Текст книги "Титус Гроун (Горменгаст - 1)"

Автор книги: Мервин Пик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Леди Гертруда никогда не заходила в эту комнату – ей было достаточно обычных жилых помещений, но сам хозяин Горменгаста раз в месяц заглядывал сюда – обдумать что-нибудь. Он поговаривал, что именно в этой комнате ему в голову приходят разумные решения сложных проблем. Для того чтобы избавиться от мучений, любил говорить лорд Сепулкрейв, нужно только приходить в комнату для крещений, мерить ее шагами взад-вперед, время от времени смотреть в окно, и решение придет в голову само собой.

Иногда в комнате бывала и нянюшка – обычно она приходила сюда с клубком шерсти и спицами. Она соглашалась с лордом Сепулкрейвом – комната и в самом деле настраивает на удачное разрешение проблем. У стен здесь стояли изящные резные столики, на каждом – ваза, и в вазах в любой день – живые цветы. Старший садовник Пентекост самолично расставлял цветы по вазам, тем более что считался искусным составителем букетов. Пентекост заходил сюда каждое утро на час, расставляя букеты, а все остальное время комната пустовала. Кстати, Пентекост был помешан на цветах – возможно, потому, что родился в предместье и с детства ненавидел убого-серый тон.

Утро двенадцатого дня жизни Титуса – дня его крещения – не было исключением. Пентекост занимался в саду, выбирая самые лучшие цветы. Было еще рано, так что утренняя дымка рассеялась не полностью – острые шпили башен невозможно было разглядеть с земли.

Старший садовник медленно ходил среди цветника, разбитого у западной стены замка. Солнце только-только начинало подниматься, отбрасывая острожные лучики света на покрытые бисерной росой цветы. Утренний воздух был прохладен, и Пентекост то и дело запахивал на груди овчинную кацавейку и надвигал на лоб высокую кожаную шапку, похожие на те, что обычно носят монахи. Через плечо садовника была перекинута просторная ременная петля, на которой покачивался специальный нож для резки цветов и веток.

Пентекост на мгновение остановился и посмотрел в небо, соображая: похоже, сегодня будет отличная погода. Небо почти чистое – только на север плывет небольшое пухлое облачко, но оно определенно не дождевое... Ну что же, очень хорошо...

Тут же, у стены, росли толстенные кедры, посаженные еще дедом нынешнего хозяина замка. Еще мгновение – и лучи солнца позолотили густо-зеленые иглы деревьев.

Пентекост медленно направился между клумб с цветами, тщательно выбирая место на влажной земле, прежде чем поставить туда ногу. Кому же приятно вымокнуть в росе? По пути садовник порадовался – отличная земля, черная, жирная – сюда по осени свозят целые телеги навоза, чтобы цветы радовали их сиятельства...

Со стороны садовник не производил особо внушительного впечатления: слишком короткие ноги, несколько семенящая походка. Правда, должность старшего среди коллег все-таки наложила на него отпечаток – взгляд у Пентекоста всегда был жесткий и требовательный.

Его единственной страстью были цветы. Цветы и кустарники. Пентекост мог говорить часами на эту тему, причем вываливал на собеседника такое количество самой разнообразной информации, что у того даже голова шла кругом и ему казалось, не попал ли он в лапы ученого ботаника? Садовник знал решительно все – когда зацветает тот или иной цветок, в какой пропорции разбавить землю песком для пионов, как высадить цветы таким образом, чтобы даже самые неброские казались чудом из сказки. Кстати, на попечении Пентекоста находился еще и небольшой сад, где росли груши, яблони и другие плодовые деревья. Сад располагался на северном склоне холма. Садовник следил за деревьями со значительно меньшим рвением, нежели за цветником.

В августе месяце Фуксия с высоты своего любимого чердака могла наблюдать такую картину: Пентекост, приставив к одной из яблонь лестницу-стремянку, мягкой тряпочкой протирает созревающие яблоки, натирая их поверхность до блеска. Девочка невольно признавалась себе, что даже с высоты видно, как солнце начинает играть на наливающихся спелостью боках плодов.

