Текст книги "Сказки для Катастрофы"

Автор книги: Михаил Поджарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Сколько угодно! Смотри!

Катастрофа обернулась. Сразу за садом было огромное поле. По нему веером расходилось множество дорог. Все они были разными: широкими и узкими, прямыми и извилистыми. Там были дороги асфальтированные, мощёные камнем и обычные грунтовые просёлки. Одни были совсем новыми, другие – уже порядком истоптанные. Были там и узенькие тропинки, поросшие травой, проложенные в зарослях папоротника. В начале каждой дороги стоял шлагбаум. Все шлагбаумы были открыты.

– Почему здесь столько шлагбаумов понатыкано? – спросила Катастрофа.

– Чтобы все видели, что дороги открыты.

– Но, шлагбаум ставят, чтобы он закрывал дорогу.

– Ошибаешься! Шлагбаум должен показывать, что путь открыт.

– По какой дороге пойдём? Их тут столько!

– Обычно выбирают из двух возможностей.

– Да тут их сотня!

– Если возможностей много, это множество делят надвое, выбирают какую-то одну его часть, потом её делят надвое, выбирают одну, и так пока не останется одна единственная возможность.

«Странно здесь всё», – подумала Катастрофа и, крепко зажмурившись, шагнула вперёд.

– – –

Дорога, замысловато петляя, вилась среди низких холмов, поросших густым кустарником. Катастрофу подгоняло любопытство – ей хотелось знать, что там, за следующим поворотом. Рядом семенил Лопихундрик, смешно переваливаясь на коротких ножках. Как ни быстро шла Катастрофа, он не отставал ни на шаг.

– Странная дорога – всё петляет да петляет и никуда не выводит, – сказала Катастрофа.

– Наверное, не знает, куда вести, – заметил Лопихундрик.

– Ей нужен указатель, – усмехнулась Катастрофа.

– Ты и есть указатель – это ведь твоя дорога.

– Это какая-то неправильная дорога.

– Какую выбрала…

– Давай вернёмся в тот садик, я выберу другую.

– По этим дорогам нельзя никуда вернуться. Даже если двигаешься назад, всё равно идёшь вперёд.

– Даже если идёшь по кругу?

– Не по кругу – по спирали.

– Тогда мы идём по спирали – этот камень мне знаком, – Катастрофа села на придорожный камень. – Давай передохнём. Я устала.

– Если это твой знакомый, что ж ты с ним не поздоровалась?

– Ты в своём уме? Это ж камень!

– Камни тоже обижаются…

– Хорошо, если тебе будет приятно… – Катастрофа нагнулась и крикнула под себя. – Здравствуй, камень! Ну что, доволен?

Последнее она сказала Лопихундрику. Тот только улыбнулся.

Раздался тихий звук, похожий на скрип гравия под ногами. Катастрофа прислушалась. Снизу отчётливо донеслось:

– Ззздррравссствуйте!

Катастрофа с визгом вскочила с камня и перебежала на другую сторону дороги.

– Что за приколы, Лохматый? – воскликнула она.

– Это не я, – улыбнулся Лопихундрик и показал на Камень. – Это он.

– Но как?.. – Катастрофа глядела на Камень округлившимися глазами.

Это был самый обычный кусок гранита, наполовину вросший в землю, покрытый серо-зелёным мхом.

– Камни очень застенчивы и редко с кем разговаривают, – сказал Лопихундрик.

– За что именно мне такая честь?

– Представь: десятки тысяч лет на тебя не обращают внимания, и вдруг кто-то называет тебя своим знакомым.

– Не бойтессссссь, – сказал Камень. – Пожжжжалуйсссссста, ссссядьте нннна мммменнння сссснннновввва. Ввввы такая приятнннная.

– Я не сажусь на первых встречных! Я порядочная девушка!

– Ты сказала, что он твой знакомый.

– Да какой он знакомый! Я его и видела-то мельком и уже давно – час назад.

– Твой час для него – мгновение. Для камней время движется не так, как для нас с тобой.

– Меня учили, что время для всех одинаково.

– Это если измерять его в секундах. А ты попробуй измерять время в событиях.

– В каких событиях?

– В событиях жизни. У тебя их вон сколько: ты родилась, сделала первый шаг, сказала первое слово, впервые поцеловалась. Каждый удар твоего сердца – тоже событие. А у Камня их всего-то ничего: два миллиарда лет назад он откололся от скалы, потом ледник принёс его сюда, потом строители отбросили его на обочину, чтобы не мешал. Вот и всё.

