Текст книги "Рассказы, очерки, фельетоны 1925-1927 годы"
Автор книги: Михаил Булгаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Булгаков Михаил
Рассказы, очерки, фельетоны 1925-1927 годы
Михаил Булгаков
Рассказы, очерки, фельетоны 1925-1927гг
СВАДЬБА С СЕКРЕТАРЯМИ
(Подлинное письмо рабкора Толкача)
Пардон! Что письмо мое, дорогие товарищи редактора, не носит столичного характера, а узкоместный. Однако если бы не существовал на свете "Гудок", знаменитый обличитель всех, то моя статья-заметка погибла бы в пучине неизвестности благодаря существованию нашей стенной газеты, в редакционную коллегию каковой входит как раз ниже описанная мною личность – номер первый. А не дурак же он! Чтобы сам про себя помещал обличающую корреспонденцию во весь рост!
Нет, далеко не дурак, и в частности в смысле самогона.
Итак, в нашем богоспасаемом Льгове II я проходил в компании комсомольцев и беспартийных, и разговаривали мы о поднятии производительности в республике, как слух наш был поражен звуками трубного оркестра, урезавшего марш "На сопках Маньчжурии", на весь Льгов II. Осмотревшись, мы убедились,что оркестр происходит из железнодорожника Харченко, квартирующего здесь. Тут же мы констатировали факт свадьбы в доме обозначенного Харченко на антирелигиозной основе. Интересуясь антирелигиозным браком, мы, прильнув к освещенным окнам, разглядели в бездне беспартийной молодежи и разлагающихся стариков лица:
1) секретаря ячейки РКП т. Полякова,
2) бывшего секретаря ячейки комсомола,
причем на обоих лицах, как бывшего, так настоящего, была написана жажда.
Пораженные, мы стали ждать, что она обозначает, причем комсомолец Сеня заметил:
– Я знаю, чего Поляков затесался сюда, специально для проведения свадьбы. Погодите, ребята, сейчас он выступит с речью, причем вы все ахнете, до того он изумительно красноречив.
И мы задержались, облепив окна, как гроздья винограда.
И хозяин Харченко вручил П. и бывшему секретарю по громадной чарке самогона, вызвав страшный хохот в беспартийной массе, любовавшейся свадьбой под окнами, и разные слова, как-то:
– Хороши наши секретари. Они, оказывается, ждали самогону, как вороны крови.
И тут я, сгорая от стыда, услышал антирелигиозную речь П., содержание коей я немедленно занес в свою записную книгу дословно:
– Здоровье новобрачных! Ура!
И затем после второй чарки самогона:
– Горько! Горько!
После чего под громовой хохот все напились.
Я прямо краснею. Толкач
Письмо списал МИХАИЛ
"Гудок", 18 апреля 1925г.
КАК БУТОН ЖЕНИЛСЯ
В управлении Юго-Западных
провизионки выдают только женатым.
Холостым – шиш. Стало быть, нужно
жениться. Причем управление будет
играть роль свахи.
Рабкор N"2626
А не думает ли барин жениться.
Н. В. Гоголь (Женитьба)
Железнодорожник Валентин Аркадьевич Бутон-Нецелованный, человек упорно и настойчиво холостой, явился в административный отдел управления и вежливо раскланялся с провизионным начальством.
– Вам чего-с? Ишь ты, какой вы галстук устроили – горошком!
– Как же-с. Провизионочку пришел попросить.
– Так-с. Женитесь.
Бутон дрогнул:
– Как это?
– Очень просто. ЗАГС знаете? Пойдете туды, скажете: так, мол, и так. Люблю ее больше всего на свете. Отдайте ее мне, в противном случае кинусь в Днепр или застрелюсь. Как вам больше нравится. Ну, зарегестрируют вас. Документики ее захватите, да и ее самое.
– Чьи? – спросил зеленый Бутон.
– Ну, Варенькины, скажем.
– Какой... Варенькины?..
– Машинистки нашей.
– Не хочу, – сказал Бутон.
– Чудачина. Желая добра тебе говорю. Пойми в своей голове. Образ жизни будешь вести! Ты сейчас что по утрам пьешь?
– Пиво, – ответил Бутон.
– Ну, вот. А тогда шоколад будешь пить или какао!
Бутона слегка стошнило.
