Текст книги "Лилобус"

Автор книги: Мейв Бинчи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Джуди

Магазин за весь день посетило четыре человека. Джуди с недавних пор делала записи в маленькой тетрадке. Два студента зашли после обеда, почти полчаса изучали книги о травах и домашнем виноделии. Пожилой мужчина, страдавший артритом, купил медный браслет и сказал, что его дом обчистили какие-то дикари – стянули даже браслет на тот случай, если он представляет какую-то ценность. Женщина с напряженным, суровым лицом купила масло примулы и спросила, можно ли добавить в него обыкновенное растительное масло или лосьон для детей, чтобы хватало подольше.

Еще совсем немного, каких-то несколько недель, и они закроются. С тяжелым сердцем Джуди шла к «Лилобусу». Она к тому же устала, а ее ждала еще долгая дорога, на которую не было сил. Ей не хотелось никуда ехать. Хотелось вернуться в свою квартирку, надолго погрузиться в ванную и слушать по радио какую-нибудь приятную музыку. А потом надеть халат и мягкие тапочки, лечь на диван и расслабиться, пока не исчезнет боль в суставах и напряжение в затылке. «Да, я просто ходячая реклама лавки здоровья…» Она улыбнулась сама себе. Все болит и ноет, и работы считай, что нет. Вот к чему приводит здоровый образ жизни! Стоит ли удивляться, что люди к нему не стремятся.

Она надеялась, что сегодня Мики Бернс не будет очень шуметь и надоедать своими плоскими шутками. Мики – человек хороший, но подолгу в его обществе находиться сложно. Беда в том, что если не реагировать на его остроту, он думает, что ты не расслышал, и повторяет еще раз, а если выдавишь из себя смех, он воспримет это как знак одобрения и пошутит снова.

Она пришла почти одновременно с Рупертом: как удачно, можно сесть рядом с ним на заднем сиденье. Все-таки неловко занимать кому-то место, но сегодня она и правда не смогла бы внимать Мики всю дорогу до Ратдуна, или выслушивать, что еще хуже, серьезную и занудную лекцию Нэнси Моррис о том, что, покупая зубную пасту по средам, можно получить бесплатное мыло, или еще какой-нибудь подобный бред.

Руперт славный парень. Да, она, если бы кто спросил, именно так и сказала бы: «славный». У родителей он единственный сын, поздний ребенок – они были немолоды, когда Руперт родился; теперь они состарились, а ему только двадцать пять. Матери в этом году исполнилось шестьдесят семь лет, отцу семьдесят. Но юбилей, по словам Руперта, не отмечали: отец прикован к постели и гаснет на глазах. Руперт говорит, что с каждым разом ему все тяжелее возвращаться домой: всю жизнь он знал, что отец – это крепкий, здоровый человек, который по любому вопросу имеет свое мнение; а теперь он по пятницам с содроганием заходит к нему в комнату, будто заново привыкает к тому, что видит – тощий, как скелет, старик, голова словно череп, и живут в ней только большие, беспокойные глаза.

Джуди была знакома с Рупертом еще с тех пор, как он был совсем ребенком, но узнала его по-настоящему только со времени путешествий на «Лилобусе». В детстве он был очень вежливым. «Доброе утро, миссис Хикки. Я собираю цветы для гербария – может, у вас что-нибудь найдется?» Такие уж они, все эти протестанты – благодушно обобщала Джуди: собирают гербарии, носят аккуратные стрижки, хорошо воспитаны, запоминают имена. Миссис Грин так гордилась своим Рупертом, что вечно изобретала какой-нибудь предлог, чтобы прогуляться вместе с ним по улице. Супруги Грин были женаты уже двадцать лет, когда у них появился Руперт. Мама Силии Райан, хозяйка паба, тайно сообщила Джуди, что дала миссис Грин новенну к святой Анне – верное средство, всегда помогает, – но из-за своего вероисповедания та долго не решалась к нему прибегнуть. Но святая Анна всякого слышит, католик ты или нет: прочитала новенну – и пожалуйста: вот малыш Руперт.

