Текст книги "Титус Гроун (Горменгаст - 1)"

Автор книги: Мервин Пик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Доктор был доволен новым помощником – или, как он выражался, ассистентом. Паренек схватывал все на лету и ничего не забывал, что для помощника врача очень и очень похвально. Вскоре Прунскваллер стал настолько доверять юноше, что поручал ему приготовлять лекарства и мази самостоятельно – и Стирпайк старался изо всех сил, аккуратно развешивая разноцветные порошки и разливая по мензуркам жидкости.

Между тем жизнь в Горменгасте тоже не стояла на месте.

Суматоха, возникшая было после появления на свет младенца Титуса, улеглась, и все вошло в привычную колею. Герцогиня была все еще слаба, и доктор настоятельно рекомендовал ей соблюдать "комнатный режим" и не таскаться с кошками, однако госпожа Гертруда даже слышать об этом не хотела. Упорства ей было не занимать, и всякий раз женщина отвечала недовольному Прунскваллеру, что она быстрее придет в себя, если не станет "пластом лежать в постели день и ночь".

Герцогиня знала, что говорила – три дня она вынуждена была лежать в постели, слыша, как внизу, под балконом комнаты, играют и резвятся на улице ее кошки. Госпоже Гертруде так хотелось соскочить с кровати и выйти на улицу к своим питомцам, что всякий раз при мысли о свободе на ее лбу выступали капли пота. И на четвертый день герцогиня встала с постели...

Впрочем, не все было так плохо – с самого первого дня с ней были птицы. Когда женщина смотрела на пернатых друзей, на душе у нее становилось легче.

Чаще других птиц в окно залетал белый грач – усевшись на подоконнике, птица наклоняла голову и с любопытством смотрела на хозяйку, словно не понимая, почему она целыми днями лежит в кровати.

Как происходило обычно в таких случаях, герцогиня приглушенным голосом заводила разговор с птицей, называя его то "снежным птенчиком", то "моим клювиком". Видимо, заслышав голос покровительницы, на подоконник слетались и другие пернатые. Почирикав и почистив перышки, птицы вдруг разом вспархивали и вылетали в окно. Леди Гертруда провожала их материнским взглядом и снова погружалась в мрачную меланхолию. Без птиц она чувствовала себя совершенно покинутой. Хорошо еще, что хоть сова никуда не отлучалась от нее. Во всяком случае, в дневное время.

Впрочем, не все уж было так плохо: постепенно герцогиня оправилась от послеродового упадка сил и уже могла позволить себе прогулки в саду, где также могла наблюдать своих питомцев. Занимаясь с птицами, женщина напрочь забывала обо всем остальном.

Между тем госпожа Слэгг обнаружила, что с каждым днем зависит от Киды все больше и больше. Старуха стыдилась признаться в этом даже себе самой. В тихой неторопливой Киде было нечто такое, что невольно внушало старой няньке уважение. Чтобы скрыть свою растерянность, нянька каждый день старалась подчеркнуть, что она обладает огромной властью в Горменгасте (что, разумеется, было не совсем так) и постоянно искала повод для придирок. Впрочем, молодая женщина догадалась и об этом, потому никогда не раздражалась и во всем соглашалась с наставницей. Случалось няньке и накричать на нее – однако Кида знала, что через час старуха все равно прибежит к ней и станет суетиться, то и дело заглядывая в глаза, как бы спрашивая: ты меня простила?

Иногда, размышляя над своей судьбой, Кида не могла поверить, что еще недавно обитала в грязном предместье. Однако она чувствовала себя частью бедного квартала, и сытая жизнь не сумела побороть проснувшуюся в ее душе ностальгию. Конечно, рассуждала Кида, Богу было угодно, чтобы госпожа Слэгг пришла однажды в предместье и выбрала ее в качестве кормилицы для новорожденного наследника. Да, она станет заботиться о ребенке, она выкормит его, но не останется в Горменгасте ни днем больше, чем это необходимо для мальчика. Разумеется, подобными мыслями молодая женщина предпочитала ни с кем не делиться.

