Текст книги "Титус Гроун (Горменгаст - 1)"

Автор книги: Мервин Пик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Саурдаст тем временем снова вернулся к своему пюпитру. Он был спокоен и величественен, словно олицетворял собой могущество Горменгаста и его властителей. Секретарь герцога заговорил снова, хотя по слезам, стоявшим в его глазах, и то и дело охватывавшим его горло спазмам было видно, что говорить старику удается ценой огромного напряжения сил. Саурдаст знал, что он прежде всего – залог успешного проведения процедуры крещения. Если все пройдет без сучка и задоринки – это хороший признак. А если – впрочем, нет – о плохом просто не хотелось думать.

– Солнце и луна сменяют поочередно друг друга, листья опадают с ветвей деревьев и гниют, чтобы дать жизнь другим листьям, рыба идет на нерест и, отметав икру, погибает. Но одно суть вечно – это жизнь, – вещал Саурдаст, и все слушатели невольно затаили дыхание, как-то разом позабыв о земных трудностях и тяжбах.

Сложив руки на груди, словно молясь, секретарь то говорил громко, то переходил на трагический шепот:

– Камни – свидетели всему – голосам людей, крикам птиц, плеску волн и шелесту листьев. Но даже камни не вечны. Все превращается в прах и из праха же воскресает. Жизнь – вот единственно вечное явление.

Переведя дух, Саурдаст вытер вспотевший лоб шелковым платком, однако не сбил ритма в чтении:

– Ночью мы можем слышать странные звуки, похожие на стоны. Где бы вы ни оказались, звуки преследуют человеческое ухо. То говорит сама мать-Земля, она свидетельствует, что жизнь течет, продолжается, но в то же время остается неизменной, как и сама вечность, как само бытие. Всем нам придет время умирать. Один хозяин Горменгаста передает бразды правления наследнику, его тело относят в Башню Башен, так повторяется до бесконечности, но жизнь – имя которой просто "Гроуны" – всегда неизменна. Люди, теперь вы должны верить мне: человек – вечен! Вечен, как сама жизнь!

– Ну сколько же можно еще болтать? – с легким раздражением в голосе прошептала герцогиня. Несмотря на торжественную обстановку, госпожа Гертруда так и не изменила себе – она кормила крошками небольшую серую птичку, что устроилась на ее плече.

Саурдаст бросил на герцогиню пронзительный взгляд. В глазах старого книжника мелькнула искра обиды, но он не подал виду и быстро проговорил:

– Сударыня, я закончил приветствие из прошлого, приветствие, составленное двенадцатым хозяином Горменгаста.

– Ну и хорошо, – воскликнула женщина с облегчением. – А теперь-то что?

– Кора, – прошептала Кларисса сестре, – посмотри на сад. Хорошо, что нас поставили напротив окна. Помнишь, когда Фуксию крестили, мы тоже смотрели в окно? Я не ошибаюсь?

– И чем вы с тех пор занимались? – неожиданно обратилась к золовкам леди Гертруда. Кажется, супруга герцога была возбуждена с самого утра, и теперь ее волнение передалось и сидевшей на ее плече пташке – та испуганно нахохлилась.

– Ну как же, Гертруда, – отчеканила Кора, – с того времени мы безвылазно сидим в южном крыле.

– Именно так, – подтвердила леди Кларисса.

Герцогиня с нежностью посмотрела в сторону – на птичку, и та перебралась на три коротеньких шажка к лицу хозяйки. После чего, леди Гертруда перевела взгляд на сестер мужа, и лицо ее вновь посуровело:

– Что вы делали все это время?

– Размышляли, – в один голос воскликнули женщины.

Мать новорожденного только открыла рот, желая что-то сказать, как вдруг позади нее раздался грубый смех, в котором не было и намека на тактичность:

– Ха-ха, хе-хе, да.

Конечно, доктор Прунскваллер постарался лишний раз напомнить о своем присутствии – врач не любил оставаться вне пределов всеобщего внимания.

Скандал был неминуем – но все разрешилось благополучно, так как Саурдаст поспешил возобновить прерванную церемонию.

