Текст книги "Вторая Вода (СИ)"

Автор книги: Михаил Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

   Женщин называют прекрасным полом, но, к сожалению, коварная Природа и здесь пожадничала, поскольку отнюдь не каждую даму она награждает красотой. А если и одарит Природа кого из них щедро, если и повезет избраннице родиться с симпатичным личиком и стройной фигуркой, так и это-то не навсегда, не на всю жизнь, а всего-то на несколько лет. Короток век красавицы. Мал отпущенный им срок на то, чтобы побыть прекрасным цветком, и каждую из них ожидает грустное увядание.

   Увядают все, без исключений. Вся разница лишь в сроках. Кто-то из девочек расцве-тает в ранней юности, и уже в эту пору из-за них спорят и бьются парни, да и взрослые мужчины, случается, обращают на них свое внимание. У них яркая, свежая, нежная, весенняя красота. Но, по причине такой популярности, такие девушки довольно часто слишком рано выходят замуж и уже через десяток, другой лет превращаются в еще привлекательных, опытных, но несколько подержанных матрон.

   Другие девочки, а их большинство, в юности не кажутся окружающим чем-либо примеча-тельными, поскольку не выделяются на общем фоне. Но приходит и их пора, и они расцветают уже после двадцати лет, часто сразу после замужества или даже после рождения ребенка. Словно включается какой-то специальный механизм и гадкий утенок в мгновение ока превраща-ется в красивого лебедя. Их красота зрелая, сочная, летняя. Она как и лето может быть долгой, а может и короткой. Уж как кому повезет. Кого-то из них заест тяжелый быт, и на память им останутся только фотографии, рассматривая которые, можно лишний раз убедиться, что и они когда-то были стройными и симпатичными. Ну а кому-то с помощью специальных средств удается на время обмануть Природу и сохранить неожиданно свалившееся счастье красоты на более или менее длительный срок.

   И уж совсем редко бывают случаи осенней красоты, когда, прожив полжизни серой мыш-кой, женщина неожиданно расцветает и хорошеет в то время, когда все остальные ее ровесницы и подруги либо уже дурнеют, либо из последних сил пытаются сохранить остатки былой привле-кательности. Природа словно вознаграждает некоторых дам за их долготерпение. Такая красота бывает теплой и опытной.

   Верочка Любимова, судя по всему, относилась к первому типу из перечисленных мною дам. Она сразу была красивой, с рождения. А потом просто переходила из одной возрастной категории в другую: прелестная девочка, прекрасная девушка, красивая женщина. И это былое ее очарование просматривалось до сих пор. Веру и сейчас можно было смело называть привлека-тельной и симпатичной, тем более, что ей удалось не потолстеть, но возраст все же сказывался. И уже трудно было не заметить того, что предательские морщинки поселились в уголках ее губ и возле прекрасных серых глаз, что кожа на лице потеряла былую девичью свежесть и эластич-ность, а на шее проявились контуры будущих складочек. Да и руки ее, хотя и были ухожены, наманикюрены и чисты, но это были уже не те руки, которыми я любовался двадцать лет назад. В общем, чувствовалось, что красота ее уже отцветает.

   Когда-то я так мечтал взять Верины ручки в свои ладони, поднести их к губам и покрыть каждый ее пальчик поцелуями... А сейчас я холодно отметил про себя все ее достоинства и недостатки и, подбив баланс, решил для себя, что если у меня была бы возможность безнака-занно покрутить с ней любовь, я бы, пожалуй, не отказался. А вот влюбиться в нее так, как я был влюблен в юности, я бы, пожалуй, уже не смог.

   Верочка, между тем, овладев собственным волнением и, прорвавшись сквозь частокол необязательных, предварительных фраз, перешла к делу, спросив, знаю ли я такого студента– Костю Пашкова.

   Я ответил утвердительно, что студент Пашков действительно слушал мой курс по со-противлению материалов, но видит бог, я не знаю, зовут ли его именно Костей. Просто не помню этого, поскольку никогда не обращаюсь к студентам по именам.

   Тогда Верочка, немного зардевшись, спросила, не могу ли я ей рассказать про то, как он учится.