Киду поселили в небольшой, но уютной комнатке – через стену была комната госпожи Слэгг. Из окна комнаты открывался вид на предместье, в котором прошла вся жизнь Киды. Там она переживала редкие радости, бесконечные превратности судьбы и любовь, которая оставила в ее душе неизгладимый шрам.

Прежняя жизнь Киды ничем не отличалась от жизни сверстниц – как только она подросла, родители выдали ее замуж за резчика по дереву. Он считался искусным мастером, так что можно было надеяться – когда-нибудь он, возможно, произведет должное впечатление на герцога и получит свободу. Потом у Киды родился сын, но дети часто умирали в предместье – и малыш Киды не стал исключением. И семейная жизнь, без того не радовавшая Киду, стала для нее просто невыносимой.

Супруг ее был уже пожилым – с раннего утра и до наступления темноты он возился с резаками и стамесками, вытесывая разные скульптуры и полезные в хозяйстве предметы. Отщепив от заготовки несколько кусков или спустив стружку, резчик долго разглядывал будущее творение со всех сторон, прежде чем сделать следующую операцию. Закончив работу, мастер позволял себе передохнуть – больше для того, чтобы полюбоваться на скульптуру и потом приняться за следующую. И так день за днем.

Муж ненадолго пережил своего ребенка – однажды он, отложив в сторону долото, схватился за сердце и повалился ничком на пол. Судорога прошла по его телу – мастер подтянул колени к груди и испустил дух. Так Кида осталась совершенно одна – она не любила мужа по-настоящему, но восхищалась им как мастером и просто как обладающим жизненным опытом человеком.

Впрочем, угрюмая маска, что ложилась на лица обитателей предместья, еще не успела коснуться лица Киды. Возможно, сама ее природа сопротивлялась преждевременному старению, как бы оставляя молодую женщину для более счастливых деньков. И они как будто настали.

Время между тем шло, и однажды в солнечный полдень, стоя в комнате госпожи Слэгг с Титусом на руках, Кида сказала старухе:

– Няня, в конце месяца я вернусь домой. Титус уже сильный мальчик, он хорошо развивается. Держать его у груди слишком долго будет нехорошо. И я становлюсь вроде как лишней...

Нянька, рассеянно смотревшая на нее, ахнула:

– Ты что? Что ты такое болтаешь? Куда ты собралась уходить? Что тебе там делать? Тебе нужно остаться тут – ты же видишь, что я уже стара! – Госпожа Слэгг подскочила к молодой женщине и вцепилась в ее руку, но тут же вспомнила, что она все-таки выше рангом, чем заносчивая кормилица: – Ты что? Сколько раз я тебе говорила – не смей звать его Титусом! Для тебя он – лорд Титус или "его сиятельство"! Нет, тебе ни в коем случае нельзя уходить!

– И все-таки я должна уйти, – тихо возразила Кида, – потому что на это есть свои причины.

– Но почему? Почему? – закричала нянька – слезы струились по ее морщинистому лицу. – Куда ты собралась? Какая там жизнь? – нянька шумно высморкалась в кружевной платочек. – Ты ответь, ответь на мой вопрос! Почему ты уходишь? Ты... ты... Знаешь что? Я сейчас все передам герцогине!

Кида пропустила мимо ушей причитания няньки – ребенок заплакал, и кормилица поспешила поднести ребенка к груди. Если уж она вызвалась выхаживать его, то так тому и быть. Но только до определенного времени.

– Ничего страшного, няня, – заговорила Кида, баюкая малыша, – под вашим присмотром мальчик будет чувствовать себя отлично. А когда он подрастет, придется подыскать другого помощника или помощницу – он начнет шалить, и вам с ним в одиночку не справиться.

– Но ведь все они будут не такими, как ты! – закричала нянька вне себя. Я сойду с ума от них! Где сейчас найдешь хорошую няньку? Это или старухи такие, как я, или алчные ленивые молодухи! Нет, не уходи, прошу!

– Зря вы так, – тихо сказала Кида, – не все так мрачно в жизни.