– Ты глянь на себя в зеркало Управления Юго-Западных железных дорог. На что ты похож? Галстук, как бабочка, а рубашка грязная. На штанах пуговицы нет, – ведь это ж безобразие холостяцкое! А женишься, – глаза не успеешь продрать, тут перед тобой супруга: не желаете ли чего? Как твое имя, отчество?
– Валентин Аркадьевич...
– Ну, вот, Валюша, стало быть, или Валюн. И будет тебе говорить: не нужно ли тебе чего, Валюн, не нужно ли другого, не нужно ли тебе, Валюша, кофейку, Валюше – то, Валюше – другое... Взбесишься прямо!.. То есть что это я говорю?.. не будешь знать, в раю ты или в Ю.-З. же-де!
– У ней зуб вставной!
– Вот дурак, прости Господи. Зуб! Да разве зуб – рука или нога? Да при этом ведь золотой же зуб! Вот чудачина, его в крайнем случае в ломбард можно заложить. Одним словом, пиши заявление о вступлении в законный брак. Мы тебя и благословим. Через год зови на октябрины, выпьем!
– Не хочу! – закричал Бутон.
– Ну ладно, вижу, вы упрямец. Вам хоть кол на голове теши. Как угодно. Прошу не задерживать занятого человека.
– Провизионочку позвольте.
– Нет!
– На каком основании?
– Не полагается вам.
– А почему Птюхину дали?
– Птюхин почище тебя, он женатый!
– Стало быть, мне без провизии с голоду подыхать?
– Как угодно, молодой человек.
– Это что же такое выходит, – забормотал Бутон, меняясь в лице. – Мне нужно или жизни лишиться с голоду, или свободы моей драгоценной?!
– Вы не кричите.
– Берите! – закричал Бутон, впадая в истерику, – жените, ведите меня в ЗАГС, ешьте с кашей!! – и стал рвать на себе сорочку.
– Кульер! Зови Вареньку! Товарищ Бутон предложение им будет делать руки и сердца.
– А чего они воют? – осведомился курьер.
– От радости ошалел. Перемена жизни в казенном доме.
МИХАИЛ
"Гудок", 28 апреля 1925г.
БУЗА С ПЕЧАТЯМИ
– Придется мне к месту моего жительства ездить, – сказал младший агент охраны Уткин Василий, – видно, не миновать мне начальству писать прошение.
Уткин Василий вооружился химическим карандашом и начертал некрасивыми буквами такое:
"ЗАЯВЛЕНИЕ
начальнику 2-й команды 3-го района
охраны грузов Сев.-Зап.ж.д.
Товарищ начальник, прошу вашего ходатайства о выдаче мне сезонного проездного билета от станции Медведево – места моей службы – до ст. Едрово местожительства.
Младший агент охраны грузов
Уткин Василий"
Взяв с собой произведение своей руки, Уткин Василий отправился в Едровский сельсовет и сказал председателю:
– Заверь мне, милый человек, заявленьице!
Председатель сельсовета жидким чернилом на обороте уткинского произведения написал так:
"Подпись руки Василия Уткина Едровский сельсовет удостоверяет.
Председатель Васячкин".
Засим Уткин Василий направился в волостной исполком и вышел из него, имея на своей бумаге еще одну приписку, пониже на две строчки:
"Изложенное и подпись предсельсовета Васячкина Едровский ВИК удостоверяет.
Предвика (подпись неразборчива).
Секретарь (подпись совершенно неразборчива)".
Кроме того, на бумажке Уткина Василия помещались две печати: одна в левом верхнем, другая – в правом нижнем углу. Печати были очень красивые, круглые, синие, и в центре их помещалась закорюка, отдаленно напоминающая изображение серпа и молота.
– К кому бы еще пойти заверить? – рассуждал сам с собой Уткин Василий. – Впрочем, больше ни к кому не надо. Подписей достаточно, и парочка печатей. Правда, ни один леший не разберет, что на этих печатях, но это все равно.
*
Засим начались уткинские неприятности. По прошествии времени, которое полагается на волокиту и бюрократизм, получил обратно от начальства Уткин свое заявление, на котором было написано красивым и бойким почерком:
"Ввиду неясной и неразборчивой печати в просьбе отказать и не выдавать до получения заявления, заверенного ясными печатями".
Уткин, по прошествии времени, которое полагается на то, чтобы обомлеть, пополз опять в сельсовет и из сельсовета в ВИК с новым заявлением. Повое заявление ему опять заверили и поставили те же самые печати.
По прошествии времени, которое полагается на бузу и волынку, Уткин вновь получил от начальства своего заявление с резолюцией:
"Отказать за неясностью печати".