Уход за яблонями давно превратился у старшего садовника в особый ритуал закончив протирать яблоки, он медленно спускался на землю и неторопливо обходил яблони по кругу, то и дело останавливаясь и любуясь своей работой. После чего поправлял шесты-подпорки, не дававшие обломиться отягощенным плодами веткам, и переходил к следующему дереву.

Так и сегодняшний день не был исключением – утро Пентекост всегда начинал с цветника. Он наперечет знал вазы, что стояли в крестильной комнате, знал, сколько именно цветов и каких нужно срезать, чтобы каждая ваза являла собой неповторимую композицию. Наконец, срезав нужное количество цветов и аккуратно закутав их в чистое полотно, Пентекост бережно, как ребенка, понес драгоценную ношу в крестильню. Солнце еще только-только поднялся над горизонтом, в крестильной комнате царил серо-голубой полумрак, а Пентекост принялся расставлять цветы, то и дело посылая мальчика-ученика сполоснуть очередную вазу и наполнить ее водой.

Между тем просыпались и остальные обитатели замка. Лорд Сепулкрейв вкушал завтрак в обществе Саурдаста в трапезной зале. Госпожа Слэгг зашла посмотреть на спящую Фуксию и заботливо поправляла сбившееся одеяло. Свелтер, еще лежа в кровати, жадно пил из глиняной кружки поднесенный учеником напиток шеф-повару хотелось спать и у него жутко болела голова. Флей, стараясь изгнать вялость, рысцой бегал по пустому коридору. Ротткодд как раз обметал третью по счету со стороны входа скульптуру, как обычно, смахивая пыль на пол. Доктор же Прунскваллер купался в бане, поливая себя водой из ушата и напевая что-то веселое. Врач не расставался со своими очками даже в бане и теперь, на минуту сняв их, подслеповато щурился, стараясь нащупать то и дело ускользавший на дне лохани кусок мыла.

Стирпайк внимательно разглядывал себя в зеркало, споря с самим собой подросли ли хоть немного только-только начавшиеся пробиваться усики. Кида, стоя в отведенной ей комнате, смотрела в окно на поднимавшееся над Дремучим лесом солнце и думала о чем-то своем...

И, наконец, сам виновник предстоящего торжества – лорд Титус Гроун безмятежно спал в своей колыбельке. Мирские хлопоты были ему пока невдомек. Ребенок то и дело хмурился во сне – проникавшее в окно солнце играло на его лице, высвечивало голубые звезды, которыми была расшита его желтая шелковая распашонка.

Утро уже вступало в свои права. Переходы, комнаты и галереи замка постепенно наполнялись топотом ног и гулом голосов. Нянюшка почти потеряла голову от давно не испытываемого чувства предстоявшего торжества, и если бы не молчаливая помощь Киды, старуха давно бы уже лишилась чувств.

Няньке многое нужно было сделать – тщательно выгладить крестильную рубашку для младенца, принести из казнохранилища металлический ларец к крохотной специально на подобные торжественные случаи – герцогской короной, начистить до блеска крестильные кольца. Чтобы попасть в казнохранилище, нужно было еще отыскать казначея Шрэтла, немого, и доходчиво объяснить ему, в чем дело. Короче – дел невпроворот.

Госпожа Слэгг летала туда-сюда, как молодая, и за хлопотами не заметила, как промелькнули часы. Когда старуха, проходя по коридору, случайно бросила взгляд на циферблат стоявших там монументальных часов, она не поверила своим глазам – батюшки светы, почти два пополудни.

Кида с превеликим трудом отыскала где-то Шрэтла и сумела-таки на пальцах объяснить ему, что сегодня – великий день, сегодня крестят будущего хозяина замка – надежду и опору всех его нынешних обитателей и их детей, а потому, черт ты глухой, нужна корона, что бояться за драгоценность не стоит, корону принесут в хранилище сразу же после крещения. Однако понадобилось вмешательство нянюшки, и женщины совместными усилиями растолковали-таки старому казначею, что от него требуется.

