Текст книги "Москва Краснокаменная. Рассказы, фельетоны 20-х годов"
Автор книги: Михаил Булгаков
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
Комментарии. В. И. Лосев
Угрызаемый хвост
Впервые – Бузотер. 1925. № 20. С подписью: «Тускарора».
Печатается по тексту журнала «Бузотер».
Двуликий Чемс
На ст. Фастов ЧМС издал распоряжение о
том, чтобы ни один служащий не давал коррес-
понденции в газеты без его просмотра.
А когда об этом узнал корреспондент, ЧМС
испугался и спрятал книгу распоряжений под
замок.
Рабкор 742
– Я пригласил вас, товарищи, – начал Чемс, – с тем, чтобы сообщить вам пакость: до моего сведения дошло, что многие из вас в газеты пишут?
Приглашенные замерли.
– Не ожидал я этого от моих дорогих сослуживцев, – продолжал Чемс горько. – Солидные такие чиновники… то бишь служащие… И не угодно ли… Ай, ай, ай, ай, ай!
И Чемсова голова закачалась, как у фарфорового кота.
– Желал бы я знать, какой это пистолет наводит тень на нашу дорогую станцию? То есть ежели бы я это знал…
Тут Чемс пытливо обвел глазами присутствующих.
– Не товарищ ли это Бабкин?
Бабкин позеленел, встал и сказал, прижимая руку к сердцу:
– Ей-Богу… честное слово… клянусь… землю буду есть… икону сыму… Чтоб я не дождался командировки на курорт… чтоб меня уволили по сокращению штатов… если это я!
В речах его была такая искренность, сомневаться в которой было невозможно.
– Ну тогда, значит, Рабинович?
Рабинович отозвался немедленно:
– Здравствуйте! Чуть что, сейчас – Рабинович. Ну, конечно, Рабинович во всем виноват! Крушение было – Рабинович. Скорый поезд опоздал на восемь часов – тоже Рабинович. Спецодежду задерживают – Рабинович! Гинденбурга выбрали [1]1
Гинденбурга выбрали…– Пауль фон Гинденбург (1847–1934) – генерал-фельдмаршал (1914), с августа 1916 г. – начальник Генштаба (фактический Главнокомандующий германскими войсками), в 1925 г. был избран президентом Германии.
[Закрыть]– Рабинович? И в газеты писать – тоже Рабинович? А почему это я, Рабинович, а не он, Азеберджаньян?
Азеберджаньян ответил:
– Не ври, пожалста! У меня даже чернил нету в доме. Только красное азербейджанское вино.
– Так неужели это Бандуренко? – спросил Чемс.
Бандуренко отозвался:
– Чтоб я издох!..
– Странно. Полная станция людей, чуть не через день какая-нибудь этакая корреспонденция, а когда спрашиваешь: «Кто?» – виновного нету. Что ж, их святой дух пишет?
– Надо полагать, – молвил Бандуренко.
– Вот я б этого святого духа, если бы он только мне попался! Ну ладно, Иван Иваныч, читайте им приказ, и чтоб каждый расписался!
Иван Иванович встал и прочитал:
«Объявляю всем служащим вверенного мне… мною замечено… обращаю внимание… недопустимость… и чтоб не смели, одним словом…»
* * *
С тех пор станция Фастов словно провалилась сквозь землю. Молчание.
– Странно, – рассуждали в столице, – большая такая станция, а между тем ничего не пишут. Неужели там у них никаких происшествий нет? Надо будет послать к ним корреспондента.
* * *
Вошел курьер и сказал испуганно:
– Там до вас, товарищ Чемс, корреспондент приехал.
– Врешь, – сказал Чемс, бледнея, – не было печали! То-то мне всю ночь снились две большие крысы… Боже мой, что теперь делать?.. Гони его в шею… То бишь проси его сюда… Здрасьте, товарищ… Садитесь, пожалуйста. В кресло садитесь, пожалуйста. На стуле вам слишком твердо будет. Чем могу служить? Приятно, приятно, что заглянули в наши отдаленные Палестины!
– Я к вам приехал связь корреспондентскую наладить.