Как-то раз по дороге домой Джуди рассказала ему эту историю, и он хохотал до слез. «Теперь, пожалуйста, о святой Анне поподробнее: кто такая, чем славится? Ее, полагаю, мне и следует благодарить за появление на свет. Или укорять, когда мне плохо».

Джуди часто улыбалась, слушая чудные речи Руперта. Он замечательный попутчик. И ровесник Эндрю, который живет где-то далеко, за тысячи миль, под жарким солнцем Калифорнии. Но с Эндрю не поговоришь так, как с Рупертом. С Эндрю, на самом деле, ей вообще говорить нельзя. Так постановил суд.

Джуди подумала: можно ли не узнать своего родного ребенка?

Предположим, она поедет в Сан-Франциско и, прогуливаясь по Юнион-Сквер, встретит Эндрю и Джессику: узнает ли она их с первого взгляда? Пройдут ли они мимо нее? Они уже взрослые – подумать только, ему двадцать пять, ей двадцать три. Но если она им теперь совсем чужая, какой был смысл их рожать, носить в утробе девять месяцев? Или, допустим, они узнают ее – вдруг какое-то шестое чувство велит им остановиться и взглянуть на одну женщину лет пятидесяти, которая неподвижно стоит на солнцепеке… – что тогда? Они закричат: «Мама, мама!» – и бросятся к ней в объятия, как в голливудском фильме? Или ощутят неловкость и пожалеют, что она приехала? Может, они представляют себе маму как-то по-своему? Маму, которая живет в Ирландии, и которая, видите ли, не смогла их воспитывать. Джек обещал, что так детям и скажет: «Мама не смогла вас воспитывать», – и больше никаких подробностей. А когда они вырастут и будут в состоянии все понять, он сообщит им подробности, а также адрес Джуди, и они ей напишут, если сочтут нужным, и она сможет ответить, если найдет в себе силы. Но ей так и не пришлось искать в себе силы, потому что никто не написал. Долгие годы она продумывала, что скажет, оттачивала фразы, будто готовилась к собеседованию на работу или трудилась над школьным сочинением.

Прошло время; она осознавала, что им уже восемнадцать лет, девятнадцать, двадцать. Во всяком случае, они достаточно взрослые, чтобы поинтересоваться, почему мама от них отказалась, и все узнать. Но никто ей писем не прислал.

В итоге она даже перестала писать брату Джека. Добросердечный брат, который помог им перебраться на Западное побережье Америки, не терял, однако, надежды помирить Джуди с мужем. В письмах он ей толком ничего не рассказывал, лишь сообщал, что дети почти освоились в школе, жизнь налаживается, и что ни делается, все к лучшему.

Эндрю и Джессика теперь настоящие загорелые калифорнийцы. Интересно, подумала она, может, у них уже свои семьи? Не исключено: в Калифорнии рано женятся и рано разводятся. И внука ей родили? Весьма вероятно. И назвали его, скажем, Хэнк, или Бад, или Джуниор. Нет, вряд ли – имена чересчур старомодные. Но почему именно внук – может, у нее внучка? Девчушка в панамке, вылитая Джессика – как тогда, в тот день, когда ее увезли. С тех пор, как они уехали, все эти двадцать лет, внутренние часы Джуди шли по калифорнийскому времени. Она могла сказать, не задумываясь, который там час. Сейчас там без четверти одиннадцать утра – как раз в это время по пятницам она сворачивала за угол и направлялась к «Лилобусу». Джуди ведать не ведала, есть ли у них семьи, не знала, где они работают и учатся, счастливы они или несчастны, и живы ли вообще.

Она пробралась мимо Ди Берк и мисс Моррис и устроилась на заднем сиденье рядом с Рупертом. Ди сама не своя уже бог знает сколько времени – как она еще держится. А эта Нэнси Моррис словно подкидыш в своей семье: у нее мировая мама, и сестра Дидра, которая теперь живет в Штатах, тоже славная девушка – когда приезжает погостить, никому не даст скучать. И брат в Корке отличный парень. Просто загадка, что стряслось с Нэнси и отчего она превратилась в такое чучело.

Руперт красовался в новой куртке, от которой он явно был в диком восторге. По мнению Джуди, ничего особенного, обычная кожаная куртка, но, с другой стороны, она сама всегда первая признавала, что ничего не смыслит в моде. Ди Берк заверещала от восхищения, и Руперт зарумянился от удовольствия.

