Текст книги "Кселуча и другие фантазии"

Автор книги: Мэтью Шил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 26 страниц)

Позвольте мне, однако, перейти сразу к финалу. Пришла моя очередь говорить. Я бестрепетно встал и спокойно назвал свое имя; все смолкли и застыли, глядя на меня широко раскрытыми глазами; и тогда я объявил, что полностью разделяю их взгляды, но никак не могу одобрить методы, считая последние слишком поспешными, жестокими и преждевременными. Единый громыхающий рев ярости и презрения внезапно заглушил мой голос; меня окружили, схватили, связали и положили на стол в центре залы. Все это время, в надежде и жажде жизни, я громко кричал, что не один знаю их тайну; но мой голос снова и снова тонул в бушующем море криков. Никто меня не слушал. Принесли сильный и малоизвестный анестетик, с помощью которого и были совершены все убийства. Мой рот и ноздри закрыла пропитанная этой жидкостью ткань. Я задыхался. Чувства отказывали мне. Инкуб вселенной сгустился в сознании черным пятном. О, как тянул я упирающиеся мандрагоры речи[295]295
  …как тянул я упирающиеся мандрагоры речи – Этот вычурный оборот обыгрывает поверье о том, что корни мандрагоры, упоминаемые в колдовских рецептах, при выкапывании упираются и стонут.


[Закрыть]! Как боксировал с языком! В глубинах отчаяния, помню, туманным облаком прошла сквозь гаснущее сознание обрывочная мысль, что теперь, быть может – теперь – вокруг наступило молчание; что теперь, обрети мои недвижные губы речь, меня услышат и поймут. Все силы души слились воедино – и тело дернулось вверх. В тот миг мой дух был истинно велик, воистину возвышен. Ибо я что-то произнес – мой мертвый иссыхающий язык пробормотал нечто связное. Затем я упал навзничь и вновь погрузился в древнюю Тьму. Я очнулся на следующий день: я лежал на спине в своей маленькой лодке; Бог знает, кто перенес меня туда. Одно было ясно: я что-то произнес – я был спасен. С трудом, напрягая остаток сил, я добрался до места, где оставил вашу двуколку, и отправился в обратный путь. Я боролся со сном – губительные пары анестетика все еще давали о себе знать; вот почему, после долгого путешествия, я потерял сознание, пробираясь через дом; в ту минуту вы меня и нашли.

Такова история моих размышлений и дел, связанных с этим неразумным сотовариществом; и теперь, когда тайна их стала известна другим – скольким, им не ведомо – мы, как я могу предположить, больше не услышим о Сообществе Спарты.

Приложение
Филипп Листер
ОБИТАТЕЛЬ ГРОБНИЦЫ МАВСОЛА: ВОЗВРАЩЕНИЕ КНЯЗЯ ЗАЛЕССКОГО[296]296
  Впервые: The Lost Club Journal, № 3 (Winter 2003 / Spring 2004). Публикуется с сокращениями.


[Закрыть]

Самый декадентский и имперский из всех литературных (и, вероятно, реальных) детективов, князь Залесский М. Ф. Шила – как и детектив По, шевалье Огюст Дюпен – изначально появился лишь в трех рассказах: они составили томик в серии Keynotes, опубликованный Джоном Лейном в 1895 г. Не будь Шил так многосторонен – он писал научную фантастику, рассказы ужасов, криминальные и исторические романы, истории о будущей войне и романтические мелодрамы – он мог бы стать гораздо более популярным писателем: для этого нужно было только усмирить плодовитое перо и одно за другим создавать продолжения Залесского. Князь Залесский вошел бы в читательское сознание как соперник Шерлока Холмса и отца Брауна, не знающий поражения борец с преступностью, и викторианско-эдвардианская публика с жадностью следила бы за его подвигами. Многие поколения любителей детективной литературы приняли бы Залесского в свои коллективные объятия; Шил провел бы своего героя через многие странные и экзотические приключения, и тот счастливо дожил бы до старости – как поступил Конан Дойль с Холмсом (в Его прощальном поклоне, то есть во время Первой мировой войны, герою Бейкер-стрит уже около шестидесяти). И если бы дело обстояло так, Голливуд вполне мог бы открыть Залесского в тридцатых или сороковых годах, и Бэзил Рэтбоун, Антон Уолбрук или Винсент Прайс подписали бы контракты с «РКО» и «Юниверсал» и воплотили бы на экране интеллектуального детектива Шила. Увы, Шил не стремился к легкой литературной славе; он постоянно завоевывал новые территории и расширял их границы. В апреле 1895 г., после выхода Князя Залесского, он писал своей сестре Гасси: «Спасибо тебе за похвалы. Но почему ты так настойчиво сравниваешь меня с Конан Дойлем? Конан Дойль не претендует на роль поэта. Я – да». В те дни Шил еще готов был удовлетвориться философией «искусства ради искусства» (в поздние годы он пытался использовать свои книги для воспитания читателей, что сказалось на их литературном качестве). Но большинство поэтов не пишут длинные серии детективных рассказов, и Шилу пришлось забыть о князе, по крайней мере на время.