   Я же ответил, что совсем не в курсе того, как этот самый Пашков успевает по другим дисциплинам, поскольку не являюсь куратором их группы, а вот по моему предмету он явно не блещет. Мало того, он просто не знает сопромата и, как мне кажется, упорно не хочет его изу-чать. А ведь это одна из основных наук по той специальности, которой он обучается в нашем университете. Как он собирается проектировать свои агрегаты, если он не в состоянии даже оценить их прочность. И вообще, он уже дважды пытался пересдать мне экзамен и оба раза успешно завалил. Теперь ему предстоит третья решающая попытка.

   Глаза у Верочки во время моего монолога были грустные– грустные. И в конце, как мне показалось, в них даже мелькнули слезы. Убедиться в этом я не успел, поскольку она наклонила голову и что-то стала искать в своей сумочке.

   Я вовсе не собирался ее удручать и поэтому, прервав критику незадачливого студента, спросил:

   – Вы чем-то расстроены, Вера Ивановна? Честно говоря, я не хотел вас огорчать. Да и что вам за дело, до того, как учится этот парень. Он вам родственник?

   – Костя– мой сын,– ответила Вера, подняв на меня глаза.

   По ее щекам действительно стекали слезы.

   И я вдруг вспомнил, как давным – давно, двадцать лет тому назад, я, зная, что Верочка учится на вечернем отделении института пищевой промышленности и работает на кондитерской фабрике, однажды отправился на ее поиски. Трудно сказать, зачем я ее искал и на что надеялся. Но мне казалось, что, поступив в престижный институт, я в какой-то мере сравнялся с Верой в положении и смогу, наконец, обратить на себя ее внимание, невзирая на проклятую разницу в возрасте.

   Мне очень хотелось ее увидеть, и я достаточно быстро нашел общежитие кондитерской фабрики, в котором она жила. Как сейчас помню, это было невысокое двухэтажное кирпичное здание на окраине города. Я посидел возле него на лавочке, соображая, что же мне такого при-думать, дабы случайно встретиться с Верочкой. Но оказалось, что ничего особенного придумывать не надо. Поскольку входная дверь общежития широко открылась и на пороге возник усатый

   крепыш, толкавший перед собой неуклюжую синюю коляску. Следом за ним появилась и сама Вера, красивая и улыбающаяся. Я с минуту смотрел на нее, а потом, резко поднявшись с лавки, ушел. Мне стало ясно, что все мои фантазии оказались несбыточными и иллюзорными. Дело в том, что Верочка несла на руках аккуратно упакованного в что-то теплое младенца.

   Значит, тот самый малыш уже вырос и вот уже учится у меня в университете? Судьба, однако.

   – Мне очень жаль, но ваш сын почему-то упорно не хочет учить сопромат, считая, что его можно сдать на арапа,– сказал я как можно более успокаивающим тоном.– Но ведь так нельзя поступать.

   В ответ я увидел, как Вера уткнулась в свой платочек, а худенькие ее плечи при этом вздрагивали. И мне вдруг отчего-то захотелось обнять ее, прижать к груди и, как пишут поэты, осушить ее слезы своими поцелуями. Все-таки, на плачущую женщину, в которую когда-то был влюблен, равнодушно может смотреть только человек без сердца. Я едва сдержал этот свой порыв. Хорошо бы мы с ней выглядели со стороны, ведь по коридору ходили бывшие выпускники разных лет, а совсем недалеко стояла группа щебечущих о чем-то девчушек.

   – Вера Ивановна, не надо так переживать. Успокойтесь, ради бога,– произнес я тихим голосом и протянул ей еще и свой платок.– Ну выучит ваш сын материал и сдаст.

   Верочка взглянула на меня опухшими от слез глазами и, временами всхлипывая, горестно и сумбурно запричитала про то, что сейчас такая тяжелая жизнь, она одна растит двоих детей, у нее еще есть дочь шестнадцати лет, зарплату платят нерегулярно, и она вынуждена подрабатывать. А тут еще Костя предупредил ее, что у него проблемы в институте и, если он не сдаст до начала весенней сессии экзамен по сопромату, то его могут отчислить.