– Это подарок на день рождения, – шепнул он Джуди, когда автобус тронулся. – Я потом тебе расскажу.

Но Джуди вовсе не хотелось, чтобы ей что-то рассказывали – у нее болела нога, и голова раскалывалась, к тому же эта юная мисс Моррис на расстоянии полуметра – пусть она и делает вид, что ничего не слышит. Джуди ощущала себя старухой. Все-таки она куда старше любого из попутчиков, за исключением Мики Бернса, да и того она обошла на несколько лет. Владельцы магазинчика, супруги, на двадцать лет ее младше; им все-таки придется закрыться месяца через полтора, если только не произойдет чудо, и в продажу не поступит эликсир молодости по очень большой цене и в самой привлекательной упаковке. Она уже явно вышла из того возраста, когда можно мотаться через полстраны и обратно. Давно пора угомониться и пожить где-нибудь спокойно.

Она покопалась в своей большой сумке и извлекла со дна маленькую коробочку, которую протянула Руперту.

– Это зеленый чай, – сказала она. – Немного совсем – посмотрим, понравится ли тебе.

Его глаза засияли.

– Его еще с мятой заваривают, да? – спросил он. – То есть, чтобы получался правильный чай с мятой?

– Да, горсть свежей мяты, немного сахара в стакан, а чай надо заварить отдельно, в серебряном чайнике, если у вас такой есть, и потом залить листья мяты.

Руперт был очень доволен.

– После того, как мы были в Марокко, я купил чай в пакетиках, у него отвратительный вкус, а там это был просто нектар богов. Джуди, огромнейшее тебе спасибо.

– Здесь совсем немного, – предупредила она.

– Будем считать, что беру на пробу. А если нам понравится, придем к вам в магазинчик и скупим все, так что вы получите баснословную прибыль.

– Не помешало бы. – Она рассказала Руперту, как обстояли дела. Он утешил ее, сообщив, что такое творится везде.

Он работает в агентстве по торговле недвижимостью. Покупателей крайне мало. Дома, которые раньше были нарасхват, теперь вообще никого не интересуют. А по соседству с офисом один за другим закрываются магазины. Но по словам Руперта, развитие идет циклами. Эксперты убеждены, что ситуация скоро улучшится, и об этом забывать не надо. Джуди, усмехнувшись, заметила, что экспертам легко говорить, они-то наверняка накопили на черный день. А вот остальным есть о чем беспокоиться.

Они болтали, как старинные приятели. Она пригласила его заглянуть в гости – посоветовать, что делать с бузиной, и отобрать сушеный розмарин и лимонный бальзам для мешочков с душистой травой. Руперт посоветовал ей к Рождеству изготовить штук сто таких мешочков и продать универмагам на Графтон Стрит – отличные будут подарки. Замечательная мысль, ответила Джуди, но ее куда больше волнует один маленький магазинчик – эти акулы и так получают массу прибыли.

Он поведал ей про жену одного политика, которая пришла к ним в контору и вежливо спросила, по какому адресу находится новая квартира ее мужа. Но все почему-то были в курсе, что квартира приобреталась не на средства семьи, и дама просто пыталась вызнать, что и как. Все, кто был в конторе, как один стали отвечать на вопросы уклончиво, и с каждым ответом напускали все больше тумана. В конце концов, дама пришла в ярость и, хлопнув дверью, удалилась. Они написали чрезвычайно тактичное письмо тому политику, намекнув, что гнездышко не обнаружено, однако, не исключено, что его возьмут в осаду.

– Вот дурочка, – сказала Джуди. – Пусть заведет хоть целый гарем, был бы счастлив.

– Ты бы такого не допустила, ты бы заставила с собой считаться, – восхищенно сказал Руперт.

– Не знаю. Двадцать лет назад я допустила, чтобы муж забрал у меня детей. Как видишь, я не заставила с собой считаться.