Уткин явился вновь в сельсовет и ВИК с новым заявлением, причем сказал:
– Видно, братцы, ваши печати делал Федя, на свою рожу глядя.
Уткину вновь поставили на бумаге Федины произведения искусства. Уткин отправил бумагу начальству, и по прошествии времени бумага явилась обратно с резолюцией, которая Уткину уже была хорошо знакома:
"Отказать за неясностью печати".
Тут Уткин сел на стул и заревел, как от зубной боли.
*
Чем все это кончится – неизвестно. Что вы, граждане, в самом деле, младшего агента охраны Уткина умучить хотите?!
МИХАИЛ
"Гудок", 30 апреля 1925 г.
КАРАУЛ!
Ректору ГИЖа
Уважаемый товарищ ректор!
Пишу это на предмет полного искоренения нижеперечисленных лиц. В противном случае советской периодической прессе угрожает гибель со всеми ее приложениями. А лица эти по вашему ведомству.
Итак: глава 1. АЛЬБЕРТ
"Подъезжая к сией станции и глядя на природу в окно, у меня свалилась шляпа" – такое написал незабвенный писатель Антон Павлович Чехов. Но он это написал в "Жалобной книге", а не в книге со звучным и привлекательным названием "Под восточной звездой" (библиотека "Огонька"). Ее – эту книгу можно иметь у любого газетчика за 15 коп., а в ней на стр. 9-й:
"...они не думают о том, что прямо из мавританских зал этого дворца им предстоит поездка через бурное море, прячась под кучей просоленных брезентов на палубе рабочей шхуны".
Это на 9-й странице, которая следует, как известно, за 8-й, а 8-я роковая. До 8-й плыл автор Альберт Сыркин более или менее благополучно, а на 8-й плюнул, махнул рукой и перестал бороться с хитрым русским языком. И начались аварии:
"... нефть куда-то возилась в грязных цистернах"...
Протестую, как читатель, заплативший за "Звезду" 15 коп. Даже за такую ничтожную сумму ничего этого не может быть на свете, если и "возилась", то не куда-то, а если "куда-то", то не "возилась". А возили ее, проклятую нефть! Возили ее! Возили!! Она – неодушевленная дрянь.
Положим, глагол каверзный. Вообще путаница и непонятно.
"...Он не захотел ехать в Москву, а в ы з в а л с я дипломатическим курьером в Карс!" (стр. 17).
Может быть два решения: или не хватает четырех слов, сам вызвался поехать в качестве дипломатического курьера, или – что ужаснее всего – не нефтяной ли это истории повторение: "его вызвали"? (Вызвался – вызвали, как возилась – возили?)
О, если так! Тогда Альберту очень плохо в волнах русского языка. И ему действительно нехорошо, и именно на стр.10-й:
"Энвер-Паша былой диктатор Турции, руководитель армянских резней..."
Энвер-Паша – плохой человек, но множественного числа у слова "резня" нет. Это печально. Русский язык недостаточно усовершенствован, но нету. Слову "резь" посчастливилось, – имеет "рези", но они не всегда армянские.
Армянская же всегда резня, сколько бы раз негодяй Энвер ее ни устроил. Кстати, об армянах: слова "порядконаводитель" (стр. 17) нету тоже. Слово "консула", если говорить откровенно, заменено в русском языке словом "консулы". "Лы". Что может быть ничтожнее! А между тем меняет все!
Или: "Год до него погиб..." (стр. 11). Нет, не погибал! За год до него он погиб! (Речь идет о бароне Унгерне фон Штернберг.)
Здесь уместно (барон... паша) вернуться к Энверу: никто не поверит Альберту Сыркину, что Энвер ходил в серой барашковой ш а п к е с э с к о р т о м подобострастных адъютантов.
Какой ты подобострастный ни будь, нет такой шапки на земном шаре!
А если бы и была, то находилась бы она не на Энвер-Паше, а в Кремле, рядом с царь-колоколом и пушкой. Царь-шапка.
Альберт открыл миллионы "малярийных бацилл" на стр. 13-й. Нету малярийной бациллы в природе, и нечего на нее клеветать. Никакая бацилла малярии не вызывает.