   Я согласился с ней, что такое возможно. В нашем вузе есть такая практика.

   И тогда Верочка схватила меня за руку, которой я протягивал ей платок и с мольбой в го-лосе заговорила про то, что она этого не переживет. Она из-за сына, часто болевшего в детстве, сама была вынуждена забросить учебу, но она всегда мечтала, что уж Костя-то исполнит ее мечту и обязательно сумеет получить высшее образование. Она все делала для этого, нанимала репе-титоров и оплачивала подготовительные курсы. Из последних сил. Ее мальчик и вправду немножко балованный, но очень способный. Он все экзамены сдал нормально. Вот только с сопроматом у него пока не получается. Не дается он ему.

   В жизни не видел ни одной матери, которая бы считала, что ее дитятко лениво и неспособ-но. Вслух я этого, конечно же, не сказал.

   А тем временем Вера очень просила меня во все это поверить и всячески заверяла, что ее Костенька уж очень постарается подготовиться и обязательно попытается сдать. И тут же она упрашивала меня быть к нему снисходительным, ведь у него была такая трудная судьба.

   Сцена, конечно, была еще та. Не впервые заботливая мамаша беспокоила меня по поводу успеваемости своего ребенка, но впервые это делала моя первая любовь. Я слушал ее внима-тельно, и лицо мое оставалось бесстрастным. И, видимо поэтому, Верочка уж совсем по-обы-вательски добавила, что будет мне крайне благодарна за благоприятное разрешение судьбы ее сына.

   Бог ты мой,– пожалел я ее мысленно,– она, похоже, совсем не представляла, сколько может стоить такая «благодарность». К тому же я за деньги оценки не ставлю принципиально.

   Видя мое сомнение, Верочка с надрывом в голосе спросила:

   – Ну что я могу для вас сделать? Хотите я перед вами на колени встану? Прямо здесь!

   – Нет, не хочу.

   Я улыбнулся и подумал: «Лет бы двадцать назад такие просьбы.»

   – А чего вы хотите?– преданно глядя мне в глаза, спросила Любимова.– Я все сделаю.

   В этом я не сомневался.

   – Виталик, ты скоро?!– услышал я от дверей 17-го кабинета.

   Я оглянулся и увидел Севастьянова, махавшего мне рукой.

   – Иди, дело есть!

   – Сейчас.

   Аккуратно освободив свою руку из горячих и сухих ладошек Веры, я сказал ей:

   – Улыбнитесь.

   – Что?– не поняла она.

   – Подарите мне свою улыбку, Вера Ивановна. Этого достаточно. А вашему сыну скажите, пусть зайдет ко мне на кафедру. Поставлю я ему тройку. Что же он будет мне и вам нервы мотать.

   – Правда?

   Верочка никак не ожидала, что ее сбивчивый, несвязанный монолог– просьба приведет к такому быстрому результату.

   – Правда, правда,– улыбнувшись, ответил я.– Если вы дадите мне сейчас его зачетку, я поставлю ему «удовлетворительно» прямо на ваших глазах.

   Услышав это, Верочка наконец улыбнулась, но как-то недоверчиво и растерянно. Она ничего не понимала да и, вдобавок, именно в этот момент до нее дошло, что хотя она мне никак не представлялась, я, тем не менее, обращаюсь к ней по имени– отчеству.

   – Я спрошу у сына, Виталий Александрович, может у него есть зачетка с собой...

   – Я буду в семнадцатом кабинете,– подсказал я.

   – ... А если нет, ему можно подойти к вам на кафедру?

   – Да.

   Глаза Верочки засветились счастьем, казалось, еще чуть-чуть, и она бросится от благодарности мне на шею.

   – Виталик!– позвали меня от двери нашего кабинета.

   Я ответил Геннадию, что уже иду, и раскланялся с Верой. Она тут же чуть ли не бегом бросилась разыскивать сына, а я пошел к друзьям.

   – Пока ты с этой кралей любезничал, мы все вино допили,– сообщил мне Шамсутдинов.– Хотели тебе оставить, но тебя слишком долго не было. Ну и поскольку трубы еще горят, то мы посовещались и решили продолжить мероприятие в другом месте. И вот Мариночка пригласила нас к себе в гости. Поедем, глянем на ее магазин.