– Ваше сиятельство, – сказал хранитель библиотеки торжественно, – вы, как отец ребенка и как теперешний повелитель Горменгаста, должны, согласно древней традиции, поднести младенца к крестильной купели и произнести его христианское имя.

Лорд Сепулкрейв, который дотоле стоял рядом с Фуксией и уже начал закрывать глаза – настолько утомил его размеренный голос секретаря – неловко дернулся и откашлялся.

Госпожа Гертруда скосила глаза на мужа, но ее лицо по-прежнему оставалось непроницаемым, так что невозможно было понять, о чем же она сейчас думает. Герцог Гроун медленно тронулся с места – сестры буквально пожирали его глазами. Кажется, только Фуксия была абсолютна безразлична ко всему этому торжеству – она рассматривала узоры на ковре и мечтала об одном – как бы поскорее вырваться на милый сердцу чердак. Флей и Свелтер ловили каждый шаг хозяина – каждый из них чувствовал себя частью Горменгаста, такой же частью, как крестильная комната, или, скажем, конюшни. Тем не менее оба испытывали волнение – ведь эмоции от предшествовавшего крестинам столкновения были еще свежи в памяти.

Саурдаст, довольный тем, что ритуал идет в точности, как положено, решительно не хотел замечать ничего вокруг. В такт взволнованным шагам герцога он легонько постукивал кончиком пальцев по краям крестильной купели.

Рядом с выходом – это место тоже предписывалось вездесущим ритуалом стояли Кида и нянюшка Слэгг с виновником торжества на руках.

– Госпожа Слэгг, не волнуйтесь, все хорошо, – шепотом успокаивала Кида старую няньку, из глаз которой катились крупные слезы. – Ну не плачьте, прошу вас.

– Да, да, – кивала старуха, всхлипывая, – но только знала бы ты, милая, что значит для меня такая честь – крестить его сиятельство! Ах, не надо меня успокаивать. Как хорошо, что мальчик спит. Боже, ну почему его сиятельство идут так медленно. Боже, Кида, посмотри, кажется, у меня бант на рукаве ослаб...

Кида послушно затянула бант, хотя он нисколько не ослаб – просто ей не хотелось лишний раз раздражать нянюшку, которая буквально извелась за утро. Госпоже Слэгг то и дело казалось, что на ее черное парадное платье садятся ворсинки, и она настояла на том, чтобы Кида положила в карман крохотную щеточку из конского волоса на случай обнаружения новых ворсинок.

Неожиданно ребенок открыл свои фиолетовые глаза – кажется, он все-таки ощутил всеобщее внимание. Глядя на малыша, нянюшка принялась вспоминать выражения из прочитанных когда-то книг, в которых рассказывалось о детях. Лицо младенцев авторы называли началом книги о развитии человека, тело – осколком человечества. А само дитя – листком с дерева человеческой страсти, смесью знания и боли. Что ж – может, несколько напыщенно, но все-таки верно...

Нянюшка вдруг подумала – если лицо Титуса представляет собой начало книги о развитии человека, то ее собственное – уже окончание. Все должно когда-то закончиться... Кида же стояла пока на полпути, она была, без сомнения, серединой книги...

Так и ждали все трое – шестидесятидевятилетняя нянюшка Слэгг, двадцатидвухлетняя Кида и младенец Титус – двенадцати дней от роду – самого торжественного момента. И момент настал.

Лорд Сепулкрейв снова откашлялся и напряженно сказал, простирая руки вперед:

– Сын мой!

ТИТУС ОКРЕЩЕН

Повелитель Горменгаста уже закрыл рот, но его голос продолжал звенеть в ушах присутствующих. Наконец, выдержав положенную обрядом паузу, лорд Сепулкрейв продолжил:

– Наследник рода нашего, воплощение крови и духа Гроунов, новое, блестящее звено в династической цепи. Тебе пора окунуться в купель, подтвердить данное тебе при рождении имя и получить благословение Господа Бога нашего! Сын, добро пожаловать в мир! Да будет он к тебе добр, и ты благословен будь во веки веков!