День окончательно вступил в свои права – Горменгаст был залит солнечным светом. Однако в крестильной комнате было сумрачно, поскольку солнце теперь переместилось по небосклону. Но это, конечно, не имело значения. Слуги носились по комнате, как угорелые, поправляя – где сбившуюся складку, где покосившийся цветок в гирлянде. В крестильне пахло цветами, благовониями и еще чем-то – именно так и должен благоухать настоящий праздник.

Чем ближе было время крещения – три часа – тем больше усиливалась суматоха в замке. Только в крестильне царила глубокая тишина – комната еще ждала своего часа.

Внезапно распахнулась дверь, и в помещение ворвался Флей. По случаю торжества он облачился в свой парадный камзол, впрочем, попорченный молью. Видимо, происки зловредных насекомых были замечены камердинером в последний момент, потому что следы их деятельности заштопаны торопливой рукой. Но зато это компенсировалось сахарно-белыми манжетами и кружевным воротничком искусной работы. На шее камердинера висела тяжелая медная цепь – начищенная так, что блестела, словно золотая. В правой руке Флей держал поднос, на котором стоял сосуд с водой. Своим появлением он внес сумятицу в безмятежность крестильни. Впрочем, сей факт беспокоил старика в последнюю очередь. Флей немало поволновался, помогая его светлости обряжаться в парадную одежду, а теперь, оставив лорда Сепулкрейва напоследок любоваться собой в зеркале, камердинер принес сосуд с предназначенной для обряда крещения водой. Теперь в распоряжении Флея было много времени – до начала церемонии его единственной обязанностью было просто наполнить сосуд водой и поставить его на специальный столик. Небрежно опустив кувшин на инкрустированную поверхность восьмиугольного столика, Флей отступил назад и, засунув руки в карманы, задумался. Давненько не бывал он в этой комнате. Возможно, потому, что крестильня не слишком интересовала его – он почему-то не считал это помещение частью Горменгаста. Наконец, настоявшись, Флей принялся расхаживать по комнате, время от времени поглядывая на расставленные Пентекостом цветы. Из-за двери то и дело доносились возбужденные крики: "Ну, дурачье! Шевелитесь живее! Ага, да! Что? Где? Да нет, еще не кипит! Что ты обрядилась в такое мятое быстрее выглади, пока утюг не остыл, угли еще горячие. Ой, тихо, не сбейте, смотреть нужно, куда идете!"

Тут заскрипела дверная ручка, послышался стук – Флей тут же повернулся в сторону двери.

В комнату вошел Свелтер. Лицо шеф-повара, обрюзгшее и вспотевшее, было отчего-то испуганным – так, во всяком случае, казалось камердинеру. Завидев старика, Свелтер затараторил:

– О, кого я вижу – господин Флей! Собственной персоной! Вы проникли сюда раньше меня. Как же, хотел бы я знать? Неужели пролезли в замочную скважину? Конечно, ты у нас такой проныра.

Флей поджал губы и сдержанно окинул взглядом шеф-повара, ехидно отмечая, что тот впервые за долгое время надел на себя наконец-то идеально чистую одежду и пышный колпак.

Вообще-то Флей недолюбливал главного повара и тщательно избегал встреч с ним. Но иногда они все-таки сталкивались, причем в самых неожиданных местах как теперь. Самому себе старый камердинер признавался, что у Свелтера есть-таки дар едкого сарказма. Встретив Флея, Свелтер старался вовсю нарочито неправильно произносил его имя, шутил насчет чрезмерной худобы. Флей стоически сносил оскорбления, зная, что невозмутимость – лучшее оружие против насмешек. Но что при этом делалось в его душе...

Вот и сейчас Свелтер, кажется, решил в очередной раз посмеяться над комплекцией старого слуги:

– Знаешь, разделывал вчера угря! Ну такой тощий – смотреть не на что. Думаешь, на что вообще худые нужны? Где им место? Так и пришлось отдать его свиньям – со свиньями худому будет лучше. Ха-ха.

