Текст книги "Любовник тетушки Маргарет"

Автор книги: Мейвис Чик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– Значит, любовь не смягчила твоего сердца, – сокрушенно подытожила Джилл.

– Любовь?

– Ну, ты и… этот твой друг… Саймон. Вы уже слишком долго вместе, чтобы считать вас всего лишь встретившимися и разминувшимися в ночи кораблями.

Неплохая заключительная формулировка, отметила я, но обнародовать свою мысль не захотела.

– Это не любовь. Это приятное дружеское и интимное соглашение. Никогда не стоит преступать эту грань – тогда не придется страдать.

Я ожидала, что Джилл прореагирует на мои слова в своем обычном стиле: «Как тебе не стыдно?!», «Как ты можешь такое говорить?!», – но не услышала ничего подобного. К моему великому удивлению, подруга согласно кивнула и, поднявшись, чтобы принести мороженое, сказала:

– Очень хорошо это понимаю.

Я прочла надпись на этикетке: изготовлено исключительно из натуральных продуктов, без пищевых добавок и химических компонентов.

– Ты это купила в новом магазине?

Джилл кивнула.

– Все, что мы едим, теперь закупается только там. Это стоит нам многих галлонов горючего. – Дэвид сказал это шутливо, но Джилл швырнула ложку на стол и припечатала его суровым взглядом.

– Ах, Дэвид, какой же ты жадный негодяй!

Он ошеломленно посмотрел на меня, я, с удивлением, – на него и решила уехать сразу же после обеда. Что бы здесь ни происходило, в настоящий момент я ничем помочь не могла. А чувствовать себя беспомощной неприятно.

По дороге домой я размышляла, не пригласить ли их к себе на Рождество, но поняла: если я это сделаю и они примут мое приглашение, Аманда никогда не простит этого ни мне, ни родителям. Забавно, подумала я, стоит завести семью; и ты перестаешь быть сам себе хозяином. Оборотная сторона любви – собственнический инстинкт и куча других осложнений. Я была рада, что прошла через отношения с Саскией без особых потерь. Конечно, я предвидела конфронтацию из-за Дики – Ричарда, но была уверена, что справлюсь с этим. Пока я ехала домой, мне начало казаться, что на свете вообще нет ничего такого, с чем я не могла бы справиться. А эти дурацкие сырные пироги Джилл, судя по всему, были не чем иным, как любовной уловкой.

Человек не должен гордиться собой, я это прекрасно осознавала, но в то же время сдержаться не могла. И разве у меня не было реальных и неоспоримых оснований признать, что я действительно исключительно счастлива? Если взглянуть на факты, так оно и было. И Саймон – Оксфорд – тоже был счастлив, по крайней мере, в том, что касалось нашего союза.

– А может, такое самодовольство – предвестие краха, – пробормотала я, подъезжая к дому, – или чего-то еще?..

Верити пришла в восторг от можжевелового ликера и тут же сварганила для нас коктейль из джина (разумеется) и вермута с небольшим добавлением этого деревенского напитка. Получилось, надо отдать ей должное, очень вкусно. И очень кстати, поскольку она претендовала на мое безраздельное внимание в течение как минимум двух следующих часов. Поневоле поймешь, почему некоторые женщины начинают пить: это вовсе не те женщины, у которых сеть проблемы, а те, которым их приходится выслушивать. Неудивительно, что многие врачи пьют или предпринимают попытки самоубийства. Достаточно представить себе, что им суждено выслушивать подобные жалобы изо дня в день, годами. У меня уже вертелось на языке предложить ей принять валиум, но тут она сама собралась уходить. По дорожке, ведущей от дома, Верити шла, опасно покачиваясь. Ее последними словами, жалобно посланными мне уже от ворот, были: «Я так жду нашего Рождества».

Что касается радости ожидания, то у меня она вызывала серьезные сомнения.

Я подарила Оксфорду кожаную дорожную сумку – такой подарок показался мне наиболее уместным, – и положила в нее лавандовое саше: пусть этот специфически английский запах будет напоминать ему о родине, когда он окажется в дальних чужих краях. Запахи как ничто другое вызывают ассоциации и провоцируют невольные реакции, свидетельствующие о том, какие мы, люди, все же загадочные существа. Запах пачулей всегда напоминал мне о сестре, вареной капусты – о школе, талька – о Саскии и, конечно же, запах пудры и духов «Черная роза» – о маме. Интересно, оставит ли по себе обонятельное воспоминание Оксфорд?.. Время покажет.