К сожалению, нянюшка заслушалась и опомнилась только три секунды спустя после окончания приветственной речи отца ребенка. Все это время – короткое, но заметное – лорд Сепулкрейв принужден был стоять с протянутыми руками. Опомнившись, нянюшка сдавленно охнула и торопливыми шажками засеменила вперед. Герцог твердо, но нежно принял малыша в руки. Послышался вздох – то Саурдаст не смог сдержать чувств. После чего архивариус медленно подошел к отцу ребенка и торжественно провозгласил:

– Как гласит сия книга, что покоится в моих руках, всякий мужчина, появившийся на свет в семье Гроунов, должен быть опущен на раскрытые страницы ее, чтобы ощутить мудрость веков. Высшая благодать опустится на голову мальчика. Да сбудется воля всевышнего.

Лорд Сепулкрейв медленно опустил сына на полураскрытые страницы громадной книги, так что снаружи можно было видеть лишь ножки ребенка и крохотную корону, надетую на его голову. Саурдаст, величественно развернувшись, понес книгу с ребенком к столу, на котором стояла купель. Лорд Гроун последовал за ним.

Старому секретарю было особенно трудно – слезы умиления текли из его глаз, но смахнуть он их не мог – руки-то были заняты драгоценной ношей. К тому же библиотекарь чувствовал на себе всеобщее внимание... Даже сестры герцога затихли, скрестив взгляды на ребенке...

Никто не обратил внимания на Фуксию, хотя она совершила чудовищную дерзость – отошла к нянюшке, поскольку ей не хотелось стоять рядом с теткой Клариссой, которая то и дело шипела ей:

– Не опускай глаза. Смотри вперед. Моего брата, что ли, крестят?

Однако последней каплей, переполнившей чашу терпения девочки, были слова:

– Конечно, ты ни разу не зашла навестить меня, хотя мы родные. Но все потому, что я сама об этом тебя не просила.

После чего Кларисса торопливо покосилась в сторону Гертруды, чтобы убедиться в отсутствии внимания противницы к своей персоне. Конечно, Гертруда не смотрела на золовку. И потому сестра герцога продолжала вещать:

– Конечно, милая, мы с тетей Корой тоже были когда-то в твоем возрасте, потому знаем, что на девочек часто находят судороги. То рука, то нога, знаешь ли...

Скрипучий голос тетки настойчиво лез в уши, и Фуксия отвернулась в сторону, давая понять Клариссе, что сейчас у всех есть более важные дела. Но не тут-то было.

– Тетя Кларисса права, – раздался голос Коры, – нам действительно приходилось несладко. Впрочем, сейчас тоже не легче. Что поделаешь – такова реальность. А почему, милая, у тебя такие черные волосы? Даже слишком черные, я бы сказала? Зря ты надела белое платье – так волосы кажутся еще чернее.

Фуксия дернулась, но ничего не сказала. Очевидно, тетки восприняли это как согласие с их словами. И потому Кора не стерпела: наклонившись почти к самому уху девочки, она прошептала:

– Мы терпеть не можем твою мамашу.

Фуксия вначале подумала, что ослышалась. Однако Кларисса, надвинувшись с другой стороны, подтвердила:

– В самом деле, она такая дрянь.

Этого Фуксия уже перенести не могла. И потом, если тетки запросто позволяют себе нарушать церемонию крещения, что же говорить о ней. Возмущенно дернув плечами, она отошла к нянюшке, которая к тому времени уже была освобождена от обязанности нести виновника торжества. Фуксия уставилась на Саурдаста, который как раз держал над столом в раскрытой книге ее брата. Отец скромно стоял позади.

Между тем сам Саурдаст, с честью проведя очередную часть церемонии, позволил себе на минуту отвлечься и окинуть взглядом родных крестника. Старик был шокирован – от благопристойного полукруга ничего не осталось. На свое место возвратился герцог, да его супруга стояла как прежде – но не столько из желания соблюсти приличия, сколько из-за полного безразличия, ясно читаемого на ее лице. Но зато все остальные словно с ума посходили. Прунскваллер беззастенчиво разглядывал цветы в вазах, Фуксия, дрянная девчонка, отошла к нянюшке, золовки его сиятельства тоже сошли с указанных мест у стола и, что-то нашептывая друг другу, недоброжелательно смотрели в сторону племянницы. Нечего сказать – хороши. И это называется аристократия. Однако досада одолевала Саурдаста не более нескольких секунд – не хватало только сорваться и ему, тогда все точно пойдет прахом.

