Текст книги "Любовник тетушки Маргарет"
Автор книги: Мейвис Чик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
Он взял оставшийся бутерброд и ухмыльнулся:
– Это уж вам судить…
Я потянулась было к стакану, но отдернула руку. За все то время, что мы с Роджером знали друг друга (в библейском и других смыслах), он ни разу не сказал ничего, что заставило бы меня задрожать от предвкушения удовольствия. Я улыбнулась безо всякого притворства и напомнила себе: с любовником сначала нужно поиграть, не следует сразу выдавать все свои секреты. Я вовсе не хотела, чтобы Саймон Филлипс понял, что поразил мишень в самое яблочко.
Пока он задумчиво жевал бутерброд, я отчаянно пыталась чем-нибудь занять дрожащие руки, но взять стакан не решалась, чтобы ненароком не выронить. Лучше всего было держать руки под столом, потому что в том состоянии, в какое он меня вогнал, я была способна даже начать грызть пустую пластмассовую тарелку. Как мужчинам удается так хорошо скрывать свои эмоции? Вот этот, например: выдал весьма провокационное заявление и сидит как ни в чем не бывало, словно сказал ничего не значащую фразу вроде: «Неплохая погода для мая». Должна ли я затронуть интимную тему прямо здесь и сейчас? Не зная, как вообще положено вести себя в подобных ситуациях, я с безразличной улыбкой, неестественно приклеившейся к губам, спросила:
– А почему именно девятое апреля?
– Потому что в этот день я отправляюсь в Никарагуа, – ответил он и, наклонившись ко мне, добавил: – Но не на отдых. – Его взгляд стал более серьезным. – Еду работать. Буду прилагать свои инженерные умения в каком-нибудь медвежьем углу, из которого, вероятно, никогда не выберусь. – И поднес стакан к губам, глядя на меня поверх него.
– Что ж… – растерянно протянула я, – звучит очень… м-м… увлекательно.
Он снова откинулся на спинку стула, поставил стакан и улыбнулся пенной шапке.
– О да, очень. И к тому же опасно. Я еду туда бескорыстно, добровольно и считаю, что поступаю правильно. Это слово, данное мной тамошним моим знакомым, я не могу его нарушить. Вот почему ваше условие оказалось столь соблазнительным для меня. Я должен буду уехать, что бы ни случилось. Боюсь до чертиков. Не исключено, что я умру там от змеиного укуса. Или от пули какого-нибудь цээрушника. Или просто от болотной лихорадки. – Он нарочито беззаботно развел руками. – Самоубийственная миссия, если хотите.
– Не хочу. – Я подозревала, что меня разыгрывают. – Вы говорите, как герой романа девятнадцатого века. Хаггарда, например.
– У Хаггарда – Африка.
– Ну, тогда Маркеса.
– Теперь по крайней мере континент назван правильно.
– У вас очень покровительственная манера разговаривать.
Он хлопнул рукой по столу и весело рассмеялся:
– Это точно! Но взгляните на вещи с никарагуанской точки зрения. Страна растерзана гражданской войной, измучена голодом, болезнями, коррупцией. Запад своим вмешательством только усугубил ее беды, а вы спокойно сидите в оксфордширском баре и рассуждаете, толком даже не зная, на каком континенте она находится.
– Думаю, – огрызнулась я, – при том, что там, по вашим словам, происходит, никарагуанцы вряд ли заметят мою оплошность.
Подоспела новая порция сандвичей. Барменша крикнула, чтобы мы их забрали, а Оранжевая Грудь бросила лаконичный взгляд на наш столик. Я быстро метнулась к стойке, схватила тарелку и с высоко поднятой головой поплыла обратно в свою безопасную гавань, на ходу одарив искусительницу самым дружелюбным взглядом, на какой оказалась в тот момент способна.
– Итак, – сказал он, – будем считать, что это была наша первая любовная размолвка. Как вам?
– Это было восхитительно, – отозвалась я. – Угощайтесь.
– Не хочу относиться к этому слишком серьезно, – смягчился он. – Я вовсе не проповедник и не крестоносец и был бы счастлив – точнее, предпочел бы – не влезать в это дело. Но я принял решение и выполню свой долг, и говорить об этом больше не собираюсь. Однако до отъезда надеюсь немного повеселиться, устроить нечто вроде легкой прогулки…
Я рискнула взять еще один сандвич.