Он подарил мне несколько дисков с записью произведений, которые мы вместе слушали на концертах и в машине. А также сам составил компакт из вещей, которые, как ему казалось, должны были мне понравиться: кое-что из африканской музыки (эти записи он привез еще из своих студенческих поездок), некоторые джазовые композиции, сочинения Таллиса, которого он называл архитектором музыкальной сублимации. Меня его забота тронула. Получить подарок, изготовленный специально для тебя, – особое удовольствие. В детстве я не верила, когда родители говорили: «Сделай что-нибудь своими руками, нам это будет приятней всего…» Я мечтала иметь возможность купить им что-нибудь дорогое, существенное в магазине. Но годы, проведенные с Сасси, научили меня ценить вышитые ее руками салфетки, ею разрисованные картинки и разрозненные чашки, которые она мне дарила и которыми я теперь так сентиментально дорожила. Подарок, сделанный своими руками, свидетельствует о том, что человек любит тебя и ему не жалко своего бесценного времени, чтобы доставить тебе удовольствие. Одно из проявлений любви в широком смысле слова.

А мне теперь предстояло иметь дело с любовью в тинтореттовском варианте. Перспектива провести Рождество в компании Верити, бутылки джина и заспиртованного Марка немного пугала. Колин прийти отказался. «Уволь меня от всего этого» – так он выразился.

Два дня я поработала в мастерской – помогала справиться с предпраздничным наплывом заказов – и не без самодовольства отмстила, что без меня им все же не обойтись. Они наняли девушку, которая была похожа на истощенную маленькую маркизу из сказочки о Никльби:[73]73
  Николас Никльби – в одноименном романс Ч. Диккенса паренек из бедной семьи.


[Закрыть] она едва доставала до прилавка и явно нуждалась в усиленном питании. Но это был хороший знак. Значит, я не стану здесь совсем уж лишней. К тому же приятно было после перерыва снова поработать руками, несмотря на то, что Джоан пыталась командовать мной так же, как командовала теперь Рэгом. Поскольку я появилась здесь пока лишь на время, то не возражала. Когда вернусь насовсем, восстановлю свой авторитет. Рэг пригласил Джоан встретить Рождество у его матери. Я считала, что это очень мило. В минутном помутнении рассудка мне пришла в голову мысль всех их пригласить к себе, поскольку сердце у меня продолжало сжиматься от ужаса – слишком уж большие надежды возлагала на наше празднование Верити, – но я вовремя поняла, что присутствие Рэга, его матушки и Джоан едва ли поможет делу. Однако приняла твердое решение: я не позволю Верити всю ночь рыдать над рождественской цесаркой. А посему купила телепрограмму и отметила, что можно посмотреть. Когда не знаешь, чем заняться, припади к ящику.

В программе была масса нелепых передач, которые могли нас развлечь. Какая-то знаменитость предоставила одному каналу право телепоказа праздничной вечеринки в своем роскошном доме, другая знаменитость собиралась с благотворительной целью посетить детскую больницу, чтобы под прицелом телекамеры умильно посидеть на краю кроватки одного из малолетних страдальцев. Ну и конечно, старые фильмы – целая куча на выбор. Вспомнила я, как успешно Джилл пресекала всякие попытки разговоров, врубая Делиуса. Возможно, «Мэри Поппинс» играет в другой лиге, но что требовалось Верити, так это ведро патоки, чтобы проглотить горькое лекарство, и телик здесь был незаменим. Я купила также кассету с одним из самых старых и самых пошлых комедийных сериалов. Плевать на вкус, думала я, посмотрим, удастся ли ей проливать хмельные слезы, глядя на это.

На присланной мне рождественской открытке Джилл написала несколько фраз, извиняясь за свое глупое поведение, и уже в своей прежней манере добавила, что Дэвид нашел выход из положения и пригласил Аманду и K° встретить праздник в родительском доме. «Они все думают, что я окончательно спятила, так что я могу вести себя в соответствии с их ожиданиями. Розмарин и фиалки у меня уже есть, но я была бы тебе признательна, если бы ты смогла прислать мне платье, подходящее для Офелии, которую я неожиданно стала очень хорошо понимать».

