Текст книги "Ураган"

Автор книги: Мигель Анхель Астуриас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Судья сказал Миду:

– У нас нет таких лабораторий, как в Объединенных Штатах (он имел в виду Соединенные Штаты Америки), чтобы определить точно, насколько велика опасность, которую представляют для общества подобные типы. В Штатах юридическая наука шагнула далеко вперед, не то что у нас – кодекс да кодекс, ни шагу без кодекса.

Чиновник в сине-лиловой форме появился в дверях. Увидев, что у шефа посетитель, он повернулся и хотел было уйти, но судья остановил его:

– Посмотрите-ка, дон Касимиро, там у вас в столе должно быть дело об этой заварушке на побережье. Таких вещей в Штатах не бывает, – прибавил он, обращаясь к Лестеру. – Не могу даже сказать вам, до чего совестно отправлять этих бедняг дробить камни, но если их не наказать, как того требует пресса, мы совсем вожжи упустим. Если ты беден, можешь биться головой об стенку сколько тебе угодно, но восставать – ни-ни, на то есть закон.

– Дело состоит из шестнадцати разделов, – доложил секретарь, тот самый дон Касимиро. Он приблизился к столу судьи, волоча огромную папку весом чуть не в сорок килограммов.

– Вы адвокат из Штатов? – спросил Мида судья.

– Нет, сеньор.

– Вероятно, один из руководителей «Тропикаль платанеры»?

– Тоже нет.

– Но вы, без сомненья, на стороне истца.

– Нет, я приехал сюда и пришел к вам, потому что эти двое, как их здесь называют, преступников, Кохубуль и Лусеро – мои компаньоны.

Теперь у судьи не оставалось больше сомнений – разумеется, этот иностранец, компаньон опасных субъектов, – просто-напросто анархист. Такие бросают бомбы в королей, плюют в церквах в святые дары…

Судья прервал свои размышления, поерзал, поудобнее располагая в кресле жирный, расползшийся от сидячего образа жизни зад, кое-как выпрямился и поглядел в лицо анархиста.

В каждом адвокате сидит полицейский, но в этом их была, кажется, целая рота.

– Прежде чем знакомить вас с делом, я должен попросить вас предъявить документы.

Документы Мида оказались в порядке.

– Хорошо, – адвокат рассматривал паспорт Мида, военный билет, а заодно и железнодорожный, – хорошо. Лица, повинные в преступлениях такого рода, освобождению на поруки не подлежат. Но поскольку речь идет о владельцах земельных участков, требующих ухода, то есть присутствия означенных владельцев, дело несколько меняется. Мы постараемся найти выход из положения. Вы напишите заявление. Вот сеньор секретарь, он сделает все необходимое.

– И принесите нам тамаль^[22], да заверните его хорошенько в зеленые листочки, – негромко пошутил дон Касимиро. Намек был достаточно прозрачен.

– За зелеными листочками дело не станет, – отвечал Мид и прибавил насмешливо: – Если, конечно, вы не пожалеете дров.

– Когда вы собираетесь уезжать?

– Я думал завтра. Но могу и подождать, пока будет готово.

– Пару деньков. Ладно? Только надо принестипобольше зеленых листочков.

– Понятно. Компания ловко стряпает… Уж куда лучше.

– Сладенькие… Вам разве не нравятся?

Лестер стал доставать из бумажника зеленые, как листья банана, купюры – листочки, в которые завертывают пирожки. И поскольку Бастиансито Кохубуль и Хуан Лусеро являются собственниками обработанных участков и их присутствие необходимо для спасения урожая, а также принимая во внимание еще целый ряд обстоятельств… Лестер Мид уехал обратно; вместе со своими компаньонами.

Ночью они втиснулись все трое в вагон второго класса и на следующее утро были уже дома. Прозрачные облака, бледно-голубые, зеленые, желтые, розовые» стояли над побережьем в этот ранний рассветный час. Жара еще не набрала силу, но предчувствие палящего зноя как бы висело в воздухе.