– Вы имеете в виду эмоционально или… – я откусила, – или сексуально?
Он на какую-то долю секунды задумался и показался мне не очень уверенным в себе. Вот и прекрасно. Если мы сражались за контроль над ситуацией, то я хотела продемонстрировать, что у меня в арсенале тоже есть кое-какая артиллерия. Он прожевал, проглотил, запил, поставил стакан на стол и наконец ответил:
– И то и другое.
Мы оба почувствовали облегчение и невольно рассмеялись.
Если полчаса назад мне казалось, что я испытываю ощущение ирреальности происходящего, то это было ничто по сравнению с тем, что чувствовала я теперь. Он ведь еще даже моей руки не коснулся. Хотя, с другой стороны, кто сказал, что это обязательное предварительное условие?
Саймон взглянул на часы. На какую-то неуловимую долю секунды мне представилось, что он сейчас скажет: «У меня всего полчаса времени, так что давайте поторопимся». Но Саймон всего лишь сверился с календарем.
– В четверг у меня день рождения. Сходим куда-нибудь вместе? Я люблю пасту, вообще итальянскую кухню. А вы?
Сегодня вторник. Значит, впереди был один вечер, чтобы освоиться с новым положением, один день, чтобы по-настоящему понервничать, и потом мы снова увидимся.
– С удовольствием, – сказала я чистую правду, что оказалось для меня сюрпризом. Не задумываясь над метафорами, я решила немедленно взять быка за рога и с самоуверенностью – несколько показной – спросила:
– Ну а как насчет секса?
Он совершенно серьезно ответил:
– Это зависит от степени вашего нетерпения.
Сама Агриппина, усомнись кто-нибудь в ее знании ядов, не почувствовала бы себя более униженной.
– Никакого нетерпения я не испытываю. Отнюдь. Просто я думала, что нам следовало бы… гм-м… ну-у… обсудить это.
– А вы за или против?
Какой глупый вопрос. Я свободная и независимая женщина, не так ли?
– Разумеется, я – за, но это вовсе не значит, что мне не терпится.
– Что ж, я тоже – за. Значит… – Он пожал плечами, и его лицо приобрело несколько озадаченное выражение, словно в помещении вдруг стало гораздо меньше света. – Значит, это случится?.. – И посмотрел на меня так, что смущение, испытанное, когда он застал меня за созерцанием диковинного бюста, показалось сущим пустяком. – В конце концов, это ведь всего лишь наше первое свидание.
Разумеется, он был прав.
После этого мы оба вдруг повели себя совершенно естественно, так, словно познакомились где-нибудь у общих друзей и это было наше первое спонтанное свидание, а не результат заранее продуманного предприятия. Мы разговорились об искусстве. Он предупредил, что плохо в нем разбирается, но на поверку оказался знатоком почище многих. Архитектура привлекала его больше, чем живопись, кумиром был Корбюзье. В изобразительных искусствах он отдавал предпочтение экспрессионизму, потому что это течение, по его словам, наилучшим образом отражало турбулентность эпохи. Не понимаю, как ему удалось произнести это безо всякого пафоса, но удалось. Я рассказала о своих рамках, о том, как порой чувствую себя почти богиней, когда удается усилить впечатление, добавив идеальное обрамление совершенному произведению искусства. Не понимаю, как мне удалось произнести это, не вызвав у него внезапного свертывания крови, но удалось.
Кстати, уже безо всякой помпезности, он сказал очень приятную для меня вещь – что Иниго Джонс[37]37
Иниго Джонс (1573 – ок. 1652) – английский архитектор-классицист, ввел палладианский стиль в Англии.