Однако дело свое шеф-повар знал – разом оборвав смех и не дожидаясь реакции Флея, он повернулся к двери и махнул рукой. И тотчас в крестильню вошли гурьбой мальчишки лет десяти-двенадцати, каждый нес большое блюдо, уставленное различными деликатесами.

Однако и теперь Свелтер решил не отказывать себе в удовольствии поиздеваться над Флеем. Как обычно, он начал с искажения его имени, но сделал это еще более коварно. Как только мальчики приблизились и поставили блюда на приготовленные столы, шеф-повар подозвал воспитанников и подвел их к Флею:

– Ребятки, знакомьтесь – перед вами господин Клей. Господин Клей, это господа Спрингерс, Рэттл, Спартер. Ах, будьте знакомы, вам есть о чем поговорить. Разумеется, после церемонии.

Свою речь шеф-повар перемежал множеством жестов и ужимок, перенести которые Флею было просто не под силу. Как только этот наглец с поварешкой смеет уравнивать его, помощника его сиятельства, первое доверенное лицо, с какими-то зелеными юнцами, да еще к тому же работающими в кухне под началом этого прохвоста? Вне себя от гнева, камердинер дрожащими руками сорвал с шеи медную толстую цепь и наотмашь хлестнул ею обидчика по лицу. Шеф-повар завыл страшным голосом, а Флей, бесцеремонно расталкивая оробевших поварят, широкими шагами пошел к выходу, глядя себе под ноги. Между тем Свелтер отнял, наконец, руки от лица. По правой щеке наискось пробегала красная полоса – след ярости Флея. Веселье с лица повара как ветром сдуло – глаза его горели, ноздри широко раздувались. Лирическое настроение, с утра одолевавшее Свелтера, заменило чувство мести.

Поварята с ужасом смотрели на своего начальника. Один из мальчишек с тоской бросил взгляд на окно – без сомнения, все они убежали бы сейчас отсюда, куда глаза глядят, прямо по клумбам цветов, за поле, за Дремучий лес – только бы не видеть и не чувствовать гнева Свелтера. Волей-неволей им пришлось стать свидетелями его позора. Несомненно, теперь начальник припомнит им это...

Однако же шеф-повар, охваченный чувством мести, забыл, казалось, о присутствии учеников. Тем более что Свелтер был расчетливым человеком – он не обладал дурным качеством вымещать гнев на первом попавшемся под руку. Шеф-повар умел выждать подходящий момент, чтобы нанести удар. В конце концов, дети же не виноваты, что оказались в крестильне в столь неподходящий момент.

Ни слова не говоря, насупившись, Свелтер прошел в середину комнаты и остановился. Рассеянно поправив несколько блюд, повар подошел к большому зеркалу полированной меди и критически осмотрел себя. Да, заметный след, что и говорить... В зеркале же Свелтер завидел стоявших в стороне мальчиков, бледных от страха, и нетерпеливо махнул рукой – дескать, убирайтесь прочь. Понятное дело, мальчишки не заставили себя уговаривать. Свелтер постоял у зеркала еще несколько минут, а потом заторопился на кухню – нужно было посмотреть, готовы ли пироги, проверить, чтобы служанки не положили случайно на блюдо что-нибудь подгоревшее или непропеченное. За ними, как известно, нужен глаз да глаз.

Между тем уже было почти три часа, и все, кому по должности или положению нужно было присутствовать при обряде крещения, неторопливо спускались по лестницам в общий зал, из которого можно было попасть в крестильный. Все, как положено, разряженные, надушенные, напомаженные.

В замке жили еще две женщины, в жилах которых текла кровь рода Гроунов леди Кора и леди Кларисса. Обе вели неприметный образ жизни, но на таких церемониях, понятное дело, они не могли не присутствовать. Леди Кора и леди Кларисса были сестрами-близнецами, сестрами лорда Сепулкрейва, и жили в южном крыле Горменгаста, занимая там целые анфилады комнат. Они ни в чем не знали отказа, но должны были придерживаться одного железного правила – ни под каким видом не вмешиваться в течение жизни замка. Кроме сестер лорда Сепулкрейва, в церемонии должна была принять участие сошка помельче – разные ученые-книжники, звездочеты, лекари и художники, а также самые высокие по рангу и положению слуги.