   – Виталик, это твоя куртка?– спросила Ханина, протягивая мне мою кожанку.

   Я кивнул.

   – Мальчики, мы ничего не забыли, все забрали?– спросила она у остальных.

   Я медленно, не спеша, надел куртку. Пообещав Любимовой поставить отметку ее сыну, я не хотел выглядеть в ее глазах обманщиком и всячески тянул время. Но ее я так и не дождался и вместе со всеми пошел к выходу.

   VI

   На пороге школы распрощались с Севрюгиным, он отправился ночевать к родственникам, и в Маринкин магазин мы поехали уже всемером. В качестве транспорта выбрали севастьяновский «УАЗ». Солдатика уже не было и за руль сел Севастьянов. Не без труда, но влезли все. Впереди сели Генка и шкафоподобный Радик, а сзади мы втроем я, Лебединский с гитарой и Бондарь. Девчонок решили посадить на колени. Ханина уселась к Бондаренко, а Вербицкая собралась было сесть ко мне, но именно в этот момент я увидел Веру.

   Она выскочила из дверей школы без плаща, в одном платье. Вид у нее был встревожен-ный и несколько взъерошенный: прическа чуть растрепалась и грудь ее часто вздымалась от прерывистого дыхания. Видимо, она очень торопилась. Вера остановилась на высоком школьном крыльце и оглянулась по сторонам. Я понял, что она ищет меня.

   – Погоди, я сейчас,– сказал я Маринке и выбрался из машины.

   Сделать это стоило хотя бы ради того, чтобы увидеть, как засветилось от радости и надежды Верочкино лицо. Вербицкая же с удивлением смотрела, как я молча подошел к Пашко-вой и так же молча принял от нее синенькую книжицу.

   Вера тоже была немногословна и сказала только «Вот!». Она все еще не верила, что судьба ее безалаберного сына решалась так просто– одним моим росчерком.

   Используя в качестве опоры свою коленку, я написал на нужной странице «удовл.» и поставил автограф. Ни слова не говоря, вернул зачетку, улыбнулся и, не давая ей рассыпаться в благодарностях, молча отступил на шаг назад, молча кивнул головой в знак прощания и, повер-нувшись к ней спиной, направился к машине.

   Мое поведение произвело на Любимову некоторое впечатление. Когда я уходил от нее, то чувствовал, что Вера провожает меня долгим взглядом. Наконец-то я дождался ее внимания. И всего-то ничего– двадцать лет прошло.

   VII

   Маринка расположилась на моих коленках с комфортом. Она правой своей рукой обви-ла мою шею и безжалостно навалилась на меня всем своим роскошным телом. При этом наши лица оказались в опасной близости, и меня просто обволокло дурманящим ароматом ее духов. Настроение у бывшей моей одноклассницы, судя по всему, было прекрасное, поскольку поначалу она что-то напевала, по-моему из репертуара Пугачевой, а потом стала шалить. Взяла, напри-мер, мою руку и положила к себе на коленку. Потом, чуть отстранившись, она как бы полюбова-лась мною со стороны. А затем, не долго думая, спросила:

   – Виталик, умничек ты наш, а почему бы тебе не взять меня замуж? Разве я не хороша?

   И она моей рукой погладила себя по коленке.

   – Здрасте,– изумился я.– Хороша-то, хороша и пахнешь приятно, дорогими духами. Но, так у меня своя такая хорошая есть. Итак уже вторая по счету.

   – А ты с ней разведись.

   – Интересная мысль,– глубокомысленно изрек я.

   – Мариночка, ну зачем тебе этот гнилой интеллигент? Выходи лучше за меня,– предложил, смеясь, Бондаренко,– я ради тебя с женой разведусь.