Но если церемония нарушена один раз, то и дальше все идет наперекосяк. Саурдаст принялся медленно опускать книгу с лежащим на ней ребенком на стол. В это время старик случайно глянул на сестер герцога и заметил, как те обмениваются ехидными ухмылками – непонятно только, на чей счет. Это было уже выше сил старика. Пальцы его неожиданно онемели, и книга накренилась вниз, младенец заскользил на пол, вырвав в попытке зацепиться лист, совершая тем самым первый в своей жизни богохульный поступок. Металлическая корона жалобно звякнула о ножку стола. Первой опомнилась, как всегда, нянюшка. С воплем: "Ах ты, Боже мой!" – старуха кинулась к заходящемуся рыданиями малышу. Саурдаст готов был сквозь землю провалиться – он все еще сжимал в пальцах злополучную книгу.

Доктор Прунскваллер, согнувшийся, словно вопросительный знак, резко повернулся в сторону госпожи Гертруды, готовый прийти на помощь, случись с нею что. Глаза герцогини по-прежнему ничего не выражали, и эскулап задребезжал:

– О, они же как мячики, прыгучие, упали, но не ничего с ними не случилось. Ах, вот так, ха-ха!

– Что вы такое болтаете о людях, – вспыхнула женщина.

– Я говорю всего лишь о вашем сынишке, сударыня. Он же упал на пол, и с ним ничего не...

– Упал? – хрипло переспросила герцогиня. – Но куда?

– Ха-ха, ха-ха, ваше сиятельство, он свалился на пол. Конечно, на пол – в этом не может быть никакого сомнения. Вы слышите этот полный трагизма крик? Он, он, ваше чадо, ваша кровинка. Ах, этот пол, разрази его господь. Хорошо еще, что между, сиятельным телом вашего младенца и варварской натурой пола кто-то догадался подстелить толстый ковер. Ха-ха.

– А, так вот почему такой переполох, – женщина равнодушно повела плечами, скармливая при этом своей птичке очередную порцию хлебных крошек.

– Да, – процедила Кора, поворачиваясь к сестре, при этом в голосе ее слышалось неприкрытое злорадство, – да, да. Вот оно как повернулось. Готовились – готовились – и на тебе.

– Именно, – отметила Кларисса с удовлетворением, и сестры довольно переглянулись. Нечасто на их долю выпадала подобная радость. Обе женщины конечно, старые девы – мстительно смотрели в сторону леди Гертруды. Впрочем, та по-прежнему была поглощена исключительно своим пернатым питомцем.

Кажется, мать Титуса наконец решила как-то проявить себя. Сложив трубочкой губы, она издала легкий свист – и птичка тотчас же перелетела с ее плеча на чуть согнутый палец. Неторопливо герцогиня подошла к Саурдасту, который трясся крупной дрожью, хотя первый испуг у него прошел в момент, когда старик убедился – ничего страшного с младенцем, кажется, не случилось. Сам лорд Гроун стоял в стороне, засунув руки в карманы – по-видимому, он счел за лучшее оставаться в стороне. Однако глаза его были полны тревоги. Госпожа Слэгг баюкала в своих заботливых руках вовсю орущего младенца, шепча ему всякие успокаивающие слова. Впрочем, ребенок все равно буквально заходился от воплей.

Тогда герцогиня осторожно приняла ребенка из рук нянюшки и шагнула к окну, надеясь, что хоть яркий солнечный свет заставит наследника успокоиться.

