Текст книги "Москва Краснокаменная. Рассказы, фельетоны 20-х годов"
Автор книги: Михаил Булгаков
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
II
Письмо, адресованное Понсонби:
«Свинья ты, а не Понсонби!
Какого же черта лишил ты меня супруги? Со стороны Раковского это понятно – он большевик, а большевика хлебом не корми, только дай ему возможность устроить какую-нибудь гадость герцогу. Но ты?!
Вызываю тебя на дуэль.
Любящий герцог Эдинбургский».
III
Разговор в спальне герцога Эдинбургского:
С у п р у г а. А, наконец-то ты вернулся, цыпочка. Иди сюда, я тебя поцелую, помпончик.
Г е р ц о г (крайне расстроен).Уйди с глаз моих.
С у п р у г а. Герцог, опомнитесь! С кем вы говорите? Боже, от кого я слышу эти грубые слова? От своего мужа…
Г е р ц о г. Фигу ты имеешь, а не мужа…
С у п р у г а. Как?!
Г е р ц о г. А вот так. (Показывает ей договор.)
С у п р у г а. Ах! (Падает в обморок.)
Г е р ц о г (звонит лакею).Убрать ее с ковра.
(Занавес.)
Эм.
Комментарии. В. И. Лосев
Брачная катастрофа
Впервые – Гудок. 1924. 23 августа. С подписью: «Эм.».
Печатается по тексту газеты «Гудок».
Рассказ написан по следам советско-английского договора (общего и торгового), подписанного 8 августа 1924 г.
Следует отметить, что Булгаков внимательнейшим образом следил за развитием международных отношений, и советско-английский договор (и переговоры, происходившие до этого) вызвал у него живой интерес. Вот некоторые записи в его дневнике. 6 августа: «Сегодня в газетах сообщение о том, что англо-советская конференция лопнула. Сообщение написано в сухих официальных словах: „…разрыв произошел на вопросе об удовлетворении претензий бывших частных собственников"… „так как выяснилось, что по вопросу о бывших крупных собственниках соглашения достигнуть невозможно, конференция была объявлена закрытой".
Finita, как говорится, la comedia. Интересно было бы знать, сколько времени „Союз социалистич. республик" просуществует в таком положении».
16 августа: «Оказывается, в эти дни Раковский… <обрыв текста>… но последние сообщения показывают, что в Англии началась сильная кампания против такого договора и, возможно, что его не ратифицирует парламент.
Сообщение о договоре явилось неожиданным – телеграфировали о разрыве, а потом – сообщение о подписании.
В Англии пишут то, что должно бы выходить по здравому английскому смыслу – нельзя же дать большевикам деньги, когда эти большевики только и мечтают, что о разрушении Англии! Резон.
Доиграются англичане!
Подписали договор Понсонби и Макдональд.
…каламбур – понсонбие (пособие). Каламбур неизвестно чей.
Понсонби – пособи».
23 августа: «Консервативная английская печать ведет энергичную кампанию против англо-советского договора, и есть основание полагать, что парламент…» <обрыв текста>.
Из этих записей совершенно ясно видно настроение писателя: Булгаков, конечно, был против этого договора, укреплявшего позиции советской власти, у которой он был «под пятой».
Игра природы
А у нас есть железнодорожник с фамилией Врангель…
Из письма рабкора
Дверь, ведущую в местком станции М., отворил рослый человек с усами, завинченными в штопор. Военная выправка выпирала из человека.
Предместком, сидящий за столом, окинул вошедшего взором и подумал: «Экий бравый»…
– А вам чего, товарищ? – спросил он.
– В союз желаю записаться, – ответил визитер.
– Тэк-с… А вы где работаете?
– Да я только что приехал, – пояснил гость, – весовщиком сюды назначили.
– Тэк-с. Ваша как фамилия, товарищ?
Лицо гостя немного потемнело.
– Да фамилия, конечно… – заговорил он, – фамилия у меня… Врангель.
Наступило молчание. Предместком уставился на посетителя, о чем-то подумал и вдруг машинально ощупал документы в левом кармане пиджака.
– А имя и, извините, отчество? – спросил странным голосом.
Вошедший горько и глубоко вздохнул и вымолвил:
– Да, имя… ну, что имя, ну, Петр Николаевич.
