренне и беззаветно – нет. По крайней мере, я про такие случаи ничего никогда не слышал. Так что женщинам в этом плане не повезло. У них есть только одна возможность, один способ привлечь внимание мужчины– это их внешность.