Текст книги "Ураган"

Автор книги: Мигель Анхель Астуриас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

У колдуна слипались глаза под набрякшими веками, но он не спал. Вдруг он вскочил, словно от удара током. Из свежей могилы, на которой деревянный крест был еще новехонек, а буквы надписи отчетливо видны, он вытащил труп. Богатырским ударом ножа отрубил голову и бросил ее в одно из ведер с известью. Потом пошел назад той же дорогой. Один как перст – дуй-плюй, дуй-плюй, – один-одинешенек, с двумя ведрами извести: одно, чтобы запутать следы, а другое – с черепом Эрменехило Пуака.

Вернувшись домой, Рито Перрах вынул из ведра голову мертвеца. Разбухшую, зловонную, белую от извести – меж лиловых губ видны были крупные крепкие зубы. Колдун опять бросил ее в ведро. Он отправится к морю, когда зайдет эта луна, не принесшая дождей, а вместо себя оставит здесь голову Пуака – лицом на восток, на подстилке из ястребиных перьев.

Колдун снял не шляпу, но крышу своей хижины – она была как бы сомбреро из пальмовых волокон поверх его котелка. Шажок за шажком – по два, по три, по пять, по десять – он двигался в сторону моря. Балки хижины стали его ребрами, руками, бедрами. А камни фундамента – ногами. Потом он вернулся, налетел с моря, круша и сотрясая все вокруг.

«Хижина улетела в воздух…» – говорили люди; они прятались, потому что задул сильный ветер, все набиравший и набиравший мощь, опустошительный ураган…

У Эрменехило Пуака остановилось сердце, когда он выяснил, что ему не с кем бороться. Вот отчего он умер! А бороться было не с кем. Когда он решил убить управляющего, дружок сказал ему: «Убьешь этого, назначат нового управляющего, убьешь нового, назначат еще…»

Пуак изо всех сил сжал свои кулаки труженика, так что ногти вонзились в мясо. Что же делать? Надо было написать в Чикаго. Последнее слово было за тамошними людьми, за «главными». Эрменехило Пуак не знал, где находится Чикаго, но готов был ползти туда на четвереньках, чтобы спастись от разорения. Но не спасся. Он все спрашивал, кто эти «главные». Все, казалось, знали – кто, но уклонялись от прямого ответа. Чикаго. Тамошние люди. Хозяева.

В тот день, когда у него отказались купить банановые гроздья – величиной с человека среднего роста, – Пуак заплакал и сказал:

– Гринго, шлюхино отродье! Коли они давят нас невесть чем, коли нельзя их побороть даже убийством, то и мы… Я оскоплю себя, если не отомщу!

И он пошел к колдуну, чтобы тот нашел против этой незримой, безличной силы другую силу, которая уничтожит «главных». Колдун потребовал его жизнь^[34], и Пуак отдал жизнь; колдун потребовал голову, и Пуак отдал голову, лишь бы грянуло возмездие.

Сила, которая все и вся валит с ног. Такую просил Эрменехило Пуак. Низовый ветер. Неотступный, цепкий, все более сильный, метущий по земле; этот ветер с корнем вырывал банановые деревья плантаций. Вонзающий клыки в землю, грязный, соленый ветер выворачивал из земли все, даже мертвецов. О таком молил Эрменехило Пуак остановившимся своим сердцем и головой, которую он отдал Рито Перраху. Все ли вокруг сдастся ветру? Все. Рельсы на железной дороге изогнутся, как змеи. Ничто не устоит. Жалкие попытки растений сопротивляться бушующим стихиям будут побеждены сверхъестественной силой – разрушительной силой мага, наплывом морских чудищ… Непрерывными ударами по корням деревьев, фундаментам домов, лапам животных и ногам насмерть перепуганных людей. Этого просил Эрменехило Пуак.

Лавина урагана, воздушный шквал, шторм на суше придет по просьбе Пуака, по заклинанию колдуна, в чьих пальцах водяное и каменное дыхание богов Урагана и Кабракана^[35]!