[Закрыть] начинал как окантовщик картин. Я этого не знала и с удовольствием спрятала «орешек» в свое беличье дупло, чтобы время от времени вытаскивать его и любоваться им потом, долгими унылыми зимними днями, когда я вернусь в мастерскую и снова окажусь на линии огня между блуждающим взглядом Рэга и махами Джоан. Немного помечтала, представив себя театральной художницей при дворе Карла Третьего, а потом проектировщицей храмов экологии…
Кино интересовало его больше, чем театр. Автомобили не интересовали вовсе, их он рассматривал исключительно как средство передвижения. Друзей было мало, но он ими очень дорожил, приятелей – гораздо больше. Он не считал себя ни гурманом, ни кулинаром, любил простую пищу и непритязательную сервировку. Никогда не носил костюмов. Мечтал за предстоящий год посмотреть массу всяких достопримечательностей и в Англии, и в Европе, некоторые – один, другие – в компании. Жил в Клапаме, в квартире, которая ему не принадлежала.
Банальные, но такие важные подробности.
Я радовалась, что по истечении года он уедет. Характер вырисовывался весьма привлекательный, но всякая привлекательность меркнет, как только натыкаешься на вонючие носки под кроватью.
Требовалось прояснить еще один (кроме секса) вопрос, и я сказала:
– Думаю, нужно поговорить о деньгах.
Он с трудом сдержал смех.
– В самом деле? Вы собираетесь назначить цену? – Он изобразил на лице детскую невинность. – Вот уж не предполагал. – Я молчала, не поддаваясь на провокацию. – Так и быть, оставлю вам по завещанию все, – рискованно пообещал он и залпом опорожнил стакан.
– Дар принимаю, – язвительно ответила я, еще не решив, счесть себя оскорбленной или нет. Но по размышлении предпочла не обострять отношений.
– О деньгах? – уже без ерничества переспросил он.
Я молча кивнула.
– Вы имеете в виду, кто за что будет платить?
– Да.
– Об этом я не думал. А вы что предлагаете?
– Наверное, лучше, чтобы каждый платил за себя – в большинстве случаев.
– Договорились. Это замечательно. Очень практично. «Должен же кто-то из нас быть практичным», – мысленно добавила я и встала.
– Так что позвольте мне заплатить мою половину за угощение.
– Нет-нет. – Он отвел мою руку с кошельком. – Разрешите сегодня мне расплатиться самому.
Я, однако, настаивала. Денежный вопрос может испортить любые отношения, так что я предпочла с самого начала быть на равных.
Мы расплатились и вышли. Майское солнце еще ярко сияло на небе, когда мы направились к своим машинам.
– Все это немного эксцентрично, вы не находите? – сказала я.
– Да, – серьезно согласился он. – Но рассматривайте это как приключение.
В целом совет был разумным.
– Однако и о романтике забывать не следует, – поддразнила я, открывая дверцу.
– Женщины о ней никогда не забывают, – ответил он и чмокнул меня в щеку.
От неожиданности я отскочила чуть ли не на фут. Одному Богу известно, что бы я сделала, если бы он вдруг предложил устроить блиц немедленно, на заднем сиденье.
– Ну, пока. – И, смущенная, как школьница, я села в машину.
Он махнул мне рукой, пока я отъезжала, – весьма неуверенно и не в ту сторону. К тому же я поймала себя на том, что смотрю в зеркало заднего вида, чтобы проверить, не нырнет ли он обратно в паб, на свидание с мисс Грудью, которое, может быть, они успели друг другу назначить. И только спустя несколько минут с несказанной радостью осознала, что ревность не входила в соглашение, подобное нашему. Мы заключили «китайскую сделку» – то есть сделку, не требующую ни присутствия адвокатов, ни даже письменного свидетельства. Она основывается на взаимной выгоде и поэтому скрепляет участников прочнее, чем любой закон.
К тому времени, когда прибыла домой, я чувствовала приятное возбуждение. Наконец что-то происходит, сказала я себе и миссис Мортимер. Зеркало, висящее в холле, отразило мой сияющий взгляд и разрумянившиеся щеки. Мне даже представилось, как через год, комкая мокрый носовой платок и смахивая слезу, я провожаю его в Никарагуа. Никарагуа… Почему именно Никарагуа? На свете столько других мест. Просто мальчишеская тяга к авантюрам с легкой примесью политики? Или что-то более глубокое? Ладно, не мое дело. Какое восхитительное чувство свободы: ничего не надо выяснять. Большое облегчение. Он сказал: «Это случится», – и не только о сексе. Пусть так и будет.