– Бедненький, – сказала Катастрофа. Она присела у Камня и осторожно погладила его ладонью.

– Ххххрррруммммрррр, – промурлыкал он.

– Чтобы в его жизни произошло столько событий, сколько в твоей, должны пройти десятки миллиардов лет, – продолжал Лопихундрик.

– Что я могу для тебя сделать? – спросила Катастрофа у Камня

– Ссссчиссссть сссс мммменнння ммммохххх – чешшшшетсссся.

Катастрофа вынула из волос заколку и, как могла, вычистила Камень. Пока она это делала, Камень мурлыкал от удовольствия. Потом она сказала:

– Ты извини, Камень, мне надо идти.

– Сссспассссибо зззза это ммммгнннноввввенннние. Я буду поммммннннить его ввввсегда, – сказал Камень.

«Миллиарды лет!» – подумала Катастрофа и чуть не заплакала.

– – –

– Мы идём и идём и никуда не приходим. Что это за дорога такая! – пожаловалась Катастрофа.

– Она не знает, куда нас привести, – сказал Лопихундрик.

– Как это? Все дороги куда-то ведут.

– Они ведут не «куда-то», а куда хотят те, кто их проложил. Это дорога твоя, она должна привести тебя, куда захочешь ты.

– Не понимаю я этого. Я привыкла, что если иду по дороге, то обязательно куда-то попадаю.

– Куда хочешь ты? Или те, кто проложил ту дорогу?

– Я сама решаю, куда мне идти, что делать!

– Ты уверена? Вспомни: когда ты училась в университете, преподаватели говорили тебе, что делать, и ты делала. Парни приглашали на свидания, и ты шла. Да, ты двигалась по жизни, но ты ли выбирала направление движения?

– Твои сведения сильно устарели! Я давно уже не студентка, и решения принимаю сама!

– Тогда реши, какое желание для тебя самое главное.

Катастрофа хотела что-то сказать в ответ, но передумала.

– А ты не такой смешной, каким кажешься, – сказала она, помолчав.

– Ты решила, что я смешной, потому что выгляжу, как плюшевая игрушка. Но моё назначение – выполнять желания. А это – очень не смешно.

– Может быть…

Некоторое время они шли молча.

– Ты знаешь, я вот подумала… Возможно ты и прав.

– В чём?

– Когда я была студенткой, жизнь казалась проще, что ли… Нет, не так – понятнее. Я знала, что хорошо, что плохо. Может, потому что об этом мне говорили все, кому не лень… Теперь на так. Чем дальше, тем меньше понимаю. Всё вроде бы просто, но на самом деле всё так сложно, что не разберёшься… И знаешь… Вот ты сказал про направление движения, и я теперь сомневаюсь, когда я действительно сама принимала решения, а когда складывались обстоятельства, а я с ними просто соглашалась.

Катастрофа вдруг остановилась и повернулась к Лопихундрику.

– Ой, я, кажется, знаю, чего хочу!

– Позвольте полюбопытствовать? – спросил Лопихундрик с театральной интонацией.

– Ну что ты кривляешься? Я же серьёзно!

– Ты уверена, что хочешь именно этого?

– Да! Вот теперь точно хочу! И именно этого!

– Ну, хорошо-хорошо! Чего же ты хочешь?

– Ты же читаешь мысли!

– Всё равно скажи вслух. Может, услышав себя, ты передумаешь.

– Хочу попасть в место, где всё ясно и понятно. Ну, в смысле, отношений. Где все поступаю только по правилам… что говорят, то и делают... В общем, такое…

– Ты, случайно не армию имеешь в виду? – спросил Лопихундрик осторожно.

– Ага… ну да… армию. Да, армию! Теперь я точно знаю – хочу в армию!

– Вроде, считается, что армейская служба – не женское дело... – осторожно заметил Лопихундрик.

– А я хочу в такую армию, где и женщины работают.

– Служат.

– Ну да, служат. И не просто служат, а всем там заправляют.

– – –

Солдаты появились из-за пригорка неожиданно. Все трое были одеты в балетные пачки камуфляжной расцветки, из-под которых выглядывали такие же пятнистые семейные трусы. В талии пачки были перетянуты солдатскими ремнями. На ногах бойцов были чёрные резиновые сапоги, на головах – голубые береты. Увидев Катастрофу, они остановились и принялись её внимательно рассматривать. Выражение их лиц было самым, что ни есть, свирепым.