Много дней шли разговоры об исчезновении лавочника дядюшки Чичигуо. Наконец гнилой смрад наполнил лавку, пришлось начать поиски, ворочать тяжелые тюки товаров. Говорили, что лавочник сбежал. Мексиканец, одно слово. Удрал и утащил всю кассу. Вот почему он последнее время требовал, чтоб долги заплатили. Уж так выжимал! Как заведет волынку, просто сил нет слушать! Вопит, как ягненок без матки, – вынь да положь ему деньги. Если должен десять песо, заплати хоть восемь, не можешь – хоть пять, тоже не можешь – плати три, даже два песо и то брал! Так под конец стал ощипывать! И много набрал, все за долги, дескать, для оборота. Врал, конечно, просто набрал побольше денег да смылся. А ребятишки-то! Целая куча белоголовых ребятишек, мечутся туда-сюда по поселку, пищат, как цыплята некормленые. Одноногий курносый гринго, ведавший магазинами Компании, взял ключи от лавки, решил проверить ведомости и торговые книги.

Но только вошел в лавку, как тут же и выскочил, грохоча своей деревяшкой по плитам пола так, что чуть было не сломал ее. Управляющий задыхался, его тошнило, трупное зловоние забило ноздри. Он приказал обыскать лавку, перевернуть все вверх дном. В углу под грудой мешков кофе и ящиков с банками сухого молока, на сломанной раскладушке нашли раздавленного в лепешку лавочника. По ночам он все ждал прихода убийц, все прятался, перетаскивал с места на место свою кровать, с грохотом волочил ее за собой, как каторжник кандалы, он боялся смерти, боялся темноты, и в одну из таких ночей смерть застала его врасплох, темнота навалилась и раздавила. На похороны пришли женщины, много женщин разных возрастов – те, что считались его любовницами, хоть он и не знал их, но денег получал много за то, что усыновлял их детей. В очаге под слоем золы и угля нашли клад – старую железную копилку, полную денег. Женщины и светловолосые дети шли вереницей, друг за другом, мимо одноногого гринго, и каждой он давал часть сокровищ Дядюшки Чичигуо.

XII

– Странно, представь себе, любая личная драма меня волнует мало или даже совсем не волнует, а вот общая! Когда говорят, что животные гибнут из-за нехватки воды, я начинаю ощущать страшную жажду и в то же время не могу выпить больше одного стакана. Меня мучает, что у меня много, а у других совсем нет.

– Да, бывают такие натуры, их трогают страдания большинства… Может быть, когда человек свою личную маленькую трагедию уже пережил, он начинает понимать, что личная драма всегда узка, ограниченна, а та, великая драма… Причины ее – не ущемленные интересы, не раздраженное самолюбие, она рождается непосредственно из действительности, слепой, безграничной, из реальных условий существования.

Они ехали в двуколке, зеленая лента, как диадема, сверкала в волосах Лиленд, ветер играл ее шелковистыми золотыми кудрями, Лестер, немного усталый от дневных дел, небритый, сосал свою трубку.

– В Индии не знали такой палящей жары, вот они и придумали добрых, щедрых, человечных богов, которые так похожи на греческих. Здесь, в знойной сырости, где все вокруг словно сгорает в невидимом огне, невозможно поверить в благожелательность небес. Пожар без пламени, тусклый, огромный…

– Да, Лиленд, я тоже иногда тоскую по добрым божествам. Хочется вырваться из этого тропического ада.

– Уедем, Лестер. Забудем соленый вкус пота, который жжет лицо, словно плачешь всей кожей. Да, да, плачешь, исходишь потом, как слезами, а сам и не чувствуешь…

Стук колес вернул их к действительности. Двуколка пролетела по мосту над небольшой речкой, заросшей цветущим камышом, вперед, все вперед, остались позади ровные четырехугольники банановых плантаций, вперед, все вперед, в душно-горячем воздухе висели над кустарниками рои насекомых, жужжали, тикали на разные лады.

Они мчались все дальше. Лиленд будто и не замечала дороги. По узкой песчаной тропе через старый бамбуковый лес в долину, потом долина расширилась, превратилась в широкий луг, посреди луга сверкало озеро, залитое лунным светом.

«Ну наконец-то, – подумала Лиленд, – хоть немного напоминает о том, что есть на свете свежесть, холод, морозы, зимние вечера у затопленного камина, улицы, покрытые мягким снежным ковром, конькобежцы, птицы, со щебетом прыгающие по снегу».

