Текст книги "Тойота-Креста"

Автор книги: Михаил Тарковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 2

1

Город привык. Больше не склонялась к Жене стеклянная дудка, хрустальное быльё, не слепили подсвеченные лица фасадов, не холодила река, заплутавшая в ледоставах. И не вгоняла в тоску белесая травка, потерявшаяся во времени и растущая будто при сварке.

Ненадолго выпадал снег, и ночью город гляделся другим – пустым и пригодным к разговору. Будто дневной свет чересчур обнажал его, небо холодило и лишь теперь, смыкаясь туманной защитой, рыжим потолком, хранило от застуды. Дома стояли как старая мебель. Снег светил с дорог и деревьев, стены обступали светло, и самим людям теплей и проще было в этом сомкнутом своде.

Отвозя сонную Машу домой, Женя накатал свою дорогу, по-ночному короткую и понятную, со светофорами и стрелками, знакомыми наперечёт. Особенно домашними казались люк у бульвара и ямка, которую все объезжали с послушным усердием.

В районе, где он жил, не было ни мебели, ни деревьев и стояли плоские прямоугольные сейфы, цирком окружая оставленную для эффекта церковь. С Машей они ходили на службу. Был праздник и так много народу, что беременной женщине стало нехорошо, и её, теснясь, пропускали к дверям. Машу прижало к Жене, она стояла послушно и тихо, и он крепко продержал её за плечи до самого конца.

На улицу пала изморозь. Сквозь сырую плёнку мутно глядели фонари, корочка оливала спящие машины. Было скользко, Маша цепко держала его под руку и вдруг остановилась:

– Поцелуй меня…

– Тебе так платок идёт…

– Мм…

– У тебя губы в помаде…

– Всё… Пойдём…

– А ты знаешь, что, «приходя в храм, женщина должна свести до минимума декоративную косметику, а губную помаду вовсе не использовать, – иначе нельзя будет приложиться к иконам, на которых помада оставляет следы, катастрофически разрушающие красочный слой»?…

– Правда?

– Да, это из одной книги… Я её читал ещё, помню, в какой-то суете… и вот сосредотачиваюсь, настраиваюсь с таким трудом и почти настроился, дошёл до этих слов… и представил твои губы…

– И всё пошло насмарку…

– Да… А сегодня в храме… я увидел твои глаза, когда ты обернулась… Ты так никогда не смотрела… и мне даже показалось, что это смотришь… не ты… ну или не только ты…

Маша не ответила, только сжала его руку и отвернулась. Женя прибавил шагу:

– Я тут был в одном музее, а там выставка икон. И меня знаешь что поразило? Все ходили и смотрели на них, как на картины. И обсуждали, и разбирали… С художественной стороны.

– И что?

– И было странно.

– Что тебе было странно?

– Что никто не приложился.

2

Олег пригласил Женю с Машей на банкет в одно известное и, по выражению падкого на словечки Андрея, «пафосное» место. Накануне они ходили с Машей на показ. Показ проводился в дорогущей гостинице, Маша участвовала в организации и приехала заранее, а он прошёл позже по именному пригласительному. Поднялся на великолепном лифте из той же мутнёной нержавейки, где матовые валидолины кнопок залипали от одного касания и тихо светились. Маша стояла с сумочкой на плече, давала распоряжения, здоровалась, улыбалась… У неё была чёлка, и она походила на лошадку.

– Привет. Ты можешь пока что-нибудь попить или посмотреть.

Это был женский заповедник. Все кого-то узнавали, расцветали улыбками. Некоторых он знал: красивую полную женщину, которой он в прошлый раз даже залюбовался, пока она манерно не взвопила: «Где моя Люююба?» Её сопровождал бледный человек в причудливой народной рубахе навыпуск.

Он видел девушку немыслимой холи и стати: овальное лицо с чуть мелкими чертами и нежнейшим загаром, грудь, высокая и открытая, с плотно уложенными дольками, тоже нежно-оливковыми. С попутчицей они деловито семенили на высоких, как гильзы, каблуках. Они охотились на кого-то важного, мелькнувшего было, но сошедшего с мушки, что и обсуждали с досадой и диким выговором.