Но не бывает там разных выражений – как-то: "...Флаги их гордо ежедневно полоскались над унылыми стенами" (стр. 21) и "...помогающем созидаться и строиться пробуждающемуся Востоку" (стр. 19), и "... скоро затем опять шатался со мной по Закавказью" (стр. 17) Не бывает, чтобы пробирались делегаты по бурному Черному морю, "о к у т а н н о м у сплошной с е т ь ю плавучих м и н..." (стр. 9). Восьмое чудо такие мины, которые, будучи плавучими, сетью окутывают.
Одним словом, такая книжка не стоит 15-ти копеек.
Глава 2: ИМЕНА ИХ ТЫ, ГОСПОДИ, ВЕСИ
Но куда же "Восточной звезде" до "Вечерней Москвы".
Компании захотел – ступай в лавочку: там тебе кавалер расскажет про лагери и объявит, что всякая звезда, значит, на небе, так вот как на ладони все видишь!
Это Николай Васильевич Гоголь про "вечорку" сказал. Только он не знал, что в ней не один кавалер, а несколько, и каждый из них рассказывает изумительные вещи. Про пуговицы из крови и про памятник собаке, про новоизобретенную самим же кавалером теорию происхождения рака и про дерево-людоед, про золотую лихорадку и о том, какая погода будет на земном шаре через 1 миллион лет.
Пища эта может удовлетворить самую жадную любознательность. Но только "о д н о г о д о в а л о г о" ребенка, как назло, не существует. Бывает двухгодовалый, возможен трехгодовалый, и несомненен "годовалый", хотя бы его и напоили бензином вместо лекарства. Можно поверить и в кавалерские рассказы об омоложенном миллионере, спившемся от радости, но ни в коем случае нельзя верить, что "вчера днем по г у с т о м у дыму, замеченному с каланчи в районе Останкино, в ы е х а л а Сухаревская часть" (э 94). Что Сухаревские пожарные – лихие ребята, известно всем, но такая штука и им не под силу! Сухаревский брандмейстер – не Илья-пророк.
Кавалер "Ю.Л." побывал на выставке птиц. Обливаясь кровавым потом, сочинял Ю.Л. отчет об этой выставке (э 92) и все-таки жертвой пал в борьбе с роковой. "О б р а щ а ю т в н и м а н и е бронзовые и белые и н д е й к и, – написал предвиденный автором "Ревизора" персонаж – любитель выставок и не добавил, "на кого" или "на что" обращают свое внимание поразившие его птицы. Хуже, чем "Ю.Л.у" – пришлось "Приму", побывавшему "На берегах Юкона". Прим хотел поделиться с публикой ощущениями, полученными им от картины и игры какой-то актрисы, и сделал это таким образом:
"В ней, как всегда, в п е ч а т л я е т грубоватая простота"...
– Черт знает что! И чина нет такого! Одним... Одним словом, так больше невозможно.
Прошу их усмирить.
"Журналист", 1925, э 6-7
ШПРЕХЕН ЗИ ДЕЙТЧ?
В связи с прибытием в СССР
многих иностранных делегаций
усилился спрос на учебники
иностранных языков. Между тем
новых учебников мало, – а старые
неудовлетворительны по своему
типу.
Металлист Щукин постучался к соседу своему по общежитию – металлисту Крюкову.
– Да, да, – раздалось за дверью.
И Щукин вошел, а войдя, попятился в ужасе – Крюков в одном белье стоял перед маленьким зеркалом и кланялся ему. В левой руке у Крюкова была книжка.
– Здравствуй, Крюков, – молвил пораженный Щукин, – ты с ума сошел?
– Найн, – ответил Крюков, – не мешай, я сейчас. Затем отпрянул назад, вежливо поклонился окну и сказал:
– Благодарю вас, я уже ездил. Данке зер! Ну, пожалуйста, еще одну чашечку чаю, – предложил Крюков сам себе и сам же отказался: – Мерси, не хочу. Их виль... Фу, дьявол... Как его. Нихт, нихт! – победоносно повторил Крюков и выкатил глаза на Щукина.
– Крюков, миленький, что с тобой? – плаксиво спросил приятель, опомнись.
– Не путайся под ногами, – задумчиво сказал Крюков и уставился на свои босые ноги. – Под ногами, под ногами, – забормотал он, – а как нога? Все вылетело. Вот леший... фусс, фусс! Впрочем, нога не встретится, нога ненужное слово.
"Кончен парень, – подумал Щукин, – достукался, давно я замечал..."
Он робко кашлянул и пискнул:
– Петенька, что ты говоришь, выпей водицы.
– Благодарю, я уже пил, – ответил Крюков, – а равно и ел (он подумал), а равно и курил. А равно...