Обогнули озеро, угрюмо поблескивала гладкая глубокая черная вода. Остановились у ранчо – крыша и четыре подпорки, только и всего. Послышался шорох, Лестер зажег электрический фонарик, в луче жирно блеснуло что-то черное в красных пятнах.

Лиленд в ужасе спряталась за мужа, обеими руками вцепилась в него, тянула назад…

– Змея, – сказал Лестер и поднял жену на руки. Лиленд дрожала как в лихорадке. Мид усадил ее в двуколку.

– Ну-ка держи вожжи, – сказал он и ласково потрепал ее по щеке, – держи вожжи, я поведу лошадь под уздцы. Хочу тебе кое-что показать.

Между луной и ее отражением, как бы расплавленным в воде, Лиленд увидела тени, они двоились, множились, повторялись… Тени лошадей. Колеса шуршали по траве. Одна из лошадей вдруг встряхнулась, звонкое пронзительное ржанье прорезало тишину.

– Хитрая кобылка, нашего коня учуяла.

– Как их тут много!

– Сколько, как ты думаешь?

– Наверное, не меньше сотни. -

– Пятьдесят семь и все жеребые.

Двуколка въехала в табун и остановилась. Мид подошел к кобылке, звонко похлопал ладонью по огромному животу, вздутому, словно бочка.

– Другие хранят свои богатства в банках, несгораемых шкафах, – он засмеялся, засверкал в лунном свете зубами, – а мое богатство – вот оно, в животах этих прелестных дамочек. Нам их продали по дешевке, как выбракованных, представляешь? Что они беременные, так на это никто и внимания не обратил.

Долго еще ездили они «лошадиной ночью», как назвала ее Лиленд, по узким дорогам, среди кустарников и лиан.

– Эти земли принадлежат Фуетэ, – объяснил Лестер, – тем самым, которые стали продавать бананы дешевле, чем мы, когда я начал вывозить их на грузовике. А теперь они хотят продать свою землю, и я, наверное, куплю ее, только подожду еще немного, пусть-ка им подступит под самое горло. Такие, как они, наследнички – люди веселые, им ждать некогда, живо все растранжирят. Здесь раньше кофе выращивали, а они его выдрали, будто сорняк, да бананы и посадили.

– Вот дураки!

– Ну, не такие уж дураки, как ты думаешь. В те времена цены на бананы взлетели, как никогда. Плохо другое: они решили, что времена тучных коров настали навеки, и, когда цены на бананы упали, остались ни с чем, потому что поистратились на шелка да на путешествия, вместо того чтоб сберечь денежки или заняться какими-нибудь другими фруктами. Теперь, говорят, едят одну похлебку из улиток, и на завтрак, и на обед, и на ужин…^[23] Но-о, лошадка! – Он дернул вожжи, повернул впряженного в двуколку каракового жеребца. – А вот вывезти продавать бананы на машине, подаренной Компанией, и продавать их дешевле, чем мы, – на такие дела они скоры, это правда. Когда богатый обеднеет, его легко втянуть в любое грязное дело.

В зеленом, как листва герани, небе ярко сияла луна, и звезды в ее свете казались туманными, едва заметными точками. Все ближе слышался грохот прибоя. Еще немного, и они увидят, как катятся огромными пенными колесами волны и разбиваются вдребезги о скалы.

Дни шли…

Наступило воскресенье. У Лиленд слипались глаза, так утомительно смотреть на широкую реку, где тихо струится вода, гладкая как простыня, а под ней, будто огромная роженица после мучительных родов, отдыхает земля – илистое дно. Туда, поближе ко дну, забрасывает Лестер свой крючок – символ надежды, и стоит с трубкой в зубах, неподвижный как статуя, терпеливо ожидая, пока клюнет какая-нибудь рыба. Плачет вода среди прибрежных камней, густая сеть растений почти перегородила реку, цветущие ветви дробятся, отражаясь в воде, искрятся изумрудами; стоят цапли, розовые и белые как сахар, плавают утки, застыли на камнях ящерицы с завораживающим стеклянным взглядом, голенастые птицы хватают на лету рыбу, пролетают еще какие-то птицы с клювами, похожими на огромные ложки^[24], а неподвижная жара плавится в собственном пламени и изливается на землю.