Первые рассказы о Залесском считаются классикой жанра. В Шести загадках дона Исидро Пароди Хорхе Луис Борхес и Адольфо Биой Касарес высоко оценивают «роскошного М. Ф. Шила». Уединенная сидячая жизнь князя навеяла Борхесу и Касаресу образ дона Исидро, который решает загадки, сидя в неудобной камере буэнос-айресской тюрьмы. Авторы пишут:

Не покидая своего кабинета в Сен-Жерменском предместье, Огюст Дюпен помогает задержать обезьяну, которая стала виновницей трагедии на улице Морг; князь Залесский, удалившись в древний замок, где великолепно сосуществуют драгоценный камень и музыкальная шкатулка, амфоры и саркофаг, идол и крылатый бык, раскрывает лондонские тайны; Макс Каррадос не расстается со своего рода портативной тюрьмой – собственной слепотой.

Залесский появился в очень подходящий момент литературной истории. В 1891 г. катастрофа на Рейхенбахском водопаде лишила британскую публику любимого героя: это известие было напечатано в журнале Стрэнд в 1893 г., и люди на улицах носили черные траурные повязки. Еще один детектив, которому суждена была долгая жизнь, Секстон Блейк, явился на свет годом ранее, в апреле 1894 г. Не всем критикам, однако, понравился Князь Залесский. В апреле 1895 г. в Saturday Review на книгу обрушился не кто иной, как Г. Уэллс, который позднее восхищался апокалиптическим блеском Пурпурного облака и хвалил роман в одной из собственных книг. Выступая в хоршемском Ротари-клубе в 1933 году, Шил упомянул «своего друга Г. Уэллса»; с другой стороны, гнусный распутник Крукс в розенкрейцерском произведении Шила Предстоятель Розы считается карикатурой на Уэллса. Любопытно, как воспринял Шил отзыв в Saturday Review:

Эта книга, мы искренне надеемся, отмечает низший уровень серии Keynotes. Сомневаемся, что за свою короткую, но блистательную карьеру м-р Джон Лейн опубликовал что-либо и вполовину столь бездарное. Князь Залесский – это Шерлок Холмс, завернутый в «турецкий beneesh»… Бейкер-стрит заменяет «одинокая комната, покоящаяся в грустной соблазнительности пышных:, дышащих дурманом тканей». Нет сомнений в том, что перед нами Шерлок: бледность, сплетенные пальцы, привычка к стимулянтам и длительной концентрации ума, блеклый друг-рассказчик и прочие знакомые черты… Стиль книги неподражаем – подлинное безумие языковых неправильностей. Книга, однако, настолько глупа, что и смеяться над ней грешно.

Что ж, Залесский либо нравится, либо нет. Мы так и не узнаем, почему князь оказался в изгнании; возможно, если бы он стал героем долгой серии произведений, Шил поведал бы нам о его роковой любви. Загородное имение князя – позднее читателю становится известно, что это бывшее аббатство – окутано мрачной и туманной атмосферой, достойной Эдгара По, и напоминает «огромную гробницу Мавсола». В доме нет ни людей, ни мебели, в залах и коридорах клубится пыль, и только в покоях князя на самом верху дальней башни царит роскошь и громоздятся сокровища ушедших веков.