Та ночь. И следующий день. Вторая ночь. И второй день. Третья ночь. И третий день. Вагоны, гонимые силой ветра, сходили с рельсов, а скот, дико мычавший в загонах, вырывался оттуда беспорядочным стадом, попадал под колеса паровозов и опрокидывал их. Ветер дул с такой силой, что срывал дома с фундаментов. Оросительные трубы мелькали, как падающие звезды; разлетались на куски стальные вышки; валились телеграфные столбы, а от банановых плантаций не уцелело ни деревца – взрытая земля, неподвижные, жалкие останки растений.

Послушный металл урагана в руках колдуна Рито Перраха разил яростно, как клинок шпаги. Порыв банановых деревьев к сопротивлению был смят в зародыше, на них обрушился бушующий океан вихрей, вырывая саженцы с корнями, ломая стволы, торопя рухнуть, чтобы расчистить дорогу ветру, который сметал дома, скот, поезда, словно выметал мусор.

Председатели Компании, их заместители, управляющие зоной, суперинтенданты… все они, все представители «главных», людей без лица и тела, но с неумолимой волей… Все они метались, светлокожие крысы, одетые в белое, с очками на близоруких глазах, растерянные… Их дома шатались, ветер грозил уволочь их с минуты на минуту. Все эти люди тщетно искали лицо незримого врага, который не подчинялся их приказам, бросал им вызов неумолимой стихии, уничтожал их, несмотря на все их бумажные гарантии против возможного ущерба.

Ветер – сухой, горячий, словно жидкий огонь, – не только уничтожал все на своем пути, но испепелял, превращал в сухую паклю; он высасывал все соки из поваленных банановых пальм, будто они многомного дней жарились здесь на солнце. Дуй-плюй, дуй-плюй…

Колдун вернулся на кладбище с головой Эрменехило Пуака и зарыл ее. Кресты на могилах разлетелись в щепки под дыханием урагана. От селения, кормившего погост своими мертвецами, остались одни развалины – величавые скорбные остовы. Искалеченные дома, одни без крыши, другие без стен, словно им вспороли брюхо и выставили мебель внутренностей под бич непогоды. На пустынных улочках кое-где уцелели витрины магазинов, лавок и столовых – среди трупов кошек, собак, кур, а то и детей.

Дуй-плюй, дуй-плюй…

Неодушевленные предметы обуял ужас перед напором ветра: он дул, не затихая, не оставляя ничего на месте; все мчалось прочь; то, что сопротивлялось, платило дорогую цену разрушений и страданий. Казалось, сама природа признала себя побежденной и вступила в игру с ураганом, надеясь спасти большие деревья – они вздымали вверх гибкие стволы с ветвями, отданными во власть шквала.

– Лиленд!..

Лестер безотчетно выкрикивал имя жены, направляясь к дому и борясь с ветром.

– Лиленд!.. Лиленд!..

Нутром – нервами, кровеносными сосудами и мускулами гортани – он ощущал желание закатиться своим безрадостным смехом давних времен, когда рекламировал «все для шитья». Он поднес к губам сведенную судорогой руку, чтобы подавить это желание – хохотать, хохотать, хохотать.

– Лиленд!.. Лиленд!.. Лиленд!..

Лестер едва держался на ногах, слабея, скользя по вязкой массе растений, скомканных дыханием бури. Идти, держась за стволы деревьев, стало невозможно. Он падал ничком, полз то на четвереньках, то прижавшись к земле по-змеиному, чтобы ураган, безжалостный и неодолимый, позволил ему добрести до дома.

– Лиленд!.. Лиленд!..

Смех былых времен – «а-ха-ха-ха!» – подступал ему к горлу, как кровавый клубок, и, ощущая на зубах его вкус, Лестер глотал его, гнал внутрь. Вода стала ветром, морские волны стали ветром, камни и деревья стали ветром, свет дня стал ветром… Жестокий ветер, с запахом океанского зверя, безумный, осатанелый, смесь вопля расходившейся стихии и стона земных созданий, томимых предсмертной мукой. Ветер вырывал банановые пальмы, подбрасывал их в воздух и швырял далеко-далеко, куда, казалось, и забросить-то было невозможно. Искореженные столы, стулья, кровати были разбросаны на много километров вокруг, поверх деревьев, под мостами, где бушевали сговорившиеся с бурей реки – вода в них не прибыла, но ее вздымал и крутил ураган.