«Только смотри, не прячься за ковер», – написала я в ответ и была вознаграждена ее нормальным телефонным звонком. Дел у Джилл было по горло, она чудовищно устала, она и ждала, и страшилась дочернего десанта, но, судя по голосу, предпраздничные хлопоты захватили ее, как обычно, – независимо от гормонов. Ее очень удивило, что мы с Оксфордом встречаем Рождество порознь.

– Значит, это не любовь, – печально заключила она и с неожиданной горечью добавила: – Если бы ты его любила, то чувствовала бы себя без него несчастной.

Романтик ты мой неисправимый, с нежностью думала я, продолжая украшать елку.

Но мне действительно было грустно. Впервые за много лет я развешивала игрушки без Саскии. Под влиянием нахлынувшей треки я позвонила, нотой не оказалось дома: отправилась покупать подарки. По тому, как говорил со мной Дики, можно было предположить, что он рад моему звонку.

– Ты, должно быть, скучаешь по ней, – сказал он.

До сих пор в разговоре с ним я ни разу не произнесла ничего, кроме: «Можно Сасси?» – но поскольку накануне Рождества принято проявлять добрую волю, решила на сей раз отступить от правила и ответила: «Конечно», – после чего попросила передать Сасси, что я звонила. Он пожелал мне счастливого Рождества. «Тебе тоже», – буркнула я, потому что желать ему чего бы то ни было хорошего было неискренностью с моей стороны.

– Ты говорила с папой? – воскликнула Саския, перезвонив позднее. По ее тону можно было понять: она на что-то надеется.

– Да, – ровным голосом сухо подтвердила я. – Стала украшать елку, и это напомнило мне о тебе.

– Я тоже этим сейчас занимаюсь, – радостно затарахтела она. – Мы в воскресенье поехали в лес и срубили прелестное деревце. До этого папа никогда елку не ставил, и…

– Моя совсем не такая красивая, как обычно, – перебила я. – Не хватает твоего вкуса…

Я решительно увела разговор от темы: что было и чего не было до сих пор у Дики. Она пыталась нарисовать мне картину одинокой, одномерной жизни и вызвать мое сочувствие. Но я не собиралась поддаваться и не поддалась. Я до сих пор тосковала по Лорне. Никакое время не способно заполнить пустоту, образовавшуюся после утраты любимого человека. С какой же стати мне кудахтать над печальной судьбой другого человека, полностью ответственного за эту пустоту?

Глава 5

Меня порой очень тревожит мысль: как он снова останется здесь один, без меня? Но он сказал, что привык к одиночеству. Как грустно.

Итак, мы благополучно прошли через ритуал поедания индейки, выслушали рождественское послание королевы, а Верити, как ни странно, – видимо, для разнообразия – оставалась в хорошей форме. Опасность замаячила лишь раз, когда она спросила, что я подарила своему отсутствующему любовнику. Услышав мой ответ, она вытаращила глаза, открыла рот, отпрянула – мы играли в «Монополию» – и, не веря ушам своим, переспросила:

– Что-что ты ему купила?!

– Дорожную сумку. Очень красивую кожаную дорожную сумку.

– Господи Иисусе! – воскликнула она, забыв предложить цену за отель на Вайн-стрит, – впрочем, этот промежуточный ход особой прибыли ей бы все равно не принес. – Как ты могла сделать такое? – Игра возобновилась.

– Что ты имеешь в виду под этим «как»? Пошла в магазин, выписала чек и купила. Так же, как ты делаешь покупки в магазинах.

– Но почему дорожная сумка? Что я имею в виду? Я имею в виду, что ты гребаная дура.

– Не надо так грубо ругаться, Верити.

– Но Маргарет! – Она в отчаянии закрыла лицо рукой, что выглядело в высшей степени драматично. – Неудивительно, что слово «тетушка» так пристало к тебе. Это же смешно – купить любовнику такую вещь. Ты понимаешь смысл послания?