Этот дворец – двойник дома Эшера; и действительно, Сэм Московиц называет Залесского «Шерлоком Холмсом в доме Эшера». Начало Рода Орвенов совпадает с рассказом По. Неназванный рассказчик приближается к угрюмой усадьбе; его проводят в комнату Родерика Эшера: «Когда я вошел, Эшер встал с дивана, на котором лежал, вытянувшись во всю длину». Комната в башне многим обязана описаниям покоев в Падении дома Эшера и Лигейе. Жилище Эшера насыщено готической мрачностью:

Я очутился в высокой и просторной комнате. Длинные, узкие стрельчатые окна помещались на такой высоте от черного дубового пола, что были совершенно недоступны изнутри… Темные завесы свешивались по стенам. Мебель была старинная, неудобная и ветхая.

В Лигейе покои отличаются бóльшим богатством и роскошью:

Являясь частью высокой башни аббатства, укрепленного как замок, комната эта представляла из себя пятиугольник и была очень обширна… Дубовый потолок, смотревший мрачно, был необычайно высок, простирался сводом и тщательно был украшен инкрустациями самыми странными и вычурными, в стиле наполовину готическом, наполовину друидическом. В глубине этого угрюмого свода, в самом центре, висела на единственной цепи, сделанной из продолговатых золотых колец, громадная лампа из того же металла, в форме кадильницы, украшенная сарацинскими узорами… В каждом из углов комнаты возвышался гигантский саркофаг из черного гранита, с царских могил Луксора; их древние крышки были украшены незабвенными изображениями.

Залесский почувствовал бы себя как дома посреди этого мрачного великолепия. У подобных романтических гнезд давняя литературная традиция – они восходят к Горацию Уолполу и миссис Радклиф. Даже сегодня немногие читатели обладают необходимыми для жизни в таких местах средствами (сам Эдгар По ютился в жалких жилищах), и благодаря этим описаниям нетрудно вызвать опосредованный восторг и у них, и у самого автора.

Ситуация гения-детектива и его верного спутника, помощника и летописца, зеркально отражает рассказы По о Дюпене. В середине первого рассказа мы узнаем, что компаньона Залесского зовут Шил. В Убийстве на улице Морг безымянный рассказчик (сам Эдгар По, в сновидениях?) и Дюпен живут в «изъеденном временем и гротескном доме, давно заброшенном, благодаря суевериям, о коих мы не расспрашивали, и находившемся в полуразрушенном состоянии в уединенной и пустынной части Сен-Жерменского предместья». Дюпен, совсем как Залесский и Родерик Эшер, овеян печалью и сумраком:

У друга моего была прихоть фантазии (ибо как иначе мне это назвать?) быть влюбленным в Ночь во имя ее самой; и в эту причудливость, как во все другие его причуды, я спокойно вовлекся… Черное божество не могло бы само по себе пребывать с нами всегда; но мы могли подделать его присутствие. При первых проблесках утренней зари мы закрывали все тяжеловесные ставни нашего старого жилища и зажигали две свечи, которые, будучи сильно надушены, бросали лишь очень слабые и очень призрачные лучи. При помощи их мы после этого погружали наши души в сновидения – читали, писали или разговаривали, пока часы не возвещали нам пришествие настоящей Тьмы.

Помимо Дюпена, в предки Залесского зачисляли также графа Стенбока, принца Флоризеля из Новой 1001 ночи и Динамитчика Стивенсона и аристократов из Парижских тайн и Полы Монти Эжена Сю. Стивен У. Фостер пишет в статье Князь Залесский и граф Стенбок (1983): «В покоях Стенбока на мызе Колга можно было увидеть картины прерафаэлитов, восточные шали, павлиньи перья, четки, бронзовую статую Эроса и так далее». Стенбок был опиоманом; впрочем, наркотические привычки Залесского, по-видимому, были непосредственно подсказаны автору пристрастием Шерлока Холмса к кокаину.

