Текст книги "Не горюй!"
Автор книги: Мэриан Кайз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Она утверждала, что одна сторона у нее парализована и спасти ее может только огромное количество шоколада и постоянное внимание всей семьи.
Хелен была Хелен с молодых ногтей.
Если верить ей, боль была непереносимой. Она просила доктора Бленхейма избавить ее от страданий раз и навсегда. Все остальные тоже находили ее страдания невыносимыми и не возражали, чтобы ее от них избавили.
Но доктор сказал, что не может на это пойти. Не помню, как он это назвал – предумышленное убийство или еще как-то.
Папа уверил его, что мы предпочтем называть это убийством из жалости – он имел в виду из жалости ко всем нам. Мы обещали, что никому ничего не скажем. Но нам так и не удалось его уговорить.
Поскольку никто из нас, несмотря на все усилия, даже отдаленно не начал походить на Джеми Ли Кертис, мы почувствовали, что нас подвели, и в отместку начали игнорировать велосипед. Немного погодя даже отец перестал притворяться, что пользуется тренажерами. Он пробормотал что-то насчет того, что прочитал в «Космополитен» статью, в которой говорилось, что слишком много физических занятий не менее вредно, чем полный отказ от них.
Я тоже прочитала эту статью. Там говорилось о фанатиках, по-настоящему больных людях, которые совсем не походили на отца. Но папа таким образом получил железное оправдание для своей лени. Он ссылался на эту статью каждый раз, когда мама начинала шуметь по поводу дороговизны тренажеров, утверждая, что всегда возражала против их покупки и предсказывала, что именно произойдет.
Итак, два тренажера были забыты и собирали пыль вместе с розовыми теплыми носками и розовыми лентами для волос, которые мы купили, чтобы хорошо выглядеть во время занятий. Мы с Маргарет даже приобрели розовые носки и ленту для отца. Он нацепил их однажды, чтобы позабавить нас. Мне кажется, где-то даже есть фотография.
Короче говоря, я очень удивилась, когда споткнулась о велосипед в комнате Рейчел. Я не видела эти тренажеры уже много лет. Была уверена, что их уже давно отправили в ссылку в Сибирь, то есть гараж, вместе со старыми роликовыми коньками, самокатами, клюшками, мячами, ракетками, велосипедами и другой рухлядью, которая когда-то недолгое время пользовалась бешеной популярностью и становилась причиной многих ссор и обид в семье.
Я была очень рада снова увидеть тренажеры. Они казались мне старыми друзьями, с которыми я случайно встретилась много лет спустя.
Теперь, когда я могу вспоминать обо всем спокойно, я понимаю, что на самом деле мне нужна была боксерская груша. Чтобы выплеснуть тот ужасный гнев, который я испытывала по отношению к Джеймсу и Дениз. Но груши не было, а заменить ее головой Хелен запрещал закон, так что моя находка машины оказалась просто даром божьим. Я смутно сознавала, что некоторая физическая разрядка мне просто необходима: она может удержать меня от нападок на окружающих.
Или тренажеры – или огромное количество алкоголя.
Итак, я поставила на туалетный столик Рейчел бутылку и стакан и влезла на велосипед, подобрав под себя ночную рубашку. Да, я все еще ходила в маминой ночной рубашке.
Чувствуя себя немного глупо (но не чересчур: ведь я уже успела влить в себя полбутылки водки), я принялась крутить педали. И пока все в доме спали, я их крутила и потела. Затем я какое-то время гребла и потела. Потом вернулась на велосипед и еще покрутила педали и попотела.
Пока Джеймс где-то мирно спал в объятиях Дениз, я как безумная крутила педали в спальне с портретами Дона Джонсона на стене, и по моему распухшему лицу стекали горячие слезы. Каждый раз, как я представляла их в постели, я начинала крутить педали быстрее, как будто пытаясь убежать от боли. Я боялась, что если перестану, то убью кого-нибудь.
Я не занималась физической подготовкой многие месяцы, не делала ничего тяжелого долгие годы (если не считать родов), но я не уставала и даже ничуть не запыхалась. Чем энергичнее я крутила педали, тем легче мне это давалось. Мне казалось, что мои бедра сделаны из стали (могу вас уверить, что это не так).
Педали мелькали, сливаясь в сплошной круг. Создавалось впечатление, что мои суставы смазаны машинным маслом, с такой легкостью они работали. Я крутила педали все быстрее и быстрее, и постепенно тугой узел в груди начал таять. Ко мне пришло спокойствие. Я дышала почти нормально. Когда я наконец слезла с велосипеда, его ручки были мокрыми от пота, а ночная рубашка прилипла к моему телу.
Я вернулась к себе и легла.
Кейт взглянула на мое красное лицо и мокрую рубашку, но особого интереса не проявила.
Я прижалась горящей щекой к холодной подушке и поняла, что теперь засну.
На следующее утро я проснулась рано. Даже опередила Кейт. Мы поменялись ролями: на этот раз она проснулась от моего плача.
– Вот теперь ты видишь, как это неприятно, – сказала я ей, продолжая рыдать. – Разве хорошо так начинать день?
Ко мне снова вернулись ревность и гнев. Стоило мне проснуться, перед моими глазами опять возникли ужасные картинки – Джеймс с Дениз в постели.
Ярость охватила меня, струясь по жилам, как яд. Поэтому, пока я кормила Кейт, я прикончила бутылку водки, после чего вернулась в комнату Рейчел и опять уселась на велосипед.
Если бы в мире была справедливость, то после внерашних упражнений я бы чувствовала себя как парализованная. Но если я чему и научилась за последний месяц, так это тому, что в мире ее нет. Справедливости, я хочу сказать. Так что я не ощущала никаких последствий.