Я решила ничего не писать и не говорить Саскии. To, что происходило, касалось только меня. Пронюхай она что-нибудь – предприятию конец, она камня на камне от него не оставит. Кроме того, мне сейчас вообще не хотелось с ней говорить. Она начинала разворачивать кампанию за приезд Дики в Лондон, и на ближайшее время я предпочитала ограничиться лишь письменным общением. В письмах гораздо проще себя контролировать. Хвала миротворцам, конечно, но для меня мир означал отсутствие Дики. И Саскии придется уважать мои чувства.
С такой – вполне понятной – мешаниной, какая царила у меня в голове, я не могла усидеть на месте и сразу же снова выскочила из дома. Завернула в мастерскую. Она уже закрывалась. Рэг ушел разносить готовые заказы, следов присутствия Спитери-младшего не наблюдалось. Джоан ничуть не изменилась, и я испытала злорадное удовольствие от того, что наблюдаю ее махи с другой, безопасной, стороны прилавка. Поскольку был вторник, волосы уже успели засалиться, хотя не до критического уровня. Из-под неизбывной тени, которую упавшая прядь бросала на лицо, тем не менее была видна приветливая улыбка.
– Ну, как дела? – спросила я, всеми порами излучая дружелюбие.
– Ужасно, – откликнулась Джоан. – Просто кошмар.
У меня все перевернулось в животе, или что там на самом деле происходит, от чего сжимается диафрагма? Уходя, я обещала мистеру Спитери, что, если дела пойдут совсем плохо, вернусь – хотя бы на время, пока мне не найдут замену. Но в этот момент все мое существо восстало против такой перспективы.
– А где этот придурок? – поинтересовалась я.
Джоан в отчаянии воздела руки, тряхнула головой, откидывая волосы, и успела злобно сверкнуть глазом, пока упавшая прядь снова не закрыла его. Я машинально сунула руку в консервную банку, стоявшую на прилавке, достала оттуда маленькую круглую резинку и, не говоря ни слова, протянула ей. Она так же машинально и также молча взяла ее, стянула хвост на затылке и призналась:
– В тюрьме.
Вот те на!
– Что?! – хрипло переспросила я. Без защитного прикрытия глаза Джоан мигали беспомощно, по-совиному. – Почему, черт возьми? Он что, растратил деньги? Изнасиловал клиентку? – гадала я. Свет моего радужного будущего мерк на глазах. «У меня достаточно свободного времени…» – звучал в ушах голос Саймона. Мое сердце сжалось. Черт бы побрал этого Спитери-младшего. В тюрьме?
– Он угнал машину, и у него нашли гашиш…
Ну, за это его, увы, не отлучат пожизненно от окантовки картин. А жаль. Я тяжело опустилась на стул.
– Господи, значит, мне придется-таки возвращаться?
Джоан заметно встревожилась.
– Да нет, зачем? – возразила она. – Я хочу сказать, что прекрасно справляюсь, и Рэг тоже. Манос, конечно, порой доставляет хлопоты, но свою работу делает. Мы можем…
– Манос?
– Сын мистера Спитери…
– Как, скажи на милость, он может делать свою работу, когда сидит в камере?
– Ох, тетушка Эм! – рассмеялась Джоан. – Это мой Чарли в кутузке, а не Манос.
– Чарли? Час от часу не легче! Ты что, опять с ним сошлась?! – На самом деле я готова была расцеловать ее на радостях.
– Это было ошибкой. Больше никогда не сделаю ничего такого, – угрюмо пообещала Грязнуля.
– Прости, – спохватилась я. Она передернула плечом. Надо сказать, что в целом она сейчас не напоминала раздавленного червяка, как бывало прежде, и я не преминула это отметить: – Ты хорошо выглядишь, Джоан.
– Вы тоже. – Она оглядела меня с ног до головы. – Можно даже сказать, что вы выглядите потрясающе.
– Вот видишь, что делают каких-нибудь несколько недель отдыха от однообразной работы… – я склонилась к ней через прилавок, – и отсутствие любовных неприятностей. Мне жаль, что с Чарли случилось такое несчастье.
– Ничего, между нами все равно все было кончено. Думаю, мне стоит вообще на время завязать. – Она вздохнула и аккуратно поправила образцы на витрине. – Из этого почти никогда ничего не выходит, ведь правда?