Как и в случае Дюпена, чистая логика позволяет Залесскому раскрыть первые два дела (по крайней мере, первые два из числа известных нам), не покидая своего уединенного пристанища. Он заявляет:

Видите ли, Шил, я знаю, убила или не убила Мария Стюарт лорда Дарили; я знаю со всей возможной ясностью и точностью, что Беатриче Ченчи не была «виновна», как якобы «доказывают» некоторые обнаруженные недавно документы, и что версия Шелли соответствует истине, хоть она и являлась с его стороны лишь догадкой. Мышление позволяет возвыситься над собою на локоть – пусть на ладонь, на палец; вы можете немного развить свои способности – чуть-чуть, но заметно и с точки зрения количества, и качества – и несколько возвыситься над массами…

Залесский, как и Шил, этот социальный дарвинист, надеется на эволюцию человеческих способностей и морали; оптимистически настроенный писатель и не предвидел, что в будущем веке человечество станет все больше полагаться на технологии, а наши духовные дарования скорее атрофируются, нежели разовьются. И, конечно, он самым прискорбным образом ошибался, когда предсказывал исчезновение войн.

Из историй о Залесском наибольшее внимание – в связи с философским измерением, не говоря уже о спорном и пророческом (смотри название) характере текста – привлекал рассказ С. С… Самым загадочным аспектом рассказа является дата, к которой приурочены события: 1875 год. В 1875 г. Мэтью Фиппс Шилл (так изначально писалась фамилия писателя) был неугомонным десятилетним мальчишкой, который лазил по горам и исследовал серные источники на своем родном острове Монтсеррат в Вест-Индии. Возможно, Шил с помощью этого приема хотел отдалить себя от персонажа – «Уотсона» при Залесском; быть может, 29-летний автор желал предстать перед читателями как человек более почтенного возраста и опыта. Не вызвана ли эта датировка стремлением «опередить» Холмса и представить Залесского как первого частного детектива? Или то была просто литературная шутка? В конце века, в трилогии Пурпурное облако, Властелин морей и Последнее чудо, Шил вывел себя в качестве получателя записных книжек, содержащих откровения ясновидящей Мэри Уилсон, которая под гипнозом излагает будущие события – причем, как не раз указывалось, видения этого будущего в трех романах противоречивы. Единственный способ примирить различные сценарии заключается в концепции альтернативных миров с тем или иным историческим развитием. Не исключено, что Шилу нравилось дразнить читателей и критиков подобной неопределенностью: противоречия он безусловно заметил в ходе работы над романами. В Князе Залесском Шил, вдобавок, называет Англию «своей страной» – странный оборот для ирландского уроженца Монтсеррата.

Читатели Шила должны были знать, что никакой эпидемии самоубийств в 1875 г. в Европе не происходило; возможно, Шил пытался тем самым проверить, до какой степени читатель будет готов поддаться иллюзии. В этом рассказе Залесский покидает аббатство, чтобы выследить убийц из «Сообщества Спарты», решивших очистить человечество от людей слабых и больных. Как ни парадоксально, Залесский поддерживает идеи евгеники, хотя и говорит: «Если вы видели в мире зрелище прекраснее, чем седовласые savants, склонившиеся с бесконечным тщанием над бездомным младенцем на госпитальной койке и вдыхающие в это хрупкое тельце все человеческое искусство и мудрость веков, то я – не видел».

Шил, несомненно, наблюдал подобные сцены, когда посещал лекции по медицине в госпитале Св. Варфоломея. Терминология Залесского – «эти нечистые» — заставляет кровь холодеть в жилах. После того, как нацисты применили на практике доктрины «расовой гигиены», концепции евгеники и селективного отбора «лучших и наиболее приспособленных» кажутся нам аморальными и отвратительными; но подобные идеи были распространены в викторианском и эдвардианском обществе, среди и правых, и левых мыслителей. Например: «… целые массы человеческого населения… малоценны в притязаниях на будущее… им нельзя даровать возможности или доверить власть… Дать им равноправие означает пасть до их уровня, защищать и оберегать их означает утонуть в их плодовитости». Новые хозяева мира должны «избегать воспроизводства низменных и сервильных личностей, робких и трусливых душ и всего злобного, уродливого и зверского в человеческих душах, телах и поступках», а будущий мировой порядок обязан «искоренять все темные уголки, где может собраться гной людей Бездны». Что это – истерическая гитлеровская проповедь из Майн кампф или речь на нюрнбергском съезде? Нет, эти слова написал в Прозрениях (1901) гуманист Г. Уэллс. Подобная наивная философия не учитывает, что здоровье не обязательно автоматически подразумевает благородство. Человечество нельзя морально улучшить путем простого оздоровления его представителей. Бетховен был глух, Гомер и Мильтон – слепы, и кто вычеркнет из человечества Стивена Хокинга?