"Посижу, посмотрю, чтобы он в окно не выбросился, а там можно будет людей собрать. Эх, жаль, хороший был парень, умный, толковый..." – думал Щукин, садясь на край продранного дивана.
Крюков раскрыл книгу и продолжал вслух:
– Имеете ль вы трамвай, мой дорогой товарищ? Гм... Камрад (Крюков задумался). Да, я имею трамвай, но моя тетка тоже уехала в Италию. Гм... Тетка тут ни при чем. К чертовой матери тетку! Выкинем ее, майне танте. У моей бабушки нет ручного льва. Варум? Потому что они очень дороги в наших местах. Вот сукины сыны! Неподходящее! – кричал Крюков. – А любите ли вы колбасу? Как же мне ее не любить, если третий день идет дождь! В вашей комнате имеется ли электричество, товарищ? Нет, но зато мой дядя пьет запоем уже третью неделю и пропил нашего водолаза. А где аптека? – спросил Крюков Щукина грозно.
– Аптека в двух шагах, Петенька, – робко шепнул Щукин.
– Аптека, – поправил Крюков, – мой добрый приятель, находится напротив нашего доброго мэра и рядом с нашим одним красивым садом, где мы имеем один маленький фонтан.
Тут Крюков плюнул на пол, книжку закрыл, вытер пот со лба и сказал по-человечески:
– Фу... здравствуй, Щукин. Ну, замучился, понимаешь ли.
– Да что ты делаешь, объясни! – взмолился Щукин.
– Да понимаешь ли, германская делегация к нам завтра приедет, ну, меня выбрали встречать и обедом угощать. Я, говорю, по-немецки ни в зуб ногой. Ничего, говорят, ты способный. Вот тебе книжка – самоучитель всех европейских языков. Ну и дали! Черт его знает, что за книжка!
– Усвоил что-нибудь?
– Да кое-что, только мозги свернул. Какие-то бабушки, покойный дядя... А настоящих слов нет.
Глаза Крюкова вдруг стали мутными, он поглядел на Щукина и спросил:
– Имеете ли вы кальсоны, мой сосед?
– Имею, только перестань! – взвыл Щукин, а Крюков добавил:
– Да, имею, но зато я никогда не видал вашей уважаемой невесты!
Щукин вздохнул безнадежно и убежал.
ТУСКАPOРA
"Бузотер", 1925, э 19
ДРОЖЖИ И ЗАПИСКИ
Вся эта история целиком помещается в корзине для ненужных бумаг Муромского Ражпо и состоит из трех записок.
Записка первая
Георгий Никифорович!
Знаю скверное положение Б. Н. Петрова, просил бы тебя при случае устроить хотя бы куда-нибудь. Он человек старательный.
Н. Лихонин
Записка вторая
Товарищ Кузнецов!
Еще я тебя прошу, если можно, то устрой парня, очень старательный, и если можно, то прошу не отказать.
Кириллов
Записка третья
Резолюция Г. Н. Кузнецова:
В местком служащих на согласование, 21/V. Кузнецов
Ну, что ж тут особенного! Что-то с парнем случилось – попал он в скверное положение и пришлось ему прибегнуть к протекции.
Каковую он и получил. Просил за него у Георгия Никифоровича и Лихонин (помощник ТМ мастерских), и Кириллов (из ЖК-15), и Кузнецов резолюцию поставил.
Вот и все.
Впрочем, нет, не все.
Записка четвертая
В газету "Гудок" рабкора э 68.
Дорогие товарищи!
Обнаружил я записки Лихонина, Кириллова и выше упомянутую резолюцию. Пишут они, что он старательный.
Действительно, старательный.
Ха-ха-ха!
Поступив по запискам на службу в кооператив, Петров прослужил полтора месяца и до того достарался, что получил 12 июля сего года от администрации 80 рублей для покупки дрожжей. Каковые 80 (восемьдесят) рублей пропил до последней копейки, вследствие чего пекарня осталась без опары.
Ха-ха-ха!
Поздравляю наших протекционистов.
Подпись
Записка пятая
И я тоже поздравляю. Так вам и надо. Не развивайте протекционную систему на транспорте, не строчите записок кому попало. Не ходите черным ходом.
МИХАИЛ
"Гудок", 30 июля 1925г.
ТАРАКАН
Ах, до чего замечательный город Москва! Знаменитый город! И сапоги знаменитые!