– Ребята, давайте знакомиться, – сказала Катастрофа. – Меня зовут Катастрофа.

Самый здоровенный из троих, у которого на руке сияла наколка «ВДВ – forever!», сделал шаг вперёд, топнул ногой, выпятил грудь и, глядя на Катастрофу налитыми кровью глазами, громовым голосом гаркнул:

– Пуся!

– Мило, – сказала Катастрофа. – За что ж тебя мамка таким именем наградила?

– Гражданка! – Пуся скривил губы. – Моё имя – грозное имя бесстрашного воина, громыхающее подобно громовым раскатам, внушающее ужас врагам и обращающее их в бегство.

– Ага, и мне как раз захотелось. Сбегать, – Катастрофа повернулась к двум другим воинам. – Мальчики, вы тоже будете внушать мне ужас? И того… обращать в бегство.

«Мальчики» переглянулись. Тот, что пониже, повторил пантомиму товарища – шагнул вперёд, топнул ногой, выпятил грудь и, глядя Катастрофе в глаза, зычно взвопил:

– Буся!

Катастрофа уже открыла было рот, чтобы прокомментировать услышанное, как третий солдат, которому, по-видимому, было неинтересно её мнение о грозных именах бесстрашных воинов, набрал полную грудь воздуха и что есть мочи рявкнул:

– Пися!

Катастрофа так и осталась стоять с открытым ртом.

Лопихундрик, как ни в чём ни бывало, пустился в пояснения:

– Их народ издавна стремится к гармонии. Это касается и имён. Имена соратников должны быть созвучны и во всём гармонировать.

На него никто не обратил внимания.

– Пи-и-и-и-исечка! Писю-у-у-улечка! – нежно протянула Катастрофа. – Симпати-и-и-ичный!

Пися напыжился и покраснел. Бесстрашные Пуся и Буся принялись его внима-а-ательно разглядывать. На их мужественных лицах играли желваки.

– Ну, ты гамадрил! – прорычал Пуся. – Кто тебя за язык тянул? Опять над нами смеяться будут!

Пися стал тёмно-пунцовым. Он набрал полную грудь воздуха и вдруг заорал:

– Смиррррно! Отставить неуставное обращение к старшему по званию!

Пуся и Буся вытянулись в струнку. Пися, заложив руки за спину, не спеша, обошёл их вокруг.

– Младший сержант Пуся! – сказал он, став к последнему вполоборота.

– Я! – как положено, ответил тот.

– За грубое нарушение устава накладываю на вас взыскание. Тридцать отжиманий! Выполняйте! Упал-отжался!!!

– Есть! – гаркнул наказанный и тут же приступил к отбыванию наказания.

– Рядовой Буся! – обратился грозный командир ко второму соратнику.

– Я! – ответил тот.

– А тебе пятьдесят отжиманий.

– За что, Писька? Я ж молчал!

– Ты с ним согласен. А ну бегом – упал-отжался!

– Ну, Пися! Ну, товарищ прапорщик!

– Выполняй!!!

Пока Пуся и Буся, пыхтя и тихо ругаясь, выполняли распоряжение командира, сам Пися подступил к Катастрофе и, понизив голос, сказал:

– Девушка, не надо над нами смеяться. Мы ранимые.

– Простите, товарищ прапорщик, – сказала Катастрофа таким же заговорщицким тоном. – Я совсем не хотела вас обидеть. Просто я и представить себе не могла, что у солдата может быть такое… такая одежда.

– Это не одежда! – воскликнул Пуся с выражением оскорбленной добродетели. – Это боевая экипировка номер восемь, предназначенная для форсирования водных преград вброд. В неё входит носимое плавсредство типа «пачка», которое в надутом состоянии выдерживает вес бойца с полной боевой выкладкой. А вот сюда, – Пуся повернулся и показал пальцем на свой копчик. – Сюда устанавливается водомётный двигатель, который может транспортировать бойца на десять километров в пресной воде и на двенадцать в солёной. И это без перезарядки аккумуляторов!

Доложив, Пися шумно выдохнул и замер в стойке «смирно». Его соратники, которые при первых же словах доклада бросили заниматься физкультурой, замерли в ожидании. Свирепое выражение исчезло с их лиц.