   – Ну вот еще, Игорек, это называется– приплыли. Тут дур нет. Ты мне точно не подходишь. У тебя здесь хозяйство, работа. Неужели ты думаешь, что я мечтаю твоим хрякам хвосты крутить. Пусть твоя Катерина продолжает этим заниматься. А вот Виталенька у нас жених завид-ный: городской, образованный,– Марина погладила меня по щеке.– Он мне больше подходит. Я, может, всю жизнь мечтала о том, чтобы жить в большом городе и иметь мужа доктора наук. Без пяти минут профессора. Уж в областном центре я бы развернулась, а то здесь мне тесно станови-тся. Как на «железке» и на «молочке» зарплату не дают, так у меня сразу выручка падает. Да и к оптовикам там гораздо ближе.

   – Ах вот, ты зачем за меня замуж захотела. Ясно, ясно. Не выйдет, Мариночка.– сказал я.– Ради этого я разводиться не стану. У меня жена красивая, ничуть тебя не хуже, но, в отличии от тебя, она еще и молодая. На десять лет моложе тебя. Девочку мне родила. Уже четыре года моей дочке. Так что шило на мыло я не меняю.

   – Ага, подруга, закатывай губу назад, – откомментировала нашу шутливую беседу Соня.

   Все засмеялись.

   – Фу, противный, молоденьких ему подавай,– фыркнула Вербицкая и сбросила мою руку со своей коленки.– А ксати, чего от тебя Пашкова хотела?

   – Кто?

   Я сразу не сообразил, что речь идет о Любимовой.

   – Ну здрасте, Вера-то Пашкова. Сейчас ты с ней о чем-то беседу имел.

   – А-а-а. Она у меня за сына просила. Он у нас в университете учится.

   Машина затормозила возле типовой пятиэтажки. Три зарешеченных окна в цоколе ее ярко светились, а над железной дверью рядом с ними висела небольшая неоновая надпись. Красным светилось слово «Магазин», а синими буковками было выведено название: «Марина».

   – Ну и что?– продолжала любопытствовать хозяйка заведения– Посодействовал?

   – Помог.

   – Ты со всеми такой добрый?– поинтересовался Генка, открывая нам с Маринкой дверцу.

   Сам он уже был на улице.

   – Нет, только с ней.

   – А что так?

   – Старая история,– уклончиво ответил я.

   И, направляясь к входной двери, заметил:

   – А ты, Марья, не без снобизма. Такую вывеску повесила. Скромнее надо быть. Написа-ла бы просто: «Продмаг», а то размахнулась.

   – Вот еще, кого мне здесь стесняться!

   Магазин в виду позднего времени уже не работал, и железная дверь открылась перед нами после того, как охранник через маленькое окошечко, предназначенное для ночной торговли водкой, опознал свою хозяйку.

   Ведомые Вербицкой мы миновали торговый зал и проникли в ее кабинет, где и расположи-лись на двух креслах и одном диване. От водки отказались единогласно, и Маринка, пригласив с собой Радика и Лебединского, удалилась с ними на склад, откуда ребята принесли коробку с бутылочным пивом. Вскрыли, пригубили, помолчали. Александр, загадочно улыбаясь. произнес:

   – Как однако безжалостно время. Посмотрел я на вас, други и подруги и сразу вспомнилась мне собственная недавно сочиненная песня. Ну, прям про нашу сегодняшнюю встречу.

   – Спой, Шурик,– сразу же предложил я.

   – Спой, конечно,– попросили Ханина и Вербицкая.

   Лебединский взял гитару, чуть ее подстроил и запел:

   Я недавно случайно забрел в магазин.

   Почему-то я в нем оказался один.

   Продавщица и та вдруг куда-то ушла,

   Но я понял, что там продают зеркала.

   Сделал шаг я к прилавку и тут увидал

   Отраженье свое в этом сонме зеркал.

   И глядели со стен на меня сотни глаз,

   И увидел себя я в тот миг без прикрас.

   Вот смотрю я и вижу, что это– не я!

   Где же юность моя? Где же юность моя?

   Где девчонки, которых я нежно любил?

   Где друзья, чьих имен я еще не забыл?

   Ах, года– зеркала! Ах, года– зеркала!

   Вы уносите в прошлое, в даль, в никуда.

   Что за злая метель мои дни замела?

   Я успел постареть, не заметив когда.

   Тут я был с ним согласен, действительно за двадцать лет мы сильно изменились, и, к сожалению, часто в не лучшую сторону.