Фуксия, во все глаза следившая за матерью, невольно испытывала жалось к маленькому пищащему свертку. В конце концов, он был ее братом. Было еще одно обстоятельство, несколько притупившее неприязнь девочки к Титусу – она ожидала увидеть нечто прекрасное и совершенное, к чему будут прикованы взоры окружающих. Но ребенок оказался только розовым сморщенным комочком, в котором не было даже намека на совершенство. Такой вряд ли мог возбудить восторг окружающих. К тому же Фуксия уже поняла, что присутствующие на церемонии, за редким исключением, ждут не дождутся, чтобы разбрестись по своим делам. Порадовало девочку и то, что мать явно не благоволила к младенцу, демонстративно предпочитая возиться со своими любимыми птицами. Так что новорожденный, выходит, все равно ей не конкурент...

Тем временем герцогиня поднесла Титуса к окну и принялась внимательно разглядывать его лицо, не переставая издавать легкий посвист – так женщина беседовала с сидевшей на ее плече пичужкой. Убедившись, что на лице ребенка нет повреждений, леди Гертруда перевернула малыша и осмотрела его затылок, после чего коротко распорядилась:

– Подайте сюда корону.

К ней тут же подскочил доктор Прунскваллер, на его растопыренных наподобие лосиных рогов – пальцах покоилась подобранная с пола корона. Врач на сей раз обошелся без традиционных "ха-ха", но в глазах его бегали веселые искорки.

Тем не менее эскулап не был бы самим собой, если бы не постарался взять ситуацию под контроль:

– Может, мне короновать его сиятельство прямо тут, при свете солнца, ха-ха-ха? Конечно, так и следует поступить.

На лице лекаря появилось несколько ехидное выражение, так возмутившее пять минут назад леди Кору.

Неожиданно Титус прекратил плакать и замолчал. Впрочем, когда-нибудь он все равно должен был это сделать, поскольку при падении ему посчастливилось остаться совершенно невредимым. Младенец плакал исключительно от испуга, но любой испуг рано или поздно проходит.

– Да, доктор, будьте так добры, наденьте на него корону, – попросила герцогиня.

Прунскваллер неожиданно оробел – на его лице выступили бисеринки пота. Но коли напросился в помощники – отступать поздно. И врач, наклонившись над неестественно большой головой ребенка, ловко надел на нее корону – столь ловко, что младенец даже не хныкнул.

– Ха-ха, – воскликнул эскулап с явным облегчением.

– Саурдаст, – позвала леди Гертруда, даже не поворачиваясь, – подойдите сюда.

Секретарь лорда Сепулкрейва затравленно поднял голову – он как раз судорожно разглаживал вырванный ребенком при падении лист пергамента.

– Подойдите же ко мне, – повторила леди Гертруда с еще большей настойчивостью.

Обогнув стол, Саурдаст несмело приблизился к женщине и почтительно остановился в нескольких шагах.

– Вот что, Саурдаст, – заговорила герцогиня, – мы сейчас немного прогуляемся... Наберитесь терпения, это недолго. А потом ты сможешь закончить обряд крещения, как положено... Да успокойтесь вы, все в порядке.

Саурдасту не оставалось ничего другого, как низко поклониться, хотя все его существо протестовало против такого изменения обряда. Святотатство, не меньше. Однако скандал был еще большим святотатством, и потому старик безропотно последовал за герцогиней, а та, полуобернувшись, властно распорядилась:

– Все со мной! Слуги тоже!

Присутствующие двинулись за аристократкой, словно завороженные. Выйдя через широкие остекленные двери в сад, участники церемонии ступили на посыпанные белым речным песком аллеи. Солнце уже успело высоко подняться, так что кедры отбрасывали на людей дырявые тени. Все молчали – царила какая-то странная подавленность. Еле передвигая ноги, понурив голову, ни на кого не глядя, шагал лорд Сепулкрейв. Фуксия шла следом за отцом – вообще-то происходящее было ей безразлично, и девочка продолжала мечтать, когда наконец вернется на чердак... Доктор Прунскваллер на ходу зыркал по сторонам – ему явно было скучно, но тем не менее врач предпочитал хранить молчание, зная, что сейчас совсем не время для его "ха-ха". Леди Кора и леди Кларисса, обмениваясь ядовито-злорадными взглядами, шли чуть поодаль от остальных. Шествие замыкали Флей и Свелтер – шли они рядом, словно позабыли о недавней ссоре.