– А рюшики зачем? – похлопав ресницами, спросила Катастрофа.

– Как зачем? – искренне удивился Пися. – Для красоты!

Пуся и Буся прыснули со смеху

– Отставить смех в строю! – скомандовал Пися.

Соратники вытянулись в струнку и, глядя перед собой, что есть мочи взревели:

– Товарищ пра-пор-щик! Ваше приказание выполнено в полном объёме! Упали-отжались!

Пися, подойдя вплотную, окатил каждого холодным взглядом, исполненным начальственного превосходства

– То-то же! – процедил он сквозь зубы.

Только командир отвернулся, бойцы попадали на землю, корчась от смеха.

– Пися с водомётом! – еле выдавил из себя Пуся.

– Нет-нет! Водомётная Писька! – прохрипел Буся.

– Ага! С рюшиками! – дополнил Пуся.

Катастрофа почувствовала, что сейчас не выдержит, и нежной, ранимой душе грозного прапорщика будет нанесено очередное оскорбление. Она поспешила спросить:

– Пись… то есть товарищ прапорщик, а куда вы идёте? А можно нам с вами?

Пися, который уже задумался над очередным наказанием для вверенного ему личного состава, нехотя ответил:

– Мы следуем в расположение нашей части. Можно ли вам с нами…

– Можно, можно! – в один голос подтвердили Пуся и Буся. – Девушка, идёмте с нами – и вам веселее, и нам приятно.

Вдруг Писин взгляд упал на Лопихундрика.

– Это ваше животное? – спросил он.

– Это не… – хотела пояснить Катастрофа, но Лопихундрик вдруг взвизгнул, почесал за ухом и лизнул ей руку. – Это… да, это моё.

– Ему с нами нельзя. У него паразиты, – категорически заявил Пися.

– Это не паразиты… В общем, вчера он шоколада объелся, и теперь у него аллергия, дерматит – вот он и чешется.

– А какой он породы? – спросил Буся.

– Породы?.. А! Он… это... Игреньский зиненхунд! – выпалила Катастрофа. На мордашке Лопихундрика промелькнуло обалделое выражение. Подтверждая свою «национальную принадлежность», он уселся рядом с «хозяйкой», вывалил язык и принялся шумно дышать.

– А он не кусается? А погладить его можно? – не унимался Буся.

– Нет-нет, он смирный, – заверила Катастрофа.

Пуся протянул было руку к «зиненхунду», но тот ощерился, продемонстрировав внушительные клыки.

– Товарищ прапорщик! – вмешался Пуся. – Давай его возьмём. Наш комбат таких кабыздохов любит. Поиграется с ним, накормит, покупает. Мы ещё и благодарность заработаем.

Пися только махнул рукой.

– – –

Через пару километров «отряд», состоящий из трёх бойцов, девушки и «зиненхунда», устроил привал.

После нехитрого солдатского обеда, приготовленного на костре, Пуся и Пися задремали, растянувшись на травке, а Буся подсел к Катастрофе, которая устроилась в тени, прислонившись спиной к большому камню. Лопихундрик, который лежал у её ног, тихонько урча и почёсываясь, вовсю изображал домашнего любимца.

– Вы так гордитесь своими именами, а когда Пися назвал своё, вы стали над ним издеваться, – спросила Катастрофа.

– Наши с Пусей имена – это боевые имена, которые мы получили от наших любимых командиров в день принятия присяги. Это знаки воинской доблести. А «Пися» – штрафное имя. Его наш прапорщик должен носить полгода в качестве взыскания за то, что грубо нарушил Устав внутренней службы.

– Что ж такое страшное он совершил?

– Вообще-то, я не должен говорить. Его проступок очень серьезен. Это пятно на знамени нашего полка. Если узнают, что я проболтался, меня накажут, – Буся колебался, его аж распирало от желания выдать военную тайну. – Ну да ладно. Только ты никому не говори, – наклонившись к самому уху Катастрофы, он прошептал: – Он сказал, что у нашего командира полка большой нос!

– Как он мог! – охнула Катастрофа с выражением благоговейного ужаса на лице. Буся, удовлетворённый произведенным эффектом, принялся разглаживать ладонью складки на своём «плавсредстве».

– Какое же его боевое имя? – спросила Катастрофа.

– Ему дали имя его славного предка, трижды героя полковых учений, заслуженного строевого запевалы. Это имя – Людмила Фёдоровна.