   Так, средь этих висящих на стенах зеркал,

   Очень грустную истину я осознал:

   Что прошел в половину отмеренный срок,

   Что прошел половину своих я дорог,

   И полжизни уже у меня за спиной,

   И заметно покрылись виски сединой.

   От друзей телефоны остались одни,

   От любимых– лишь память и редкие сны...

   В магазин этот больше я не хожу.

   В зеркала без особой нужды не гляжу.

   Да и что в этом толку– в стекляшки смотреть, -

   Мне так много еще нужно в жизни успеть.

   Ах, года– зеркала! Ах, года– зеркала!

   Вы уносите в прошлое, в даль, в никуда.

   Жизнь, как злая метель, мои дни замела.

   Я успел постареть, не заметив когда.

   Ах, года– зеркала!

   Последний перебор возвестил об окончании песни. Кто-то вздохнул, а обычно молчаливая Ханина по-доброму произнесла.

   – Молодец ты какой, Сашенька.

   А Шамсутдинов подытожил:

   – В общем, песня о том, что старость подкрадывается незаметно. Поэтому предлагаю не терять время даром и, пока нас не одолели старческие хвори, нам надо объединить наши усилия по уничтожению этого ящика пива.

   Беседа и обмен воспоминаниями продолжались часа полтора. Ящик заметно опустел. Уже около одиннадцати решили расходиться и тут выяснилось, что у меня есть широкая альтернатива для ночлега. Во-первых, Радик Шамсутдинов, вовлекший меня в эту поездку, чувствовал себя обязанным и пригласил ехать к нему. Но он сам был в гостях у родителей и эту возможность я отверг почти сразу. А во-вторых, свои услуги предложили Севастьянов и Вербицкая. Генка предлагал свою квартиру или военную гостиницу КЭЧ, а Марина свои четырехкомнатные аппартаменты, в которых она живет вдвоем с сыном.

   Не знаю, почему я сделал именно такой выбор. Но что-то внутри меня подсказало мне: выбери предложение друга.

   Поэтому Маринке я ответил шутливо:

   – Знаешь, Вербочка, я боюсь, что нам с тобой все-таки нельзя оставаться наедине. А то я за себя не ручаюсь и, чего доброго, мне в самом деле, как порядочному человеку, придется на тебе жениться.

   А Генке я сказал:

   – Сева, к тебе я тоже не поеду, а то придется всю ночь водку с тобой пить, а я и так уже набрался. Вези-ка ты меня к своим армейским гостиничным клопам, пусть и у них сегодня будет праздник – теплая пьяная кровь доктора технических наук на ужин. Но только не забудь завтра заехать за мной пораньше, чтобы я успел на семичасовую электричку. У меня ведь завтра, в субботу, две пары после обеда.

   По дороге мы с ним беседовали о женщинах. О чем еще можно беседовать с Генкой, если он все разговоры сводит к этой теме. А так как я про своих романы и бывших возлюбленных вообще никогда не распространяюсь, пришлось рассказать ему, откуда у меня взялась вторая молодая жена.

   Вообще-то, моя Лидочка сначала была моей студенткой, но в пору ее учебы я был с ней суров и ничем не выделял среди сокурсников. А потом ее как отличницу и дочку уважаемого в городе человека оставили ассистентом на кафедре. Не на моей, к счастью, но тоже с нашего факультета. Вот тогда-то мы с ней сблизились. Ну а поскольку первая моя жена за восемь лет совместной жизни так и не сумела родить мне ребенка, а Лидочка довольно скоро оказалась беременной, то мне и пришлось внести кое-какие коррективы в свою личную жизнь.

   VIII

   Гостиница КЭЧ находилась совсем недалеко от районного военкомата, где и служил мой друг Геннадий. Хотя, какая там гостиница, скорее это был Дом приезжих для военных, так как сей «отель» занимал две смежные квартиры на первом этаже обычного для Реченска двухэтажного жилого дома. Проломили стену между квартирами и получилось пять комнат и длинный– длинный коридор.