Руперт опешил. Джуди Хикки ни разу не упоминала о той невероятной истории, по поводу которой по городу ходили самые разные слухи. Он пытался выяснить у матери, но она сказала, что все подробности до конца никому не известны, и что отец Руперта, местный адвокат, тоже не знал, что и думать, потому что к его услугам не обратились, хотя он вел в городе все дела. Состоялось какое-то разбирательство в суде, шли какие-то переговоры, Джек Хикки вызывал адвоката из Дублина, чтобы оформить бумаги, а потом увез двух детей в Америку и больше не вернулся.

«Но кто-то наверняка знает, в чем дело», – не унимался Руперт.

Мать ответила, что каждый рассказывает по-своему, и версий больше, чем дней в году.

Джуди была замужем всего шесть лет, и еще двадцать прожила без мужа и детей, но фамилию менять не стала. Люди поговаривали – на случай, если вернутся дети. Некоторое время она ездила в город в семнадцати милях от Ратдуна и спрашивала в туристическом бюро, имеется ли у них списки всех приезжающих из Америки, или хотя бы списки туристов с детьми. Еще она ходила к остановке экскурсионных автобусов, которые иногда заезжали в Ратдун, и высматривала девятилетних мальчиков вместе с сестрами семи лет. Впрочем, все это было очень давно. Но если так, почему теперь она об этом вспомнила?

– Ты часто о них думаешь? – осторожно спросил Руперт. Она ответила так, словно всегда говорила о них. Так просто, будто рассказывала про чай с мятой.

– Часто и не очень, когда как. Наверное, теперь, если бы мы встретились, не знали бы, что друг другу сказать.

– А кем он работает? Или он уже на пенсии?

– Кто? Эндрю? Ему столько лет, сколько и тебе. Очень надеюсь, что он еще не на пенсии, – похоже, Джуди эта мысль позабавила.

– Нет, я о твоем муже. Я не знал, кто у тебя – сын или дочка. – Руперт почувствовал, что открыл дверь, которую так запросто не закроешь.

– И сын, и дочка – Эндрю и Джессика… Эндрю и Джессика.

– Красивые имена, – тупо сказал он.

– Да, красивые имена, мы их сто лет выбирали. Нет, я понятия не имею, работает ли Джек Хикки, или его тело валяется в какой-нибудь канаве, и полицейские ворочают его палками. Не знаю, нашел ли он работу в Калифорнии или сидел на шее у брата. Меня это не волновало. Честно, я и думать о нем не думала. Понимаю, может показаться, что во мне говорит дух противоречия – но как ни странно, я теперь едва помню, как он выглядел, а до этой самой минуты и не пыталась представить, какой он стал в старости. Наверное, потолстел. Чарли, его старший брат, душевный малый – видела его только на семейной фотографии, но помнится, был толстяком, и родители тоже.

Руперт на минуту умолк. Это жуткое равнодушие его потрясло. Можно понять ненависть или даже горечь, можно простить затаенную ярость или обиду. Но так говорят о человеке, о котором когда-то очень давно читали в газетах. Он умер или жив еще? Кто знает, кого это волнует? Теперь о других новостях.

– А дети… Эндрю и Джессика тебе пишут хоть изредка?

– Нет. Мы не должны общаться, так постановил суд.

Если ему суждено узнать правду, то сейчас или никогда. Руперт слегка наклонил голову и огляделся: может, кто-то подслушивает. Все в порядке: Ди крепко уснула, как-то странно изогнув шею, и эта жуткая Моррис тоже спит. Остальные сидят слишком далеко и, в любом случае, ничего не услышат.

– Суровое решение, – сказал он, забрасывая удочку.

– А на их взгляд, решение справедливое. Не забывай: когда-то люди считали, что вор, укравший овцу, вполне заслужил, чтобы его повесили.

– Тебя за это и судили? – улыбнулся он. – Ты украла овцу?

– Если бы все было так просто. Нет, я думала, ты знаешь, разве отец тебе не рассказывал? Я продавала наркотики – согласись, это похуже будет, – произнесла она с видом шкодницы. Не может быть, неужели она это всерьез. Он рассмеялся:

– Нет, правда, что ты натворила?

– Я тебе и говорю: торговала наркотиками. – Она говорила без гордости или стыда. Будто сообщала, какая была ее девичья фамилия. Руперт был глубоко потрясен.