– Он – женщина? – понизив голос, спросила Катастрофа.

– Он – мужчина, – уверенно ответил Буся. – Но его заслуженный предок был женщиной, его бабушкой.

– Но оно не гармонирует с вашими боевыми именами, – засомневалась Катастрофа.

– Ещё и как гармонирует! Ты не слышала нашу поверочную песню.

– Вы ею что-то поверяете?

– Мы её поём на утренней и вечерней поверках. Эй, соратники! – позвал Буся – Споёмте-ка нашу, заветную!

– Иди-ка ты… клиренс у танка почисть! – отозвался Пуся.

– Послезавтра полковой смотр, – напомнил Буся. – Надо тренироваться.

– Действительно, – пробурчал Пися и поднялся с травы. Разглаживая складки на пачке, он сказал: – Младший сержант, подъём!

– Писька водомётная… – ответил Пуся.

– Кто-то давно не отжимался, – заметил Пися.

– Уже встал, – сообщил Пуся и нехотя поднялся на ноги.

– В шеренгу становись! – скомандовал Пися. – На месте шагом марш!

Воины встали рядком, взявшись за руки, как танцующие лебеди, и принялись маршировать, высоко подымая голые коленки. Последовала команда «Запе-е-евай!», и воины, не жалея голосовых связок, запели в такт шагам на мотив «Распрягайте хлопцы коней». Солировал Буся.

Буся:       – Пуся, Буся и Маруся,

Все:       – Дуся, Вася и Махмуд!

Лёлик, Суслик и Сан Саныч,

Три Зайчонка тоже тут!

Буся:       – И наш славный комвзвода Людмила Фёдоровна Гогенцоллерн!

Пися:      – Служу любимым командирам!

– Ну что, имя гармонирует? – спросил Буся.

– Ещё и как! – Катастрофа захлопала в ладоши. – Мальчики, да вам на сцене надо выступать! Только у меня есть вопрос. С Махмудом и Лёликом всё ясно. А кто такие Зайчонки?

– Это наши танкисты, – пояснил Буся. – Экипаж полкового танка.

– – –

Танк был весь нежно-розовым, только пушка – ярко-красной. Рядом на земле сидели танкисты в комбинезонах, основательно заляпанных розовой краской, и сосредоточенно грызли каждый по большой морковке. «Уши» их шлемов были завёрнуты кверху. Рядом валялись кисти и банки из-под краски.

– Здорово, грызуны! – поздоровался Пуся, когда они всей компанией остановились у боевой машины.

– От жемноводного шлышу, – не прекращая жевать, ответил на приветствие танкист, обутый только в один сапог.

– Чего рожи кислые? – поинтересовался Буся.

– А ты попробуй вот это вот жрать по пять раз в день! – сказал тот же танкист, с трудом проглотив кусок.

– А ты не ешь, – посоветовал Пися.

– Ну да! Хулиевна узнает, что недоели – опять танк перекрашивать заставит.

– Это вы который раз его?.. – сочувственно поинтересовался Буся.

– Шестой, – со вздохом ответил второй танкист, у которого и лицо было в краске. Он в сердцах выплюнул недожёванный кусок морковки, потом, спохватившись, воровато огляделся по сторонам и каблуком затоптал его в землю.

– А почему розовый? – спросил Пися.

– Хулиевна сказала: танк, мол, всё равно старый, его издалека видно, что днём, что ночью, так пусть будет какой-нибудь весёлой расцветочки, – пояснил первый танкист.

– А ствол красный – это вы ей назло?

– Да нет. Этот вот специалист не тот колер подобрал, – он отвесил подзатыльник третьему танкисту, на котором розовой краски было не меньше, чем на самом танке. – Пообедаем – перекрашивать будем.

– Девушка, хотите?.. – спросил первый танкист и протянул Катастрофе морковку, которую достал из сапога, прислонённого к танковой гусенице. И добавил обречённо: – У нас её много...

– Спасибо, я не голодна, – отказалась Катастрофа. – Кушайте на здоровье!

– А ваша зверушка будет?

– Он, вроде, плотоядный…

Лопихундрик шагнул к танкисту, взял из его руки морковку и поднёс её ко рту, в котором вдруг обнаружились порядочных размеров резцы. Раздался звук, похожий на визг матричного принтера, и корнеплод бесследно исчез внутри «зверушки».