– Ты сама не представляешь, на что обрекаешь нас всех, – бормотала старая нянька, – и потом... Я знаю – ты хочешь уйти, потому что я старая, потому что со мной трудно...

– Перестаньте, не надо! На такое место всегда можно подобрать заслуживающего доверия человека. Он будет цепляться за место и делать все на совесть. Если хотите, я сама могу помочь вам в поисках.

– Поможешь, говоришь? – голосила старуха, заламывая руки. – Да никого мы не найдем! Мне самой придется делать все! Ты только посмотри – мать Фуксии перевалила на меня все заботы. У нее маленький сын, а она забыла, когда держала его в последний раз на руках.

– Ну, так что, – примирительно сказала Кида. – Зато ребенок-то все равно не страдает от этого.

Молодая женщина опустила малыша в кроватку, застланную голубым атласным одеяльцем. Юный Титус Гроун заворковал, а потом с чувством принялся сосать свой кулак.

Нянька тут же схватила кормилицу за руку:

– Но ты так и не сказала мне – почему ты собралась уходить? Что случилось? Ты никогда ничего не рассказываешь мне – ну и ладно, я не хочу лезть тебе в душу. Но ведь теперь все не так – твой уход очень важен. Что не так, что не нравится тебе? Неужели и ты думаешь, что я выжила из ума настолько, что мне нельзя ничего поведать?

– Почему же, я как раз могу объяснить причину, по которой я должна уйти, пожала плечами молодая женщина, – но только вы присядьте и выслушайте меня спокойно!

Нянька, как подкошенная, опустилась в кресло и выжидательно уставилась на Киду.

Кормилица заговорила – хотя была уверена, что говорит, по сути, с собой, потому что ее все равно не поймут. Тем не менее она в какой-то степени облегчит душу – поделится своими переживаниями и будет считать, что объяснила причину ухода.

– Когда я впервые переступила порог замка вместе с вами в тот день, – тихо говорила Кида, – у меня на душе было неспокойно. Я и сейчас чувствую себя несчастной – потому что настоящей любви у меня так и не было. Знаете, няня, почему я пошла с вами? Потому что мне хотелось убежища. Прошлое мое было мрачным, будущее тоже не слишком радужным. О настоящем я и говорить не хочу муж умер, сын тоже... Хотелось хоть на минуту ощутить над головой надежную крышу.

Некоторое время женщина молчала, а потом продолжила:

– У нас, в предместье, два человека любили меня. Они... они действительно меня любили... Случилось так, что муж мой умер. Он всю жизнь мечтал обрести свободу. Чтоб получить свободу, нужно много работать – он потому и умер на рабочем месте. Я помню – в то время он как раз вырезал дриаду... Мне нравилось смотреть, как он снимает стружки с куска дерева. Мне казалось, что стружки это листья, в которых спряталась дриада, и что муж срывает по одному листочку, и что в конце концов он заставит-таки лесную девушку показаться. В тот вечер, когда муж умер, он успел вытесать только голову дриады и желудь, который она держала в зубах. Дриада так и не показалась из своего убежища...

Мужа похоронили на старом кладбище – оно большое, там еще много места. Как сейчас помню – пришли те самые два бородатых человека, которые до сих пор влюблены в меня, завернули тело мужа в кусок рядна и отнесли его на кладбище. Могила была уже готова – неглубокая. Помню, как со стен могилы осыпался на дно песок... На похороны пришло несколько десятков человек... тело быстро закидали песком. Появился еще один могильный холмик – его невозможно отличить от других. Все ушли с кладбища – только вот надолго ли? Знаете, няня, как странно получается – когда хоронили мужа, я вообще не могла думать про него. Потом долго думала – почему так? В самом деле... Только позже поняла – потому что не хотела думать о смерти! Только о жизни. Все казалось сном. Я чувствовала, что двое мужчин смотрят на меня. Я чувствовала на себе их взгляды, но не могла поднять глаз. Они смотрели на меня, и я знала, что еще молода, что у меня еще впереди целая жизнь. Они тоже молодые мужчины, на их лицах пока нет отпечатка лишений и горестей, как у других людей в предместье. Впрочем, пока был жив муж, я просто не замечала этих мужчин. Один потом принес мне букет белых цветов из Дремучего леса. А я даже не посмотрела на них...