Предместком привстал с кресла, потом сел, потом опять привстал, глянул в окно, с окна на портрет Троцкого, с Троцкого на Врангеля, с Врангеля на дверной ключ, с ключа косо на телефон. Потом вытер пот и спросил сипло:
– А скудова же вы приехали?
Пришелец вздохнул так густо, что в предместкоме шевельнулись волосы, и молвил:
– Да вы не думайте… Ну, из Крыма…
Словно пружина развернулась в предместкоме.
Он вскочил из-за стола и мгновенно исчез.
– Так я и знал! – кисло сказал гость и тяжко сел на стул.
Со звоном хлопнул ключ в дверях. Предместком, с глазами, сияющими как звезды, летел через зал 3-го класса, потом через 1-й класс и прямо к заветной двери. На лице у предместкома играли краски. По дороге он вертел руками и глазами, наткнулся на кого-то в форменной куртке и ему взвыл шепотом:
– Беги, беги в месткоме дверь покарауль! Чтоб не убег!..
– Кто?!
– Врангель!..
– Сдурел!
Предместком ухватил носильщика за фартук и прошипел:
– Беги скорей, дверь покарауль!..
– Которую?!
– Дурында… Награду получишь!..
Носильщик выпучил глаза и стрельнул куда-то вбок… За ним – второй.
Через три минуты у двери месткома бушевала густая толпа. В толпу клином врезался предместком, потный и бледный, а за ним двое в фуражках с красным верхом и синеватыми околышами. Они бодро пробирались в толпе, и первый звонко покрикивал:
– Ничего интересного, граждане! Попрошу вас очистить помещение!.. Вам куда? В Киев? Второй звонок был. Попрошу очистить…
– Кого поймали, родные?
– Кого надо, того и поймали, попрошу пропустить…
– Деникина словил месткомщик!..
– Дурында, это Савинков убег… А его залопали у нас!
– Я обнаружил его по усам, – бормотал предместком человеку в фуражке, – глянул… Думаю, батюшки – он!
Двери открылись, толпа полезла друг на друга, и в щели мелькнул пришелец…
Глянув на входящих, он горько вздохнул, кисло ухмыльнулся и уронил шапку.
– Двери закрыть!.. Ваша фамилия?
– Да Врангель же… да я ж говорю…
– Ага!
Форменные фуражки мгновенно овладели телефоном.
Через пять минут перед дверьми было чисто от публики и по очистившемуся пространству проследовал кортеж из семи фуражек. В середине шел, возведя глаза к небу, пришелец и бормотал:
– Вот, Твоя воля… замучился… В Херсоне водили… в Киеве водили… Вот горе-то… В Совнарком подам, пусть хоть какое хочут название дадут…
– Я обнаружил, – бормотал предместком в хвосте, – батюшки, думаю, усы! Ну, у нас это, разумеется, быстро, по-военному: р-раз – и на ключ. Усы – самое главное…
* * *
Ровно через три дня дверь в тот же местком открылась и вошел тот же бравый. Физиономия у него была мрачная.
Предместком встал и вытаращил глаза.
– Э… вы?
– Я, – мрачно ответил вошедший и затем молча ткнул бумагу.
Предместком прочитал ее, покраснел и заявил:
– Кто ж его знал… – забормотал он… – гм… да, игра природы… Главное, усы у вас, и Петр Николаевич…
Вошедший мрачно молчал…
– Ну что ж… Стало быть, препятствий не встречается… Да… Зачислим… Да, вот, усы сбили меня…
Вошедший злобно молчал.
* * *
Еще через неделю подвыпивший весовщик Карасев подошел к мрачному Врангелю с целью пошутить.
– Здравия желаю, ваше превосходительство, – заговорил он, взяв под козырек и подмигнув окружающим, – ну, как изволите поживать? Каково показалось вам при власти Советов и вообще у нас в Ресефесере?
– Отойди от меня, – мрачно сказал Врангель.
– Сердитый вы, господин генерал, – продолжал Карасев, – у-у, сердитый. Боюсь, как бы ты меня не расстрелял. У него это просто, взял пролетария…
Врангель размахнулся и ударил Карасева в зубы так, что с того соскочила фуражка.
Кругом засмеялись.