Госпожа же Гертруда, не обращая ни на кого внимания, несла сына и легонько насвистывала под нос – то ли себе самой, то ли птичке, покорно сидевшей на ее плече.

Саурдаст тихо ужасался – сплошные отступления от ритуала. Церемония безнадежно разрушена. Тем не менее он внутренне был благодарен герцогине, когда молчаливая процессия, сделав круг, вернулась в крестильню. Да, старый книжник испытывал сильную усталость, но небольшая прогулка на природе все-таки успокоила его нервы. Саурдаст быстро расставил присутствующих по их местам и снова схватился за многострадальную книгу.

Герцогиня с превеликой осторожностью опустила Титуса между раскрытых страниц фолианта, и Саурдаст, превозмогая внезапную дрожь в ладонях, водрузил бесценный груз на предназначенное место рядом с купелью.

Остальное было делом техники.

– Я поместил тебя, – бойко зачастил Саурдаст, мигом отыскав место в книге, на котором была прервана церемония, – поместил тебя, наследник рек текущих, башен вековых, залитых солнцем садов и полей, всей славной истории Горменгаста – поместил тебя возле освященного незримым присутствием твоих далеких предков сосуда... Твоя жизнь только начинается, ты подобен едва-едва распустившемуся бутону. В твоей жизни будут еще весны, зима – будут радости и горести, беды и удачи... Но пока ты здесь – ты должен выслушать торжественное напутствие, что сопровождало в жизнь всех твоих почтенных предков и будет сопровождать твоих потомков...

Затем секретарь лорда Сепулкрейва передал бесценный сверток ожидающей тут же матери и, сложив ковшиком ладонь правой руки, погрузил ее в купель. Вынув руку из воды, старик плеснул освященной накануне жидкости на голову младенца...

– Отныне ты зовешься Титусом, – проговорил книжник торжественно. – Титус, семьдесят седьмой герцог Гроун, лорд Горменгаста. Да сбудется предначертание свыше, да приумножишь ты славу предков. Титус, пусть тебе во всем сопутствует удача!

Леди Гертруда передала младенца Саурдасту, а тот опустил его на руки нянюшки Слэгг. Теперь все шло как положено, и Саурдаст облегченно вдохнул напоенный тонким ароматом цветов воздух. Теперь можно было хоть немного расслабиться. Лорд Сепулкрейв заходил по комнате – за ним тенью следовал Флей. Свелтер, точно стряхнув задумчивость, засуетился – он предлагал присутствующим "откушать, чем Бог послал", зазвенел серебряными кувшинами с винами и настойками. Присутствующие послушно накинулись на яства – кто накладывал себе на тарелку закуски, кто наливал напиток. Однако же никто не посмел заговорить – иные смотрели задумчиво в окно, иные – просто себе под ноги. Только сестры-близнецы перешептывались и, не стесняясь, накладывали себе новые горы еды, с которыми быстро же и справлялись. Обе женщины старались как можно более полно насладиться благами жизни в этот памятный день – потому что знали, что впереди лежит очень долгий период, полный скуки и однообразия, так нужно провести сегодняшний день таким образом, чтобы потом было что вспомнить. Сам же повелитель Горменгаста, отец только что окрещенного Титуса, ничего не ел на его лице застыло странное выражение. Свелтер обносил всех разными яствами, и когда он приблизился к лорду Сепулкрейву с подносом запеченных с заморскими приправами жаворонками, аристократ пренебрежительно дернул плечами – дескать, отойди. В глазах повара мелькнула злоба – он больше всего не любил пренебрежительного отношения к себе и своему труду.

Саурдаст теперь уже не терял контроля над собой – он на память знал все предписания обряда. Как только время приема пищи прошло, старик захлопал в ладоши, напоминая присутствующим, что теперь подошла вторая очередь церемонии. Саурдаст поставил госпожу Слэгг с младенцем на руках посреди комнаты, встал рядом с нею. Теперь каждый приглашенный на крестины должен был пройти мимо ребенка. Первым полагалось идти отцу мальчика. Лорд Сепулкрейв подошел к ребенку и глухим голосом произнес:

– Титус.