– Ты меня удивляешь, – сказал он спокойным тоном, надеясь, что ему удалось спрятать эмоции. – Но это же было сто лет назад.

– В шестидесятых – не совсем сто лет назад. Представьте себе, не вы первые узнали о наркотиках – и в шестидесятые все это было.

– Я думал, только в Англии и в Америке. Не то что сейчас.

– И здесь тоже, разумеется, только не в массовых количествах, не для детей и не героин. Но продвинутая молодежь где-нибудь на танцах, или студенты колледжей, которые бывали за границей – те баловались, и я до сих пор считаю, что вреда в этом нет абсолютно никакого.

– У тебя травка была, да?

– Да, марихуана, амфетамины и немного ЛСД.

– Кислота? У тебя была кислота? – в его голосе звучало изумление, смешанное с восхищением.

– Руперт, у меня имелось все, на что был спрос – какая разница. Суть в том, что я торговала, и меня поймали.

– А зачем, скажи на милость, тебе это вообще понадобилось?

– Не знаю. От скуки, наверное. И доход был неплохой – не такой чтобы огромный, но все равно неплохой. Увлекательно к тому же: был шанс повстречать замечательных людей – а не чурок вроде Джека Хикки. На самом деле, я вела себя очень глупо, и заслужила все, что со мной случилось. Я часто об этом думаю. – На минуту она погрузилась в свои мысли. Руперт тоже с ней помолчал, и потом снова спросил:

– А ты долго торговала, пока тебя не поймали?

– Года полтора. Мы были на вечеринке и все там что-то выкурили, понятия не имею что именно. Мне страшно понравилось, Джек ничего не сказал, но когда мы вернулись домой, он стал вопить: если такое хоть раз еще повторится, то он сделает то, и не сделает этого.

– Значит, он отказался от курева?

– Э, ты не знаешь нашего Джека: он сделал вид, что затянулся, как все, но на самом деле сжал губы и ничего не вдохнул. Он был в здравом уме и вне себя от ярости. Неделю потом он читал мне нотации и в итоге выставил ультиматум: если я еще хоть раз притронусь к наркотикам, он увезет детей в Америку, и я никогда их не увижу, и ни один суд на свете… сам можешь продолжить – что представишь себе, все будет правда, он все говорил. – Руперт слушал, затаив дыхание. Джуди тихо продолжала.

– Джек разводил скот. Но не то чтобы у нас была ферма – скорее, ранчо: он держал только рогатый скот – ни молока, ни яиц, ни зерна, только скотина в поле – купил, откормил, продал. У нас была няня-старушка, которая и меня воспитывала в старые добрые времена, она же приглядывала за Эндрю и Джессикой. Я колесила по стране, собирала материал для книги о полевых цветах западной Ирландии. Или, точнее, искала приключений на свою голову. В любом случае, у меня была своя машина, и я не сидела на месте – что подозрительного в том, что я еду в Дублин или Лондон – два раза я наведывалась туда специально за товаром. Кто-то предложил, и я сразу согласилась.

– Как в кино, – с восхищением выдохнул Руперт.

– В таком случае, это фильм ужасов. Я все помню, будто это было вчера: «Я действую по приказу, вот ордер на обыск, мне страшно неловко, мистер Хикки, вы такой уважаемый человек, я совершенно уверен, что мы тревожим вас напрасно, но закон есть закон, быстренько разберемся и по домам, вы не против? О Господи, Боже мой, мистер Хикки, что у вас тут в дипломате, вот тут в спальне? И что это спрятано за книгами миссис Хикки? У меня нет слов. Может мистер Хикки все объяснит?»

«Какая она актриса», – подумал вдруг Руперт. Он будто собственными глазами увидел сержанта или участкового – того, кто производил обыск. Она в одиночку могла бы сыграть целый спектакль, при этом обходясь без мимики и жестов: она вела рассказ тихо, стараясь не разбудить спящих пассажиров автобуса, куда-то летящего в сумерках.

– Судебное разбирательство тянулось бесконечно. Из Дублина приезжал какой-то знаменитый адвокат, я даже не подозревала, что Джек с ним знаком. Джек заявил, что ему давно надоело жить в этом доме, он и так хотел его продать, но если разразится скандал, то люди решат, что дело нечисто, и придется отдать его за бесценок. Даже у полицейских была деловая жилка – все согласились, что скандал ни к чему.