Показ начался. Посреди зала пролегал длинный помост, в начале которого было что-то вроде сцены, откуда и являлись девушки. Женю поразила необыкновенная решительность, с которой они наступали. Казалось, этот напористый ход должен разразиться каким-то небывалым поступком, который перевернёт мир, что высокая красавица с сияющими глазами наконец замрёт и воскликнет: «Проснитесь, о люди!» Но следовал резкий разворот и… только удаляющаяся голая спина качалась над подиумом, а вдали по-над ней, косо раскорячась, блестел чёрный бегемотовидный баварский автомобиль седьмой серии.

К показу притесалась певица. Она оказалась толще, чем на картинках, видно, переживая период отъедания. В причудливом костюме – мелких лиловых мешочках она выскочила на помост и, ярко улыбаясь, сделала несколько игривых стоек…

Вечером Женя делился:

– Странное впечатление от манекенщиц этих. Они такие красивые, и непонятно, при чём тут платья. И вообще как-то… стыдно… за их лица… Неужели нельзя им придумать выражение поестественней?

– Ты ничего не понимаешь в… модельном искусстве. Никого не коробит. Все привыкли. А ты просто не насмотрелся на женщин.

– Да нет. Мне, наоборот, кажется, что эти ноги, губы, волосы… это только твоё… а они… носят. Без разрешения. Ты им разрешила?

– Да, я разрешила… Ненадолго, пока ты здесь… Чтобы ты не скучал…

– А потом, когда я уеду?

– Потом они всё вернут… До твоего приезда…

– А если не вернут?

– Я их покусаю… Надо спать…

– Завтра день суматошный, нас же Олег пригласил…

– Да… и надо решать, куда мы едем… в путешествие… Ты купил маску и ласты?

– Почти… Но я куплю…

– Боюсь, ты купишь какую-нибудь ерунду. Ты узнай про магазины. Да и заодно… (ты меня покусаешь)… мне нужен кран для ванной.

– Гусак?

– Какой гусак?

– Так кран называют.

3

Полдня он проездил по магазинам, и, когда покупал ласты, позвонил Андрей:

– Женя, есть человек, с которым надо поговорить, приезжай, поедем. Но без машины.

– Понял, – сказал Женя, – снова водка…

– Отнесись к этому как к работе.

Дома Андрей с насупленным видом разбирал фотоаппарат:

– Ну что, берём таксический мотор и едем? Что у тебя в пакете?

– Гусак с ластами.

– Он тоже поедет?

– Это не обсуждается! – затрясся лицом, выпучив глаза и, как конь, расширив ноздри, выпалил Женя. И оба закатились…

…Дверь открыл неторопливый сероглазый человек с лысиной, его усы сливались с бородой в жилистую луковку:

– Владимир. Проходите.

Сели за стол. Володя положил рядом с собой трубку и кисет:

– Коньячку хотите? За знакомство?

Он не спеша набил трубку. Табак был с длинными и будто влажными табачинами. Умяв их блестящей тяпочкой, он несколько раз долго и с силой затянулся, вбирая щёки. В чубуке в такт тяге, неровной звездой бархатно разрасталось и гасло, светясь глубиной, кострище. Раскурив, он сказал, попыхивая:

– Андрей мне рассказывал в общих словах… Синопсис есть?

– Чево?

– Володь, да какой синопсис? – сморщился Андрей. – Это так пока, разговор…

– Не знаю, что вам Андрей говорил… – сказал Женя, – но меня убивают фильмы, где все… нефтяники говорят с московским акцентом.

– Хе-хе… Ну вот вы и ответили… на все вопросы…

– Я не собирался… каламбурить. Я тут сериал смотрел… там следователь полетел на Дальний Восток по работе. Сижу, переживаю: вот он из самолёта выходит… Вот его встречают… Ну и – ни од-ной!

– Чего ни одной?

– Ни одной праворукой тачки! В порту! – Женя издал прыскающий смешок. – Невозможно… Всё снято в Подмосковье. А… представляете… – его глаза загорелись, – как хорошо можно сделать: вот мы прём по федералке и в каждом городе… свой говорок.