Именно дань традиции, словно в насмешку, и заставила встретиться в крестильне Флея и Свелтера. Впрочем, скандалу не суждено было случиться потому что часть приглашенных уже находилась в комнате, и оба противника не снизошли бы до унижения выяснять отношения при посторонних. Чуть в стороне, за особым пюпитром стоял Саурдаст – он перелистывал раскрытые книги и без конца пробовал на пальце острие гусиного пера – сегодня секретарю его сиятельства, а также хранителю библиотеки, по совместительству, суждено было вписать в летопись Горменгаста упоминание о знаменательном событии. Неподалеку стояли разных форм и размеров столики с кушаньями – в такой день Свелтер и его подчиненные постарались не ударить лицом в грязь.

Кстати, сам Свелтер, умудрившийся за несколько оставшихся минут скрыть нанесенное Флеем повреждение смесью муки с медом, стоял рядом с Саурдастом. Шеф-повар разительно отличался от библиотекаря – как отличается парусник-галеон от худосочного челна. На шее Свелтера покоилась медная цепь подобная той, что прошлась по его лицу. Цепи эти носили церемониальный характер и надевались в особо торжественных случаях. Через минуту в комнате появился и камердинер. Он встал на отведенное место – справа от Саурдаста (слева стоял Свелтер). Оба противника избегали смотреть в сторону друг друга, понимая, что выяснение отношений еще впереди.

Наконец все было готово. По издавна заведенному порядку в крестильню входили основные участники церемонии – начиная с не слишком важных и далее в порядке возрастания их положения в иерархии Горменгаста. Наконец показалась госпожа Гертруда, рядом с которой осторожно вышагивала нянюшка Слэгг. Она-то и несла на руках виновника торжества, который, конечно же, даже не подозревал, какие грандиозные события разворачивались вокруг него. Присутствующие во все глаза смотрели на крохотный сверток, обернутый голубым атласным одеяльцем. Титус Гроун, семьдесят седьмой герцог Горменгаст, лорд Гроун, приближался к первой в своей жизни официальной церемонии.

ВСЕ В СБОРЕ

Первым из вошедших был доктор Прунскваллер – поскольку он был единственным настоящим врачом на весь замок (не считая всяких там знахарей и целителей), то он обладал странным статусом – стоял как бы вне общепринятой иерархической пирамиды. Однако подобное положение было чревато непредсказуемостью, и, наверное, если бы в один прекрасный день с ним что-нибудь случилось, вряд ли кто обратил бы внимание на исчезновение доктора.

Прунскваллер подошел к Свелтеру и начал свое обычное:

– О, шеф-повар, хах-хах. Рад, рад видеть вас, хе-хе. Хотите, скажу кое-что важное касательно вашего дражайшего желудка? Я ведь врач и могу себе позволить, ха-ха? Если будет угодно, после крещения нашей будущей надежды и опоры я более внимательно осмотрю вас и поставлю диагноз – возможно, даже найду у вас что-нибудь не в порядке... Сами понимаете, как я ценю вас. Вижу, что за произведения искусства вы приготовили – вам нельзя позволять уходить в мир иной раньше времени. Ну что ж, обязательно попробуем творения ваших умелых рук, ха-ха.

Беспрестанно болтая и посмеиваясь, Прунскваллер расточал улыбки направо и налево, а потом, видимо, от избытка чувств, схватил с серебряного блюда изумрудно-зеленое пирожное с заварным кремом и отправил его в рот. Но даже изыски кулинарии Горменгаста не заставили врача прекратить болтовню. Проглотив пирожное, эскулап потянулся за вторым, продолжая шутить. Однако в этот момент Саурдаст пронзительно зашикал, указывая в его сторону, и Прунскваллер положил пирожное на место даже с большей скоростью, чем взял его. В самом деле, лекарь с самого начала забыл, что секретарь лорда Сепулкрейва страстный ревнитель традиций и правил приличия. Сейчас Саурдаст имел полное право возмущаться есть можно было только с разрешения герцогини. Тем более что самое главное действо пока не произошло...