– Что ж ты бьешься, гадюка перекопская? – сказал дрожащим голосом Карасев. – Я шутю, а ты…
Врангель вытащил из кармана бумагу и ткнул ее в нос Карасеву. Бумагу облепили и начали читать:
«…Ввиду того, что никакого мне проходу нету в жизни, просю мне роковую фамилию сменить на многоуважаемую фамилию по матери – Иванов…»
Сбоку было написано химическим карандашом «удовлетворить».
– Свинья ты… – заныл Карасев. – Что ж ты мне ударил?
– А ты не дражни, – неожиданно сказали в толпе. – Иванов, с тебя магарыч!
Комментарии. В. И. Лосев
Игра природы
Впервые – Гудок. 1924. 13 сентября. С подписью: «Михаил Булгаков».
Печатается по тексту газеты «Гудок».
Булгаков иногда позволял себе и в «Гудке», где естественными и нужными считались только фельетоны на производственные темы железнодорожного ведомства, блеснуть сатирой на общеполитические темы. И в этом вроде бы безобидном фельетоне разбросана по тексту большая порция яду. Например, такой кусочек: «…глянул… на портрет Троцкого, с Троцкого на Врангеля, с Врангеля…» Или еще: «Каково показалось вам при власти Советов и вообще у нас в Ре-Се-Фе-Се-Ре?» Это «Ре-Се-Фе-Се-Ре» Булгаков с наслаждением вкраплял и в другие свои сочинения. И конечно, без размашистого удара Врангеля-Иванова по физиономии глумливого пролетария Карасева фельетон не имел бы логического, эффектного конца.
Стенка на стенку
В день престольного праздника в селе Поплевине, в районе станции Ряжск, происходил традиционный кулачный бой крестьян. В этом бое принял участие фельдшер ряжского приемного покоя, подавший заявление о вступлении в партию.
Рабкор
Часть I. НА ВЫГОНЕ
В день престольного праздника преподобного Сергия в некоем селе загремел боевой клич:
– Братцы! Собирайся! Братцы, не выдавай!
Известный всему населению дядя, по прозванию Козий Зоб, инициатор и болван, вскричал командным голосом:
– Стой, братцы! Не все собрамшись. [1]1
…вскричал командным голосом… Не все собрамшись.– Многие словечки и выражения, встречающиеся в фельетонах, Булгаков использовал затем в других своих сочинениях, в том числе и в «Мастере и Маргарите». Так, «командный голос» летит из уст Пилата, а «собрамши» трансформировалось в «соврамши».
[Закрыть]Некоторые у обедни.
– Правильно! – согласилось боевое население.
В церкви торопливо звякали колокола, и отец настоятель на скорую руку бормотал слова отпуска. Засим, как вздох, донесся заключительный аккорд хора, и мужское население хлынуло на выгон.
– Ура, ура!
Голова дяди Зоба мелькала в каше, и донеслись его слова:
– Стой! Отставить…
Стихло.
И Зоб произнес вступительное слово:
– Медных пятаков чеканки тысяча девятьсот двадцать четвертого года в кулаки не зажимать. Под вздох не бить дорогих противников, чтобы не уничтожить население. Лежачего ногами не топтать: он не просо! С Богом!
– Урра! – разнесся богатырский клич.
И тотчас мужское население разломилось на две шеренги. Они разошлись в разные стороны и с криком «ура» двинулись друг на друга.
– Не выдавай, Прокудин! – выла левая шеренга. – Бей их, сукиных сынов, в нашу голову!!!
– Бей! Эй, эй! – разнесли перелески.
Шеренги сошлись, и первой жертвой силача Прокудина стал тот же бедный Зоб. Как ни били со всех сторон Прокудина, он дорвался до зобовой скулы и так тяжко съездил его, поддав еще в то место, на котором Козий Зоб заседал обыкновенно на общих собраниях сельсовета, что Зоб моментально вылетел из строя. Его бросило головой вперед, а ногами по воздуху, причем из кармана Зоба выскочило шесть двугривенных, изо рта два коренных зуба, из глаз искры, а из носа – темная кровь.
– Братья! – завыла правая шеренга. – Неужто поддадимся?
Кровь Зоба возопияла к небу, и тотчас получилось возмездие.
Стены сошлись вплотную, и кулаки забарабанили, как цепы на гумне. Вторым высадило из строя Васю Клюкина, и Вася физиономией проехался по земле, ободрав как первую, так и вторую. Он лег рядом с Зобом и сказал только два слова:
– Сапоги вдове…
Без рукавов и с рваным в клочья задом вылетел Птахин, повернулся по оси, ударил кого-то по затылку, но мгновенно его самого залепило плюхою в два аршина, после чего он рявкнул:
– Сдаюсь! Света Божьего не вижу…
И перешел в лежачее положение.