Шедшая за мужем леди Гертруда повторила имя сына, но ее голос звучал хрипло и почему-то, как показалось Саурдасту, зловеще.

За родителями пришла очередь и остальных – сестры герцога проговорили имя "Титус" разом, как и положено близнецам, доктор Прунскваллер пробормотал его невыразительно – он уже успел устать и жаждал отдыха. Фуксия процедила положенное, глядя при этом на украшавшую голову брата корону.

Наконец, после всех, по окончании церемонии приветствия это же сделал сам Саурдаст, пристроившись в импровизированную очередь за Флеем.

Нянюшка, державшая своего подопечного на руках, чувствовала странную растерянность. Присутствующие вышли из комнаты, как того и требовал обряд. В крестильне стало удивительно тихо – только где-то в углу билась в стекло муха. И неожиданно переживания последних часов разом нахлынули на старую няньку, и она громко разрыдалась.

– О, Боже мой, – плакала старуха, опустившись в кресло с высокой резной спинкой. – Мальчик, дорогой мой... Любовь к детям – не грех.

Закрыв глаза, нянюшка поцеловала ребенка в лоб. И вдруг госпожа Слэгг вздрогнула, ощутив чье-то прикосновение к своей руке. Тут же нянюшка открыла глаза и увидела... Фуксию. Как она тут оказалась?

– Я люблю тебя, – пробормотала Фуксия, обнимая старуху, и тут же, повернувшись к двери, через которую разошлись присутствующие на крестинах, с ненавистью выкрикнула: – Вы, мерзавцы, довели ее до слез!

СПОСОБ ПОБЕГА

Флей был обеспокоен – и тому были две причины. Во-первых, он был все еще под впечатлением от столкновения с шеф-поваром. И теперь камердинер передвигался по коридорам короткими перебежками, предварительно убедившись в отсутствии своего извечного врага. После унижения, которое перенес от него шеф-повар, рассуждал старик, тот непременно начнет строить козни. Возможно, он уже теперь замышляет что-то нехорошее... И потому Флей старался постоянно быть начеку. А поскольку известно, что всего все равно не предусмотришь, то он непроизвольно вздрагивал при каждом подозрительном шорохе.

Вторая причина беспокойства крылась в исчезновении Стирпайка. Это случилось еще две недели назад. Когда мальчишка случайно стал свидетелем разговора высоких особ, Флей уже не мог просто так отпустить наглеца – и посадил его под замок. Но когда он вернулся спустя двенадцать часов с миской картофеля и кувшином молока, комната оказалась абсолютно пустой. Сбежал! Вообще-то судьба собственно Стирпайка беспокоила камердинера меньше всего, но вот его язык... Старик опасался, что сорванец, возвратившись на кухню, все выболтает начальству. А уж Свелтер, разумеется, тут же постарается воспользоваться полученной информацией. Ему только дай такую возможность. И теперь Флей перебирал в памяти сказанные лордом Сепулкрейвом слова – те самые, что слышал Стирпайк. Старик взвешивал каждую фразу и напряженно размышлял, насколько она будет опасна для репутации хозяев замка. При условии, разумеется, что сорванец уже обо всем раструбил. Рассуждения и выводы повергли Флея в полное расстройство – как ни крути, а откровения о несомненном уродстве ребенка, сказанные его собственными родителями, сослужат недобрую службу не только самому Титусу, но и нынешним хозяевам Горменгаста. Значит, нужно любой ценой разыскать Стирпайка и запечатать ему рот – каким образом, Флей пока не придумал. Когда у камердинера выдавалась свободная минутка, он рыскал по замку, заглядывая во все уголки без исключения – но юноша как в воду канул.

По ночам Флей судорожно просыпался – ему часто снилось злорадно улыбающееся лицо Свелтера, который уже давным-давно все разузнал. Иногда старику снился не только шеф-повар, но и пропавший непонятно куда поваренок, причем оба они о чем-то перешептывались и хихикали. О чем – догадаться было несложно. Флей вскакивал, весь в поту, подходил к окну, судорожно распахивал створки и смотрел вниз, во двор... Подобное теперь повторялось каждую ночь можно сказать, Флей потерял покой и сон...