– Ххе… – Володя снисходительно улыбнулся. – У моей жены была «хонда-сивик»…

– «Сивка» – японский «девятoс», – фыркнул Женя и продолжил с жаром: – Вы… не представляете, насколько наш народ изобретателен… Есть такая «каринка» девяносто второго года, у неё задний фонарь во всю корму и так сужается, загибается вверх, на бока заходит… будто улыбается… Её знаете как зовут? «Улыбкой». Их у нас много, они даже под тачкой работают…

– Как это?

– Ну, под тачкой – это значит в извозе. На убой.

– Да… забавно… Только всё это… пока не кино, а литература.

– А литература – это плохо?

– Нет, но при чём тут кино? Давайте так: что мы увидим? В кадре? Но перед тем, как вы скажете, я предлагаю налить. Всё. Подняли.

Зазвонил телефон:

– Привет. Я в парикмахерской… – доложила Маша голосом «вакуумная упаковка» номер двадцать пять «серебристая изморозь». – Ты не дома? У меня просьба. Ты, пожалуйста, заедь за туфлями, а то… мне захочется с тобой потанцевать вечером, а ты будешь… в этих ужасных ботинках.

– Я в другом конце города и без машины… одну минуту… извините, – он вышел в коридор, – мне правда не с руки, ну, Маш…

– Так, Женя. Что это за подход? Я не так часто прошу тебя…

– Ну, мне сложно… Тут ещё с магазинами этими… Кстати, отличного гусачину тебе подобрал…

– Мне уже принесли.

– Что принесли?

– Ну… гусака. Тебе же некогда… Я заказала… Уже привинтили.

– Как привинтили? Что ж ты не сказала? Я столько времени потерял…

– Хорошо, я ни о чём не буду тебя просить, – сказала она порхающей скороговоркой и повесила трубку.

– Извините… – вернулся Женя:

– Ничего… Мы ждём. Поехали! Володя, закрыв глаза, закусил лимоном:

– Хороший, правда? Да. Так вот… Мы тут с Андреем поговорили… Есть, конечно, что-то в этом… Анти-Чехове… Ост-Радищеве… кроме литературы… Но когда ты придёшь к человеку за средствами, он спросит, что же там реально может увлечь зрителя. Как тебе сказать… Есть задумки безотказные, есть безнадёжные… А тут… серединка, вроде машины – и всем интересно, но можно и глубже копнуть. А начать с документального фильма. Я тут переговорю кое с кем… и ты мне, Евгений, звякнешь денька через три… Ребят… а может, ещё?

– Вам гусак не нужен? – задумчиво сказал Женя. На улице Андрей спросил:

– Ты чо такой странный? Машка тебя напыряла?

– Ну да… Ботинки эти… Ласты… Всё время пляж какой-то… бесконечный… Жакет из твида в куриную лапку…

– А я тебя предупрежда-а-ал, – сказал Андрей с довольной растяжечкой. – Предупреждал?

– Предупреждал… испортила вечер. Гадай теперь, что с этими ботинками делать.

4

В этот полузакрытый зал они с Андреем зашли по специальным карточкам… За столиком уже сидели Олег, Таня и небольшой растрепанный человек по имени Серёжа. До тряпичности мягкий, расхристанный, с расстегнутым воротом белой рубахи. Его пиджак кособоко висел на спинке стула. Из кармана полз галстук. Серёжа не вязал лыка, но очень обрадовался Жене:

– Это… он? А… ик… давайте тогда выпьем за знакомство!

Пока закусывали, Женя осмотрелся. Люду было немного, но все отборные. Актёр, оказавшийся в жизни бледным, с усталой, будто из папиросной бумаги, кожей. Он и нёс лицо осторожно, боясь осыпать, глядя вперёд и вверх и избегая взглядов. Долговязый музыкант с круглой лысиной, паклей до плеч и надписью на спине чёрной майки: «Осенью соловьи летят на йух». Была телеведущая, милолицая, крепенькая с длинной шеей. Был пожилой юморист, похожий на медведя-коалу, улыбающийся и раздающий визитки.

Вскоре в дверях появилась Маша в короткой чёрной накидке, она шла, вся подаваясь и трепеща. Хрупчайшие острые туфли цокали чётко и коротко. Свежезавитые волосы колыхались светлыми языками. Она кивнула Жене, подошла к Олегу и Андрею, с целевой улыбочкой поцеловалась с Таней.

– Кто это? – спросил Женю Серёжа.