Собаки Карла Розе, три огромных щенка охотничьей породы, громким лаем оповестили о приходе хозяина. Лиленд обернулась. Карл Розе, осторожно вышагивая между камнями, пробирался среди кустов. Свою новую машину, последнюю французскую модель, он оставил на дороге, если можно так назвать эти овраги и ямы.

Вместо того чтобы засесть в воскресенье за покер или устроить музыкальный вечер, супруги Мид вздумали отправиться ловить рыбу. Что за безумная идея! Право, их странности становятся просто невыносимыми. Кроме всего прочего, сейчас не то время, чтобы бродить по зарослям. Рабочие все что-то усмехаются. Они, правда, всегда усмехаются, даже когда их бьют. Но сейчас, когда они скалятся, так и кажется, что еще минута – и они вцепятся в тебя зубами и разорвут в клочья.

– Ну что за удовольствие! Зачем мы сюда приехали? Ты, Лиленд, вроде бы женщина разумная. Как ты позволяешь мужу так рисковать да и тебя подвергать риску стать жертвой мстительности этих людей? – Карл Розе подошел к Лестеру, закричал ему в самое ухо: – Ты слышишь? Слышишь? Тебе не страшно?

Мид не шевелился.

– Нет, не страшно. Мои военные корабли патрулируют побережье. – Мид говорил как автомат.

– Сумасшедший! – Карл Розе хлопнул Мида по спине. – Его военные корабли патрулируют побережье!

Собаки решили, что Розе дает им знак, и с веселой свирепостью, тяжело дыша, набросились на Мида. Широко раскрытые пасти, высунутые языки, сверкаю– щие глаза – собаки наслаждались свободой, ведь большую часть своей жизни они проводили на цепи.

– Твои окаянные псы гораздо опаснее рабочих! Лестер сказал это просто так, чтобы досадить Карлу Розе. Сам же, передав удочки жене, принялся возиться с собаками. Лиленд застыла с серьезной миной в такой же неподвижной позе. Но этого ей показалось мало. Она подняла трубку, которую Лестер уронил, играя с собаками, и сунула в рот.

– Браво! Браво, прелестная рыбачка! – закричал Карл Розе, хлопая в ладоши. – А вы не боитесь, Мартина-рыбачка, что волны вас унесут? – добавил он.

– Нет, не боюсь, – отвечала Лиленд голосом Мида, – мои дипломаты охраняют меня.

– Какие это дипломаты! – откликнулся Лестер Мид. Он стоял, окруженный собаками, растрепанный, весь в клочьях шерсти. – Самые обыкновенные холуи!

– По-моему, все это кончится плохо. Я собираюсь попросить отпуск и больше сюда не вернусь.

Мид отряхнулся, пригладил волосы, хотел снова взять удочку… Но Лиленд не дала.

– Нет, нет! – воскликнула она. – Сегодня мы уже достаточно поудили.

Карл Розе помог ей смотать удочку. Отправились гуськом, сопровождаемые собаками.

Машина без глушителя с ревом мчалась среди птиц и цветов по густому тропическому лесу, не покоренному человеком.

«Если дела обстоят так скверно, почему Карл Розе все-таки решился поехать за нами к реке?» – думал Мид. Вскоре он это понял.

Сквозь грохот мотора послышался голос Карла Розе:

– Ты призван вмешаться в банановый конфликт, так как именно ты возглавляешь группу Кохубуль – Лусеро – Айук Гайтан. – Розе умолк, то ли поворот был трудный, то ли придумывал, как побольнее задеть Мида.

– Так знай же, фирма «Кохубуль – Лусеро – Мид – Айук Гайтан» не продает сейчас ни одной грозди бананов. Мы купили землю Фуетэ. У нас совсем другие намерения. А если «Тропикаль платанере» надо выполнять свои договорные обязательства, пусть выполняет, как может, нас это не касается.

– Либо мертвец встанет, либо его зароют! – вскричала Лиленд, по натуре более горячая, чем ее муж.

– Раньше они не хотели у нас покупать, а теперь хватит. Компании никто никогда не отказывал: когда ей было надо, тогда она и покупала. Вот мы и решили: не продавать Компании бананов, мы выстоим, не заплачем, хоть у нас нет никаких запасов. «Катитесь к чертовой матери с вашими бананами!» – говорил нам, бывало, управляющий. Он решал нашу судьбу, как господь бог. Ну а теперь – шалишь! Пусть-ка они нас хорошенько попросят.