– Послания? На открытке я написала: «От меня с любовью».

– Да нет же, послание, которое несет в себе твой подарок. Это же… – Она посмотрела на меня своим снисходительно-надменным взглядом. – Это же…

– Ну, что – «это же»?

– Подарки, которыми обмениваются любовники, содержат тайный смысл, подтекст. Ты покупаешь Саймону дорожную сумку, и он думает, что ты хочешь, чтобы он ушел.

– Может, и хочу. – Я совершила ошибку. Верити еще сильнее вытаращила глаза:

– Что?!

– Просто не желаю дожидаться, когда ему со мной наскучит.

– Да уж, тебе следует постараться, чтобы этого не произошло. Какой смысл поддерживать отношения с мужчиной, если ты не стремишься привязать его к себе? – Она потрясла пальцем у меня перед носом. – Он уйдет. Увидишь. И только тогда ты поймешь, каково это…

Итак, нотации начались, Порой женщины бывают злейшими врагами сами себе: Но простой прием иногда способен и помочь делу.

Я посмотрела на часы. Половина шестого. Уже можно. Чуть раньше, сидя перед камином, мы пили чай с пирожными, и мне довольно долго удавалось удерживать Верити от исполнения роли Сары Гэмп.[74]74
  Персонаж романа Чарлза Диккенса «Жизнь и приключения Мартина Чезлвита», дама с весьма горячим характером и склонностью к гневной риторике.


[Закрыть] Но теперь мне и самой, пожалуй, не мешало расслабиться.

– Итак, – сказала я, возвращаясь с подносом, на котором стояли джин, тоник, лед и лимон, – пора выпить.

Верити скорбно смотрела на огонь. Слава Богу, камин у меня газовый, что избавляет от печального зрелища умирающих угольков.

– Рождественская открытка от Марка пришла из Австралии, – сообщила она.

– Слава Богу, что он так далеко.

– Господи, какая ты бессердечная! Я тебя не понимаю. Рождество, праздник, а ты сидишь здесь со мной, старой несчастной калошей, в то время как у тебя есть очаровательный мужчина, который тебя любит. – Она ткнула в меня пальцем. – Сумасшедшая. Какие бы объяснения ты ни придумывала, ты сумасшедшая.

– Верити, это лучше, чем страдать от одиночества потом, когда они уходят, – мягко произнесла я, протягивая ей стакан.

– Сдаюсь, – признала она мою правоту и подняла стакан: – За это я выпью. – Как говаривал Джордж, кто бы сомневался.

А когда она сказала: «Буддисты считают, что безнравственно скорбеть на похоронах о человеке, прожившем долгую и полнокровную жизнь», – я поняла, что пора вести ее домой.

Возвращаясь по морозу от Верити, пообещала себе, что, когда вся эта моя любовная история закончится, я, как Бетти Форд, мобилизую всю свою энергию и приберу подругу к рукам.

Такое вот получилось Рождество.

Мы медленно шли вдоль реки, ожидая, когда откроются пабы, чтобы пообедать. Под мышками у нас были зажаты свертки агрессивной макулатуры, известной как воскресные газеты. Одно из удовольствий просматривать их вне дома заключается в том, что можно не подбирать сыплющиеся из них рекламные листки – «Надежно ли застрахован Ваш дом?», «Клуб любителей истории. Шесть книг за одно пенни», «Присоединяйтесь к "Анонимным алкоголикам" и получите бесплатную электрическую зубную щетку» – здесь есть кому их подбирать. Воскресные обеды стали для нас почти ритуальными, причем проводили мы их большей частью в дружеском молчании. Я подозревала, что именно этого мне будет больше всего недоставать, когда Оксфорд уедет. В конце концов, одно дело – кувыркаться с кем-то в постели (при некотором усилии воображения можно представить себе многих мужчин в роли «кого-то») и совсем другое – три часа кряду вместе молча читать газеты, жевать бифштекс и чувствовать себя при этом совершенно довольными, даже счастливыми.

– Мне действительно жаль, что мы не смогли покататься на лыжах, – сказал он. – Но когда твоя мать ломает руку, а ты через несколько месяцев собираешься отправиться к черту на кулички, катание на лыжах представляется немного неуместным. Она бывает весьма капризной, моя мать.