Впрочем, когда все это было? Такое ощущение, что в какой-то другой жизни... Теперь все изменилось. Ни мужа, ни сына, те двое мужчин, что любили меня, возненавидели друг друга. Няня, когда вы пришли искать кормилицу мальчику, я чувствовала, что меня словно раздирают на части. Чтобы не усиливать ненависть тех двоих друг к другу, я решила уйти в замок. Мне не хотелось, чтобы из-за меня один убил другого.

Кида замолчала и подкрутила пальцем завиток волос, падавший на лоб. Она даже не посмотрела в сторону госпожи Слэгг, которая понимающе кивала.

– Где они теперь? – наконец нарушила молчание кормилица. – Я не знаю. Они снились мне много раз. Сколько раз я, просыпаясь, кричала в подушку: "Рантель! Брейгон!" Одного я видела за резьбой новых скульптур, второй в роще подбирал подходящее для работы сухое дерево. Впрочем, я пока что не испытываю настоящей любви ни к одному из них. Говорят, что любовь – это море, в котором тонешь. Я пока что не утонула. Но мне хочется быть возле этих людей, хочется видеть в их глазах жажду страсти. Когда я смотрела, как засыпают могилу мужа, меня охватила тоска. Но сейчас я чувствую, что эта смертная тоска прошла. Я просто устала. Неприятно, когда у тебя в душе пустота. Я вчера смотрела на себя в зеркало – пока что мое лицо не увяло, но кто знает, как скоро его покроют морщины? Я...

Кида вытерла выступившие на глазах слезы и прошептала:

– Я должна любить кого-то!

Застыдившись, должно быть, прилива чувств, молодая женщина быстро вскочила на ноги и склонилась над кроватью Титуса. После чего, повернувшись к няньке, она обнаружила, что госпожа Слэгг дремлет. Кида подошла к окну и посмотрела вниз. Солнце уже начало клониться к закату – последние яркие лучи щедро золотили листики плюща, в котором возились и щебетали птицы. Где-то внизу чей-то резкий голос отчитывал нерадивого слугу. Звуки, ставшие привычными, даже домашними за время, которое она успела провести в замке. Вцепившись пальцами в край подоконника, молодая женщина смотрела вдаль – там, в нищете и беспросветных мытарствах, в пыли и грязи, раскинулось предместье. Там прошло ее детство, юность, туда она и должна вернуться. Вернуться, чтобы жить, жить!

ФЛЕЙ ПРИНОСИТ ВЕСТЬ

Осень как-то незаметно вступила в свои права. В бесконечных комнатах и коридорах Горменгаста стало еще сумрачнее, неприютнее.

Исполинский замок, выстроенный из посеревшего от непогоды камня, высился среди утренних туманов несокрушимой горой. Но, глядя на этот серый камень, люди только сильнее начинали думать об осени, когда природа замирает, чтобы накопить силы для нового расцвета.

Деревья, ровными рядами выстроившиеся у стен и возле замка, покрылись золотом и багрянцем, но потом стали терять свои расцвеченные наряды. Ветер, завывая, швырял сухую листву в лица немногих желающих выйти на улицу. Серые свинцовые тучи непривычно низко плыли в холодном небе, то и дело осыпая Горменгаст дождями.

По ночам из Кремневой башни доносились крики сов, а утром люди, выходя после пробуждения на улицу, обнаруживали, что порыжевшая трава покрыта серебристой изморозью. Погода становилась все более и более скверной, однако Фуксия проводила вне дома все больше времени. Несколько лет назад она слезами и криком вынудила няньку отвести ее на прогулку за стены Горменгаста. Старуха согласилась, скрепя сердце. Как известно, запретный плод всегда сладок, и тогда Фуксия сполна насладилась прогулкой по местности, которую она могла лишь наблюдать из окна. Но первая прогулка стала и последней – налет таинственности и запретности улетучился, и пространство за стенами утратило для девочки всякий интерес. Однако теперь страсть к пешим прогулкам вспыхнула в юной герцогине с новой силой. Разумеется, Фуксия уже не нуждалась в провожатых.