Последовала немая сцена, которая была прервана стуком морковки, выпавшей из рук «специалиста по колеру».

В следующее мгновение танкисты единым движением протянули Лопихундрику каждый по морковке. Тот сперва помедлил, внимательно осмотрев каждую, затем вдруг сгрёб все три и во мгновение ока уничтожил. Затем настала очередь содержимого сапога. Ликвидация суточного запаса ненавистного овоща не заняла и минуты. Последняя морковка поедалась под аккомпанемент аплодисментов благодарных зрителей. После чего Лопихундрик, который как-то оказался в рост с сидящими танкистами, был удостоен горячих объятий и почётного звания «братан».

– Товарищ прапорщик, разрешите обратиться! – раздалось посреди шумного братания. Голос принадлежал не весть откуда появившемуся солдату, к кирзовым сапогам которого были прикреплены роликовые коньки. Получив разрешение, он сообщил: – Земноводным приказано срочно явиться в штаб.

– – –

На металлической табличке, висящей на двери, чёрным по золотому было написано: «Командир полка п-ник Писсарюк Э.Х.».

– Сюда с животными нельзя! – засуетилась девушка-ординарец со стразиками вместо звёздочек на лейтенантских погонах, когда три «земноводных», Катастрофа и Лопихундрик появились на пороге приёмной.

– Мяу, – сказал Лопихундрик хриплым басом.

– Ой, какая кошечка интересная! Она персидская, да?

– Да. В смысле, мяв, – подтвердил Лопихундрик.

– Вы проходите в кабинет, проходите! Вас там ждут, – сразу подобрела девушка.

Говорят: глаза – зеркало души. Зеркалом души полковника Писсарюк был нос. Величественный, как испанский гранд, он господствовал над остальными чертами лица. Небольшие карие глаза под кустистыми бровями, ярко напомаженный рот и даже пышная причёска в стиле «диско 70-х» всего лишь служили подтверждением его превосходства. Да что лицо! Нос главенствовал над всей монументальной фигурой его обладательницы. Конкурировать с ним за взгляды окружающих мог разве что обширный вырез форменного джемпера. Там, в безбрежной пучине полковничьих грудей крошечной искоркой сверкал золотой кулон в виде автоматного патрона с бриллиантом на кончике пули.

Несмотря на комплекцию, полковник Писаррюк двигалась на удивление грациозно. При виде посетителей она выпорхнула из-за письменного стола, заняв собой добрую половину служебного кабинета. Взорам присутствующих явилось широчайшее основание её фигуры, туго обтянутое форменной юбкой. Основание располагалось на двух столбах, способных выдержать нагрузку моста, перекинутого через реку средней полноводности. Столбы упирались в земную твердь посредством туфель-лодочек камуфляжной расцветки, пятидюймовые каблуки которых тускло блестели вороненой сталью.

– Товарищ полковник! Разрешите доложить! – обратился к «любимому командиру» прапорщик Пися. – Десантно-испытательная группа с полигона вернулась.

– Ах вы лягушечки мои! Жабочки вы мои ненаглядные! – ответила на приветствие полковник. – Ну и как прошли испытания?

– Испытания плавсредства типа «пачка» прошли успешно. Особо отличился младший сержант Пуся.

– Какой же ты Пуся молодец! Пуся-пуся-пусичка! – командир полка ухватила младшего сержанта за щёку и принялась её трясти. – Пусёо-о-оночек ты мой маленький!

– То-то-ва-ва-рищ полковник… Эсмеральда Хулиевна!.. – Пусе стоило большого труда вырваться из нежного захвата, от которого на его щеке осталось пунцовое пятно. «Любимый командир» попыталась восстановить status quo, но подчинённый успел отпрыгнуть за пределы досягаемости.

– Младший сержант Пуся, смирно! – рявкнула она. Её нос побагровел.

Пуся, поняв, что грубо нарушил субординацию, вытянулся в струнку.

– Ну-ка приведи рожу в соответствие с уставом!

На Пусином лице тут же возникло свирепое выражение.

– Во молодец какой! Моя выучка! – с гордостью констатировала полковник Писаррюк. Её нос снова стал нормальной расцветки.

Тут её взгляд упал на Катастрофу, тихо стоявшую в уголке.