– Нуда. Если ждешь и надеешься, – чересчур бодро согласилась я. – Умерь свои ожидания, и, вполне вероятно, что-нибудь получится.
По дороге домой я купила открытку для Джилл: жеманная пара эдвардианских времен на фоне розового куста; у нее в руке зонтик, он – без шляпы, с пышными усами; их руки тянутся к одному и тому же бутону, едва не соприкасаясь. Подпись: «Любовь в цвету». Чтобы смягчить озорную выходку, я, как мне показалось, весьма остроумно, прибавила: «Только берегись шипов», а на обороте написала, что скоро позвоню, чтобы договориться, как организовать мой приезд в конце мая, и, опустив открытку в ящик, подумала: что – организовать? Например, двуспальную кровать? Мне припомнилась прелестная маленькая комнатка, где я обычно останавливалась, наезжая к ним, – с развевающимися на ветру занавесками и вышитым покрывалом на узкой кровати, в которой я чувствовала себя как балованное дитя. «Там, утомясь веселою игрой, царица любит отдыхать порой; из сброшенной змеей блестящей кожи – для феи покрывало там на ложе».[38]38
У. Шекспир. Сон в летнюю ночь. (Перевод Т. Щепкиной-Куперник.)
[Закрыть] Гм, а кто же не знает, что случилось с Титанией…
Завтра пойду на выставку Ауэрбаха и возьму для Сасси этот проклятый каталог, чтобы заткнуть ее. Она иногда бывает такой настырной. Шагая домой, я подумала: обратной дороги уже нет…
Глава 18
Папа и Джудит решили на время расстаться. Грустно и очень неприятно. Если бы не это, все у меня было бы очень, очень хорошо. Я так пока и не дождалась каталога! В чем дело? Я тебе что, уже безразлична? Мы работаем как сумасшедшие.
Я многому научилась. Он гораздо симпатичнее, чем ты можешь себе представить. Надеюсь, ты хорошо проводишь время, чем бы ты там ни занималась!
Верити, которая в настоящее время работала над инсценировкой, основанной на опыте Джоан, – весьма отдаленно, разумеется, основанной, потому что она переосмыслила свою героиню, сделав ее очень красивой, очень богатой и очень властной, – снова впала в уныние. Она пила минеральную воду, добавляя в нее несколько капель лимонного сока, это давало ощущение морального удовлетворения, но облегчения, в отличие от алкоголя, не приносило. Тем не менее, поклявшись не пить, она ни разу клятву не нарушила. Даже когда позвонил Марк и сообщил, что собирается встречаться с другой женщиной, но прежде желает знать, была ли Верити до конца искренна, когда написала ему, что между ними все кончено. Пока он говорил, она кусала кулак, чтобы ни единый всхлип, ни единый вздох не вырвался наружу, а по окончании его краткой речи ответила:
– Да, разумеется. Желаю удачи. Надеюсь, ты будешь счастлив.
Судя по его тону, Марк не был в этом так уж уверен, и ее благословение не доставило ему особого удовольствия.
Положив трубку и обращаясь к телефонному аппарату, Верити сказала: «В лучшем случае он блефует, в худшем – говорит правду. Но в обоих – выставляет себя тем дерьмом, каким и является на самом деле. Почему бы ему просто не оставить меня в покое?»