И что касается документов. Джек грозился увезти детей к брату, если я не подпишу заявление, в котором будет черным по белому сказано, что я не способна в дальнейшем исполнять обязанности матери. В суд меня не вызывали, потому что в полиции ждали, пока Джек продаст дом, утрясет планы и уедет в Калифорнию. Он умолял меня подумать о детях.

– И все-таки их увез? – озадаченно спросил Руперт.

– Именно. Он считал, что для них так лучше: если мать – торговка наркотиками, чему она научит ребенка? Сделку мы заключили; потом добрые люди обнаружили смягчающие обстоятельства, и мне осталось только подыграть им.

Какое-то время она смотрела в окно.

– Я не думала, что это навсегда. Мне было страшно. И я не сомневалась, что все утрясется. Я дала согласие. Он продал дом – помнишь, тому жулику, который исчез, прихватив деньги и документы. Потом дом купили монахини и устроили там свой центр. Такова правдивая история Большого дома и населявших его злодеев.

Он и не подозревал, что когда-то Джуди была хозяйкой того дома, во флигеле у ворот которого она теперь жила. Туда приезжают священники, монахини и миряне, желающие удалиться от мирской суеты. Иногда проходят обычные конференции, никак не связанные с религией – так монашки зарабатывают деньги на содержание дома. Но все конференции проходят тихо, участникам особо не на что рассчитывать: в Ратдуне имеется только паб «Райанс» и магазинчик Билли Бернса; хотя приезжие, оторвавшись от дома, наверняка мечтают о чем-то большем.

– В течение месяца я должна была освободить Большой дом. Но Джек совершил как минимум одну подлость. В те годы, если ты имел хоть какое-то отношение к наркотикам, дорога в Штаты тебе была заказана. Мне никто не дал бы визу. И Джек знал, что надо сделать, чтобы чокнутая мамаша не смогла добраться до Эндрю и Джессики: он так все устроил, что мне предъявили обвинение в хранении наркотиков. Даже здесь это, считай, ерунда, и если вспомнить, за что меня могли бы судить – то есть, за торговлю, – обвинение было просто смешное. Но не забывай, что у нас был с ним уговор. И даже с таким обвинением я уже не могла попасть в Штаты.

Снова наступила тишина.

– Подло он поступил, – сказал Руперт.

– Да, это точно. Хотя он считал, наверное, что борется за истину. Как инквизиция, которая жгла людей на кострах. Искоренил зло.

– Но это круто, даже для шестидесятых.

– Что ты заладил «шестидесятые, шестидесятые» – будто это каменный век. Не забывай, ты сам родился в шестидесятых.

– Я про них ничего не помню, – заулыбался Руперт.

– Само собой. Наверное, Джек поступил круто, хотя он сказал бы: «эффективно». Он был настоящий делец, – проговорила она с презрением. – Ему нужно было только одно: чтоб все было «шито-крыто», как он с гордостью повторял. Так же и в случае со мной. Но Руперт, неужели ты не знал об этом раньше? Я, конечно, не думаю, что весь город только и делает, что обсуждает мою личную жизнь, но ты-то наверняка мог выяснить, что к чему?

– Нет, не мог. Я знал, что твой муж увез детей, и я даже спрашивал почему, но никто не ответил.

– Вот что значит хорошее воспитание. Просто у вас в семье не сплетничают.

– Думаю, мама была бы рада что-то узнать. И не только мои не в курсе. Я у Силии как-то спрашивал, куда пропали твои дети, и она сказала, что много лет назад вы с мужем страшно поссорились, а суды в те годы были еще хуже, чем теперь. Вот и все, никто не знает про травку… и прочее.

– Даже не знаю, радоваться или огорчаться, – рассмеялась Джуди. – У меня всегда было такое впечатление, что люди не одобряют моих увлечений и разговоров о травах, считают меня какой-нибудь ведьмой.

– Боюсь, что многие, наоборот, относятся к этому с пониманием. Надо будет как-нибудь очернить тебя в их глазах, – сказал Руперт.