Шил, будучи эволюционистом, больше думал о человечестве, чем о людях, и писал о подобных вопросах с холодной отстраненностью. Но некоторые научные убеждения, кажущиеся полезными и приемлемыми в кресле, посреди заполненного книгами викторианского кабинета, неотвратимо приводят к газовым камерам Освенцима.

Примечания

До 2013 г. произведения М. Ф. Шила практически не существовали на русском языке; исключением являлись два известных нам рассказа, переведенных еще до революции, и сокращенный и местами искаженный перевод одной из детективных новелл.

Книга Кселуча и другие фантазии заполняет этот пробел. Издание существенно превышает по объему большинство англоязычных собраний малой прозы Шила, выпущенных со времен его «второго пришествия» в 1970-х гг., но главное – включает, среди прочего, все рассказы и новеллы писателя, так или иначе считающиеся «каноническими».

Эта книга является итоговой и завершает работу, начатую в 2013 г., когда издательством Salamandra P.V.V. в рамках серии Новая шерлокиана был опубликован первый полный перевод книги М. Ф. Шила Князь Залесский — выдающегося образца декадентского детектива.

В 2014 г. в качестве внесерийного издания был выпущен первый том Собрания рассказов писателя; второй и третий тома вышли в 2019 г.

В книгу Кселуча и другие фантазии полностью включен материал Собрания рассказов и Князя Залесского. Издание дополнено тремя ранее не переводившимися или не переиздававшимися новеллами и рассказами. Все переводы были заново просмотрены и при необходимости исправлены; в некоторых случаях были расширены (или немного сокращены) и добавлены примечания.

Все вошедшие в книгу произведения, за исключением трех, указанных ниже, переведены А. Шерманом. В оформлении обложки (как и обложек всех трех томиков Собрания рассказов) использована работа Гарри Кларка (Harry Clarke).

Мы благодарим С. Т. Джоши, А. Гулетта, а также А. Тарнавского и Ю. Лукача за помощь в работе, и выражаем глубокую признательность А. Сорочану за возможность опубликовать перевод новеллы Печальная участь Саула. Б. Лисицын любезно поделился с нами переводом рассказа Место страданий. Отдельно хотелось бы поблагодарить переводчика новеллы Вайла А. Миниса, предоставившего целый ряд оригинальных и зачастую раритетных текстов М. Ф. Шила и неизменно оказывающего нам дружеское внимание и поддержку.

Кселуча

Рассказ Xélucha вошел в сб. Shapes in the Fire (1896).

Тулса

Рассказ вошел в сб. Shapes in the Fire (1896).

Тулса содержит большое количество нарочито архаизированных или искаженных имен, понятий и описаний религиозных представлений; за невозможностью сплошного комментирования некоторые оставлены нами без объяснений. Следует отметить, что основными источниками Шила были, судя по всему, сочинение Айн-и-Акбари Абу-ль-Фадля ибн Мубарака Аллами, историографа и визиря Великого Могола (XVI в.), переведенное на английские в конце XVIII в. как Ayeen Akbery or The Institutes of the Emperor Akber, и опирающиеся на него труды, напр. Continental India Д. У. Масси (1840), откуда и почерпнуто, похоже, имя «Тулса»; ниже они использованы для истолкования ряда понятий.

Бледная обезьяна

Рассказ вошел в сб. The Pale Ape and Other Pulses (1911).

История Генри и Ровены

Рассказ вошел в сб. Here Comes the Lady (1928).

Великий царь

Рассказ вошел в сб. The Pale Ape and Other Pulses (1911).

Жена Югенена

Впервые: The Pall Mall Magazine, 1895, апрель. Позднее с некоторыми сокращениями и добавлением эпиграфа из поэмы Д. Китса «Ламия» (1819) «Ah! Bitter-sweet!» (не переданный в известных русских переводах фрагмент описания Ламии: «Her head was serpent, but ah, bitter-sweet!», букв. «Глава ее была змеиной, но ах! столь горько-нежной») в сб. The Pale Ape and Other Pulses (1911). Переведено по первому изд.