– Ой, а кого это вы с собой привели? А какая тут у нас девочка симпатичненькая! А какие у нас волосики чёрненькие! Какие у нас глазочки красивенькие! Ути-тю-ти… – молотоподобная полковничья рука потянулась к Катастрофе. Та инстинктивно отступила назад, но почувствовав спиной твёрдость кирпичной стены, поняла, что надо приготовиться к офицерским ласкам.

В последний момент Катастрофу закрыл своим телом Лопихундрик.

– Ух ты! Киса! – вскрикнула полковник Писаррюк, наткнувшись на мягкую шерсть. Лопихундрик без лишних слов совершил альпинистское восхождение и уютно устроился прямо в полковничьем декольте, свернувшись клубочком и укрыв нос невесть откуда взявшимся пышным хвостом.

Получив объект для заботы, полковник Писаррюк вернулась в своё кресло.

– Вот что, деточки мои. Слушайте, зачем я вас вызвала, – сказала она, почёсывая Лопихундрика за ухом. – Звонили враги. Сказали, что завтра приедут.

– Так мы их, того, в бегство обратим, товарищ полковн… Эсмеральда Хулиевна. Дело привычное, – заверил Буся. – А враги те же или новые какие?

Комполка вздохнула:

– Да те же, те же… Новым откуда взяться? Времена-то сейчас… Я права, киса? – последние слова были адресованы тихо мурчащему Лопихундрику.

«Киса» зевнул, приоткрыл правый глаз, внимательно посмотрел на полковничий нос и, очевидно в знак согласия, громко пукнул.

– – –

Местом встречи враждующих сторон было выбрано обширное непаханое поле. В назначенное время раздался рокот и в небе появился небольшой вертолётик. В кабине был только один человек – командующая войсками противника.

Гранд-майор Ядвига Карловна Шпиндель была не намного старше Катастрофы и такого же роста. Её пепельные волосы были коротко стрижены «а-ля милитари», серые глаза сильно подведены. В левой брови, изящном носике, мочке правого уха сияли золотые серёжки. На ней было роскошное бальное платье камуфляжной расцветки и в тон ему – изящная шляпка-таблетка.

Спрыгнув на землю, Ядвига Карловна, раскинув ручки и растопырив пальчики, стремительно, насколько позволял необъятный кринолин, бросилась к ожидавшей её Эсмеральде Хулиевне. Со словами «Guten tag, meine Hühnchen! Здравствуй, курочка моя носатенькая!» она, подпрыгнув, повисла на её шее и наградила звонким поцелуем в кончик носа. Писаррюк не осталась в долгу и оставила на вражеской щеке кроваво-красный отпечаток своих губ.

– Бронекорсет от Кавалли, – с трудом скрывая зависть, констатировала Писаррюк после того, как гостье удалось вырваться из её ласковых объятий.

– Entzückend! Последний писк! Только вчера из Рима, с недели моды. Я там столько всего накупила… ты не поверишь, – беспечно защебетала Ядвига Шпиндель. Ухватив врагиню под руку, она потащила её за собой. – Этот бронекорсет такой клёвый, как из пуха сделанный. А выдерживает автоматную очередь, Feuerstoß, в упор! Специально купила, к тебе надеть.

Военачальницы, не торопясь, шли по полю возможного боя. Катастрофа, только что возведенная в ранг адъютанта командира полка, держалась в двух шагах позади своей начальницы. На ней была новенькая, с иголочки униформа, которая ей очень шла, особенно маленькая кокетливая пилотка. Вот только заряженный пистолет в кобуре, висящий на поясе, раздражал своей полуторакилограммовой тяжестью. Где-то рядом был Лопихундрик.

– А под юбкой все твои прапорщики поместятся… – продолжала обсуждать вражеский наряд полковник Писаррюк.

– Фи! Schlecht! Прапорщики – это по твоей части, – Ядвига Карловна надула пухлые губки. – Я предпочитаю новобранцев. А это не кринолин. Это спутниковая антенна.

– Ага! На спутник её новобранец наводит, – продемонстрировала смекалку Писаррюк.

– Когда срочно нужна связь, любая помощь сгодится. Тебе не понять, meine Hühnchen. Ха! – Ядвига Карловна отпустила полковничью руку, изящно пробежала пару шагов па-марше, легко подпрыгнув, сделала пируэт и закончила сей экзерсис грациозным гран плие. Её взгляд остановился на Катастрофе. – Ого! Prima! У тебя новый адъютант!

Она подошла к Катастрофе и принялась её внимательно разглядывать.