– Лиленд!.. Лиленд!..

Лестер уже готов был дать волю смеху, когда увидел жену. Буря пригнала ее к дому, растрепала волосы, разодрала одежду, и Лиленд застряла между лошадью и двуколкой.

– Лиленд!..

Он схватил Лиленд, как схватил бы ее порыв этого ветра. Обнять ее. Обнять. Убедиться, что она цела. Что ветер не унес ее, не расколошматил. Не уволок мертвую или потерявшую сознание, подобно тысячам холодных трупов, которые оставляла на своем пути буря.

– Лиленд!..

Она не отвечала, онемев от ужаса, от кошмарной мысли, что пришел ее последний час. Скорее то была не мысль, а чувство, ощущение, что она, да и все вокруг нее, подчиняется какому-то жестокому и неумолимому велению, чему-то абсолютно неизбежному, подчинялось и будет подчиняться впредь…

Едва лошадь вывели из каменного загона на задах дома – где были также курятник, каретный сарай и хлев, – как она припустила галопом. Двуколка мчалась словно метеор, а Лестер Стонер (от опасности стучало в ушах его настоящее имя) вспоминал золотые дни молодости, когда на озорном студенческом торжестве он, облаченный в тогу, правил римской колесницей.

Вместо рукоплесканий тысяч зрителей здесь была безудержная дрожь тысяч листьев, тысяч веток, изведавших вкус безмолвной и горькой доблести – не по– кидать ствол, не дать увлечь себя в воздух, в круговорот бессильных предметов. Колеса экипажа начали вихлять. Порой седоки чувствовали, что едут на одном колесе. К счастью, верх старой коляски пока держался, и у супругов оставалась надежда спастись, добраться до селения, хотя бы до дома Лусеро. Лиленд всем телом прижалась к мужу, слилась с ним в одно существо и спрятала голову у него на затылке, чтобы не мешать ему править. Однако для большей безопасности она, как крепкой веревкой, обвила рукой его талию. Если им суждено упасть, они упадут вместе; что бы ни случилось, будут вместе; если их ждет смерть, они умрут вместе. В ушах отдавался рев хаоса, порывы ветра, шквалы; грохот сотен тысяч банановых стволов, которые летали, словно все листья вдруг превратились в крылья зеленых стервятников и несли их в облаке пыли, скрывавшем все от взора – ничего не видно уже в нескольких шагах. Дорога шла по отлогому склону, но вдруг двуколка налетела на камень, скатившийся вниз, и после ужасного толчка их выбросило на землю вместе с кожаными сиденьями. Лестер с обрывками вожжей в руках упал навзничь на Лиленд, чье лицо было изуродовано рваной раной от лба до уха. Но она не чувствовала боли, а только страх. Страх не перед неизбежным концом, ибо конец уже наступил: у них было слишком мало шансов выжить теперь, когда каменные глыбы катились на них подобно немым мирам… Лошадь ниже по склону была раздавлена гигантским деревом – оно рухнуло под обломками скал, летевших в пропасть. Несчастное животное упало с перебитыми ногами – кровавое месиво, в котором только по ржанью можно было узнать лошадь.

Лестер хорошо знал местность, но в такой катастрофе, дрожа за участь Лиленд, он растерялся. Будь он один, он бы знал, куда ползти, но с ней…

Он слегка приподнялся над дорогой, где они лежали, уцепившись за корни деревьев, чтобы их не утащил ветер, и определил, что они находятся недалеко от пещер, известных под названием Пещер Старателя, в пол-легуа от дома Лусеро.

«Стихийное бедствие охватило обширную зону…» Так гласила сводка метеорологического института. Если бы это знал Колдун, если бы это знал вымазанный известью череп Эрменехило Пуака, вновь опущенный в могилу! Впрочем, череп знал; всем своим оскалом смеялся он над гринго, над их властью, их машинами, над всеми «главными», а их было не два и не три – незримые головы всех акционеров прятались в огромной голове Зеленого Папы. Белый череп Эрменехило Пуака смеялся над десятками миллионов банановых деревьев, которые сбил ураган, разбросав их по мокрой земле, как теннисные мячики.