– Баба какая-то, по-моему. Рядом с Женей было место, но она уселась напротив:

– Привет, ты привёз, что я просила?

– Привёз.

– Молодец. Пить очень хочется. Что у вас есть? – сверкнула улыбкой на Сергея.

– Всё. Вода, морс. Что вам?

– Морс. Спасибо.

– Я всё отдам за морс заморский… – сказал Серёжа и допил нефильтрованное пиво из высокого стакана. Маша крутила головой, глядя удивленно и внимательно.

– Маш, куда вы решили ехать? – спросила Таня.

– В Турцию или в Египет.

– В Египет, – твёрдо сказал Сергей и икнул, – извиняюсь… в Египте интересней.

– Там можно плавать?

– Конечно. Но лучше идти. На пароходе. По Нилу. Там, правда, пароходы такие… как коробки из-под ботинок. Только длинные. И у них зады квадратные и в копоти. И палуб нет, только верхняя, поэтому каюты огромные. И названия у них… подходящие: «Папирус», или «Нильский сапфир», или «Крокодилло».

– Вот Маше «Крокодилло» подойдёт… – сказал Женя.

– Что-о? – встрепенулась Маша.

– Их там несколько сотен… и они ходят на одном кусочке, километров полтораста, от Луксора до Асуана. И внутри у них всякие пальмы-фикусы, паркеты, колонны… Их набирается штук пятнадцать у пристани, и они стоят бок о бок, и все ходят насквозь… По холлам с пальмами. Такой коридор холлов. А на причале обязательно какой-нибудь нищий… Помню, один пристал к Алёне… хоттабыч… в чалме и с палкой. Нос как груша… и гундосит невыносимо: «Мадам, бакши-иш»… Так занудно: «Мада-ам, бакши-иш»… Ну, давайте… за вновь прибывших… дам-с… – он обратился к Маше. Все выпили ледяной водки, и Серёжа чуть подокреп от этой глицеринистой стопки и даже повёл шеей и застегнул одну из пуговиц на рубахе:

– А ещё пароход станет где-нибудь в пустом месте… и тут же, откуда ни возьмись, арабы на лодках. Подплывают и начинают орать: «Аль-ло». Так вот: «А-ль-ло!» С двумя ударениями, на «а» и на «льло»… «Ль» такое мягкое, французское… Начинают орать… и… кидать в окна пакеты с домоткаными платками. Так вот стоят и швыряют, раз по десять, авось кто купит. И им обратно бросают и, бывает, даже в лодку не попадут. А мы как раз повздорили с Алёной, и всё так серьёзно, ну, бывает, знаете… И тут: «Аль-ло.!» и – влетел пакет… Моя Алёна в сердцах кинула его обратно, а из вредности и мой пакет, а там плавки, полотенце и ноль семь горилки… А я шваркнул её купальник, ласты и бумажник с обратными билетами. Через минуту… – Серёжа оглядел присутствующих и выдержал паузу, – в окно влетел пьяный араб в ластах…

– И с криком «Мадам-бакшиш!»…

– Впорол гопака!

За соседним столом тоже вспыхнуло оживление. Какие-то молодые люди праздновали день рождения. Поздравляла специальная пара: широкий молодой человек в костюме и девушка с балетным поставом ступней, очень красивая и стройная. Оба метались, бегали с огромными букетами, нагибались к гостям и оперно блажили поздравительные куплеты.

– А вообще там три… та-ри, – Сергей увесисто потряс тройкой пальцев, – кита… которые меня поразили. Первое – это рифы. Да… вроде ровная гладь, даже скучная… и ты надеваешь маску, опускаешь голову в воду – и ты в раю – синем, ярчайшем, подробном. Плывёшь по краю рифа, а он откосом уходит, теряется пропастью, темнеет, зеленеет, и видно, что там… бездна. И поначалу держишься рифа, а он шершавый такой, и рыбы потрясающих раскрасок… райских… и всё такое чёткое, патрясающее… Но отрываешься от рифа и видишь, как уходит во тьму стена, и кажется, рухнешь… и не рухаешь. И не только не рухаешь, а тебя… будто возносит – настолько ждёшь этой гибели, провала. И как в детство вернулся… Когда снится, что стоишь на горе и должен полететь. И летишь… и страх, и восторг… и возвращение… и вознесение… Всё сразу… хотя, конечно, рыбки… – это действительно… так, для детей. Ещё я шарился по всяким задворкам… Там такие запахи… Ммм… Такие запахи. А где мой пиджак? Наверно, где я курил… А где я курил?