За околицей тревожно взвыли собаки, легонько начали повизгивать бабы-зрительницы.
И вот, в манишке, при галстуке и калошах, показался, сияя празднично, местный фельдшер Василий Иваныч Талалыкин. Он приблизился к кипящему бою, и глазки его сузились. Он потоптался па месте, потом нерешительно рукою дернул себя за галстук, затем более решительно прошелся по пуговицам пиджака, разом скинул его и, издав победоносный клич, врезался в битву. Правая шеренга получила подкрепление, и, как орел, бросился служитель медицины увечить своих пациентов. Но те не остались в долгу. Что-то крякнуло, и выкатился вон, как пустая банка из-под цинковой мази, универсальный врач, усеивая пятнами крови зеленую траву.
Часть II. ВЫГНАЛИЧерез два дня в Укоме города Р. появился фельдшер Василий Иванович Талалыкин. Он был в кожаной куртке, при портрете вождя, и сознательности до того много было в его лице, что становилось даже немножко тошно. Поверх сознательности помещался разноцветный фонарь под правым оком фельдшера, а левая скула была несколько толще правой… Сияя глазами, ясно говорящими, что фельдшер постиг до дна всю политграмоту, он приветствовал всех словами, полными достоинства:
– Здравствуйте, товарищи.
На что ему ответили гробовым молчанием.
А секретарь Укома, помолчав, сказал фельдшеру такие слова:
– Пройдемте, гражданин, на минутку ко мне.
При слове «гражданин» Талалыкина несколько передернуло.
Дверь прикрыли, и секретарь, заложив руки в карманы штанов, молвил такое:
– Тут ваше заявление есть о вступлении в партию.
– Как же, как же, – ответил Талалыкин, предчувствуя недоброе и прикрывая лодошкою фонарь.
– Вы ушиблись? – подозрительно ласково спросил секретарь.
– М… м… ушибси, – ответил Талалыкин. – Как же, на притолоку налетел… М-да… Заявленьице. Вот уже год стучусь в двери нашей дорогой партии, под знамена которой, – запел вдруг Талалыкин тонким голосом, – я рвусь всеми фибрами моей души. Вспоминая великие заветы наших вож…
– Довольно, – неприятным голосом прервал секретарь, – достаточно. Вы не попадаете под знамена!
– Но почему же? – мертвея, спросил Талалыкин.
Вместо ответа секретарь указал пальцем на цветной фонарь.
Талалыкин ничего не сказал. Он повесил голову и удалился из Укома.
Раз и навсегда.
Комментарии. В. И. Лосев
Стенка на стенку
Впервые – Гудок. 1924. 19 октября. С подписью: «Михаил Булгаков».
Печатается по тексту газеты «Гудок».
Звуки польки неземной
Нет, право… после каждого бала как
будто грех какой сделал. [1]1
Нет, право… после каждого бала как будто грех какой сделал.– Неточная цитата из поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души» (гл. 8). Эти же «рассуждения» Чичикова о ненужности и вредности балов в России были включены Булгаковым и в инсценировку «Мертвых душ» (картина девятая), но там они произносятся от введенного в спектакль Первого лица.
[Закрыть]И вспоми-нать о нем не хочется.
Из Гоголя
П-пай-дем, пппай-дем…
Ангел милый,
Пп-ольку танцевать со мной!!!
– Сс… с… – свистала флейта.
– Слышу, слышу, – пели в буфете.
– П-польки, п-полечки, п-полыси, – бухали трубы в оркестре.
Звуки польки неземной!!!
Здание льговского нардома тряслось. Лампочки мигали в тумане, и совершенно зеленые барышни и багровые взмыленные кавалеры неслись вихрем. Ветром мело окурки, и семечковая шелуха хрустела под ногами, как вши.
Пай-дем, па-а-а-а-й-дем!!
– Ангел милый, – шептал барышне осатаневший телеграфист, улетая с нею в небо.
– Польку! А гош, [1]1
Налево (от фр.a gauche).
[Закрыть]мадам! – выл дирижер, вертя чужую жену. – Кавалеры похищают дам!