Лестер и Лиленд доползли до маленькой котловины, где идти было легче, и шли друг за другом, согнувшись в три погибели, чтобы укрыть голову от ветра, двигаясь боком, нетвердыми шагами, как пьяные.

Добравшись до пещер, Лиленд почти лишилась чувств и только слабо, сквозь сжатые зубы, стонала – единственный признак жизни. Восковая белизна ее лица резко выделялась под тусклым золотом волос, в воздухе, мутном, как соленая вода. Лестер принес из двуколки кожаную подушку, набитую конским волосом, и подложил ее жене под голову; он также вытер платком струйку крови у нее за ухом. Причудливые тени деревьев, которых теперь уже не было, но которые раньше тут росли, начали вползать в пещеру, подобно гигантским животным. Лестер об этом знал. Сарахобальда всем это рассказывала. Когда налетает буря, тени деревьев, срубленных давным-давно, крадутся, словно привидения^[36], в Пещеры Старателя, и если кого там найдут, то высасывают из несчастного все соки, оставив только кости да кожу – жалкое чучело. Лестер широко раскрыл зеленые глаза, словно увидел готового к броску хищного зверя, снова подавил комок смеха, который рвался из груди, как лопнувшая пружина будильника, и крикнул:

– Лиленд!.. Лиленд!..

Гигантские тени загубленных деревьев – черное дерево, красное дерево, гуайако, ахросы, матилисгуате – надвигались, будто привидения, – вот-вот они прыгнут, как ягуар, или навалятся, как волны бурного моря.

– Лиленд, бежим отсюда, иначе нас настигнут тени, – Лестер указал на них негнущимся пальцем, смотри, они крадутся, ползут, ширятся, загоняют нас в угол… Если они схватят нас, то высосут всю нашу кровь, и завтра здесь найдут лишь два уродливых чучела!

Они так поспешно выскочили из пещеры, что Лиленд порвала платье, и теперь ее бедро было обнажено. Беглецы продолжали двигаться к дому Лусеро, мимо высоких деревьев, на чьих кронах плясал отдаленный свет зари, вторя содроганиям почвы. Лестер и Лиленд шли, устремив взор в неизбежное, чудом спасаясь от огромных камней, которыми ураган ворочал, как пушинками.

Задыхаясь, еле волоча ноги, почти не соображая, они добрались до рощи неподалеку от дома Лусеро. Здесь они укрылись от ветра. Горячая пыль, облаком висевшая над землей, застила свет. И лишь при редких вспышках сознания можно было все-таки разглядеть картину катастрофы, которая грозила их прикончить, грузовик, похожий на крышу дома, катился вместе с телеграфным столбом, еще сохранившим провода… Казалось, то был не столб, но грозный перст, вещавший: вот, я не пощадил ни телеграфных проводов, ни сбежавшийся к ним скот – сотни голов скота, коровы и овцы, стали сморщенной шкурой, с ногами и хвостами как палки… Здесь были также развалины школы с партами и грифельными досками – чудилось, они выбежали на переменку… И все тонуло в тысячах банановых стволов, которые словно не из земли были вырваны, но обрушились с неба…

– Лиленд, остановимся. Будем здесь ждать конца, потому что все кончено. Я знал…

Ветер дул между деревьев, к которым они прижались, вовлеченные в поток разрушения. Тент от солнца с обломком скамейки крутился в воздухе наподобие огромной распластанной птицы. Ветер швырял спинки стульев, кухонную утварь, постели; вещи валились на землю, но через минуту ветер снова их подхватывал, чтобы забросить туда, где ничего никому не нужно. Тент от солнца был из дома Тьюри Дэзин. Пронеслась человеческая фигура, похожая на соломенное чучело Иуды, но только корчась, как попавшее в капкан животное. Лиленд и Лестер этого человека не узнали. Несколько минут совсем близко был слышен женский визг. Но он умолк. И снова – лишь жуткая музыка, под которую плясал ураган. Целые птичники с курами; голубятни с перепуганными ослепленными голубями; платяные шкафы, выбрасывающие свое содержимое словно кишки; зеркала, в которых отражались и дробились лики катастрофы. Циновки крутились по воле ветра, точно обрывки бумаги…