Эти знаменитые сапоги находились под мышкой у Василия Рогова. А сам Василий Рогов находился при начале Новинского бульвара, у выхода со Смоленского рынка. День был серый, с небом, похожим на портянку, и даже очень легко моросило. Но никакой серости не остановить смоленского воскресенья! От Арбата до Новинского стоял табор с шатрами. Восемь гармоний остались в тылу у Василия Рогова, и эти гармонии играли разное, отравляя душу веселой тоской. От Арбата до первых чахнувших, деревьев в три стены стоял народ и торговал вразвал чем ни попало: и Львом Толстым, босым и лысым, и гуталином, и яблоками, штанами в полоску, квасом и Севастопольской обороной, черной смородиной и коврами.
Если у кого деньги, тот чувствует себя, как рыба в море, на Смоленском рынке. Искупался Василий Рогов в океане и поплыл с сапогами и финским ножом. Сапоги – это понятно. Сапоги давно нужно было купить, ну а финский нож к чему? Купился он сам собой как-то.
Когда Рогов отсчитал два червя за сапоги в палатке, вырос из-под земли человек с кривым глазом и почему-то в генеральской шинели и заметил гнусаво:
– Сапоги купили, папаша! Отличные сапоги.. Ну а такой финский нож вы видали?
И тот сверкнул перед Роговым убийственной сталью...
– Не нужно, – сказал Рогов, уминая под мышку сапоги.
– Шесть рублей финка стоит, – сообщил человек, – а отдаю за четыре, и только по случаю ликвидации лавки.
– Никакой у тебя лавки нет, – возразил с презрением Рогов и подумал: "Сколько этих жуликов на Смоленском! Ах, Боже мой!"
– Таким ножом, если махнуть человеку под ребро, – сладостно заговорил человек, пробуя пальцем коварное лезвие, – то любого можно зарезать.
– Ты смотри, тут и милиционеры есть, – ответил Рогов, пробираясь в чаще спин.
– Берите ножик, отец, за три с полтиной, – гнусавил человек, и дыхание его коснулось крутой шеи Василия Рогова, получившего неизвестно за что в пекарне обидное прозвище Таракан. – Вы говорите цену, папаша! На Смоленском молчать не полагается.
В это время гармония запела марш и весь рынок залила буйною тоской.
– Рубль! – сказал, хихикнув, Таракан, чувствуя счастье благодаря сапогам.
– Берите! – крикнул человечишко и нож всунул в голенище новых Таракановых сапог.
И сам не зная как, Таракан выжал из-за пазухи кошелек, крепко зажал меж пальцами левой руки пять червонцев, – примеры всякие бывают на Смоленском рынке! – а правой выдернул желтый рубль.
Таким образом наградили Таракана финкой. Видимо, караулила пекаря беда.
Страшно расстроен был Таракан вследствие покупки ненужной вещи. "Что я, в самом деле, людей, что ли, резать им буду?" Поэтому пришлось Таракану зайти в пивную. Выпив две бутылки пива, Таракан почувствовал, что ножик не так уж не нужен. "Молодецкая вещь – финка",– подумал пекарь и вышел на Новинский бульвар.
До чего здесь было оживленно! Фотограф снимал на фоне экрана, изображающего Кремль над густой и синей Москва-рекой, девицу с розой в волосах. Стоял человек с трахомой и пел тоскливо и страшно. Китаец вертел погремушкой, и шел народ и назад, и вперед. И тут услышал Таракан необыкновенный голос, всем заявляющий громко и отчетливо:
– У меня денег воз – дядя из Японии привез.
А потом голос так сказал:
– А сам не кручу, не верчу, только денежки плачу.
И действительно, сам он не крутил. Деревянный восьмигранный волчок крутил тот, кто ставил. А ставить можно было на любой из восьми номеров. А номер на доске, а доска на обыкновенном ящике, а полукружием вокруг ящика мужчины.
– Игра, – заметил голос, – без обману и шансов. Каждый может выиграть жене на печенку, себе на самогонку. Детишкам на молочишко.
Как родной голос совсем звучал. Как дома. Потная молодая личность в кепке все ставила по три копейки на 8-й номер, а он все не выпадал. А потом, как выпал, – выдал голос кепке пятиалтынный. Кепка потной рукой поставила пятачок и – хлоп – 8! Двадцать пять копеек. Он – гривенник (кепка) – 8! Чудеса – подряд. Полтинник. Голосу хоть бы что, хоть дрогнул – платит и платит. Кепка опять гривенник на 8-й, только он уже не выпал. Нельзя же вечно!