Вайла

Рассказ вошел в сб. Shapes in the Fire (1896). Позднее публиковался в сб. The Pale Ape and Other Pulses (1911) в сокращенном и переделанном виде под загл. The House of Sounds.

Печальная участь Саула

Впервые: The Grand Magazine, 1912, февраль, позднее в сб. Here Comes the Lady (1928) и антологии Full Score (1933). Русский пер. Сергея Бархатова (коллективный псевдоним четырех переводчиков) впервые в русском изд. вышеупомянутой антологии – Коллекция кошмаров (2017).

Призрачный корабль

Впервые: Cassell’s Family Magazine, 1896, сентябрь; позднее в сб. The Pale Ape and Other Pulses (1911).

Колокол Святого Гроба

Рассказ вошел в сб. Here Comes the Lady (1928).

Место страданий

Впервые: The Red Magazine; 1914, май; под загл. The Place of Pain Day вошел в сб. The Invisible Voices (1935).

Выстрел в солнце

Впервые: The Pictorial Magazine, 1903, октябрь.

Невеста

Впервые: The English Illustrated Magazine, 1902, апрель-сентябрь; позднее в сб. The Pale Ape and Other Pulses (1911).

Многие слезы

Рассказ вошел в сб. The Pale Ape and Other Pulses (1911).

Предстоятель Розы

Новелла вошла в сб. Here Comes the Lady (1928).

Лев

Впервые: The Royal Magazine, 1910, май, под загл. Miche. Анонимный русский пер. впервые: Мир приключений, 1911, № 5. Орфография и пунктуация текста приближены к современным нормам.

Ночь в Венеции

Впервые: The Cornhill Magazine, 1897, октябрь.

Рассказ представляет собой откровенную пародию на всевозможные истории о венецианских «ужасах».

Дело Евфимии Рапхаш

Рассказ вошел в сб. The Pale Ape and Other Pulses (1911).

Он пробуждает эхо

Рассказ вошел в сб. The Pale Ape and Other Pulses (1911) в качестве заключительной части цикла Cummings King Monk.

Он пробуждает эхо — лучший из трех рассказов, составивших цикл Cummings King Monk. Это была вторая, после Князя Залесского (см. ниже) и гораздо менее удачная попытка Шила создать цикл детективных рассказов. В первом из них Монк описан как один из «шести или семи» богатейших людей Британии, унаследовавший громадное состояние отца и двоюродного деда, человек «благородного происхождения, с некоторой долей еврейской крови». Монк «близко напоминает покойного принца-супруга – среднего роста, с гибкой и худощавой фигурой и загорелым лицом, увенчанным мертвенно-бледным высоким лбом и двумя затейливыми завитками волос над ушами, в одном из которых он носил золотую затычку, как мне кажется, в качестве средства от слабости глаз. Его манеры отличаются крайней лихорадочностью, речь острая, порой даже яростная и многословная. <…> Его часто можно было встретить в самых странных заведениях; он любил царство кокни и носил в кармане ключи от пяти-шести домов, в которых часто скрывался, исчезая из виду. В отношении свойств его интеллекта лучше всего будет сказать, что Монк от рождения был фокусником и жонглировал то философскими концепциями, то человеческими созданиями». По мнению некоторых исследователей, в самом имени этого персонажа «зашифрованы» два аспекта личности Шила – «король» (King) и «Монк» (Monk).

КНЯЗЬ ЗАЛЕССКИЙ

Род Орвенов

Камень монахов Эдмундсбери

Впервые как отдельное изд.: Shiel М. Р. Prince Zaleski. London & Boston, 1895.

Книге предпосланы эпиграфы из Библии (Ис. 1:18), Дон-Кихота М. Сервантеса (в пер. Н. Любимова) и трагедии Софокла Филоктет (пер. С. Шервинского).

С. С.

Эпиграфы к новелле взяты из произведений И. В. Гете Годы странствий Вильгельма Мейстера, или отрекающиеся (пер. С. Ошерова) и Годы учения Вильгельма Мейстера (пер. Н. Касаткиной), а также Истории Геродота (пер. Г. Стратановского).