Теперь они уже ничего не видели. Лестер повторял, задыхаясь от изнеможения и тоски:

– Лиленд, остановимся, здесь нам надо ждать конца, потому что все кончено. Я знал…

Галопом мчались лошади, поднимая тучи пыли, и она лениво смешивалась с частицами соленой воды, помутившими воздух. Только по силуэтам вырвавшихся на волю животных, по силуэтам на фоне пыли можно было угадать, что это мчались лошади, потому что топот копыт ураган заглушал. А нефтяные плевки и брызги говорили о том, что, по-видимому, взорвались склады, где хранился газолин.

Лицо Лиленд, неподвижное и белое как молоко, лишь изредка искажалось гримасой – когда она силилась проглотить густую вязкую слюну или когда начинался приступ боли, боли неописуемой и невыразимой. У Лиленд больше не было сил. Кто бы мог подумать, что такое случится! Покрытая с ног до головы грязью, она хотела внушить мужу, что они вместе, что, она с ним и в несчастье, но рассуждать, говорить она не могла, а только прижималась к Лестеру, он же все твердил:

– Лиленд, остановимся, здесь мы должны ждать, пока все кончится, потому что всему конец. Я знал, знал, что нас ждет непроглядный мрак, всесильная тьма, время без меры, ждет ураган в обличье рыбы с огромной плоской головой, беспощадная месть… Да-да… беспощадная месть… Клубок природных сил, безраздельная стихия ветра, неистового, улюлюкающего, держит нас в плену…

Его спина, деревья, ночь без единой звездочки, без единого огонька, свинцовая тяжесть тьмы…

– Лиленд, я знал, знал, что нас ждет непроглядный мрак…

Они уже не глядели друг на друга. Не глядели. Только слушали. Целиком превратились в слух. Но вот уже и слушать перестали. Для чего?.. Слушать, как на них наступает море? Теперь, когда они очутились в полной темноте, они ждали, что их вот-вот слизнет огромный язык, который извивался, но ничего внятного не произносил, а только издавал один и тот же дребезжащий звук. То был огромный язык жаркого моря, ставшего ветром – на своем пути он все сжигал, истреблял, мел, высушивал, опрокидывал, уволакивал…

– Лиленд, остановимся, здесь мы должны ждать, пока все кончится, потому что всему конец. Я знал, знал, что нас ждет непроглядный мрак…

Для Лиленд все слилось в одну глубокую пропасть у ее ног; она чувствовала, как падает в яму усталости и больше не в силах держаться прямо; спиной она прислонялась к дереву, но и дерево, казалось, было объято ужасом. Лиленд сползала все ниже и ниже по громадному стволу и наконец опустилась на землю. Она была измочалена, как несчастные животные, которые тщетно пытались спастись от урагана и попадали в лапы смерти – здесь, совсем близко, рядом… Да, Лиленд словно отделилась от собственного тела и рухнула наземь, как сплошная неизмеримая усталость. Но тело еще цеплялось за нее, и она была тело и усталость одновременно – слитный неподвижный предмет, сдавшийся на милость божью…

– Лиленд!.. Лиленд!.. Лиленд!..

Мид звал ее и безжалостно тряс, как будто и в него вселился ураган. Он ощупывал ее горячими, дрожащими руками, искал сердце под грудью, и ему было больно, что он не ласкает ее как прежде, а нащупывает нечто от него ускользающее… Но наконец – да, вот оно…

– Лиленд! – Он нагнулся к ней и поцеловал в стиснутые зубы, а потом тихо повторил, почти шепотом: – Я знал, знал, что непроглядный мрак нас ожидает…

Он будет бодрствовать возле нее. Он соорудил ей подушку из веток и осторожно поднял за талию – Лиленд упала, надломившись, подобно ветке дерева.