Еще кто-то три копейки поставил на 2-й номер. А на волчке вышло 3.
– Эх, рядом надо было! – сказал кто-то.
– Не угадаешь.
Таракан уже был у самого ящика. Финку переложил из голенища за пазуху к кошелю для верности – все бывало на Новинском бульваре!
Кепка поставила гривенник на 7-й, выпал 7-й. Опять полтинник.
– За гривенник – даю полтинник, а за двугривенный – рубль! – равнодушно всех оповестил голос.
Таракан молодецки усмехнулся, бодрый от пива, и смеху ради поставил на 3-й номер три копейки, но вышел 5-й.
– Чем дальше играешь, тем игра веселей! – голос сказал.
Таракан пятачок мелкой медью поставил на 4-й номер и угадал. Голос выдал Таракану четвертак.
– Ишь ты! – шепнули в полукружии.
Таракан как-то удивился, сконфузился и гривенник бросил на 8-й. Теперь сердце в нем екнуло, пока волчок, качаясь, кривлялся на доске. И упало холодно. Не упал 8-й, а 1-й вместо него. Жаль стало почему-то гривенника. "Эх, не нужно было ставить, забрал бы четвертак и ушел. А тут казнись!"
Через четверть часа полукружие стало плотнее, гуще в два ряда. И все отшились, до того всех размахом забил Таракан. Теперь Таракан ничего не видел вокруг, только лепешки без глаз вместо лиц. Но лицо голоса видел отлично – на лице, словно постным маслом вымазанном, бритом с прыщом на скуле, были агатовые прехолодные глаза. Спокоен был голос, как лед. А Таракан оплывал. Не узнала бы Таракана родная мать. Постарел, углы губ обвисли, кожа на лице стала серая и нечистая, а водянистые глаза зашли к небу.
Таракан доигрывал пятый, последний червонец. Серый червонец, вылежавшийся за пазухой. Таракан вынул, и владелец ящика его разменял так: рваный рубль, новый рубль, зеленая трешка и тоненькая, как папиросная бумага, видавшая виды пятерка. Таракан поставил рубль, еще рубль, не взял. "Что ж я по рублю да по рублю?" – вдруг подумал и почувствовал, что падает в бездну. Трешку! И трешка не помогла. Тогда Таракан шлепнул пятерку, и все мимо поплыло по Новинскому бульвару, когда лапа голоса, похожая на воронью, махнула пятерку с доски. Никто не шелохнулся вокруг, весь мир был равнодушен к злостной Таракановой судьбе. Владелец же ящика вдруг снял доску, взял ее под одну мышку, а ящик под другую – ив сторону.
– Постой! – хрипло молвил Таракан и придержал голос за рукав. Погоди-ка!
– Чего годить-то? – ответил голос. – Ставок больше нет. Домой пора.
– Еще сыграю, – чужим голосом заметил Таракан, вынул сапоги и сразу в тумане нашел покупателя.
– Купи сапоги, – сказал он и увидел, что продает сапоги той кепке, что первая начала игру. Кепка презрительно оттопырила губу, и тут поразился Таракан тому, что у кепки было такое же масляное лицо, как и у голоса.
– Сколько? – спросила кепка, постукивая по подошве расщепленным больным ногтем.
– Двадцать! – вымолвил Таракан. и,
– 12, – нехотя сказала кепка и повернулась уходить.
– Давай, давай! – отчаянно попросил Таракан.
Кепка, свистя через губу, крайне вяло вынула из кармана стального френча червь и два рубля и дала их Таракану. Ящик вернулся на место и легче немного стало Таракану. Он проиграл по рублю пять раз подряд. На счастливый 3-й номер поставил рубль и получил пять. Тут испуг червем обвил сердце Таракана. "Когда же я отыграюсь?"– подумал он и поставил пять на 6-й.
– Запарился парень! – далеко заметил кто-то.
Через минуту чисто было перед Тараканом. Ящик уплыл, доска уплыла, и люди разошлись. Бульвар жил, равнодушный к Таракану, китаец стрекотал погремушкой, а вдали переливались свистки – пора рынок кончать.
Воспаленными глазами окинул Таракан бульвар и ныряющей волчьей походкой догнал кепку, уносившую сапоги. Пошел рядом, кепка покосилась и хотела свернуть вон с бульвара.
– Нет, ты так не уходи! – не узнав своего голоса, молвил Таракан. – Как же это так?