Владельцы банановых участков собрались в городке. «Свернем шею «Тропикальтанере», – решили они единодушно. Этот боевой клич был подхвачен всеми.

Зазвенели телефоны, полетели телеграммы во все ближние и дальние конторы Компании. Подводный кабель разносил вести; он не ржавеет от морской воды, на то принятььмеры, а лживые сообщения ему и подавно нипочем. «Свернем шею «Тропикальтанере», – слышался со всех сторон боевой клич. Началась война – мирная, торговая, допустимая всегда и везде. Однако по телефону, телеграфу, подводному кабелю хлынули потоком такие сообщения, что патрульные суда изменили курс, а церберы дипломаты ринулись в атаку.

Карл Розе благоразумно остановил машину на приличном расстоянии. Воздух как бы слоился от зноя, нечем было дышать. Ораторы изнемогали от жажды, обливались потом, будто боксировали, а не выступали с речами, теряли под конец голос. «Свернем шею «Тропикальтанере»!»

Ораторы выходили из себя. Все больше и больше людей отказывались продавать Компании бананы. Под самыми разными предлогами: бананы на этот раз не удались, у того лопнули, у того перезрели, а у этого побились. И в прошлом году в это время было то же – случайно ли, нет ли, а бананы в продажу не годились. «Свернем шею «Тропикальтанере», – повторяли владельцы банановых участков.

Карл Розе подъехал к киоску, где продавали холодное пиво. Тут толпились мужчины в трусах, в расстегнутых рубашках. У кого полы рубашки просто висели поверх трусов, у кого – завязаны узлом на животе. Многие пили прямо из горлышка, тучи мух жужжали над головами. Какой-то человек поднял обросший пеной стакан, чокнулся с приятелем:

– Ладно, старик, выпьем. – Осушил стакан наполовину, не вытирая пену с губ, продолжал: – Нельзя сказать, будто «Тропикальтанера» всех хуже, вот что нехорошо. Они много добра делают, сами, по своей воле, этого забывать нельзя.

– Верно, приятель, только ты-то вот одно забыл: им выгодно нам глаза отвести, они не такие уж добрые, тут расчет. Сделают на пятак, а уж в газетах распишут на сто страниц, хвастаются, хвастаются, конца нет.

– Ну хоть что-то для нас делают. Что ты такой злой-то?

– Ну ты даешь! Выходит, так: мы, например, с тобой договорились о чем-нибудь, а после я тебе удружил, значит, уговор-то уж и долой, я и выполнять не стану, да? Нет, как веревочке ни виться, а кончику быть, гринго теперь и ухватиться-то не за что. Мало кто пойдет на их плантации бананы резать.

Лиленд едва стояла на ногах. Жара все усиливалась. Дома, крытые манильским тростником, казались раскаленными и внутри и снаружи, будто вся деревня пылала. Решили ехать домой. Долго еще слышались за спиной крики ораторов: «Свернем шею «Тропикальтанере»!»

Неудачное оказалось воскресенье – сперва рыба никак не клевала, будто заколдованная, потом явился этот Карл Розе… В последнее время они стали его бояться, не исключено, что он взялся шпионить за Мидом.

Дома ожидали Лестера Лусеро, Бастиансито и трое Айук Гайтанов. Увидев их, Мид опередил Лиленд и Розе, болтавших о марках автомобилей, негромко, но внятно сказал своим компаньонам:

– Вы пришли поздравить меня с днем рождения. Ясно?

Все окружили Мида с самыми сердечными поздравлениями и добрыми пожеланиями, к которым присоединился и Карл Розе. Выпили кто пива, кто виски с содовой и льдом.

Как только Карл Розе ушел, беспечное выражение тотчас же сошло с лиц. От Чиндента, который покупал у них бананы, пришла телеграмма. Он предупреждал, чтобы бананы пока не срезали, железная дорога отказывается обеспечить перевозку груза.

– Ну это я устрою, – сказал Мид. Он был измучен жарой, расстроен. И проклятое же выдалось воскресенье, теперь еще такое преподнесли на закуску! Горечь стояла во рту, оседала на зубах, словно он напился желчи.