– Да, да, да, вы правы, ха-ха, господин Саурдаст, – задребезжал Прунскваллер, подмигивая Свелтеру, – вы верно поступили, что одернули меня. Но ругать нужно не меня, ха-ха, а нашего любимого шеф-повара – он делает такие деликатесы, что кто угодно может не устоять, превращаясь в настоящего варвара. Ха-ха-ха. Ну, Свелтер, ну признайся, что ты специально испек эти великолепные райские кусочки, чтобы спровоцировать меня?

Свелтер был вовсе не в настроении болтать о глупостях, к тому же чересчур языкастый доктор значительно превосходил его в красноречии. Чтобы снова не попасть в неприятную ситуацию, шеф-повар демонстративно уставился в окно, показывая свою нерасположенность к задушевным беседам. В это время Саурдаст, шевеля беззвучно губами, водил коричневым пальцем по строчкам в одном из своих фолиантов. Флей же, чопорный и прямой, словно чучело цапли, смотрел, не мигая, на середину комнаты.

Однако такая строгая атмосфера никак не отрезвила доктора Прунскваллера убедившись, что стоящие рядом не желают разделить его веселья, врач принялся изучать собственные ногти. Видимо, он вскоре убедился, что с ногтями все в порядке, после чего направился к окну. Оглядывая резной подоконник, Прунскваллер сложил большой и указательный пальцы правой руки в колечко – это был его излюбленный жест. Поднеся скрюченные пальцы к глазам, врач с любопытством выглянул в окно и замолчал. Флей и Саурдаст вздохнули – дескать, наконец-то заткнулся, невежа.

Однако радости придворных не суждено было продолжаться долго. Несколько минут Прунскваллер действительно молча смотрел в окно, однако оказалось, что это была всего лишь прелюдия к более продолжительной тираде:

– Кедры, кедры, ха-ха. Прекрасные деревья, они меня просто восхищают. Но вот интересно бы знать – восхищаю ли я их? Господин Флей, что вы думаете на сей счет? Что? Молчите? Интересно, почему? В чем причина – просто не хотите отвечать, или же моя философия попросту выше вашего понимания? Вот дилемма мне нравятся кедры, но я им равнодушен. Это с виду, но вдруг в реальности все обстоит иначе? Исходя из категорий субстанционной функциональности, так сказать, принимая во внимание аксиоматичность естества общественного бытия...

Однако дальше эскулап запутался в собственных словоизлияниях и позорно замолчал. Тем не менее ему повезло – приход сестер его сиятельства, госпожи Коры и госпожи Клариссы – помог Прунскваллеру выпутаться из неприятного положения, в которое он сам себя поставил. Глаза присутствующих устремились на вошедших женщин – сестры-близнецы шли медленно, словно крались. Они редко покидали свои покои, поскольку были обеспечены всем необходимым и, как поговаривали злые языки, ко всем обитателям замка без исключения относились с большим подозрением.

Когда женщины поравнялись с Прунскваллером, тот снова ожил:

– О, ваше сиятельство... я хотел сказать, ваши сиятельства... Позвольте мне поприветствовать вас, ха-ха. Извините мою напористость, но я, как доктор, имею право знать все... Стеснительность при общении со мной ни к чему, доктор должен знать все и обо всех, ха-ха, прочь стыдливость, ха-ха, хо-хо.

– Это врач, дорогая, – громко прошептала леди Кора сестре, не обращая внимания на болтовню Прунскваллера.

Леди Кларисса посмотрела на лекаря таким взглядом, от которого любой бы смутился и отступил назад. Любой, но только не Прунскваллер.

– Я знаю его, – прошептала Кларисса сестре, но явно с расчетом, чтобы ее слышали и окружающие. – А что случилось с его глазами? Они какие-то не такие?