– Лиленд… – твердил он, вцепившись в нее с зажмуренными глазами. Лиленд… быть может, завтра…Он отмахнулся от черной ветки, которая, споря с ураганом, опустила ему на лоб траур листьев… Руки больше не было, его руки… Она умчалась, умчалась вслед за веткой… И вот он весь катится куда-то, без руки, без обеих рук и без ног, которые остались где-то далеко, точно пара сношенных ненужных башмаков.

ЭПИЛОГ

– Здесь они познакомились, здесь и останутся!..

Решительный тон одетой в черное вдовы Лусеро, ее заплаканные глаза и красный нос, губы, потрескавшиеся от бича непогоды и горя, которое принес долго бушевавший ураган, – все это не позволило старому альгвасилу, замещавшему алькальда и мирового судью, распорядиться иначе.

– Здесь они познакомились, здесь и останутся!..

Носилки с подстеленными свежими листьями, на которых принесли тела Лестера и Лиленд, находились в патио. Голодные псы в поисках пищи лениво обнюхивали их. Донья Роселия, засучив рукава, переложила погибших на кровать, выставленную в самую большую комнату дома. Из-за недостатка места – обоих в одну кровать. Они лежали рядом, навеки объединившись в смерти, окоченевшие, словно их лица и руки озаряла полная луна на высокой-высокой горной вершине. Сыновья доньи Роселии помогали, чем могли, соседям. Сколько имущества уволок ураган в море! Сколько земных тварей плавало еще среди акул, затерявшись в волнах, которые теперь, когда улеглась буря, вновь стали осколками изумрудов, пенными хвостами сирен, пиршеством солнца и хрустальных банановых деревьев.

Кто-то упомянул о домах там, внизу. Дома? Какие дома? Они исчезли бесследно. Неумолимый ураган унес их. Там, где стоял домик Мидов, осталась пустая, голая площадка, словно все его красоты стерла с лица земли огромная разъяренная метла.

Члены семей Лусеро, Кохубуль и Айук Гайтан стояли возле трупов, растерянные, дыша сырым мглистым воздухом, еще таившим опасность.

Донья Роселия велела выкопать яму рядом с могилой ее мужа, на том самом кладбище, где – под землей – белый от извести череп Эрменехило Пуака скалил зубы, вторя смеху Рито Перраха – деда, Рито Перраха – отца и Рито Перраха – сына – трем желтозубым улыбкам. Мировой судья все же потребовал трупы. Их похоронят за границей.

Семьи Лусеро, Кохубуль и Айук Гайтан в полном составе проводили в последний путь Лестера Мида – под этим именем они его знали – и Лиленд Фостер. На тех же носилках, на каких они прибыли в «Семирамиду», их, завернутых в белые саваны, доставили к поезду. Из-под одного покрова выбилась наружу прядь волос цвета тусклого золота. Поезд медленно и бесшумно набирал ход, катясь мимо кладбища банановых деревьев, вырванных с корнем, расщепленных, расколотых.

КОММЕНТАРИИ

УРАГАН

«Ураган» – первый роман «банановой трилогии» Мигеля Анхеля Астуриаса. Работа над этим произведением была завершена в 1950 году, то есть за шесть лет до того, как не стихия природы, а буря народного восстания обрушилась на беззакония, творимые всесильной американской монополией. Перефразируя слова одного из героев, можно сказать, что пришел наконец час Человека, ураган поднялся снизу, как вопль протеста, чтобы смести эксплуататоров всех мастей. Смысл названия, казалось бы, ясен. И тем не менее не все так просто, как видится на первый взгляд. На испанском языке роман назван «Viento fuerte», что в буквальном переводе означает «Сильный ветер». Именно это словосочетание употребляет Астуриас на всем протяжении описываемых событий вплоть до заключительной, кульминационной сцены, когда колдун Эрменехило Пуак обращается за помощью к почитаемому индейцами майя-киче божеству «Сердцу небес», одноногому покровителю молний и ветров Урагану (Хуракану). Еще в XVI веке имя этого представителя пантеона вошло в испанский язык, а затем стало привычным и в речи европейцев. В русский язык оно перекочевало, очевидно, из французского. В настоящее время слово «ураган» во всем мире стало обозначать те природные явления, покровителем которых считался древний гватемальский Хуракан.