– Да Господи! Да Боже ж мой! Да я же полгода бьюсь, чтобы наладить ее, проклятую. А она не налаживается. Уж такой народ. Уж до чего дикий народ, я вам скажу по секрету, прямо ужас. Двадцать тысяч раз им твердил: «Пишите, черти полосатые, пишите!» – ни черта они не пишут, только пьянствуют. До чего дошло: несмотря на то, что я перегружен работой, как вы сами понимаете, дорогой товарищ, сам им предлагал: «Пишите, – говорю, – ради всего святого, я сам вам буду исправлять корреспонденции, сам помогать буду, сам отправлять буду, только пишите, чтоб вам ни дна, ни покрышки». Нет, не пишут! Да вот я вам сейчас их позову, полюбуйтесь сами на наше фастовское народонаселение. Курьер, зови служащих ко мне в кабинет.
Когда все пришли, Чемс ласково ухмыльнулся одной щекой корреспонденту, а другой служащим и сказал:
– Вот, дорогие товарищи, зачем я вас пригласил. Извините, что отрываю от работы. Вот, товарищ корреспондент прибыл из центра, просить вас, товарищи, чтобы вы, товарищи, не ленились корреспондировать нашим столичным товарищам. Неоднократно я уже просил вас, товарищи…
– Это не мы! – испуганно ответили Бабкин, Рабинович, Азеберджаньян и Бандуренко.
– Зарезали, черти! – про себя воскликнул Чемс и продолжал вслух, заглушая ропот народа: – Пишите, товарищи, умоляю вас, пишите! Наша союзная пресса уже давно ждет ваших корреспонденции, как манны небесной, если можно так выразиться? Что же вы молчите?
Народ безмолвствовал.
Комментарии. В. И. Лосев
Двуликий Чемс
Впервые – Гудок. 1925. 2 июня. С подписью: «Михаил Б.».
Печатается по тексту газеты «Гудок».
Работа достигает 30 градусов
Общее собрание транспортной комячейки
ст. Троицк Сам. – Злат. не состоялось 20 апреля,
так как некоторые партийцы справляли Пасху
с выпивкой и избиением жен.
Когда это происшествие обсуждалось на бли-
жайшем собрании, выступил член бюро ячейки
и секретарь месткома и заявил, что пить можно,
но надо знать и уметь как.
Рабкор Зубочистка
Одинокий человек сидел в помещении комячейки на станции ИКС и тосковал.
– В высшей степени странно. Собрание назначено в пять часов, а сейчас половина девятого. Что-то ребятишки стали опаздывать.
Дверь впустила еще одного.
– Здравствуй, Петя, – сказал вошедший, – кворум изображаешь? Изображай. Голосуй, Петро!
– Ничего не понимаю, – отозвался первый, – Банкина нету, Кружкина нет.
– Банкин не придет.
– Почему?
– Он пьян.
– Не может быть!
– И Кружкин не придет.
– Почему?
– Он пьян.
– Ну, а где же остальные?
Наступило молчание. Вошедший стукнул себя пальцем по галстуку.
– Неужели?
– Я не буду скрывать от тебя русскую горькую правду, – пояснил второй, – все пьяны. И Горошков, и Сосискин, и Мускат, и Корнеевский, и кандидат Горшаненко. Закрывай, Петя, собрание!
Они потушили лампу и ушли во тьму.
* * *
Праздники кончились, поэтому собрание было полноводно.
– Дорогие товарищи, – говорил Петя с эстрады, – считаю, что такое положение дел недопустимо. Это позор! В день Пасхи я лично сам видел нашего уважаемого товарища Банкина, каковой Банкин вез свою жену…
– Гулять я ее вез, мою птичку, – елейным голосом отозвался Банкин.
– Довольно оригинально вы везли, Банкин! – с негодованием воскликнул Петя. – Супруга ваша ехала физиономией по тротуару, а коса ее находилась в вашей уважаемой правой руке!
Ропот прошел среди непьющих.
– Я хотел взять локон ее волос на память! – растерянно крикнул Банкин, чувствуя, как партбилет колеблется в его кармане.
– Локон? – ядовито спросил Петя, – я никогда не видел, чтобы при взятии локона на память женщину пинали ногами в спину на улице!
– Это мое частное дело, – угасая, ответил Банкин, ясно ощущая ледяную руку укома на своем билете.
Ропот прошел по собранию.
– Это, по-вашему, частное дело? Нет-с, дорогой Банкин, это не частное! Это свинство!!
– Прошу не оскорблять! – крикнул наглый Банкин.