– В холле…

– Наверно, в холле. В холлу… Сейчас схожу… ладно, потом схожу… или не схожу, потому что вот он! Запрятался… Тем лучше… В общем, второе чудо Египта, – он откашлялся. – Сразу скажу вам, что там – толпы… Толпы – просто река… Она течёт мимо памятников, течёт, течёт, а потом всё быстрей и быстрей, и шасть в какую-нибудь лавку при фабрике розового масла… и там всё объясняют очень серьёзно. Гораздо серьёзней, чем про родословную фараонов. Алёна там что-то покупала, а я в окно смотрел… на ишачков… Там отличные ишачки были. На них там ездят. И у них уши пыльные. Как листья. И Алёна их всё время гладила. И вы бы, Маша, их тоже погладили…

– Только после того, как они помоют уши, – сказала Маша авторитетным щебетком.

– Серёг, а Луксор?

– Да ерунда – туристов столько, что ни… лука – сор один… хе-хе… Не сбивай… В самом начале мы ехали на автобусе… мимо каналов, деревенек, и мне всё хотелось увидеть, как живут люди… А автобусы эти, они так несутся… Потому что водители норовят устроить гонки… им главное – ехать первыми в колонне. И вот они несутся, друг друга обгоняют, и кто вклинится в голову, тот и молодец. А пассажиры – кто просто зелёный, а кто вовсе… ласты завернул. Но только не я, потому что я-то был при деле. Я искал что-то такое и исконное, и жизненное одновременно, потому что живые подтверждения времени на меня действуют гораздо сильнее, чем всякие… бывшие булыжники. И тут… в просвете меж деревьев… я увидел ишачка, гружённого папирусом. И меня прострелило… Как же так! Как же так? – восторженно-гневно вопросил Сергей, поднимая рюмку. – Ты-ся-че-летия прошли, и он как пёр свой папирус, так и прёт. И хоть бы хрен… Это второе, ради чего туда стоило поехать… Давайте выпьем!

Серёжа снова выпил мёрзлой водки и ненадолго вышел, сгребя пиджак с галстуком. Едва он скрылся, зажужжал-проснулся его телефон. Трясясь, он ползал по столу с хитиновым скрежетом, пока не пришёл Серёжа. Он схватил его, буркнув что-то грубое вроде «Недобрал, скарабей?», и бархатно ответил:

– Да, Алёнушка. Да. Я сижу. С хорошими людьми, – обведя всех глазами и чуть кивнув, – и мне хорошо.

Нет. В гостях бокал пива. Через сколько? Добруджио.

Пиджак на Серёже сидел аккуратно, и узел галстука глядел серой репкой.

– А у пирамид нет туристов?

– Х-ха, – он опустил глаза с лёгкой полуулыбкой. – Пирамиды… Когда я увидел пирамиды, я… – он замолчал. – Надо налить. Да…

– А это очень далеко от моря? – спросила Маша.

– Далеко, надо всю ночь пилить на автобусе.

– Мы не выспимся…– огорчённо щебетнула Маша.

– Сначала мы пили… в смысле, пилили в автобусе, и я не мог заснуть, зато потом был музей в Каире, где я выспался на ходу. Потом снова на автобусах. Куда-то на окраины… И вот они начали появляться. Отрывками… издали… Такие синие… как горы, и я сразу заметил, что у них очень неровные грани… и сами они чуть косые… Да… и эта поверхность, с щербинками, какая-то чешуйчатая… Пока мы к ним пробирались, они появились ещё несколько раз… Наконец мы приехали. Они были рядом. И чувство этой первозданности, выщербленности… ещё усилилось, и несмотря на то, что они близко, казалось, что ещё очень много воздуха между ними и нами. Словно та синева, сквозь которую мы их впервые увидели, сложилась… и мы тоже были в ней. А она в нас. Да. И все эти толпы растворились, остались бродить где-то понизу… А я смотрел на пирамиды. Я вспомнил и пережил свою жизнь – с момента, когда впервые услышал это слово и до… этого дня… своё маленькое время… Да… хорошо, что мы приближались постепенно, и помогала эта дымка, и это сходство с горами, которые всегда имеют… одушевлённое выражение… – Он помолчал. – А ведь что-то банальное есть, пошлое, ах, пирамиды. Да? Так вот, нет, – отчеканил Сергей, – нет! И то ли с детства это слово с нами и так вот лежало, лежало и вот долежалось… Или сами они настолько немыслимы… А я-то считал это мёртвым словом. А оно – ожило. О. Жи. Ло. Потому что не бывает мёртвых слов, вообще ничего мёртвого… Ведь всё на свете – и человек, и камень, и слово – только и ждут, чтоб им помогли… Чтоб им помогли ожить…