С него капало и брызгало. Воротничок раскис.
В зале, как на шабаше, металась нечистая сила. [2]2
В зале, как на шабаше, металась нечистая сила. —Ср. с пляской в ресторане «Дома Грибоедова», о которой автор говорит так: «И давно, давно я понял, что в дымном подвале, в первую из цепи страшных московских ночей, я видел ад».
[Закрыть]
– На мозоль, на мозоль, черти! – бормотал нетанцующий, пробираясь в буфет.
– Музыка, играй № 5! – кричал угасающим голосом из буфета человек, похожий на утопленника.
– Вася, – плакал второй, впиваясь в борты его тужурки, – Вася! Пролетариев я не замечаю! Куды ж пролетарии-то делись?
– К-какие тебе еще пролетарии? Музыка, урезывай польку!
– Висели пролетарии на стене и пропали…
– Где?
– А вон… вон…
– Залепили голубчиков! Залепили. Вишь, плакат на них навесили. Паку… па-ку… покупайте серпантин и соединяйтесь…
– Горько мне! Страдаю я…
– А-ах, как я страдаю! – зазывал шепотом телеграфист, пьянея от духов. – И томлюсь душой!
Польку я желаю… танцевать с тобой!!
– Кавалеры наступают на дам, и наоборот! А дру-ат, [2]2
Направо (от фр.a droite).
[Закрыть] – ревел дирижер.
В буфете плыл туман.
– По баночке, граждане, – приглашал буфетный распорядитель с лакированным лицом, разливая по стаканам загадочную розовую жидкость, – в пользу библиотеки! Иван Степаныч, поддержи, умоляю, гранит науки!
– Я ситро не обожаю…
– Чудак ты, какое ситро! Ты глотни, а потом и говори.
– Го-го-ro… Самогон!
– Ну, то-то!
– И мне просю бокальчик.
– За здоровье премированного красавца бала Ферапонта Ивановича Щукина!
– Счастливец, коробку пудры за красоту выиграл!
– Протестую против. Кривоносому несправедливо выдали.
– Полегче. За такие слова, знаешь.
– Не ссорьтесь, граждане!
Блестящие лица с морожеными, как у судаков, глазами осаждали стойку. Сизый дым распухал клочьями, в глазах двоилось.
– Позвольте прикурить.
– Пажалст…
– Почему три спички подаете?
– Чудак, тебе мерещится!
– Об которую ж зажигать?
– Целься на среднюю, вернее будет.
В зале бушевало. Рушились потолки и полы. Старые стены ходили ходуном. Стекла в окнах бряцали.
– Дзинь… дзинь… дзинь!!
– Польки – дзинь! П-польки – дзинь! – рявкали трубы.
Звуки польки неземной!!!
Комментарии. В. И. Лосев
Звуки польки неземной
Впервые – Гудок. 1924. 16 ноября. С подписью: «Письмо рабкора списал М. Булгаков».
Печатается по тексту газеты «Гудок».
Целитель
12 декабря ремонтный рабочий Верейцовской ветки Западных т. Баяшко, будучи болен ногами и зная, что у его больного соседа находится прибывший из Уборок фельдшер гр. К., попросил осмотреть и его, но фельдшер не осмотрел т. Баяшко, а сказал, что его ноги надо поотрубить, и уехал, не оказав никакой помощи.
Минус
Вошел, тесемки на халате завязал и крикнул:
– По очереди!
В первую очередь попал гражданин с палкой. Прыгал, как воробей, поджав одну ногу.
– Что, брат, прикрутило?
– Батюшка фельдшер! – запел гражданин.
– Спускай штаны. Ба-ба-ба!
– Батюшка, не пугай!
– Пугать нам нечего. Мы не для того приставлены. Приставлены мы лечить вас, сукиных сынов, на транспорте. Гангрена коленного сустава с поражением центральной нервной системы.
– Батюшка!!
– Я сорок лет батюшка. Надевай штаны.
– Батюшка, что ж сногой-то будет?
– Ничего особенного. Следующий! Отгниет по колено – и шабаш.
– Бат…
– Что ты расквакался: «батюшка, батюшка». Какой я тебе батюшка? Капли тебе выпишу. Когда нога отвалится, приходи. Я тебе удостоверение напишу. Соцстрах будет тебе за ногу платить. Тебе еще выгоднее. А тебе что?