Рассматривая побитую заморозками растительность и серебрящиеся от инея камни, Фуксия сполна наслаждалась одиночеством. В такую погоду люди предпочитают сидеть в четырех стенах, лучше всего у пылающего очага, и на улицу их клещами не вытянешь. Девочке это было только на руку – встречные обычно ассоциировались у нее с глупыми вопросами, на которые нужно было бы выдумывать столь же глупые, ничего не значащие ответы. Попутно Фуксия собирала охапки золотых листьев всевозможных форм, багряные папоротники и просто всякую всячину, что привлекала ее внимание по дороге. Комната будущей герцогини наполнилась сокровищами: причудливыми камешками, ветками деревьев, напоминавшими зверей, перьями, гроздьями осенних ягод. Каждый вечер по возвращении с прогулки девочка выкладывала собранные на прогулке трофеи, которыми были забиты все карманы ее платья и накидки. Госпожа Слэгг, сокрушенно вздыхая, отворачивалась в сторону – она знала, что просить Фуксию выбросить всю эту дрянь просто бесполезно. Через две недели комнату девочки невозможно было узнать – стены были покрыты не только выполненными углем рисунками, но и листьями. Листья же были заткнуты за багетные рамки картин. С потолка свешивались гроздья ярко-алой рябины, вылущенные птицами сосновые и еловые шишки, на столе стояли крошечные корзинки, в которых приютились букеты из тех же листьев, перьев и веток с ягодами.

– Послушай, деточка, не многовато ли ты набрала этих... э-э-э... драгоценностей? – не выдержала однажды вечером нянька, наблюдая, как ее подопечная с победным видом положила на кровать обросший мохом увесистый булыжник. Мох был усеян странными цветами – странными потому, что было непонятно, как растения могут не только расти, но и зацветать при заморозках.

Фуксия пропустила вопрос мимо ушей, и няньке пришлось подойти к кровати.

– Девочка, по-моему, ты заполнила комнату до отказа, – повторила госпожа Слэгг. – В самом деле, ты только оглянись – какой тут у тебя жуткий беспорядок! Ну что мне за наказанье с тобой!

Фуксия задорно встряхнула головой, и с ее волос на пол посыпались дождевые капли. Нетерпеливой рукой отстегнув застежки, девочка сорвала бархатную накидку и ударом ноги послала ее под кровать. Только потом она посмотрела на старуху вполне осмысленно, словно лишь теперь заметив ее. После чего, наклонившись, поцеловала няньку в лоб.

– Ну ты просто невыносима! Удержу на тебя нет! – закудахтала нянька. – Ты только посмотри – мокрая прислонилась ко мне, намочила мое сатиновое платье. Что, прикажешь мне теперь бежать и переодеваться? Или как? Ох, ты, непутевая! Ну что ж ты так ко мне относишься? Нехорошо ты ко мне относишься...

– Неправда! – живо возразила девочка.

В ответ старуха залилась слезами.

– Ну, ну, хватит, хватит, – смущенно забормотала Фуксия, чувствуя себя неловко.

– Что хватит? Что хватит? – сквозь слезы твердила госпожа Слэгг. – Никто меня не жалеет, все не любят!

– В таком случае, я ухожу! – пустила в ход последний аргумент девочка.

Аргумент оказался железным – нянька тут же вскочила на ноги и вцепилась в рукав воспитанницы:

– Куда это ты собралась? Ты что это затеяла?

– Уйду... далеко-далеко... за тридевять земель, в другую страну! – с жаром заговорила девочка. – Туда, где люди не знают, кто я на самом деле. То-то они подивятся, когда я расскажу им, что я – леди Фуксия, герцогиня Гроун. Разумеется, они тут же бросятся оказывать мне почтение. Я буду жить в той стране, но и там стану приносить домой красивые листья и камешки.

– Ты хочешь бросить меня здесь? – спросила нянька столь гробовым голосом, что Фуксия еле сдержалась, чтобы не расплакаться.