Вернувшись к компьютеру, она с ходу написала диалог между героиней и героем, в котором тот униженно просил прощения за все. Это принесло некоторое удовлетворение. Его пространные жалкие извинения плавно перетекали в авторский плач по всем женщинам, чья честь была поругана. Верити прекрасно понимала, что все это придется вычеркнуть, – герой не испытывал ни малейшей вины за то, что, будучи таким, какой есть, одновременно состоял в любовных отношениях как с героиней, так и с мужчиной. Это была пьеса о любвеобильных девяностых, так по крайней мере Верити «позиционировала» свой труд, и всякий намек на предубеждение был бы неуместен. Тем не менее сочинение подобной сцены явилось полезным упражнением, доставившим мстительное удовольствие. Она собиралась сохранить ее для следующего своего опуса. При той депрессии, в какой пребывала Верити, ко времени, когда она подошла бы к написанию очередного произведения, с любвеобильными девяностыми будет покончено, начнется беспощадный двадцать первый век, в котором извращенцев будут кастрировать, а женщин можно будет видеть, но не слышать… Верити смотрела на экран компьютера. – На сегодня вполне достаточно, – вслух произнесла она, понимая, что, если попытается продолжить, непременно скатится к цинизму. Завтра будет день – будет и пища. О Господи, зачем она так с ним говорила?! Может, поплакать? Но если плакать, решила она, то не в одиночестве. Четверть седьмого, солнце – точнехонько над нок-реей, и если Маргарет никуда не ушла, то она дома. Буржуазный интерес подруги к особям противоположного пола Верити находила захватывающим, воодушевляющим и – в этом она была совершенно уверена – обреченным на неудачу. Когда эта обреченность станет очевидной и для подруги, они с Маргарет сядут рядышком и все спокойно обсудят в своей обычной «пинг-понговой» манере: пять минут одна, пять – другая. Верити всегда раздражало, что подруга старалась избегать эмоциональных ловушек. Нормальная женщина должна бесстрашно ввязываться в бой, что-то выигрывать, что-то проигрывать, после чего покидать поле битвы, чтобы зализать раны в компании такой же израненной осколками снарядов наперсницы. Разумеется, вскоре после этого, как правило, происходит новая битва, но что касается ее самой, думала Верити, проскальзывая через калитку и направляясь по дорожке кдому Маргарет, то ее ноги больше не будет на поле этой брани. Да и Маргарет, пожалуй, тоже. Может быть, всему виной лимонный сок, но чувствовала себя Верити очень кисло.
Ожидая, пока ей откроют, она рассматривала маленький палисадник, отмечая безошибочные признаки перемен. Не то чтобы эти перемены восхищали, но лучше, чем ничего. Сад Верити, так же как и ее дом, был отмечен индивидуальностью стиля – каменные урны, кустарники и цветы, подобранные так, что цветение продолжалось чуть ли не круглый год, всегда свежие и необычные растения в ящиках под окнами. Сорняки давно оставили надежду проникнуть в ее владения. Маргарет же не проявляла склонности к садоводству, обычно в ее саду росло что попало, тем удивительнее было увидеть живописные звездочки нарциссов вокруг крыльца вперемешку со словно бы чуть испуганными на вид цветками шалфея. Правда, из обширной колористической гаммы первоцветов подруга выбрала не самое гармоничное сочетание.
Маргарет открыла дверь. На ней были шапочка для душа, леггинсы и застиранная футболка. Вид у хозяйки был слегка потрепанный, на ней словно бы запечатлелись следы кровавой схватки – будто кто-то пытался перерезать ей горло.
– Я увидела из окна, что это ты, – сказала она, втягивая Верити в дом и быстро закрывая дверь.
– Смотрю, ты занялась садоводством, – обвинительным тоном произнесла Верити. Потом принюхалась. – Какой чудесный запах! – И внимательно огляделась. В холле наготове стоял пылесос, вокруг царили идеальная чистота и порядок. Даже столик в прихожей был отполирован до блеска и освобожден от обычного хлама, если не считать большую бело-голубую вазу. Верити заглянула в нее, вдохнула аромат и подтвердила: – Восхитительно.
– Сухие лепестки, – рассеянно пояснила Маргарет. – Верити, у тебя есть чем заткнуть сливную трубу?
Похлопав себя по карманам, та пошутила:
– Нет, наверное, все потеряла по дороге.
– Я серьезно. – Маргарет рассердилась. – У меня забилась раковина.
– Тогда нужна хлорка. Или кристаллическая сода.
– Нет ни того ни другого.
– А чем она забита?
– Всякой дрянью – например, спитыми листьями чая. Не знаю. Кончай расспрашивать. Сделай что-нибудь!
Верити нехотя потащилась на кухню. Здесь было не так чисто. Видны следы бессмысленных поисков – дверцы шкафов открыты, кастрюли, бутылки, щетки, отвертки разбросаны по полу.
– У тебя есть вантуз? – спросила Верити.
– Конечно же, у меня есть вантуз. – И Маргарет вручила подруге приспособление так, словно это не заслуженный той букет.