Рано утром он уже сидел на станции, ожидая начальника. Мид сосал трубку, мокрая от жары шляпа с обвисшими полями сползала на уши.

– Я вас не спрашиваю, можно или нельзя. Это будет с вашей стороны совершенно исключительная услуга, и я расплачусь за нее чистой монетой. Могу даже заплатить вдвое. Мне надо вывезти мореную древесину. Но вы должны подписать обязательство, что, как только мне понадобятся вагоны, они будут.

– Видите ли, получится дорого… это обойдется вам очень дорого.

– Я вас не спрашиваю, во сколько это обойдется. Вы называете цену, я плачу.

– Но я все-таки должен спросить…

Мид кивком указал на телефон, стоявший на столе начальника станции, сказал почти с угрозой:

– Спрашивайте, я жду.

– Но я хочу вас предупредить, там, в центральном управлении, может быть, никого нет, еще очень рано.

– Я все равно буду ждать.

Мид вышел на платформу. Появилась женщина с большим кувшином. Она продавала кофе с молоком. Мид выпил стакан. Воды было больше, чем молока, и все же вкусно. Подошли еще люди, покупали у женщины кофе, маисовый хлеб.

– Плохи наши дела, – сказала торговка приятельнице, которая остановилась поболтать с ней. – Ей-богу, правда. Так всегда бывает. Лучше бы уж… И ничего их не выпустили, держат в тюрьме, в столице… вот какие дела… А теперь и есть нечего. Да говорят, солдат еще пришлют и опять начнут народ хватать. Господи боже мой, наших мужиков будто бешеная собака укусила, такие стали вояки.

Начальник станции сообщил Миду, что дело его устроено, и Мид тут же дал ему чек. Но, на беду, оказалось, что начальник станции не спросил, на какое время дается Миду право вывозить мореную древесину. Снова начальник станции принялся вертеть ручку аппарата, снова затрещал телефон: тр-тр-тр, а Мид пока что вернулся на платформу.

Подошел самбо^[25] в желто-синей полосатой рубашке, сел рядом, резкий запах пота обдал Мида.

– Вам, мистер, которые начальники, лучше сматывать удочки. Будет резня, гамаки по ночам качаются – скрип-скрип, скрип-скрип, а люди все говорят, говорят. Деньжонок не хватает, ребятишки голодные, жена голодная, сам голодный, плохи дела…

– Так ведь солдат прислали с пулеметами, со штыками, – сказал Мид. Он хотел заставить самбо разговориться, тот поглядывал на Мида дружелюбно.

– Да, прислали.

Самбо замолчал. Штыки, конечно, сильный аргумент в разговоре с безоружными людьми, которые вынуждены покоряться, когда их заставляют работать на условиях, отнюдь не справедливых, чтоб не сказать – кабальных.

– Можно заключить контракт на год! – крикнул из окна конторы начальник станции. – Но только если в течение всего этого периода будет в наличии груз для перевозки…

– На такие условия я не согласен, – Мид подошел к окну, – разве что со специальной оговоркой…

– Сеньор Мид, – прервал его начальник станции дружеским доверительным тоном, – управление железных дорог не станет заключать контракт с оговорками, которые накладывают на него какие-либо обязательства. Даже законы нашей страны не распространяются на управление железных дорог. Какую же силу может иметь контракт? Давайте подпишем как есть, и грузите свои бананы… Когда догадаются, в чем штука, скажете, что у вас не было другого груза для перевозки, а там видно будет.

Шли дни.

Хуан Состенес Айук Гайтан поставил грузовик у дверей гостиницы, недалеко от театра. Здесь они должны встретиться с гринго Мидом. Хуан затянул потуже пояс (сидя за рулем, он совсем расстегнул брюки), решил пройтись немного, размять ноги. Прошагал примерно квартал, дошел до церкви. Там, видимо, шла праздничная служба. Хуан вошел, увидал множество коленопреклоненных людей и тоже опустился на ледяной пол. Он помнил, как надо креститься, смутно помнил «Отче наш», но так давно не приходилось ему произносить слова молитвы, что он стал внимательно слушать…

Когда-то, при жизни отца, Хуан не вдумывался в смысл этих слов. Теперь же, когда нет у тебя никого, как радостно сказать кому-то: «Отче, отче наш».