– Не лей слезы, – наконец попросила девочка, – все равно они не помогают!

Нянька посмотрела на воспитанницу – она вообще не мыслила свою жизнь без Фуксии – но тем не менее решила проявить твердость. Старуха не забыла, с чего начала разговор, и потому вернулась к прежней теме:

– Скажи мне, радость моя, ты ведь уже взрослая? Конечно, взрослая – потому что мы отпускаем тебя гулять за стены. А ведешь ты себя, как маленькая пачкаешься и рвешь одежду, таскаешь домой разную гадость...

– Но мне просто нравится осень, – виновато сказала девочка, – и потом, что хорошего, если бы я целый день сидела дома? Ты ведь сама говорила, что нужно бывать на свежем воздухе, а не сидеть в четырех стенах.

– Да, конечно, – спохватилась старуха, – но ведь я говорила это летом! Конечно, небольшие прогулки полезны и сейчас. Но ходить к Дремучему лесу сейчас не время. Если тебе так хочется туда, достаточно просто взглянуть на него из окна. И лес посмотришь, и не простудишься. Няня ведь не будет советовать тебе глупостей, сама подумай!

– Я и думаю сама, – поморщилась Фуксия, – и не надо думать за меня. Я лучше знаю, что для меня хорошо. И потом, я ухожу и... изучаю жизнь.

– С ней просто нет сладу! – воскликнула госпожа Слэгг. – Но ведь я старше тебя, у меня больше жизненного опыта. Зачем тебе повторять ошибки, которые уже кто-то допустил раньше? Слушай да слушай – целее будешь. Ты, наверное, замерзла в лесу? Садись к огню, я сейчас принесу горячего чаю. О Боже, совсем забыла! Пора будить ребенка. Вы меня скоро совсем с ума сведете!

Взгляд старухи плавно скользнул с Фуксии на кровать, где с принесенного ею булыжника на атласное покрывало стекали струйки влаги – иней начал таять.

– Ты глянь только, что натворила, – снова недовольно забормотала госпожа Слэгг, – глянь! Ну для чего тебе этот камень? Что ты собираешься с ним тут делать? Никогда не слушаешь старших! А ведь ты уже не такая маленькая – пора бы остепениться. Кида ушла к себе, теперь все свалилось на мои плечи. Что стоишь – скидывай одежду и переодевайся в сухое! – С этими словами старуха повернула ручку двери и выскочила в коридор, недовольно шурша складками своего черного сатинового платья.

Фуксия тут же скинула ботиночки – даже не потрудившись развязать шнурки. Перед уходом нянька успела подбросить в камин дров, и теперь огонь разгорелся сильнее. Сняв платье, девочка принялась вытирать им мокрые волосы. Затем, пододвинув к камину кресло, завернулась в одеяло и плюхнулась в него. Прищурив глаза, Фуксия с наслаждением откинулась на теплую кожаную спинку.

Когда нянька вернулась с подносом, уставленным вареными яйцами, чашечками с вареньем и медом, чайниками и стаканами, она обнаружила, что ее подопечная спит.

Осторожно поставив поднос на стол, старуха тихо прикрыла дверь и вышла в коридор – чтобы появиться через минуту с Титусом на руках. Облаченный в белые с кружевами распашонки и упакованный в белое же одеяльце, мальчик безмятежно спал. За два месяца жизни малыш сумел отрастить на голове прядку волосиков таких же темных, как у сестры.

Нянька, продолжая держать младенца, уселась в свободное кресло и задумалась: разбудить и Фуксию сейчас или дать ей выспаться. "Лепешки и чай остынут, – шепотом разговаривала старуха сама с собой, – а потом носись. Разогревай их. Впрочем, ребенок устал..." Но разрешить дилемму госпоже Слэгг так и не пришлось – в дверь кто-то осторожно, но настойчиво постучал. От неожиданности нянька еще крепче прижала к себе малыша, а Фуксия тут же проснулась.

– Кто там? – обеспокоенно спросила госпожа Слэгг.