– Я ничуть не сержусь. Честное слово.

Он рассмеялся:

– В иных обстоятельствах я бы на тебе женился – за покладистость.

– Не думай, что это чистый альтруизм. Я не уверена, что смогла бы найти общий язык с капризной свекровью. У меня самой мать была весьма капризной.

– Ты никогда не хотела иметь детей? – спросил он, останавливаясь на минуту, чтобы понаблюдать за юными гребцами с посиневшими носами и хрупкими красными коленками.

– Не-а, – небрежно ответила я. – Мне хватало Сасси. А ты хотел?

Он покачал головой.

– Моя жена хотела. Я – нет. Может быть, со временем и захотел бы, но… – он зашагал дальше, – как это обычно случается, нам не хватило времени.

– Не хочешь рассказать?

Он улыбнулся, снова покачал головой и в тон мне ответил:

– Не-а. Лучше пойдем поедим.

Глава 6

У нас в эти последние недели было столько дел; что не оставалось времени на письма. Я скоро тебе позвоню. Тем более что мне нужно сообщить тебе нечто очень интересное. Я получила твою открытку из Парижа. Папа сказал, что, может быть, мы с ним тоже когда-нибудь туда поедем. Было бы здорово посмотреть Сезанна вместе с ним.

Унылым вечером в конце зимы Верити бесцельно слонялась по дому. Проклятый февраль, такой тоскливый месяц. Она взывала к своим домашним конфидентам, требуя ответа. Может, телефон что-нибудь скажет? Она остановилась возле аппарата. «Ну, говори же, мерзавец! Говори». Телефон молчал. По правде сказать, он от нее порядком устал, потому что она целый день только и делала, что снимала трубку и раз за разом набирала цифры номера, кроме последней. Даже самый лучший друг чувствовал бы себя измочаленным от такого обращения, поэтому телефон молчал глухо и непроницаемо. Верити погрозила ему кулаком, орошая при этом капельками джина с тоником, которые выплескивались из стакана. Какому телефонному аппарату понравится такой холодный душ, тем более после целого дня жестокого обращения? Так что он говорить не собирался, не собирался…

Не слаще приходилось щетке для волос и зеркалу. Щетка привыкла думать, что ее назначение – придавать здоровый блеск волосам, а назначение зеркала – отражать превосходный конечный результат. Но хозяйка, судя по всему, не была расположена использовать ее по назначению, вместо этого она со злостью швыряла свою служанку через всю комнату. И это происходило не раз, не два, а много раз, и однажды она попала щеткой в споудовскую[75]75
  Имеется в виду фарфор фабрики Споуда (конец XVIII-начало XIX в.).


[Закрыть] статуэтку, которой щетка-служанка с таким удовольствием любовалась в спокойные былые времена. Зеркало же, которому нравилось отражать довольные собой лица, которое привыкло к глубинному взаимопониманию между отражаемой человеческой плотью и отражающим минералом, естественно, не могло смириться с тем, что его именуют вонючим предателем. У этих двух предметов в настоящий момент не находилось ни единого доброго слова для Верити. Она в оскорбительной форме продолжала требовать от них ответа, но потерпела полное фиаско.

Ванна? Она заросла грязью. Когда-то она была доброй подругой хозяйке – всегда старалась услужить, обнимала теплыми руками, приносила душистое утешение, смягчавшее горечь обид. Но это в прошлом. Если хозяйка не дает себе труда вести себя прилично, то и она не станет трудиться, чтобы обеспечивать ей комфорт. «Отныне, – поклялась себе ванна, – садясь в меня, она будет ощущать своей обнаженной плотью лишь шершавость и сальность, и пусть это напоминает ей о ее санитарном предательстве». Ванна игнорировала ягодицы усевшейся на ее край Верити, оплакивающей былые времена. «Конечно, – думала ванна, – когда вы с Марком выделывали здесь всякие пикантные штучки, я с удовольствием вам это позволяла, хотя изначально предназначена для одного человека. Но сказать, что ты никогда больше не станешь чистить меня из-за ставших ненавистными воспоминаний, – значит сознательно пойти на полный разрыв».