– Отче наш, иже еси на небеси…

«И вовсе это не выдумка, – подумал Хуан. – Он есть там, наверху. Отец, который на небесах, он, наверно, всем отец, у кого родной-то помер. Своему небесному отцу мы говорим «ты», значит, на земле и подавно никому не надо говорить «вы». Хорошо человеку, когда он может сказать кому-то: «Отче наш, иже еси на небеси…»

Музыка оглушила его торжественным ревом. Он чувствовал, что весь, всем телом уже не здесь, среди коленопреклоненных людей, а там, в этой музыке, в величественном громе, в низких раскатах, то утихающих, то нарастающих вновь. Музыка была похожа на тропический ливень – срывалась в бешеном реве, вдруг затихала, бормотала, будто во сне, долго-долго, а потом опять набирала силу, и потоки воды рычали, хлестали по телу, будто плетьми. Музыка вырвалась на паперть, и «Да святится имя твое…». На чем это играют? Какая-то штука с трубами.

Несколько дней тому назад компаньоны купили участок Фуетэ, а заодно и желтый грузовик, на котором ездил теперь Хуан Состенес. Он вышел из церкви на улицу и еще издали увидал перед дверью гостиницы рядом со своим желтым грузовиком красную машину мистера Мида.

Значит, Мид уже здесь. Хуан Состенес ускорил шаг. Вместе с Мидом приехали остальные компаньоны, все они ночевали здесь, в пансионе.

Бастиансито Кохубуль не хотел оставаться в столице, говорил, что не так уж позарез целую ночь валяться в гостинице на жесткой койке. Но Лестер Мид, когда дело касалось расходов, был непреклонен.

– Нам все равно, что койка, что кровать. Мы солдаты. Идет война против Зеленого Папы, и мы на линии огня. Тот, кто забывает об этом, – плохой солдат. Индейцы спят на земле, не тратят деньги в лавках Компании, поэтому только они одни возвращаются богатыми из бананового ада. Мы тоже разбогатеем! Мы поедем домой по железной дороге, в наших вагонах, которые возят наши бананы, и будем петь песни!

– Вот тогда, – сказал Макарио Айук Гайтан, по прозвищу Косматый, – неплохо было бы разложить на рельсах кое-кого, а кого – вы сами знаете, да пусть бы поезд по ним и прокатился.

На следующий день отправились в таможню все вместе на двух грузовиках.

– Сокоррито Крус, – вызвал служащий таможни, стоявший в дверях одного из складов.

– Я, – послышался женский голос. Невысокая кругленькая женщина оттолкнула Мида и его спутников и пробралась вперед.

– Я – Сокоррито Крус, а вот он – Ниньо де Гойя.

Позади женщины показался мрачный испанец в кордовской шляпе.

– Это ваша мельница для банановой муки? – спросил таможенник.

– Чего-о-о? – протянул Ниньо де Гойя.

– Будь проклят тот, кому вздумалось везти сюда эту пакость! – сказала Сокоррито. – Мы насчет нашего гардероба, моего и вот его, чтобы вы знали!

– Я и не слыхивал о таких мельницах.

– Накажи меня святая дева дель Пилар.

– Ну, святая дева мелет одни только звезды. А захочет – так ваши глазки, и получается свет, лучи золотенькие…

– Это все дома, в Испании. Здесь, в Америке, мелют даже то, что молоть не полагается. Моей мельнице здесь молоть нечего, только твое зерно ей и годится, Ниньо де Гойя. Мельницы хороши, когда зерно мелют, и прекрасная мельничиха сидит как в старинном фарсе, а тут черт знает какая дрянь!

– Сколько у вас мест? – спросил испанцев таможенник.

– Всего только тридцать шесть, – отвечал Ниньо де Гойя, – мы люди скромные…

У другой двери служащий занялся владельцами мельницы для бананов. Лестер и его друзья волочили тяжеленные тюки, огромные ящики с деталями и, наконец, самое тяжелое – жернова. Все это с величайшим трудом, с помощью рычагов и катков погрузили на два грузовика.