– Я, Флей! – послышался с той стороны голос камердинера лорда Сепулкрейва. Дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель проснулось узкое костистое лицо главного слуги замка.

– Чего тебе? – неприветливо поинтересовалась нянька. – Что случилось?

Фуксия с любопытством уставилась на гостя – она знала, что просто так Флей ни за что не пришел бы сюда. Если уж пожаловал – то по серьезной причине.

– Флей, что ты там стоишь? – не выдержала девочка.

– Но ведь вы не пригласили меня войти! – удивился камердинер, делая, тем не менее, робкий шаг вперед. Войдя, Флей оценивающе посмотрел на Фуксию, на няньку, окинул взглядом принесенный нянькой поднос со снедью и интерьер комнаты. Поймав на себе выжидательный взгляд хозяйки комнаты, лакей стеснительно почесал в затылке.

– Сударыня, известие от его сиятельства, – наконец сообщил Флей, снова косясь на поднос с едой.

– Он что, хочет меня видеть? – бросила с удивлением девочка.

– Его сиятельство, лорда Титуса, – пояснил старик, глядя теперь в камин.

– Что, он хочет видеть мальчика? – встрепенулась госпожа Слэгг.

Флей сонно кивнул:

– Да, специально вызвал меня, чтобы объявить свою волю.

– Ты слышишь, его сиятельство желают посмотреть на сына! – восторженно прошептала нянька Фуксии. Однако девочка восприняла известие равнодушно резкая антипатия к брату давно перегорела в ее душе, и теперь она не испытывала к Титусу совершенно никаких чувств, словно его вообще не было на свете.

– Что ж тут странного? – удивился Флей. – В общем, его сиятельство распорядилось принести в девять часов ребенка в библиотеку.

– Но как же так, ведь в это время ребенок уже должен спать! – вскричала негодующе старуха, еще крепче прижимая к себе младенца.

Фуксия равнодушно смотрела на поднос, мысленно считая сложенные стопкой пшеничные лепешки.

– Послушай, Флей, – обратилась девочка к лакею, – не хочешь ли скушать чего-нибудь?

Вместо ответа камердинер вытащил из кармана огромные часы и, отколупнув ногтем крышку, посмотрел на циферблат. Узнав время, он живо возвратил часы в карман и уселся на давно облюбованный стул. Флей был вышколенным слугой – он давно бы сел, но не мог сделать этого без приглашения юной леди. Как только Фуксия предложила ему поесть, камердинер истолковал приглашение и как предложение присесть. Ведь стоя, кажется, не едят?

Нянька проворно соскочила с кресла и, положив младенца на большую подушку, стала наливать гостю чаю. Камердинер принял чашку, бормоча слова благодарности. Госпожа Слэгг налила чаю Фуксии и себе. Некоторое время все трое сидели молча, прихлебывая чай и глядя в огонь. Каждый думал о своем. Пламя как раз разгорелось вовсю – по стенам комнаты метались багровые блики, за окном уже начало смеркаться, и сидеть здесь было уютно. Флей вдруг подумал, что ему не хочется выходить из помещения – сегодня у него был очень хлопотный день.

Но служба есть служба – камердинер, аккуратно поставив пустую чашку на поднос, вновь извлек на свет свои громоздкие часы. Все, его время вышло. Как только старик вскочил на ноги, он задел обшлагом рукава белую фарфоровую тарелку. Дробный звон прощавшейся с жизнью посудины огласил комнату. Флей испуганно крякнул – он вообще был бережливым человеком и ему стало жаль разбитой тарелки. Нянька же первым делом посмотрела на ребенка – Титус заворочался и открыл было рот – явно с целью разразиться плачем – но потом, видимо, передумал. А Фуксия вообще не обратила на случившееся никакого внимания.

Тем не менее кое-что девочка все-таки подметила – она видела, как побледнел камердинер, видя белые черепки на полу. Это было странно, хотя бы потому, что она с детства привыкла видеть Флея невозмутимым. Но, выходит, у него нервы тоже не скручены из железной проволоки. Она попыталась заглянуть ему в глаза, но тот поспешно уставился в землю.