Умывальник тоже уже корежило от засохших на его поверхности хлопьев мыльной пены, клякс зубной пасты и кое-чего похуже. На очереди унитаз. Он долго мирился с тем, что хозяйка приводила сюда случайных мужчин, которые забывали опустить крышку, оставляли плавать на поверхности воды использованные презервативы после того, как в комнате в конце коридора смолкали наконец стоны и завывания, но теперь все зашло слишком далеко. Скоро весна, и хорошо воспитанные удобства фирмы «Кричтон» ожидали, что к моменту ее наступления их должным образом вычистят, а не будут обращаться с ними, как с каким-нибудь очком в общественном туалете. Ох, Верити, Верити, вот уже и твой банный халат присоединился к ним. Добрых услуг ты от него больше не дождешься.

Внизу стояла холодная белая немецкая посудомоечная машина. Глубоко оскорбленная. Она предназначена для того, чтобы избавлять мир от неприятных запахов и бактерий, а не плодить их, целую неделю оставаясь загаженной. Если бы немцам не была так свойственна дисциплина, машина давно бы уже сломалась. Впрочем, это еще не исключено, поскольку хозяйка напрочь забыла, что ей надо давать се слабительную соль. Без такой соли жизнь посудомоечной машины – жестокое страдание. Кроме того, машину угнетало то, что приходилось ухаживать за таким количеством стаканов из-под джина. При всем понимании особых обстоятельств хозяйки и памятуя о своих собственных корнях и необходимости либерального отношения к этническим меньшинствам, машина все же признавала, что недельное пребывание по уши в объедках ресторанного индийского карри и китайских блюд из пакетов постепенно убивает ее доброе родственное отношение к Верити. Поэтому, когда хозяйка корчилась на полу передней, обнимала ее, проливала слезы, глядя в свое меланиновое отражение, и умоляла ответить хоть что-нибудь, машина отбрасывала понятие Zeitgeist[76]76
  Дух времени (нем.)


[Закрыть] и обращалась к понятию Gestalt,[77]77
  Форма (нем.).


[Закрыть] ибо в пределах Gestalt каждый индивидуум воздействует на другого, как это происходит между остатками прилипшего к тарелке бириани[78]78
  Бириани – индийское блюдо из риса, креветок, карри, бамии и специй.


[Закрыть] и кисло-сладкой подливки.

Холодильник тоже чувствовал, что сыт по горло. В нем давно уже не водилось ничего, кроме кубиков льда, бутылок с тоником и неистребимого запаха гнилых овощей. Прошло две недели с тех пор, как Верити пообещала заполнить его свежими продуктами: помидорами, огурцами, салатом-латуком, оливками, морковью, картофелем… и, конечно же, этими мерзкими луковицами – куда без них. Она дала себе клятву питаться только здоровой пищей и заменить звон бокалов постукиванием ложки о миску в процессе приготовления вкусных соусов. Она приняла решение, варить супы, есть пшеничный хлеб и масло только высшего качества. И холодильник ей поверил, он прямо-таки лопался от гордости, хвастаясь перед посудомоечной машиной (будучи итальянцем по происхождению, он мнил себя мужчиной), думал: «Ну вот, наконец я займусь работой, для которой создан». А потом… Все оказалось пшиком. Чечевичный суп с кориандром постепенно высох, а салат, становясь все более склизким, так и изошел слезами. И если Верити думала, что после всего этого может явиться сюда и просить у него душевного отклика, то она ошибалась. У него было полно претензий к ней, он очень разозлился и не собирался этого скрывать.

Даже у Стены, ее задушевной тосканской подруги, кончилось терпение. Одно дело, когда к тебе прислоняются горячей щекой, орошенной слезами, можно стерпеть даже, когда на тебя время от времени орут – всякое случается, – но совсем другое, когда тебе в лицо швыряют стаканом, сопровождая это оскорбительное деяние потоком копрологической брани и пинками, – это и святого выведет из себя. Стену в некотором роде можно было назвать блаженной, но она – не Франциск Ассизский и никогда не обещала им быть. Отныне Верити могла беситься сколько душе угодно. Стена начала крошиться и никогда больше не будет той идеально гладкой молчаливой опорой, какой когда-то служила хозяйке. От одного пинка острым мысом туфли из нее вывалился кусок терракоты, вывалятся и другие. Это слишком жестокий поступок, чтобы его простить. Сколько бы Верити ни ползала перед ней на четвереньках, собирая осколки разбитого стакана и желто-коричневой штукатурки, стена никогда ее не простит. Никогда. Она будет лелеять свою рану в гордом молчании как свидетельство варварского отношения хозяйки. Minestra riscaldarc, разогретый суп, как говорят на родине стены, никогда уже не станет снова вкусным. Нет, нет. Марко – это вчерашний день, Marco ieri. В будущем Верити должна будет научиться нести свой крест в одиночестве.