– Не вижу, красавец, ничего не вижу. Как вечером – дверей не найду.
– Ты, между прочим, не крестись, старушка. Тут тебе не церковь. Трахома у тебя, бабушка. С катарактой первой степени по статье А.
– Красавчик ты наш!
– Я сорок лет красавчик. Глаза вытекут, будешь знать!
– Краса!!
– Капли выпишу. Когда совсем ни черта видеть не будут, приходи. Бумажку напишу. Соцстрах тебе за каждый глаз по червю будет платить. Тут не реви, старушка, в соцстрахе реветь будешь. А вам что?
– У малышки морда осыпалась, гражданин лекпом.
– Ага. Так. Давай его сюда. Ты не реви. Тебя женить пора, а ты ревешь. Эге-ге-ге…
– Гражданин лекпом. Не терзайте материнское сердце!
– Я не касаюсь вашего сердца. Ваше сердце при вас и останется. Водяной рак щеки у вашего потомка.
– Господи, что ж теперь будет?
– Гм… Известно что: прободение щеки, и вся физиономия набок. Помучается с месяц – и крышка. Вы тогда приходите, я вам бумажку напишу. А вам что?
– На лестницу не могу взойти. Задыхаюсь.
– У вас порок пятого клапана.
– Это что такое значит?
– Дыра в сердце.
– Ловко!
– Лучше трудно.
– Завещание написать успею?
– Ежели бегом добежите.
– Мерси, несусь.
– Неситесь. Всего лучшего. Следующий! Больше нету? Ну, и ладно. Отзвонил – и с колокольни долой!
Комментарии. В. И. Лосев
Целитель
Впервые – Гудок. 1925. 4 января. С подписью: «Михаил Булгаков».
Печатается по тексту газеты «Гудок».
Залог любви
I. ЛУННЫЕ ТЕНИ
Угасли звуки на станции. Даже неугомонный маневровый паровоз перестал выть и заснул на пути. Луна, радостно улыбаясь, показалась над лесом и все залила волшебным зеленоватым светом. А тут еще запахли акации, ударили в голову, и засвистал безработный соловей… И тому подобное.
Две тени жались в узорной тени кустов, и в лунном отблеске изредка светились проводницкие пуговицы.
– Ведь врешь ты все, подлец, – шепнул женский голос, – поиграешь и бросишь.
– Маруся, и тебе не совестно? – дрожа от обиды, шептал сиплый голос. – Я, по-твоему, способен на такую пакость? Да я скорей, Маня, пулю пущу себе в лоб, чем женщину обману!
– Пустишь ты пулю, держи карман, – бормотал женский голос, волнуясь. – От тебя жди! Сорвешь цвет удовольствия, а потом сел в скорый поезд, только тебя и видели. Откатись ты лучше от меня!
«Целуются, черти, – тоскливо думал холостой начальник станции, сидя на балконе, – луна, положим, такая, что с семафором поцелуешься».
– Знаем, – шептала тень, отталкивая другую тень, – видали мы таких. Поешь, поешь, а потом я рыдать с дитем буду, кулаками ему слезы утирать.
– Я тебя не допущу рыдать, Манюша. Сам ему, дитю, если такое появится, кулаками слезы вытру. Он у нас и не пикнет. Дай в шейку поцелую. Четыре червонца буду младенцу выдавать или три.
– Фу ты, наваждение, – крякнул начальник станции и убрался с балкона.
– Одним словом, уходи.
– Дай-ка губки.
– На… И откатывайся. Прилип, как демон.
«Неподатливая баба, – думала тень, поблескивая пуговицами. – Ну, я тебя разгрызу! Ах ты, черт. Мысль у меня мелькнула… Эх, и золотая ж голова у меня…»
– Знаешь, Маруся, что я тебе скажу. Уж если ты словам моим не веришь, так я тебе залог оставлю.
– Уйди ты с залогом, не мучай!
– Нет, Маруся, ты погоди. Ты знаешь, что я тебе оставлю, – тень зашептала, зашептала, стала расстегивать пуговицы. – Уж это такой залог… без этого, брат ты мой, я и существовать не могу. Все равно к тебе вернусь.
– Покажи…
Долго еще шептались тени, что-то прятали.
Потом настала тишина.
Луна вдруг выглянула из-за сосен и стыдливо завернулась в облака, как турчанка в чадру.
И темно.