– Наверно, он болеет. Ты разве не видишь? – ответила Кора.

Сестры были наряжены в одинаковые вишневого цвета платья с бордовыми же бархотками на шеях. Седые волосы их были украшены золотыми заколками, лица были сильно напудрены и брови подведены смесью жира с сажей, отчего невозможно было даже догадываться, какие чувства в действительности одолевают сестер хозяина замка.

– А что вы-то тут делаете? – бесцеремонно спросила Кора, глядя на доктора с полупрезрительной усмешкой.

Доктор слегка поклонился и обнажил свои крепкие зубы:

– И на меня, ха-ха, пала привилегия, так сказать, ха-ха, засвидетельствовать, ха-ха...

– Но почему вы-то? – удивилась леди Кларисса, причем в голосе ее звучала та же самая обиженная интонация, с которой только что говорила сестра. По-видимому, родственницы лорда Сепулкрейва полагали, что только они по своему рангу достойны присутствовать на крещении ребенка. Не считая, разумеется, родителей. А тут еще какие-то доктора появились...

Эскулап картинно возвел глаза к потолку – дескать, на все воля Господня. И тут же Прунскваллера словно бы заинтересовал резной орнамент потолка – его глаза так и остались прикованными к дубовым панелям.

Однако сестры продолжали смотреть на него недовольными взглядами, и тот, опустив глаза, сразу заметил это. Тем не менее положение близнецов в иерархии Горменгаста было строго определено – настолько, что с ними можно было не слишком церемониться, и потому лекарь сказал:

– В самом деле, милостивые государыни, право слово, ха-ха, не представляю, почему вы до сих пор не оценили той заметной роли, которую я играю в нашем, ха-ха, обществе? Точнее, в его социальной жизни. Можно сказать, именно я не даю общественной жизни застояться, словно болоту. Мы, доктора, знаете ли, сразу чувствуем, если что не так... И потом, сами подумайте, как много делаю я в Горменгасте. Вот, опять же, ребенок, будущий полновластный хозяин замка и его окрестностей – он появился здоровым на свет не только, ха-ха, благодаря родителям. Но и благодаря мне тоже, и в немалой степени.

– Что, что вы говорите? – встрепенулась вдруг леди Кларисса, очевидно, истолковавшая слова врача как-то иначе.

Доктор Прунскваллер зажмурил на мгновенье глаза, а потом, подойдя к аристократкам, игриво погрозил им пальцем:

– Ваши сиятельства. Нужно внимательно слушать собеседников – иначе вы неминуемо отстанете от жизни. А это, знаете ли, чревато...

– Как вы сказали, простите? – перебила эскулапа Кора, поправляя искусственную розу на корсаже. – Простите, в самом деле не расслышала? Кажется, что-то вроде "отстать от жизни". Да куда уж нам отставать – мы и так плетемся где-то на обочине. Все, что принадлежит нам по праву, находится безраздельно в руках Гертруды.

– Верно, верно, – обрадовано закивала ее сестра. – Она лишила нас всего.

– Как так, милостивые государыни? – тотчас оживился Прунскваллер, почувствовав неизбитую тему разговора.

– Власть, – ответили сестры одновременно, словно сговорившись. Их откровенность шокировала даже врача, который, как известно, не обладал особыми комплексами. Прунскваллер был настолько ошарашен, что принялся теребить непослушными пальцами воротник камзола, делая вид, что хочет поправить его.

– Нам нужна власть, – продолжала леди Кларисса, – и мы бы рискнули всем ради нее.

– Да, власть, власть, – вторила ей Кора, – чем больше, тем лучше. А уж мы бы заставили народ делать работу как положено.

– Но вся власть в замке принадлежит Гертруде, – жаловалась Кларисса, – а нам приходится довольствоваться положением приживалок.

Закончив изливать жалобы, аристократки внимательно оглядели Свелтера, Саурдаста и Флея, словно ища у них сочувствия и поддержки.