Астуриас мастерски использует великолепно разработанный и широко применявшийся жрецами городов-государств майя прием: насыщение произведения литературы или искусства многотипной и разноплановой символикой, способной создавать как бы второй, параллельный сюжетно-информативный пласт. Именно эта индейская традиция сочетания символа и реальности послужила одним из истоков формирования литературного течения, известного как «магический реализм».

notes

Примечания

1

1. Агуакате – одна из древних культур тропической и субтропической Америки, очень большое дерево с плодами, похожими на тыкву.

2

2. Моронгас – кровяные колбаски.

3

3. Чайоте – растение семейства тыквенных.

4

4. Юка – корне-клубневые растения семейства молочайных из рода маниок. Не следует путать с юккой – растением из семейства агавовых.

5

5. Фасолевые пирожки – традиционное блюдо гватемальцев: растертая фасоль с сахаром заворачивается в массу из растертого платано (разновидность крупного банана). Готовый «пирожок» обжаривается, иногда посыпается сахарной пудрой. Чешский путешественник Норман Фрид, автор книги «Улыбающаяся Гватемала», в частности, пишет о бананах: «Их тут неограниченное количество, любого размера. Некоторые – с мизинец, другие – как рука по локоть; одни сладкие как конфета, а другие мучнистые, пресные, они годятся и для того, чтобы испечь их, и как приправа к соленым блюдам…»

6

6. Мачете – длинный (ок. 50 см) тяжелый нож, используемый на различных сельскохозяйственных работах.

7

7. Сенсонтли – маленькие певчие птички, похожие на дроздов, распространены в Центральной Америке. В древних песнопениях упоминание о присутствии сенсонтля во время праздничных церемоний было почти обязательным.

8

8. …кусочек распятия из Эскипулас… – Эскипулас – город на востоке Гватемалы. В храме, сооруженном в этом городе, находится знаменитое распятие из эбенового дерева (черного цвета).

9

9. …прыгая через костер в Иванову ночь… – Имеется в виду праздник, отмечающийся 7 декабря и называющийся чаще «день костров».

10

10. …несколько стручков ванили… – Ваниль – продукт, чрезвычайно ценившийся еще в древней Америке. Натуральный ванилин добывается из незрелых плодов-стручков одной из разновидностей орхидей, родина которых Гватемала и юг Мексики.

11

11. Он – впереди, она – сзади, пересекли они город… – Астуриас, характеризуя молодую пару, не случайно отмечает, что жена шла позади мужа. Традиционное поведение индейской женщины подчиняется множеству строгих правил, невыполнение которых расценивается как нарушение норм жизни. Поэтому жена, даже будучи подчас фактической главой семьи и командуя мужем, все же непременно должна идти несколько позади своего супруга и не смотреть по сторонам. В общинах иногда продолжают сохраняться обычаи, которые описал еще в XVI веке Диего де Ланда: «Они (женщины – Г. Е.) имели обычай поворачиваться спиной к мужчинам, когда их встречали в какомлибо месте, и уступать дорогу, чтобы дать им пройти…» Матери строго следили за воспитанием дочерей: «…если они видят их поднимающими глаза, они сильно бранят и смазывают глаза перцем, что очень больно; если они не скромны, они бьют их…»

12

12. Кардинал – птица отряда воробьиных, семейства овсянковых, с ярко-красным оперением.

13

13. Сейба – хлопковое дерево. Высота достигает 30–45 м. Для индейцев Гватемалы сейба была священным деревом, с которым тесно сплетались их представления о вселенной. Древние майя полагали, например, что гигантское дерево расположено в центре мира – так называемое «мировое дерево». По нему души могли подниматься из преисподней на небо. Традиционно сейба должна была расти посреди главной площади селения. В тени ее великолепной кроны могло разместиться множество людей. Плоды этого дерева дают почти не слеживающиеся волокна, широко применяющиеся в хозяйстве. Семена содержат масло, напоминающее хлопковое. Под сейбой устраивают базар. Известен случай, когда в один из базарных дней обломилась огромная ветвь сейбы, под которой погибло сорок человек.