   Я специально замешкался у входа в неосвещенный подъезд, давая другу возможность самому решить все вопросы. Гена же повел себя как хозяин. Матерясь на электриков и отсутст-вующее освещение, он нащупал звонок и энергично позвонил. В ответ на тихое «кто там?» из-за закрытой двери, он громко проорал: «Сергеевна, открывай! Я человека привел.»

   Дверь открылась только на длину цепочки и женская тень в свете синего ночника тихо сообщила, что Валентина Сергеевна сегодня не работает. А на вопрос Геннадия женщина отве-тила, что она новенькая. Неделю как устроилась на полставки ночной дежурной.

   Тогда Севастьянов чертыхнулся и, достав из кармана какую-то бумажку, протянул ее женщине.

   – Вот хорошо, что я заранее запасся. Я– майор Севастьянов из райвоенкомата, а вот служебная военкома Пономаренко, о том, что надо на одну ночь поселить нашего командиро-ванного, вот этого человека.

   И Генка попытался показал рукой в мою сторону. Но в темном подъезде этого можно было и не делать. В прихожей служебной квартиры наконец-то зажегся нормальный свет, выхватив из темноты узкой своей полоской фигуру моего приятеля.

   Я в это момент стоял на лесенке, облокотившись на перила и, не видя Генкиной собесе-дницы, размышлял о том, что, может, я сглупил, когда отказался от Маринкиных четырехком-натных удобств. Там бы меня точно не стали держать так долго в темном и затхлом подъезде.

   Дверь гостиницы сначала закрылась, погрузив нас в кромешную тьму, затем послышался скрежет снимаемой цепочки, и после этого дверь распахнулась уже широко, ослепив нас ярким светом.

   Первым вошел Севастьянов.

   Дежурная встретила его вопросом:

   – А ваш командированный– военный? Почему-то в записке звание не указано.

   Заходя вслед за другом, я услышал, как он в ответ присвистнул и произнес:

   – Вот так старая история.

   Я понял смысл сказанной им фразы, только когда выглянул из-за его спины и с удивле-нием обнаружил, что дежурная– это Верочка Любимова...

   Я узнал ее сразу, хотя за те полтора часа, что мы не виделись, она внешне заметно изменилась. Макияж Вера смыла, проще стала прическа, вместо праздничного костюма она была одета в старенькое синее платьишко, на ногах исчезли изящные туфельки на высоком каблуке, а появились обычные домашние тапочки. Плечи она кутала в темную шаль, а на ее милом носике громоздились очки в тонкой металлической оправе, которые она, завидев меня, тут же сняла. Одним словом, Золушка после бала.

   Вера, судя по ее мимике, тоже меня узнала, тем более, что я за те же полтора часа изменился не внешне, а скорее внутренне. За счет выпитого спиртного.

   От неожиданности мы с ней оба поздоровались, хотя сегодня уже неоднократно виделись. И, надо признаться, оба немного растерялись. Хорошо, что Геннадий взял нить беседы в свои руки. Он хотя и имел какой-то документ от своего начальства, но зачем-то стал еще и словесно убеждать Верочку, что я, хотя и гражданский человек, но точно имею право поселить– ся в военной гостинице, поскольку являюсь важным ученым, решающим серьезные оборонные проблемы нашей армии.

   Зачем он врал, было не очень ясно. Видимо, пускал пыль в глаза или, как говорят военные, ставил дымовую завесу.

   Верочка охотно с ним соглашалась, хотя отлично знала, что я – простой профессор, пре-подающий в институте. Она кивала головой и произносила только: «Хорошо, хорошо.» А потом, видя, что мой друг пошел в своих нелепых объяснениях по второму кругу, обратилась уже ко мне.

   – Конечно же я вас поселю, Виталий Александрович. Какой разговор. У вас военный билет есть? Да что я говорю, у вас же, как у гражданского, паспорт должен быть и командировочное удостоверение. Надо же на вас карточку заполнить.

   Я только развел руками. Я ведь ехал на встречу одноклассников, а не в командировку и паспорт с собой не брал, и удостоверения никакого не имел.

   Поняв, что у меня нет никаких документов, Севастьянов попытался опять навешать Верочке лапши на уши.