– Насколько я понимаю, они просто обязаны присутствовать здесь? предположила Кора, глядя на Прунскваллера, который вновь занялся созерцанием узора на потолке. Доктор раскрыл было рот, но ответить не успел – лакеи открыли парадную дверь, и в комнату вошла одетая в снежно-белое платье Фуксия.

За двенадцать дней, прошедших с рождения брата, девочка окончательно утвердилась во мнении, что случившееся – не дурной сон, что теперь она – не единственный ребенок в семье. Все это время она отвергала малейшие намеки, которыми ей предлагали взглянуть на брата. Да и сегодня она пришла сюда только ради приличия, не больше. Делать ничего другого все равно не оставалось пока, к сожалению, власть в замке принадлежит не ей. Однако Фуксия была твердо уверена – придет день, и она станет говорить тут свое веское слово. С другой стороны, иногда душу девчонки грызли сомнения – отчего она переживает? Рождение братьев и сестер – вещь вполне обычная, даже во всех книжках об этом написано. А не доверять книжкам просто нет оснований...

Госпоже Слэгг было не до Фуксии, потому старая нянька успела только заскочить в комнату воспитанницы и напомнить ей, что она должна расчесать волосы, надеть заранее подготовленное белое платье и появиться в крестильне ровно в две минуты четвертого. А там уж ориентироваться по ходу событий.

Неприятное настроение не могли развеять даже цветы в вазах – действительно прекрасные – и яркий солнечный день. Фуксия со вздохом вспомнила уют чердака. Ничего, она еще вернется туда – выполнит противные формальности, и снова будет смотреть из окна. Сколько захочет...

Пройдя в глубину помещения, Фуксия упавшим голосом поприветствовала обеих теток (ответом ей были столь же кислые приветствия) и забилась в угол, где стояло удобное плетеное кресло. Однако сидеть девочке долго не пришлось – в зал вошел отец, а следом мать. Этикет требует, чтобы младшие и низшие по званию стояли в присутствии старших. Тут у Фуксии не было никаких претензий раз этикет существует, значит, тому и следует быть.

Как только чета хозяев Горменгаста встала посреди комнаты, на золотисто-багровом ковре, как Саурдаст, откашлявшись, неестественно-напыщенным голосом начал:

– Мы собрались сегодня по очень торжественному поводу. Такое, согласитесь, бывает не каждый день. Скажу больше – далеко не каждый день. Все мы горим неуемным желанием увидеть виновника сегодняшнего торжества, хотя слово "виновник" я не считаю словом подходящим, поскольку младенец всегда считается невинной душой. Мы – само ожидание, и я, чтобы не томить присутствующих, действуя по поручению их сиятельств, объявляю вход нового человека, будущего Гроуна и славного продолжателя добрых дел его могущественных предков...

Тут Саурдаст закашлялся и схватился рукой за грудь – по-видимому, у него запершило в горле или он просто сильно разволновался. Однако секретарь герцога был опытным человеком – он быстро взял себя в руки. Тем более что положенные слова он все-таки успел произнести без запинки. Быстро взглянув в книгу, Саурдаст лишний раз убедился, что все идет как надо. Затем, качая надушенной и напомаженной головой, книжник торжественно подвел пятерых – лорда, его супругу, Фуксию и сестер отца ребенка – к низкому столу посреди помещения. Родные мальчика были выстроены полукругом. Удивительно, что все они безропотно позволили секретарю помыкать собой. Впрочем, ученый был известным знатоком обычаев и традиций, настоящим ходячим катехизисом, так что обычно никто не отваживался спорить с ним на сей счет. В полукруг же был поставлен и доктор Прунскваллер, помогавший герцогине при родах, однако, повинуясь все тем же условностям, он стоял на полшага дальше, чем остальные. А еще чуть позади стояли Флей и Свелтер – все правила разработаны до тонкостей еще в стародавние времена, так что не было необходимости фантазировать, как и что устраивать. Лорд Сепулкрейв часто говорил, что наличие грамотного помощника – залог успеха. А ошибался он очень редко.