Нет, с этим нужно было что-то делать, и в самое ближайшее время...

Между тем Стирпайк несколько иначе воспринял все услышанное в восьмиугольной комнате.

Когда Флей втолкнул его в комнату, мальчик не успел даже опомниться. Он рванулся было к двери, но остановился на полпути, услышав как повернулся ключ в замке. Всё... Приникнув глазом к замочной скважине, он увидел голову и плечи камердинера, торопливо спускающегося вниз по лестнице. Через минуту где-то рядом хлопнула еще одна дверь, потом наступила полная тишина. Мальчик чувствовал себя загнанным зверем. Конечно, инстинкт самосохранения требовал толкнуть дверь, хотя он и слышал, что его заперли на ключ. Разумеется, чуда не произошло – дверь была заперта. В стене напротив двери располагалось узкое окошко. Стирпайк изловчился и подтянулся, просовывая голову в узкое отверстие. Что там, внизу?

Нет, о спуске вниз просто не могло быть и речи: слишком высоко, к тому же кладка стен тут была слишком основательной, расселин между камнями почти не было. Не спуститься... Сдирая кожу о шероховатую поверхность камней, мальчик поднял голову вверх – теоретически возможно вскарабкаться туда, наверх, где были уложены огромные, грубо обработанные блоки, между которыми было множество щелей и зазоров. Стирпайк знал – в нескольких футах от его головы начинается плоская черепичная крыша. Только бы попасть на нее – и переходи, куда хочешь. С другой стороны кровли есть несколько лестниц... Впрочем, риск для жизни тоже огромный – если сорвешься, то пиши пропало. Поваренок втянул туловище обратно и уселся, пригорюнившись, на холодном каменном полу. Его одолевали сомнения что делать? Если лезть – можно погибнуть. Ждать своей участи – тоже неразумно, наверняка Флей, когда придет, постарается заткнуть ему рот. Хотя, чтобы совершить побег, нужно иметь всякие подручные средства... Хорошо бы тут была веревка. Но – чего нет, того нет. Наконец парнишка решился – сняв башмаки, он стянул чулки – они могут еще пригодиться. Чулки Стирпайк тут же засунул в карманы и, то и дело испуганно оглядываясь на дверь, уже испытанным приемом начал протискиваться в окно.

ПЛОЩАДКА, ВЫЛОЖЕННАЯ КАМЕННЫМИ ПЛИТАМИ

Поставив пальцы ноги в шов кладки, паренек одновременно приказал себе думать о чем угодно, но только не о простирающейся под ним бездне. И ни в коем случае не смотреть вниз. Так, хорошо... Стирпайк уцепился за выступ каменного блока. Хорошо еще, что тут они не слишком гладкие, чертовы камни... Как назло, ладони стали потеть. Чертыхаясь, он вытер пальцы свободной пока руки о рубашку и попытался поставить вторую ногу на выступ. Еще раз, теперь чуть выше... Поваренок и сам не понял, сколько прошло времени, как уже перекидывал левое колено через низкий бордюр крыши. Он не знал, что путешествие по стене заняло у него семнадцать минут. В любую из этих минут он мог бы прекратить свои мучения – стоило только разжать пальцы, и спасительная бездна вот она, близко... И тем не менее какое-то неизвестное прежде чувство властно заставляло цепляться окровавленными пальцами за серый камень стены.

Когда Стирпайк подобрался к крыше, с которой свешивались черно-зеленые ветки плюща, он почти не чувствовал рук и ног. Бордюр у края крыши был последним и самым трудным препятствием – потому что он как бы нависал над стеной. Стирпайк, уцепившись за этот бордюр, завис на какое-то время над пропастью. Непостижимым образом ему удалось перевалиться через бордюр, и он некоторое время лежал на разогретой солнцем черепице, жадно глотая горячий воздух. Лежал он долго – около часа. Наконец, почувствовав, что кое-как собрался с силами, Стирпайк поднялся на ноги и неожиданно для самого себя громко расхохотался – вокруг на сотни метров простирались крыши, шпили, скаты. Вот он, Горменгаст!