– Чего тебе надо? – спросила кепка, и трусливо забегали его глаза.
– Ты какой же червонец мне дал за сапоги? А? Отвечай!
Свет отчаянья вдруг озарил Тараканову голову, и он все понял. На червонце было чернильное пятно, знакомое Таракану. Вчера это пятно на червонце получил Таракан в жалованье в пекарне. Он голосу проиграл этот червонец, как же он оказался у этого, кем звалась кепка, и Таракан понял, что она, кепка, заодно с голосом. Значит, червонец голос передал кепке? Не иначе.
– Отойди от меня, пьяница! – сурово сказала кепка.
– Я пьяница? – голос Таракана стал высок и тонок. – Я-то не пьяница. А вы сообщники, злодеи! – выкрикнул Таракан.
Прохожие брызнули в стороны.
– Я тебя не знаю! – неприязненно отозвалась кепка, и Таракан понял, что она ищет лаз в газоне. Таракан вдруг заплакал навзрыд.
– Погубили меня, – содрогаясь, говорил он, – убили человека. Деньги профсоюзные... Мне их сдавать в кассу. Под суд идти! – Весь мир заволокло слезами, и кепка смягчилась.
– Что ты, голубчик? – задушевно заговорила она. – Я сам, голубчик мой, проигрался. Сам лишился всего. Ты иди, проспись.
– Сапог мне не жалко, – мучаясь выговорил Таракан, – а пятьдесят не мои. Делегат я. Сироту погубили. Жулики! – внезапно тоненько закричал Таракан. Кепка нахмурилась.
– Пошел ты от меня к чертовой матери! – рассердилась она лицом, а глаза по-прежнему бегали. – Я тебя в первый раз в жизни вижу.
– Верни этого с ящиком! – не помня себя, бормотал Таракан, наступая на кепку. – Подай мне его сейчас! А то я вас власти отдам! Куда же это милиция смотрит? – в ужасе спросил Таракан у любопытной старушечьей мордочки в платке.
Наложила на себя мордочка крестное знамение и мгновенно провалилась в газон. Мальчишки засвистели кругом, как соловьи.
– А ты дай ему, дай, что долго разговаривать! – посоветовал чей-то гнилой голос.
Кепкины глаза теперь ходуном ходили, вертелись, как мыши.
– Отцепись от меня, падаль! – сквозь зубы просвистела кепочка. Никакого я ящика не видел.
– Врешь! Мошенник! Я вас насквозь вижу! – рыдающим голосом воскликнул Таракан. – Мои сапоги за мой же червонец купил!
– Что на них, свои клейма, что ли? – спросила кепочка и косо подалась в сторону. – Я их купил совсем у другого человека, высокого роста, с бельмом, а ты маленький – Т-таракан! Обознался, гражданин! – сладко заметила кепочка, улыбаясь любопытным зрителям одними постными щеками. – А теперь мне голову морочит. Ну, отойди, зараза! – вдруг фыркнула она кошачьим голосом и, как кошка, пошла – легко, легко. Клеш замотался над тупоносыми башмаками.
– Говорю, лучше остановись! – глухо бубнил Таракан, цепляясь за рукав. – Предаю тебя ответственности! Люди добрые...
– Эх, надоел! – сверкнув глазами, крикнула кепочка и сухим локтем ударила Таракана в грудь.
Воздуху Таракану не хватило. "Погибаю я, делегат злосчастный, – подумал он. – Уходит... злодей..."
– Ты остановишься? – белыми губами прошептал Таракан и поймал кошачий зрачок отчаянным своим глазом. В зрачке у кепки была уверенность, решимость, не боялась кепка коричневого малого Таракана. Вот сейчас вертушка-турникет, и улизнет кепочка с Новинского!
– Стой, стой, разбойник! – сипел Таракан, закручивая двумя пальцами левой руки скользкий рукав. Кепка молча летела к турникету. – Милиция-то где же? – задыхаясь шепнул Таракан.
Таракан увидел мир в красном освещении. Таракан вынул финку и в неизбышной злобе легко ударил ею кепку в левый бок. Сапоги выпали из кепкиных рук на газон. Кепка завернулась на бок, и Таракан увидел ее лицо. На нем теперь не было и признаков масла, оно мгновенно высохло, похорошело, и мышиные глазки превратились в огромные черные сливы. Пена клоком вылезла изо рта. Кепка, хрипнув, возвела руки к небу и качнулась на Таракана.