Верити попыталась прочистить раковину. Никакого эффекта, кроме отвратительной вони. Продолжая трудиться, Верити бросила через плечо:
– Почему у тебя на ушах кровь?
Даже если бы можно было себе представить, что человек не заметил томагавка, застрявшего у него в голове, и обнаружил его лишь тогда, когда добрая соседка указала ему на это, он едва ли был бы потрясен сильнее, чем Маргарет в этот момент. Верити изумленно наблюдала, как подруга подняла руку, ощупала шапочку, вскрикнула: «О Господи!» – и мгновенно исчезла.
Верити еще несколько минут сражалась с раковиной, но, не добившись результата, начала шарить по полу в поисках чего-нибудь, чем можно было бы заткнуть отверстие. В глубине души ей хотелось, чтобы рядом оказался мужчина, умеющий справляться с подобными домашними неприятностями; а в самой глубокой глубине души она готова была признать, что в таких делах они, мужчины, полезнее, гораздо опытнее и полезнее женщин. Тут позвонили в дверь. Откуда-то издалека Маргарет призвала «посмотреть, кого там черт принес»…
– Мы, кажется, встречались, не так ли? – спросил Колин, входя в дом.
– Встречались, – подтвердила Верити и решительно потащила его на кухню. – И вы нам очень нужны!
Колин чувствовал себя польщенным, пока не подошел к кухонной двери и не почувствовал, как аромат сухих лепестков сменился гораздо менее приятным запахом.
Маргарет с мокрыми, торчащими во все стороны, как пики, волосами, приобретшими оранжевый оттенок, появилась на пороге и обнаружила Верити, склонившуюся над открытым шкафчиком под мойкой, из которого торчала нижняя половина мужского тела, лежащего на спине.
– О, – заметила Верити, – ты стала оранжевой.
– Рыжеватой, – надменно возразила Маргарет. – Я хотела сделать эдакий огненный нимб из волос – как у Глорианы.[39]39
Леди Глориана – персонаж легенд о рыцарях Круглого стола и героиня знаменитой поэмы Эдмунда Спенсера (1552–1599) «Королева фей». Современники поэта видели в ней королеву Елизавету I (отсюда – рыжие волосы).
[Закрыть]
К Верити вернулся ее обычный скептицизм.
– А получилось нечто производства Лондонской кирпичной компании.
«Глориана» не спасовала.
– Чертова краска. Сейчас промою еще раз. – Она подошла ближе, глянула на торчащие из-под раковины ноги и вопросительно подняла бровь.
– Колин, – одними губами неслышно пояснила Верити.
Маргарет улыбнулась.
– Колин, – окликнула она, заглядывая в шкафчик. – Эту фигуру я узнаю везде.
Верхняя половина его туловища была скрючена вокруг подставленного под капающую трубу ведра и являла собой натуру, которая наверняка заинтересовала бы Сальвадора Дали. Улыбка Колина скорее напоминала гримасу.
– Если ты собираешься завести мужчину, – язвительно заметил он, – советую выбрать такого, который смыслит в слесарном деле…
Маргарет пнула приятеля в щиколотку, давая понять Верити, что это шутка.
– Вы сказали «завести мужчину»? – насторожилась Верити, обращаясь к Колину. – Но у нее их – сонмы. Зачем ограничиваться одним? Они у Маргарет не задерживаются. Она, знаете ли, слишком привередлива!
– Скажем мягче – разборчива, – хмыкнул Колин. Голос из шкафчика звучал прерывисто: Колин, видимо, что-то с натугой отворачивал в этот момент. – Вообще-то я пришел сюда не за этим. Да отворачивайся же, сволочь. Я пришел… вот так, наконец-то… я пришел узнать… еще разок, ну… Не включайте воду… – Он засмеялся. – Узнать, как прошло оксфордское свидание. Ну, с тем парнем, который прислал тебе… Я ЖЕ СКАЗАЛ: НЕ ВКЛЮЧАТЬ ВОДУ, ГЛУПАЯ ТЫ КОРОВА!!!