– Полицейские еще долго наведывались в мой садик и проверяли, что такое я там выращиваю. В конце концов, я нарисовала им план посадок и сказала: заходите в любое время, расскажу, где что растет. А потом уехала в Дублин, но на меня к тому времени уже махнули рукой.

– То есть, двадцать лет спустя тебе все-таки дали зеленый свет?

– Не знаю. Бывает, изредка возле грядок ромашки я вижу следы тяжелых ботинок. Неусыпная бдительность.

– Ты ненавидишь Джека Хикки?

– Нет, говорю тебе, я вообще о нем не думаю. Но тебе, наверное, трудно в это поверить, особенно если учесть, что о детях я думаю часто. Впрочем, на самом деле я их вовсе не знаю, они совершенно чужие мне люди.

– Пожалуй. – Руперт явно понимал с трудом.

– Кстати, так и с твоей мамой. Она виду не подает, но каждый день думает: где ты, что делаешь – и в мыслях рядом с тобой настолько, что словами не передашь.

– Нет, это вряд ли.

– Я точно знаю: как-то спрашивала, просто из любопытства – может, я одна такая странная. Она сказала, что в течение дня часто думает: как там мой Руперт? Так было, и когда ты в школу ходил, и когда в университет поступил, и когда устроился на работу.

– Господи!

– Не то, что бросает все дела и думает, нет – задумывается на мгновение, и все. Но ты сам, надо полагать, и на секунду о ней не вспоминаешь.

– Вовсе нет, я часто о ней вспоминаю. Я думаю про нее – особенно с тех пор, как отец заболел, – конечно же думаю, – сказал он, словно обороняясь.

– Да не кипятись ты, я просто привела пример. Даже если бы Эндрю и Джессика остались со мной, все равно, не исключено, что они выросли бы, уехали и забыли обо мне. Это обычное дело.

– С тобой говорить ужасно легко. Жаль, что я не могу так же с мамой общаться. Конечно, она гораздо старше тебя, – тактично добавил он.

– Это верно, она почти мне самой в матери годится, но дело не в этом… Никто не может общаться с собственной матерью. Это закон природы.

Она улыбнулась и выглянула в окно, и когда эта Нэнси Моррис в кои-то веки начала говорить что-то дельное, Джуди присоединилась к беседе о том, как расслабить мышцы шеи. Она опасалась, что юного Руперта Грина замучили разговоры о Смысле Жизни и о взглядах Женщины, Чьи Права Попраны. Пусть кутается в свою дорогую итальянскую куртку, решила она, и думает о своем.

Ей всегда было проще ладить с молодыми людьми. Кто-то однажды заметил, что ей следовало стать учительницей, но она ответила, что оказалась бы по другую сторону баррикад. Среди молодежи у нее было гораздо больше друзей, чем среди людей ее возраста. Например, Барт Кеннеди. С Бартом она могла болтать часами, а с его отцом здоровалась, и только. Кев Кеннеди на переднем сиденье – совсем другое дело: с ним так просто не поболтаешь. Он весь на нервах, будто парень, стоящий на стреме. Силия и Ди тоже девчонки что надо, – подумала она, оглядывая пассажиров. И Том Фицджеральд славный юноша. Нэнси Моррис славной никак не назовешь – но и молодой назвать ее сложно. Несмотря на возраст, она уже старуха, и всегда была такой.

Молодежь в Ратдуне очень помогала Джуди возделывать тот небольшой участок, который Джек Хикки оставил ей двадцать долгих лет назад. Потому что, по их словам, она не такая, как все: она их не судит, не говорит, что надо жениться, остепениться, быть благоразумнее и меньше пить. И даже те, кто считал ее слегка чокнутой, все равно приходили и помогали копать землю, собирать, сушить и упаковывать травы.

Дома ей никогда не бывало одиноко, как и в дублинской квартире. Особенно по прошествии стольких лет. Ей нравилось быть самой по себе: можно есть, когда захочется и слушать музыку в полночь, если найдет такой стих. По квартире она ходила в больших наушниках, и если бы кто-то ее увидел, решил бы, наверное, что старушка хиппует; но кругом деловой район, там живут государственные служащие и работники офисов, нельзя же их будить, включая музыку на полную катушку. А в маленькой одинокой сторожке, куда Джек Хикки позволил ей переселиться из большого дома, наушники не нужны. Соседей тут нет, а птицам, похоже, нравятся концерты и симфонии. Они прилетают и садятся на забор, чтобы лучше слышать.