– Вы устраиваете скандалы в публичном месте и этим бросаете тень на всю ячейку! И подаете дурной пример кандидатам и беспартийным! Значит, когда Мускат бил стекла в своей квартире и угрожал зарезать свою супругу – и это частное дело? А когда я встретил Кружкина в пасхальном виде, то есть без правого рукава и с заплывшим глазом?! А когда Горшаненко на всю улицу крыл всех встречных по матери – это частное дело?!
– Вы подкапываетесь под нас, товарищ Петя, – неуверенно крикнул Банкин.
Ропот прошел по собранию.
– Товарищи. Позвольте мне слово, – вдруг звучным голосом сказал Всемизвестный (имя его да перейдет в потомство). – Я лично против того, чтобы этот вопрос ставить на обсуждение. Это отпадает, товарищи. Позвольте изложить точку зрения. Тут многие дебатируют: можно ли пить? В общем и целом пить можно, но только надо знать, как пить!
– Вот именно!! – дружно закричали на алкогольной крайней правой.
Непьющие ответили ропотом.
– Тихо надо пить, – объявил Всемизвестный.
– Именно, – закричали пьющие, получив неожиданное подкрепление.
– Купил ты, к примеру, три бутылки, – продолжал Всемизвестный, – и…
– Закуску!!
– Тиш-ше!!
– …Да, и закуску…
– Огурцами хорошо закусывать…
– Тиш-ше!..
– Пришел домой, – продолжал Всемизвестный, – занавески на окнах спустил, чтобы шпионские глаза не нарушили домашнего покоя, пригласил приятеля, жена тебе селедочку очистит, сел, пиджак снял, водочку поставил под кран, чтобы она немножко озябла, а затем, значит, не спеша, на один глоток налил…
– Однако, товарищ Всемизвестный! – воскликнул пораженный Петя. – Что вы такое говорите?!
– И никому ты не мешаешь, и никто тебя не трогает, – продолжал Всемизвестный. – Ну, конечно, может у тебя выйти недоразумение с женой, после второй бутылки, скажем. Так не будь же ты ослом. Не тащи ты ее за волосы на улицу! Кому это нужно! Баба любит, чтобы ее били дома. И не бей ты ее по физиономии, потому что на другой день баба ходит по всей станции с синяками – и все знают. Бей ты ее по разным сокровенным местам! Небось, не очень-то пойдет хвастаться.
– Браво!! – закричали Банкин, Закускин и К.
Аплодисменты загремели на водочной стороне.
Встал Петя и сказал:
– За все свое время я не слыхал более возмутительной речи, чем ваша, товарищ Всемизвестный, и имейте в виду, что я о ней сообщу в «Гудок». Это неслыханное безобразие!!
– Очень я тебя боюсь, – ответил Всемизвестный. – Сообщай!
И конец истории потонул в выкриках собрания.
Комментарии. В. И. Лосев
Работа достигает 30 градусов
Впервые – Гудок. 1925. 4 июня. С подписью: «Михаил Б.».
Печатается по тексту газеты «Гудок».
Мертвые ходят
У котельщика 2 уч. ел. тяга Север-
ных умер младенец. Фельдшер потре-
бовал принести ребенка к себе, чтобы
констатировать смерть.
Рабкор № 2121
I
Приемный покой. Клиентов принимает фельдшер.
Входит котельщик 2-го участка службы тяги. Печален.
– Драсте, Федор Наумович, – говорит котельщик траурным голосом.
– А, драсте. Скидайте тужурку.
– Слушаю, – отвечает котельщик изумленно и начинает расстегивать пуговицы, – у меня видите ли…
– После поговорите. Рубашку скидайте.
– Брюки снимать, Федор Наумович?
– Брюки не надо. На что жалуетесь?
– Дочка у меня померла.
– Гм. Надевайте тужурку. Чем же я могу быть полезен? Царство ей небесное. Воскресить я ее не в состоянии. Медицина еще не дошла.
– Удостоверение требуется. Хоронить надо.
– А… констатировать, стало быть… Что ж, давай ее сюда.
– Помилуйте, Федор Наумович. Мертвенькая. Лежит. А вы живой.
– Я живой, да один. А вас, мертвых, – бугры. Ежели я за каждым буду бегать, сам ноги протяну. А у меня дело – видишь, порошки кручу. Адье.