Маргарет открутила кран чуть-чуть, только чтобы позабавиться. И чтобы он перестал болтать. Засунув голову в шкафчик, она подала Колину длинное кухонное полотенце, другой рукой закрывая рот, чтобы не рассмеяться вслух. Лицо Колина было заляпано какой-то жидкой гадостью. Маргарет как можно убедительнее извинилась и взглядом попыталась предупредить его, чтобы молчал. Напрасно старалась – у него были закрыты глаза.
– Какого черта ты это сделала? – шепотом допытывалась Верити, тоже давясь от смеха. Стараясь не смотреть друг на друга, женщины корчились от немого хохота. Маргарет попыталась сформулировать более искреннее извинение, но вместо слов из ее рта вырывались лишь какие-то всхлипы.
«Ничего, – утешала она себя, – я же предупреждала, чтобы он не болтал». Только теперь, сидя на полу и вынимая из волос какой-то осколок, Колин понял – предупреждение было сделано всерьез.
Верити не из тех, кого легко обмануть. Она и раньше понимала, что все эти свидания не так безобидны, как хотела представить Маргарет. У нее упало сердце: появилось чувство, будто их душевная связь безвозвратно рушится. Признаки? Да их полно. Маргарет начала ухаживать за садом. Маргарет делает уборку в доме. Маргарет красит волосы. Определенно здесь пахло мужчиной, причем не случайным.
– И что же произошло там, в Оксфорде? – спросила она после того, как Колин, починив водопровод, удалился наверх мыться, бормоча себе под нос ругательства в адрес всех женщин, страдающих техническим кретинизмом.
– Подожди, – попросила Маргарет, – Колину нужно во что-то переодеться, – и припустилась вслед за ним по лестнице. – Я дам тебе рубашку Роджера, – крикнула она через дверь ванной. – Открой.
Он открыл. Маргарет приняла его грязную одежду и вручила старую клетчатую рубашку учителя, при этом сквозь зубы прошипев, что, если он хоть одним словом проговорится Верити об объявлениях и фотографиях, она никогда ему этого не простит и он никогда не получит обратно свою рубашку, она разрежет ее на узкие полосы и использует их в качестве траурных лент в день его похорон. Беспомощный из-за мыльной пены, залепившей лицо, Колин пробурчал в ответ, что понял, и снова закрыл дверь.
– Чай пить будем? – С этими словами Маргарет включила чайник и в ожидании, пока тот закипит, наконец спросила у Верити, как она поживает. Верити, в свою очередь, сказала, что ей гораздо интереснее узнать, как поживает сама Маргарет, и что она поделывала все это время. Опять эта ненавистная фразочка, которая любое серьезное дело превращает в детскую игру. Маргарет настаивала, чтобы Верити начала первой.
Хотя Верити не терпелось узнать об Оксфорде, она заглотила наживку и рассказала подруге все о последней вылазке Марка. Обе дружно его осудили.
– Скажи ему, чтобы раз и навсегда оставил тебя в покое, – посоветовала Маргарет.
– Уже сказала, – ответила Верити. В присутствии подруги она, как всегда, чувствовала себя увереннее и решительнее.
Так обычно начинались все их разговоры на эту тему. Не отступая от традиции, Маргарет собиралась продолжить: «А если сказала, то держись», но в этот момент появился Колин, и она опять скорчилась от смеха.
– Господи, Колин, ты на себя не похож. – В рубашке Роджера ее приятель утратил всю свою стильность и превратился в усталого школьного учителя.
– Что вы думаете о газетных рубриках «Для одиноких сердец»? – вежливо спросил Колин у Верити.
Маргарет вмиг прекратила смеяться и поспешно прервала его:
– Впрочем, даже одежда моего бывшего любовника не может лишить тебя твоей исключительной элегантности. – Теперь она старалась контролировать выражение своего лица.
– Колин? – вдруг оживилась Верити. – Вы ведь мужчина, не так ли?
– Ну конечно, – согласился он не без гордости, но с некоторой опаской.
– Вот я и хочу вас спросить: почему вы все это делаете? Почему, имея идеальные отношения с одной женщиной, все равно глазеете по сторонам и флиртуете с другими, оглядываете их с головы до ног, забываете говорить той, с которой у вас роман, что она прелестно выглядит? В результате все разваливается, а когда отношения испорчены, вы желаете вернуться в исходную позицию.