– Так лучше будет, – сказала она и поправила Катастрофе пилотку, сдвинув её чуть набок. – Ну-ка, Hände hoch, руки подними и в профиль повернись.

Катастрофа, заложив руки за голову, покрутилась на месте. Ядвига Карловна, оставшись довольной зрелищем, приблизилась к Катастрофе и, почти касаясь её лица губами, промурлыкала:

– Angenehm, гламурненько-гламурненько. Девочка, бросай эту жирную курицу и переходи ко мне. Я в дивизии ночной клуб открываю. Сделаю тебя арт-директором.

– Тебе всё хихоньки да хендехоханьки! – воскликнула Писаррюк, бесцеремонно оттолкнув Катастрофу подальше от противницы. Её нос стал иссиня-багровым. – Ты допляшешься…

– Я не пляшу. Я танцую, tanze. Имею такую возможность. Слежу за собой в отличие от некоторых. Скоро станцую в твоём штабе. Там, должно быть, пол крепкий.

– Через мой труп! – пообещала Писаррюк.

– Мда… не переступишь, – заметила Ядвига Карловна, оглядев свою визави, прищурившись. – Ничего, перепрыгну.

– Ты не Шпиндель. Ты – шпонка. Шпонка шпильки шпульки шпинделя моталки, – прошипела Писаррюк.

– Да, я знаю – это такая малюсенькая деталь ткацкого станка. Твой отец их ремонтировал. Хорошим был слесарем, говорят. А ты всем рассказываешь, что он испанский аристократ, Сонька Писарюк.

– Дрянь!

– Тебя погубят зависть и обжорство, meine Hühnchen.

– Чего ты хочешь на этот раз, Шпонка?

– Шпиндель, с твоего позволения! – с металлом в голосе уточнила Ядвига Карловна. Она встала в третью позицию, изящно скрестив ручки перед собой, и, как ни в чём ни бывало, продолжила прежним ангельским голоском: – Ну что ж, к делу – так к делу. Хочу у вас школу танцев открыть. Буду твоих пусиков-бусиков учить бальным танцам. Юбки носить они уже умеют – разведка донесла.

– Это не юбки!

– Знаю, знаю – это плотики такие. Остроумно! Ты прирождённый изобретатель – вся в отца. Увидала меня в партии Одетты, и тебя осенило.

– Тебе своих мало – теперь моих подавай. Шлюха! – крикнула Писаррюк.

– Не шлюха – просто люблю разнообразие, – ехидно улыбнувшись, сказала Ядвига Карловна. – Ну, хочу я твоих попробовать. Ну что тебе жалко?

В следующее мгновение с криком «Не дам мальчиков совращать!» полковник Писаррюк схватила гранд-майора Шпиндель за горло. Та, продемонстрировав отличную боевую выучку, вцепилась противнице в волосы. Далее последовало то, что согласно мифам и легендам, предваряло решающую битву – поединок двух богатырей перед лицом враждующих армий. «Богатыри» дрались по всем правилам – визжа, расцарапывая лица, вырывая волосы.

Неожиданный конец сей баталии положил выстрел. Стреляла Катастрофа. Она сама не поняла, как у неё это получилось. Просто выхватила пистолет и пальнула в воздух.

Соперницы вмиг утратили боевой запал. Разжав смертельные объятия, они уселись рядышком на землю и, тяжело дыша, принялись разглядывать Катастрофу, ошалевшую от собственной выходки.

– Война отменяется! – сказала она, засовывая пистолет в кобуру. – Вы бы себя со стороны видели: две бабы подрались из-за мужиков. Я в последний раз такое наблюдала на выпуском в школе. Но там были пьяные семнадцатилетние дуры. А тут – два полковника.

Пистолет почему-то не хотел влезать в модельную кобуру от Дольче и Габбана. После очередной неудачной попытки Катастрофа размахнулась и забросила его подальше. Ударившись о землю, он выстрелил. Пуля просвистела над головой Катастрофы.

– Лохматый, идём отсюда! Не нравиться мне всё это, – сказала она. – Дурацкие имена, дурацкие песни, розовый танк. Армия – дерьмо. Армия с бабами – дерьмо в квадрате.

– – –

Они шли по дороге.

Катастрофа спросила:

– Лохматый, вот ты исполняешь чужие желания… Часто бывает, что человек желает чего-то плохого?

– Никто не желает плохого. Только хорошее.