– Флей, что ты отворачиваешься? И почему дрожишь? – не удержалась девочка.

Но старик уже успел прийти в себя и, натянув на лицо бесстрастную маску, взглянул на юную госпожу:

– Поздно уже, сударыня моя. А меня, как назло, бессонница мучает. Что поделаешь – годы, годы! – И хрипло рассмеялся, радуясь в душе, что ловко вышел из неприятной ситуации.

После чего, подойдя к двери, Флей осторожно повернул ручку и высунул голову в коридор – там никого не было. Вздохнув с облегчением, камердинер вышел из комнаты Фуксии.

– Что нужно твоему батюшке от Титуса в девять часов? – озабоченно спросила девочку нянька. – Что ему нужно? Просто ума не приложу!

Но Фуксия, утомленная перипетиями минувшего дня и разогретая блаженным теплом, уже спала, положив голову на высокую спинку кресла.

В БИБЛИОТЕКЕ

Библиотека Горменгаста помещалась в восточном крыле, что тянулось узким длинным выступом, нарушая геометрическую точность планировки замка. Впрочем, о какой-либо архитектурной точности и планировке тут можно было говорить только условно – каждый из последующих владельцев Горменгаста считал нужным оставить память о себе в виде какой-нибудь пристройки или дополнения к уже существовавшему комплексу зданий. Именно к восточному крылу примыкала и Кремневая башня – самая высокая и внушительная из всех башен замка.

Когда-то Кремневая башня стояла отдельно, но кто-то из Гроунов догадался соединить ее с восточным крылом сначала просто галереей, а потом уже и надстроенными жилыми помещениями, в которых, впрочем, в настоящее время никто не жил.

Замок Горменгаст был бы отличным пособием для изучающих историю архитектуры – каждое здание, башня, корпус, пристройка несли на себе отпечаток своей эпохи. Самые первые сооружения – стены, сторожевые башни и северное крыло – были выстроены из грубо обработанных блоков, причем отдельные участки стен были сложены из скрепленных прочным древним раствором булыжников. Остальные части замка были выстроены позже, так что тут можно было наблюдать полное смешение стилей. Не было исключением и восточное крыло – с улицы туда можно было попасть через несколько выходов, над одним из которых была укреплена искусно высеченная из розоватого камня голова льва с оскаленной пастью. В пасти бессильно болталось мертвое, по-видимому, тело человека, и по кругу шла устрашающая надпись: "Он был врагом Гроунов". Просто и четко, без излишних завитушек или восклицательных знаков. Кто хочет – тот поймет. Другой вход являл собой изящную резную арку – явно скопированную с рисунка в книжке о жизни древних народов. Во многих местах все это архитектурное великолепие было густо оплетено плющом. Впрочем, плющ придавал серой громаде замка некую привлекательность.

Рядом с восточным крылом располагалась внушительная колоннада – серые и белые колонны, частью сделанные на месте, а частью купленные кем-то из прежних Гроунов. Флей уверял всех, что это место раньше использовалось как место летнего отдыха и пиров. Спорить с ним никто не пытался – не только потому, что он знал о Горменгасте все, но и потому, что пользы от этого не было бы никакой. Тем более что сейчас колоннадой никто не пользовался. Только в теплое время года дети играли тут в прятки, скрываясь за колоннами, большая часть из которых также была оплетена вездесущим плющом.

Внутри восточного крыла располагались самые различные залы и помещения круглые, прямоугольные, даже треугольные. Некоторые были предназначены для проведения балов, другие имели под потолком антресоли – несомненно, для оркестра, что должен был услаждать слух именитых господ.

В одной комнате на втором этаже кто-то в давние времена держал птиц – тут сохранились сухие ветви, подвешенные на цепях в живописном беспорядке, стояли кадки с давно засохшими деревцами, на покрытом слое пыли полу громоздились кучки закаменевшего птичьего помета и стояли поилки, в которых давно высохли последние остатки воды.

Случилось так, что при нынешнем хозяине Горменгаста восточным крылом не пользовались – тут располагалась только единственное более-менее посещаемое помещение – библиотека.