– Слушаюсь.
IIКотельщик нес гробик с девочкой. За котельщиком шли две голосящие бабы.
– К попу, милые, несете?
– К фельдшеру, товарищи. Пропустите!
IIIУ ворот приемного покоя стоял катафалк с гробом. Возле него личность в белом цилиндре и с сизым носом, и с фонарем в руках.
– Чтой-то товарищи? Аль фельдшер помер?
– Зачем фельдшер? Весовщикова мамаша Богу душу отдала.
– Так чего ж ее сюда привезли?
– Констатировать будет.
– А-а… Ишь ты.
IV– Тебе что?
– Я, изволите ли видеть, Федор Наумович, помер.
– Когда?
– Завтра к обеду.
– Чудак! Чего ж ты заранее притащился? Завтра б после обеда и привезли тебя.
– Я, видите ли, Федор Наумович, одинокий. Привозить-то меня некому. Соседи говорят, сходи заранее, Пафнутьич, к Федору Наумовичу, запишись, а то завтра возиться с тобой некогда. А больше дня ты все равно не протянешь.
– Гм. Ну ладно. Я тебя завтрашним числом запишу.
– Каким хотите, вам виднее. Лишь бы в страхкассе выдали. Делов-то еще много. К попу надо завернуть, брюки опять же я хочу себе купить, а то в этих брюках помирать неприлично.
– Ну, дуй, дуй! Расторопный ты старичок.
– Холостой я, главная причина. Обдумать-то меня некому.
– Ну, валяй, валяй. Кланяйся там, на том свете.
– Передам-с.
Комментарии. В. И. Лосев
Мертвые ходят
Впервые – Гудок. 1925. 25 сентября. С подписью: «Эмма Б.».
Печатается по тексту газеты «Гудок».
«Вода жизни»
Станция Сухая Канава дремала в сугробах. В депо вяло пересвистывались паровозы. В железнодорожном поселке тек мутный и спокойный зимний денек.
Все, что здесь доступно оку (как говорится),
Спит, покой ценя…
В это-то время к железнодорожной лавке и подполз, как тать, плюгавый воз, таинственно закутанный в брезент. На брезенте сидела личность в тулупе, и означенная личность, подъехав к лавке, загадочно подмигнула. Двух скучных людей, торчащих у дверей, вдруг ударило припадком. Первый нырнул в карман, и звон серебра огласил окрестности. Второй заплясал на месте и захрипел:
– Ванька, не будь сволочью, дай рупь шестьдесят две!..
– Отпрыгни от меня моментально! – ответил Ванька, с треском отпер дверь лавки и пропал в ней.
Личность, доставившая воз, сладострастно засмеялась и молвила:
– Соскучились, ребятишки?
Из лавки выскочил некий в грязном фартуке и завыл:
– Что ты, черт тебя возьми, по главной улице приперся? Огородами не мог объехать?
– Агародами… Там сугробы, – начала личность огрызаться и не кончила. Мимо нее проскочил гражданин без шапки и с пустыми бутылками в руке.
С победоносным криком: «Номер первый – ура!!!» – он влип в дверях во второго гражданина в фартуке, каковой гражданин ему отвесил:
– Что б ты сдох! Ну, куда тебя несет? Вторым номером встанешь! Успеешь! Фаддей – первый, он дежурил два дня.
Номер третий летел в это время по дороге к лавке и, бухая кулаками во все окошки, кричал:
– Братцы, очишанное привезли!..
Калитки захлопали.
Четвертый номер вынырнул из ворот и брызнул к лавке, на ходу застегивая подтяжки. Пятым номером вдавился в лавку мастер Лукьян, опередив на полкорпуса местного дьякона (шестой номер). Седьмым пришла в красивом финише жена Сидорова, восьмым – сам Сидоров, девятым, Пелагеин племянник, бросивший на пять саженей десятого – помощника начальника станции Колочука, показавшего 32 версты в час, одиннадцатым – неизвестный в старой красноармейской шапке, а двенадцатого личность в фартуке высадила за дверь, рявкнув:
– Организуй на улице!
* * *
Поселок оказался и люден, и оживлен. Вокруг лавки было черным-черно. Растерянная старушонка с бутылкой из-под постного масла бросалась с фланга на организованную очередь повторными атаками.