Сокоррито Крус приподняла юбку, стала поправлять подвязку. Лестер Мид увидел смуглую тугую плоть и потерял покой. Волнение смешивалось со злобой – зачем она говорила гадости про мельницу, смолоть ее в порошок за это и то мало! Он слышал, что вещи актеров отправляют в отель «Париж», сошел с грузовика, сказав, что ему необходимо срочно позвонить в Нью-Йорк, подождал, пока машины одна за другой повернули за угол…

Сокоррито Крус занимала комнату, выходившую одним окном во двор, а другим – на улицу, в соседней комнате поместился Ниньо де Гойя. Мид устроился поблизости, в одном из не занятых еще номеров.

В первый день он следил за каждым их шагом. Сокоррито Крус заметила, что высокий блондин поглядывает на нее, потом он ей поклонился. «Какой милый, – подумала Сокоррито, – в Испании мужчина не склоняется перед разъяренным быком, это верно, но и перед женщиной он тоже не склоняется, с ней он обращается, как с быком: сначала дразнит плащом, потом вонзает бандерилью и, наконец, начинается битва не на жизнь, а на смерть».

Битва не на жизнь, а на смерть началась в тот день, когда Мид вошел в ее номер. Сокоррито обмерла. За стеной глухо раздавались шаги Ниньо де Гойя. Сокоррито не спеша повернула голову – пусть видит, как она уверена в себе, надо же дать понять этому американцу, что она не из тех женщин, которых можно взять нахрапом. А если она не кричит и не гонит его вон, так только потому, что вовсе не собирается поднимать скандал и пятнать свою репутацию, она же не какаянибудь легкомысленная особа.

– Вы ошиблись дверью?

– Нет.

Она растерялась от этого решительного «нет». Мид шел прямо на нее.

– Что вам надо? – испуганно вскрикнула Сокоррито и спряталась за ветхую шелковую ширму.

– То, что я вижу перед собой.

– Ах, вы хотите то, что видите перед собой? Ничего не получится. Штучка, конечно, аппетитная, не спорю, только у нее есть хозяин, ясно? Хозяин имеется.

Мид схватил ее за плечи, и, ощутив тепло его сильных рук, она сразу ослабела, обмякла, как тряпичная кукла. Она-то, кажется, видала всякое, кто только ее не домогался, а тут, на тебе, растерялась перед этим упрямым кровь закипала в его жилах. Страстно желал он эту женщину, и в то же время хотелось измолоть ее в муку, уничтожить…

– Нет, – сказала она и попыталась оттолкнуть Мида. Но, кажется, ее сопротивление только еще больше его распаляет, дубина чертова, донкихотова мельница, сучья кровь…

– Да, – сказал Мид и как бы в подтверждение своего «да» еще сильнее всеми десятью пальцами вцепился в ее плечи. Ногти вонзились в смуглое тело – оно принадлежит ему по праву мужчины, по праву сильного, по праву победителя.

– Ну, раз уж вы вошли сюда и я вам так нужна, – Сокоррито решила ошеломить его, – я согласна, если только у вас хватит денег заплатить столько, сколько я стою.

– Сколько хотите, – выдохнул Мид, глотая слюну. Дрожь била его, он, не отрываясь, глядел зелеными глазами в черные как уголь очи Сокоррито Крус.

– Тысячу долларов, – выговорила она с нервным смешком.

Теперь зеленые глаза Мида смотрели на нее по-другому: нет больше недоступной Дульсинеи Тобосской, есть просто вещь, ничтожная вещь, которая принадлежит ему, Миду. Он выпустил ее плечи, достал книжку, подписал чек. Затекшей онемевшей рукой Сокоррито взяла листок. Чек был на две тысячи долларов.

– Вы ошиблись, – сказала она и тоже проглотила слюну. Черными глазами она снова глянула в глаза Миду. – Вы написали две тысячи долларов.

Лестер поблагодарил ее за точность, разорвал чек, подписал и дал ей другой, на пять тысяч долларов. Он дал бы еще больше, только бы истоптать ее, истолочь, стереть в порошок, истерзать зубами ее плоть, как мельничные жернова терзают сочную плоть бананов, распластать ее, раздавить своим мускулистым телом, грудью, животом, коленями, пальцами, всем своим существом, всем, что ты есть для нее – пустое место, никто, мужчина, заплативший пять тысяч долларов.