И только бутылка джина, стоявшая сейчас на скамейке напротив стены, была весела. Хозяйка что-то напевала вполголоса, любовно оглаживая се, регулярно из нее наливала, и бутылка на седьмом небе от счастья. Ее предки всегда утверждали, что она изготовлена, чтобы сеять хаос в душах, и в подтверждение приводили историю знаменитого художника по фамилии Хогарт, который в конце концов написал с нее икону, назвал «Тропою джина» и присягнул ее силе, как божеству, но раньше она все равно не верила, что такое маленькое создание способно обладать подобной мощью. Теперь верила. Бутылка лукаво подмигнула недовольным обитателям кухни – как королева этих мест. Эта противная подружка-соседка ее хозяйки может сколько угодно отправлять в мусорную корзину бутылкиных сестер и приносить штабеля коробок со свежим апельсиновым соком и галлоны газированной минеральной воды, она ведь здесь надолго не задерживается. «Столько дел, столько дел, – передразнивает ее Верити, обращаясь время от времени к своей единственной оставшейся верной подруге-бутылке. – Она, видишь ли, занята, занята своим милым-любимым-любовником». «Вот и хорошо, – заключила бутылка джина, – потому что никто лучше меня не подпитывает чувство одиночества».

– Отвечайте, отвечайте же мне! – вопила Верити в эту сгустившуюся атмосферу отчуждения. Опять изображает Сару Бернар, думали кухонные агрегаты. «Гляньте, вылитая Мария Каллас!»– насмехалась Стена. Наверху зеркало и щетка, прижавшись друг к другу, вспоминали, что когда-то хозяйка была Белоснежкой, а теперь превратилась в злую королеву-мачеху, в ведьму, и гадали, удастся ли им выжить, таким слабым и хрупким.

Однако телефон, не такой независимый, как другие, внезапно содрогнулся, пробужденный от долгого глубокого сна своим товарищем из Хампстеда. «Черт, что за невежа звонит в такое время? – подумал он. – Уже десять вечера!» Но вынужден был повиноваться. В противном случае завтра ему устроят гинекологический осмотр, а «Бритиш телеком» славится своими инженерами с руками как лопаты и пальцами как кумберлендские сосиски. Ходят слухи, будто компания специально набирает именно таких, чтобы оборудование повиновалось беспрекословно. Итак, телефон пиликал наверху и трезвонил внизу, и Верити, только-только собравшаяся еще раз осчастливить бутылку джина своим вниманием, с удивлением поставила ее на стол. Это Маргарет, подумала она, тетушка Маргарет, она икнула, тетушка Маргарет только что из Парижа.

У Верити сумбур в голове, но одно она помнила четко: ее подруга – очень храбрая женщина, очень храбрая и несправедливо обиженная женщина. Потому что мистер Совершенство, мистер Саймон-Оксфорд-Будь-Он-Проклят-Совершенство собрался бросить ее храбрую, несправедливо обиженную подругу и уехать. Бросить навсегда. Да, они могли напоследок предаваться в Париже последнему разгулу, но в душе Маргарет, конечно же, рыдала, рыдала. Верити икнула и сама начала плакать. Вопрос, на который она желала бы получить ответ, таков: если мистер СОБОПС может так поступить, притом что он казался таким хорошим, тогда какого черта она, Верити, обижается на Марка? Он, может быть, конечно, и деспот-альфонс, и порой валял дурака, и заглядывался на других, и бывал жестоким, но он никогда бы вот так вдруг не уехал в Никарагуа. Что, разве нет? Однажды, правда, он уехал на Тенерифе, прихватив ее деньги и ничего ей не сказав, но чтобы в Никарагуа! Да, гнусноватый финал. Жестокий? Жестокий?! Да Марк – ребенок по сравнению с этим! В сущности – Верити медленно, спотыкаясь, брела по коридору – в сущности, по сравнению с этим гадом Марк – бриллиант чистой воды. Вот почему она отправила ему тот забавный рецепт, который когда-то сочинила.