14

14. …желтые сигареты, набитые кукурузными листьями… – Имеются в виду «тусовые сигары», в которых порой вообще отсутствует табак. Курят их самые бедные люди.

15

15. Шекспир. Отелло, акт I. Перевод П. И. Вейнберга

16

16. …сидеть, как жаба в пещере. – Упоминание о жабе не случайно. Она издревле считалась важным представителем пантеона и почиталась индейцами Гватемалы и Мексики. В знаменитом эпосе индейцев киче «Пополь-Вух» жаба предстает в качестве медлительного посланца, связующего подземный и реальный миры.

17

17. …семизвездный треугольник… – По-видимому, Астуриас имеет в виду созвездие Волопаса.

18

18. …все это там, где сходятся параллельные линии, то есть нигде. – Астуриас (словами Мида) выстраивает образ-символ «дьявольской ловушки», предстающей в виде пространственных прямоугольников, составляющих основу бытия рабов Компании. Это и прямоугольные плантации и прямоугольные дома – человек привыкает к параллельным линиям, остающимся на постоянно равном расстоянии между собой.

«Мы несем в себе эту невозможность слиться с самим собой», – говорит один из героев, – «…человек… реально или в воображении – продолжает видеть параллельные линии, они идут все дальше… в бесконечность и никогда не сходятся… мы… постоянно стремимся к чему-то, что никогда не сбудется…» Эту дьявольскую геометрию изобрел Зеленый Папа. Лишь ураган, считает Астуриас, способен разрушить эту безысходную параллельность, ураган, сметающий все линии, переворачивающий и соединяющий, казалось бы, – невозможное.

Подобный образ-символ с успехом был использован Андреем Белым в романе «Петербург». «Мокрый, скользкий проспект пересекся мокрым проспектом под прямым, девяностоградусным углом; в точке пересечения стоял городовой…

И такие же точно возвышались дома, и такие же серые проходили там токи людские, и такой же стоял там зеленожелтый туман.

Но параллельно с бегущим проспектом был бегущий проспект с тем же рядом коробок, с тою же нумерацией, с теми же облаками.

Есть бесконечность бегущих проспектов с бесконечностью бегущих пресекающих призраков».

И совсем как Зеленый Папа рассуждает реакционер сенатор Аблеухов, мечтающий «проткнуть проспектными стрелами» фабричное население, а еще лучше, чтобы «вся, проспектами притиснутая земля, в линейном космическом беге пересекла бы необъятность прямолинейным законом; чтобы сеть параллельных проспектов, пересеченная сетью проспектов, в мировые бы ширилась бездны плоскостями квадратов и кубов: по квадрату на обывателя…» И у Астуриаса: «Представь себе наши плантации, прямоугольные, две стороны длинные, две короткие, приделать только с четырех сторон решетки, и вот мы – звери в клетках… все клетки, клетки, клетки… до самого моря», – говорит один из героев. «Клетки, звери и укротители».

«Опять проклятые параллельные линии! Страшно! Страшно!» – с отчаянием восклицает один из обитателей «клетки».

19

19. Чичигуо – это имя здесь скорее ироническое прозвище, так как чичигуа – название дерева, в тени которого может укрыться большое число людей, кроме того, чичи, чичигуа (исп.) – кормилица.

20

20. Чоло – здесь сын европейца и индеанки. Чоло также называют индейцев, перенявших городскую культуру.

21

21. Сарахобальду исколотили… – Сарахобальда, по описанию Астуриаса, напоминает ночных птиц, издревле считавшихся плохим предзнаменованием.

22

22. Тамаль – одно из самых традиционных блюд в Гватемале. Кусок мяса заворачивается в крутую массу из вареного маиса, все это обертывается банановым листом, затем жестким листом одного из местных растений и приобретает вид конверта.

23