   Но этого не потребовалось. Верочка махнула на него рукой, дескать не надо ей объяснять, она и так все понимает, и, улыбнувшись, объявила, что поселит меня и так. А карточку заполнит с моих слов.

   Гена довольно хмыкнул и, когда мы прошли в дежурную комнату, он бухнулся на стоящий у входа стул, видимо, собираясь помогать нам в оформлении документов. Он даже попытался многословно и не очень связано давать за меня ответы. Этого я уже не выдержал и даже сказал ему:

   – Геннадий, товарищ ты майор. Давай я сам буду отвечать на все поставленные мне вопросы.

   Верочка оформила карточку гостя и сообщила, что у них тут четыре номера: четырех-местный, два трехместных и один двухместный, и что, кроме меня, сейчас в гостинице проживают еще двое командированных: капитан и лейтенант. Они живут в четырехместке. После чего она спросила, хочу ли я составить им компанию, поскольку в их комнате есть телевизор, или я хочу отдохнуть в одиночестве.

   Я предпочел одиночество.

   Потом я извинился перед Верочкой и пошел провожать Геннадия.

   Сева, усаживаясь в свою машину, делал понимающее лицо и советовал мне вести себя по-мужски и не подкачать.

   Я, как мог, заверил его, что не подкачаю, и настоятельно напоминал, что он, в свою очередь, обещал подвезти меня на вокзал, и что я на него надеюсь.

   Майор Севастьянов пьяно кивал головой и обещал тоже не подкачать. Наконец, он включил зажигание, лицо его сразу же окаменело и даже показалось мне незнакомым. Похоже, он сразу взял себя в руки. Машина рванула с места и исчезла за углом дома.

   Я вернулся в свой «отель».

   Дверь была открыта. Верочка встретила меня в коридоре. Приветливо улыбаясь, она сказала, что открыла для меня первый, двухместный номер, там мне будет спокойнее всего. Я в ответ поблагодарил ее за заботу. Некоторое время мы еще постояли, соображая, что бы еще можно было сказать друг другу приятного, но так и не придумав, улыбнувшись, разошлись.

   Двухместные апартаменты не поразили меня роскошью. Напротив, все было по-армейски скромно. Небольшой плательный шкафчик, стол, два стула, две тумбочки и, естественно, две аккуратно заправленные кровати. В принципе, в эту девятиметровую комнату втиснуть больше мебели было и невозможно.

   Я снял куртку, джемпер и повесил их на спинку одного из стульев. Хотел было разуться, но сообразил, что не захватил с собой тапочки. Да и зубную щетку я забыл. Все-таки, редко я езжу в командировки в последнее время. Элементарных вещей не помню. Хорошо, хоть, полотенце здесь имеется. Сев на одну из кроватей, я посмотрел на часы– было 23-10. Вполне подходящее время, чтобы лечь спать, тем более после такого количества выпитого. Вот только бы Генка не забыл заехать, а то я на электричку опоздаю. И желая подстраховаться, я решил сходить к Верочке и попросить ее, чтобы она меня завтра пораньше разбудила. Насколько мне помнится, в приличных гостиницах такой сервис всегда существовал. Вдруг это армейское лежбище тоже относится к разряду приличных. К тому же, это– очень уважительная причина, чтобы взглянуть на Любимову еще раз.

   Дежурная комната когда-то, видимо, была кухней. Потом, когда квартиры перестраивали под гостиницу, комнату решили приспособить для административного персонала, поэтому газовую плиту и все шкафы убрали. А поставили письменный стол для писания бумаг, медицинский топчан на случай ночного отдыха, да пару стульев для случайных посетителей. О прошлом этой комнаты красноречиво напоминали лишь старенький мерно гудящий холодиль– ник, да, то ли специально, то ли случайно неубранный умывальник.

   Любимова– Пашкова сидела в этой своей дежурке за столом и читала книгу. По крайней мере, пыталась читать. Глаза ее были устремлены на страницы, а вот где были ее мысли в этот момент, угадать было невозможно. Услышав мои шаги, она взглянула на меня. Не знаю, так ли рада она была меня видеть, но она мне улыбнулась, предварительно спрятав под перевернутую вверх корешком книгу свои очки.