Верити ничуть не удивило, что к телефону пришлось ползти на коленях. Ночами она теперь часто передвигалась по дому подобным образом, и рано утром тоже. Днем она могла снова превратиться в homo sapiens, более-менее прямо сидеть перед телевизором, даже если изображение и двоилось перед глазами, но в это время суток ей было удобнее и безопаснее вести себя так же, как большинству других млекопитающих.

Она ответила бодрым голосом: якшаясь с духом бутылки, нужно проявлять хитрость. В трубке прозвучал мужской голос, знакомый мужской голос, очень знакомый мужской голос.

– Верити, – сказал он, – ты мне нужна.

– Хорошо, – спокойно ответила она, – возвращайся. Ты прощен. – И положила трубку с подчеркнутой осторожностью, каковую телефонный аппарат полностью одобрил.

Ну, вот и ответ.

Теперь Верити думала, думала быстро, но не поднимаясь – она думала, сползая по лестнице на коленях. Медленный процесс, но теперь в ее размышлениях наметилась определенная цель, не то, что раньше, когда, взобравшись наверх, она забывала, зачем, собственно, это сделала. Перегнувшись через край неприветливой ванны, она открутила краны, влила в воду шампунь, который образовал пики жемчужной пены, что привело ее в изумление, – откуда они взялись? Постаравшись принять позу, близкую к вертикальной, дотянулась до ароматического масла и начала втирать его в волосы под шипящей струей. Она понимала – что-то не так, потому что пена была у нее под носом, а не на голове, но продолжала втирать, в то время как внутри у нее что-то булькало от счастья. «Старые времена», – тихо проговорила она, опустив голову в ванну, отчего голос отдался гулким эхом, «совсем как в старые добрые времена», – повторяла она снова и снова, безуспешно пытаясь промыть жирные волосы раз, другой и третий. Схватила полотенце, собираясь накинуть его на голову, но ощутила запах. Принюхалась. Полотенце дурно пахло. Отнюдь не свежестью. Она поползла, заливая пол водой, смеясь, расшвыривая вонючие нестираные вещи, и наконец прибыла в спальню. «Сумела, молодец!» – похвалила она себя и нашарила в бельевой корзине полотенце, которое угрюмо свисало с ее плетеного бока. «Я не виновата», – стала оправдываться корзина перед зеркалом и щеткой. «Да уж конечно, черт побери», – согласились те. Все с осуждением наблюдали, как хозяйка, качаясь, бродит по комнате, выдвигает ящики, пытаясь найти там чистое белье, и перебирает одежду в шкафу в поисках чего-нибудь экзотического, во что можно было бы облачить свое неустойчивое тело. Она даже сделала рискованную попытку в вертикальной позиции спуститься по лестнице в ванную, но, похоже, спутала направление. Развернулась, повторила попытку, на этот раз успешнее, хотя на пути ее подстерегало несколько непредвиденных столкновений со стенами и перилами. Очутившись наконец в ванне, Верити почувствовала себя на вершине блаженства. «Воды, – решила она, – мне нужно выпить много воды. Эта чертовка – старушка Маргарет постоянно твердит, что мне нужно пить побольше воды. Так я и сделаю, – хихикнула Верити, – но ни за что не признаюсь тетушке Маргарет, что она была права, – ни за что. А то слишком уж она возомнила о себе из-за этого своего типа. Что ж, теперь и у меня есть свой тип… Ха-ха. Ха – черт возьми – ха!..» Сунув голову под кран, она начала жадно пить. Распрямилась с гримасой отвращения – что за мерзкий вкус! – и снова похвалила себя, теперь – за послушание. Видимо, это в награду за него с ней наконец произошло что-то приятное. «Хорошая девочка, Верити», – сказала она себе, глядя на пальцы ног, которые сами собой шевелились от удовольствия.