– Анафемы! Мне ваша водка не нужна, мяса к обеду дайте взять! – кричала она, как кавалерийская труба.
– Какое тут мясо! – отвечала очередь. – Вон старушку с мясом!
– Плюнь, Пахомовиа, – говорил женский голос из оврага, – теперь ничего не сделаешь! Теперича, пока водку не разберут…
– Глаз, глаз выдушите, куда ж ты прешь!
– В очередь!
– Выкиньте этого, в шапке, он сбоку залез!
– Сам ты мерзавец!
– Товарищи, будьте сознательны!
– Ох, не хватит…
– Попрошу не толкаться, я – начальник станции!
– Насчет водки – я сам начальник!
– Алкоголик ты, а не начальник!
* * *
Дверь ежесекундно открывалась, из нее выжимался некий с счастливым лицом и двуми бутылками, а второго снаружи вжимало с бутылками пустыми. Трое в фартуках, вытирая пот, таскали из ящиков с гнездами бутылки с сургучными головками, принимали деньги.
– Две бутылочки.
– Три двадцать четыре! – вопил фартук, – что кроме?
– Сельдей четыре штуки…
– Сельдей нету!
– Колбасы полтора фунта…
– Вася, колбаса осталась?
– Вышла!
– Колбасы уже нет, вышла!
– Так что ж есть?
– Сыр русско-швейцарский, сыр голландский…
– Давай русско-голландского полфунта…
– Тридцать две копейки? Три пятьдесят шесть! Сдачи сорок четыре копейки! Следующий!
– Две бутылочки…
– Какую закусочку?
– Какую хочешь. Истомилась моя душенька…
– Ничего, кроме зубного порошка, не имеется.
– Давай зубного порошка две коробки!
– Не желаю я вашего ситца!
– Без закуски не выдаем.
– Ты что ж, очумел, какая же ситец закуска?
– Как желаете…
– Чтоб ты на том свете ситцем закусывал!
– Попрошу не ругаться!
– Я не ругаюсь, я только к тому, что свиньи вы! Нельзя же, нельзя ж, в самом деле, народ ситцем кормить!
– Товарищ, не задерживайте!
Двести пятнадцатый номер получил две бутылки и фунт синьки, двести шестнадцатый – две бутылки и флакон одеколону, двести семнадцатый – две бутылки и пять фунтов черного хлеба, двести восемнадцатый – две бутылки и два куска туалетного мыла «Аромат девы», двести девятнадцатый – две и фунт стеариновых свечей, двести двадцатый – две и носки, да двести двадцать первый получил шиш.
Фартуки вдруг радостно охнули и закричали:
– Вся!
После этого на окне выскочила надпись «Очищенного вина нет», и толпа на улице ответила тихим стоном…
* * *
Вечером тихо лежали сугробы, а на станции мигал фонарь. Светились окна домишек, и шла по разъезженной улице какая-то фигура, и тихо пела, покачиваясь:
Все, что здесь доступно оку,
Спит, покой ценя…
Комментарии. В. И. Лосев
«Вода жизни»
Впервые – Гудок. 1925. 18 декабря. С подписью: «Незнакомец».
Печатается по тексту газеты «Гудок».
Колесо судьбы
Два друга жили на станции. И до того дружили, что вошли в пословицу.
Про них говорили:
– Посмотрите, как живут Мервухин с Птолемеевым! Прямо как Полкан с Барбосом. Слезы льются, когда глядишь на их мозолистые лица.
Оба были помощниками начальника станции. И вот в один прекрасный день является Мервухин и объявляет Барбосу… то бишь Птоломееву, весть:
– Дорогой друг, поздравь! Меня прикрепили!
Когда друзья отрыдались, выяснились подробности. Мервухина выбрали председателем месткома, а Птоломеева – секретарем.
– Оценили Мервухина! – рыдал Мервухин счастливыми слезами. – И двенадцать целковых положили жалованья.
– А мне? – спросил новоиспеченный секретарь Птоломеев, переставая рыдать.
– А тебе, Жан, ничего, – пояснил предместкома, – па зэн копек, [1]{1}
Ни одной копейки (от фр.pas un kopek).
[Закрыть]как говорят французы, тебе только почет.
– Довольно странно, – отозвался новоиспеченный секретарь, и тень легла на его профсоюзное лицо.
Друзья завертели месткомовскую машинку.