* * *

Высадив ее у ворот, Том всегда дожидался, пока в окнах появится свет, желая убедиться, что она вошла в дом и все в порядке. Ей было приятно, что он проявляет внимание. С другой стороны, почти вся нынешняя молодежь такая – они ведут себя гораздо более естественно, и куда более внимательны к окружающим, чем напыщенные ровесники Джуди. Как юные Крис и Карен, хозяева лавки здоровья. Они влюблены в свое дело и занимаются им не ради денег, не для того, чтобы сколотить быстренько капитал и смотать удочки. Им чужд язык почтенных бизнесменов, и ни что иное, как идеализм и наивность, скоро приведут их в долговую яму. При мысли о Крисе и Карен у Джуди становилось тяжело на сердце. Может быть, где-то в Калифорнии Джессика с мужем (если у нее есть муж) решили открыть лавку здоровья. И не исключено, что у них возникнут трудности – разве не было бы здорово, если бы кто-то постарше сумел им помочь?

Флигель, в котором жила Джуди, не являлся ее собственностью, он был ей передан в пожизненное пользование, так что она при всем желании не могла бы его продать. Комнату в Дублине она тоже только снимала, и сбережений у нее не было. Когда-то давно ей удалось накопить на поездку в Америку, и она так часто открывала сберегательную книжку и мусолила страницы, что записи в ней почти стерлись. Она всегда носила книжку в сумке – словно та была билетом в Штаты. Но тех денег давно уже нет. А ей так хотелось помочь Крису и Карен осуществить их мечту. Потому что их магазинчик – это и ее мечта. Они могли бы назначить ее директором или придумать для нее какую-то пустячную должность. Если бы только она могла им регулярно выплачивать какую-то сумму, вместо того, чтобы брать у них зарплату, уменьшая и без того скудные сбережения.

Она запретила Руперту тратить выходные на работу у нее саду. Он приезжает домой для того, чтобы побыть с родителями – провести время с отцом, которому уже недолго осталось, поддержать маму, – а если он уходит из дома, то какой тогда смысл уезжать из Дублина. Джуди была непреклонна, хотя Руперт уверял, что он не прочь поработать и поразмять косточки. Не надо тратить последние месяцы или недели жизни своего отца на возню в саду какого-то постороннего человека.

– Ты не посторонний человек, Джуди, ты друг, – ответил Руперт. Это ей тоже было приятно.

Суббота выдалась погожая и солнечная. Жизнь в городке, казалось, бьет ключом. Так бывало порой: Ратдун гудел, как пчелиный улей, а иной раз на выходных все впадали в такую спячку, что даже торнадо на Патрик-стрит никого бы не разбудил. Она видела, как Нэнси Моррис рыщет по улице, будто охотится за кладом; как Кев Кеннеди вошел в отцовский магазин и вышел оттуда с таким лицом, будто его настигла мафия и припомнила старые счеты. Стоило ступить на дорогу, как тебя едва не сбивала машина, не пойми откуда возникшая. Миссис Кейси в своей развалюхе везла в город мать Нэнси Моррис; Мики Бернс с серьезным лицом шел сперва за покупками, потом по ягоды вместе с детьми своего брата Билли – Джуди впервые видела его таким озабоченным. Ей встретилась и Силия – та вела машину со взглядом гонщика, который полон решимости выиграть ралли. Том Фицджеральд зашел на пару часов поработать в саду, сообщив, что этим утром ни от единого члена семьи не услышал грубого слова, и ему это стало казаться подозрительным, и он решил не искушать родных: а то вдруг кто-то не выдержит и сорвется. Ей попалась на глаза и Ди Берк: печальная и безучастная, она везла маму в город, а та болтала без умолку, не ведая печали. И кто-то при этом считает, что за городом жизнь тихая и спокойная. Как-нибудь надо пригласить на выходные Карен и Криса – на ближайшие праздники, например – если они не закроются к тому времени.