Он помолчал.

– Так что… поезжайте. И помогите.

Он поднял глаза на Женю, кивнул и, часто заморгав, повторил твёрдо:

– Поезжайте. За ваши пирамиды!

Ещё не раз трещал саранчой Серёжин телефон, и он ловил его крепким пожатием и с каждым словом всё меньше походил на того расхристанного лохмача из начала застолья. Он был бледен и гладко причёсан, очки в металлической оправе сидели без перекоса, и даже выражение строгости мелькнуло в его лице, когда он взглянул на часы и окликнул официантку:

– Э-э-э… барышня, можно вас… Скажите, у вас что за кофе? А коньяк? Так… Значит… чашку маккона и пятьде… сто Курвуазье.

– Пятьдесто Курвуазье – это, видимо, такой граф… – наклонился Олег к Тане.

Серёже принесли заказ, а через минуту в зал ворвалась маленькая женщина с пышной рыжей причёской. Она бежала на огромных каблуках, придерживая ремешок от сумочки и близоруко вглядываясь вперёд. Как раз в это время Сергей сгрузил пустую рюмку на проходящий поднос. Отпив из кофейной чашечки, он порывисто встал ей навстречу:

– Привет, моя радость, я заказал тебе яблочный штрудель. Вскоре он засобирался.

– Спасибо, мы поедем.

– Мы готовы вам сказать то же самое, – улыбнулась Маша.

– Как это?

– Спасибо за ваш рассказ, мы обязательно поедем в Египет! Я уже знаю два слова: Алё и мадам бакшиш.

Сергей с Алёной удалялись, он что-то говорил, солидно клонясь и дыша ей за темя, а она энергично кивала.

– Н-да, пафосный подкаблучник… – усмехнулся Олег и пояснил: – Алёна – Танина подруга.

– Учись, Евгений Михалыч, – хитро улыбнулся Андрей.

– Женя, тебе надо переобуться. Скоро мы пойдём танцевать. Где твоя сумка?

– Внизу, я схожу.

Женя к тому времени хорошо поднабряк снаружи и погорячел изнутри. С самого начала вечер неправильно лёг из-за ботинок, и эту неправильность он водкой насилу расплавил. И вроде бы полегчало, но оказалось, обида лишь затаилась и, сменив температуру, набросилась и ела душу горячим ротором. И все её бездны необыкновенно плавко подтянулись к этим проклятым ботинкам, и поражало, насколько они, оказывается, свиты, повязаны старыми тяжбами. Так он и качал их сквозь себя, множил и переживал и, когда поднимался с сумкой обратно, уже знал, что сделает.

Народу тем временем прибыло. Обнаружились Машины знакомые по линии моды, муж с женой, которые перебрались за их стол. Они заказали ещё водки, и тут наметилось оживление, заходили люди с проводами, кто-то дунул в микрофон, и вскоре ввалились мексиканцы в пончо и шляпах и стали расчехлять гитары.

– Ну что, – негромко спросила Маша, – ты приготовился? Встань. Женя встал.

– Ты как-то… ниже стал… – Маша, прищурясь, оглядела его лицо, поправила ворот. – Так, понятно, – она покачала головой и сцарапала каплю соуса с кофты. – Ну ладно, – опускала она глаза всё ниже, пока лицо её не побелело, а губы не вздрогнули и не спросили голосом номер сорок один «лёд и никель. Норильск»:

– Что у тебя на ногах?