И вот однажды секретарь заявил председателю:
– Вот что, Ерофей. Ты, позволь тебе сказать по-дружески, – ты хоть и предместкома, а свинья.
– То есть?
– Очень просто. Я ведь тоже работаю.
– Ну и что?
– А то, что ты должен уделить мне некоторую часть из двенадцати целковых.
– Ты находишь? – суховато спросил Мервухин предместкома. – Ну, ладно, я тебе буду давать четыре рубля или, еще лучше, три.
– А почему не пять?
– Ну, ты спроси, почему не десять?!
– Ну, черт с тобой, жада-помада. Согласен.
Настал момент получения. Мервухин упрятал в бумажник двенадцать целковых и спросил Птоломеева:
– Ты чего стоишь возле меня?
– Три рубля, Ероша, хочу получить.
– Какие три? Ах, да, да, да… Видишь ли, друг, я тебе их как-нибудь потом дам – пятнадцатого числа или же в пятницу… А то, видишь ли, мне сейчас… самому нужно…
– Вот как? – сказал, ошеломленно улыбаясь, Птоломеев. – Так-то вы держите ваше слово, сэр?
– Я попрошу вас не учить меня.
– Бога ты боишься?
– Нет, не боюсь, его нету, – ответил Мервухин.
– Ну, зто свинство с твоей стороны!
– Попрошу не оскорблять!
– Я не оскорбляю, а просто говорю, что так поступают только сволочи.
– Вот тебе святой крест, – сказал Мервухин, – я общему собранию пожалуюсь, что ты меня при исполнении служебных обязанностей…
– Какие же это служебные обязанности? Зажал у товарища три целковых…
– Попрошу оставить меня в покое, господин Птоломеев.
– Господа все в Париже, господин Мервухин.
– Ну, и ты туда поезжай!
– А ты, знаешь, куда поезжай?!
– Вот только скажи. Я на тебя протокол составлю, что ты в присутственном месте выражаешься…
– Ну, ладно же, – сказал багровый Птоломеев. – Я тебе это попомню!
– Попомни.
* * *
Был солнечный день, когда повернулось колесо судьбы. Вошел Птоломеев, и фуражка его горела, как пламя.
– Здравствуйте, дорогой товарищ Мервухин, – сказал зловещим голосом Птоломеев.
– Здравствуйте, – иронически сказал Мервухин.
– Привстать нужно, гражданин Мервухин, при входе начальника, – сказал Птоломеев.
– Хи-хи. Угорел? Какой ты мне начальник?
– А вот какой: приказом от сего числа назначен временно исполняющим обязанности начальника станции.
– Поздравляю… – растерянно сказал Мервухин и добавил: – Да, кстати, Жанчик, я тебе три рубля хотел отдать, да вот все забываю.
– Нет, мерси, зачем вам беспокоиться, – отозвался Птоломеев. – Кстати, о трех рублях. Потрудитесь сдать ваше дежурство и очистить станцию от своего присутствия. Я снимаю вас с должности.
– Ты шутишь?
– По инструкции шутить не полагается при исполнении служебных обязанностей. Плохо знаете службу, товарищ Мервухин. Попрошу вас встать!!
– Крест-то на тебе есть?
– Нет. Я в Союзе безбожников, – ответил Птоломеев.
– Ну, знаешь, видал я подлецов, но таких…
– Это вы мне?
– Тебе.
– Начальнику станции? Го-го! Ты видишь, я в красной фуражке?
– В данном случае ты – гнида в красной фуражке.
– А если я вам за такие слова дам по морде?
– Сдачи получите! – сказал хрипло Мервухин.
– С какой дачи?
– А вот с какой!..
И тут Мервухин, не выдержав наглого взора Птоломеева, ударил его станционным фонарем по затылку.
Странным зрелищем любовались обитатели станции через две минуты. Прикрепленный председатель месткома сидел верхом на временно исполняющем должность начальника станции и клочья разорванной его красной фуражки засовывал ему в рот со словами:
– Подавись тремя рублями! Гад!
* * *
– Помиримся, Жанчик, – сказал Мервухин на следующий день, глядя заплывшим глазом, – вышибли меня из месткома.
– Помиримся, Ерофей, – отозвался Птоломеев, – и меня выставили из начальников.
И друзья обнялись.
С тех пор на станции опять настали ясные времена.