Примерно еще неделю меня съедали злость и ревность. Я ненавидела Дениз и Джеймса. Терроризировала семью, даже не понимая, что я это делаю. А если становилось совсем невмоготу, я садилась на велосипед и крутила педали, пытаясь хотя бы частично освободиться от обуревающей меня ярости.
Еще я много пила.
Я задолжала Анне целое состояние. Хелен брала у меня огромные деньги за то, что бегала в магазин. Мне ничего не оставалось, как платить ей. Я была единственным покупателем на рынке продавцов. Хелен брала меня за горло: я должна была или платить ей, или идти сама. А я все еще и помыслить не могла о том, чтобы выйти из дома.
Поэтому я платила.
Или, вернее, поскольку у меня не имелось ирландских денег, платила Анна.
Я искренне собиралась с ней рассчитаться, как только смогу. Меня не особенно беспокоило, какую брешь я пробиваю в бюджете Анны. А зря. Ведь она получала только пособие и должна была умудряться платить за дозы средних и тяжелых наркотиков, на которые она давно подсела.
Но я заботилась лишь о себе.
Большую часть времени я бывала наполовину пьяна. Я хотела заглушить боль и злость алкоголем. Но на самом деле водка мало помогала. Я лишь чувствовала себя еще более потерянной и запутавшейся. А когда трезвела, требовалась следующая порция, и в ожидании ее действия я ощущала глубокую депрессию.
Никогда не думала, что произнесу эти слова, но на самом деле выпивка – не выход из положения.
Может быть, наркотики – но не выпивка.
И только когда я случайно подслушала разговор между мамой, Анной и Хелен, я поняла, каким чудовищем была.
Я как раз собиралась пойти на кухню, но зацепилась рукавом моего свитера (в смысле отцовского свитера) за ручку двери. Пока я высвобождала рукав, я услышала, как в кухне Хелен сказала:
– Она такая стерва! Мы уже боимся смотреть телевизор, потому что она каждую секунду может взорваться.
«О ком это они толкуют?» – заинтересовалась я, готовая присоединиться к моральному уничтожению этой персоны, кем бы она ни оказалась.
– Да, – согласилась Анна. – Вчера, например, когда мы смотрели телевизор, она швырнула вазу, которую я сделала тебе в подарок на Рождество. И все потому, что Шейла поцеловала Скотта и сказала, что любит его.
– Разве? – с возмущением спросила мама.
Я с ужасом поняла, что говорят они обо мне. Наверняка – потому что именно я вчера шарахнула этой ужасной вазой о дверь.
Я тихонько остановилась у дверей и стала слушать дальше. Уж если быть плохой, то до конца.
– Поверить не могу! – сказала явно потрясенная мама. – А что ответил ей Скотт?
– Ой, мама, неужели ты не можешь забыть о сериале хоть на пять минут? – воскликнула Хелен, причем с такой интонацией, будто вот-вот заплачет от огорчения. – Мы же серьезно говорим! Клэр ведет себя как чудовище. Как будто бес какой-то в нее вселился.
– Ты в самом деле так думаешь? – возбужденно поинтересовалась Анна, наверняка готовая заглянуть в свою записную книжку и сообщить им телефон хорошего колдуна, умеющего изгонять духов.
– Послушайте, девочки, – мягко сказала мама, – ей нелегко пришлось.
«Да, черт побери, нелегко!» – согласилась я молча, замерев за дверью.
– Так посочувствуйте ей. Потерпите немного. Вы и представить себе не можете, как ужасно она себя чувствует.
«Да уж, наверняка не можете», – снова согласилась я.
«Прекрасно, – подумала я, – пусть попереживают».
– Она вчера разбила твою пепельницу, – пробормотала Хелен.
– Что она разбила? – резко переспросила мама.
– Твою пепельницу, – подтвердила Анна.
«Ах ты, подпевала!» – подумала я.
– Ну, это уж чересчур, – решительно сказала мама. – На сей раз она зашла слишком далеко.
– Ха! – ликующе воскликнула Хелен, явно обращаясь к Анне. – Говорила ведь я тебе, что мама ненавидит эту дерьмовую вазу, которую ты для нее сделала! Я знала, что она только делает вид, будто ваза ей нравится. Иначе почему ей безразлично, что Клэр расколотила ее о дверь, а пепельницу жалко?
«Пора уходить», – решила я и тихонько поднялась по лестнице, потрясенная всем услышанным.
Стыд и позор.
Позднее, когда я лежала в постели и пила сидр, пришел отец. Я ждала его появления. Так всегда было, когда я плохо вела себя в детстве: мама обнаруживала мой проступок и пускала в ход тяжелую артиллерию – посылала отца.
Он тихонько постучал, а потом робко просунул голову в комнату. Можно было не сомневаться, матушка стояла сзади, на лестничной площадке, и шипела:
– Войди и отругай ее! Припугни ее! Меня она не слушает. А тебя она боится.
– Привет, Клэр, – сказал он. – Можно войти?
– Садись, папа, – предложила я, указывая на постель и быстро пряча бутылку крепкого сидра в шкафчик.
– Привет, моя любимая внучка, – обратился он к Кейт.
Ответа я не расслышала.
– Ну? – начал он, стараясь выглядеть веселым.
– Ну, – сухо согласилась я, не собираясь облегчать ему жизнь.
Меня переполняли смешанные чувства. Смесь стыда, унижения, смущения, обиды на то. что со мной обращались как с ребенком, и осознания того, что мне следует перестать весги себя как эгоистичная стерва.
Папа тяжело сел на постель, раздавив пустую банку из-под пива, валявшуюся на покрывале.
Он вытащил ее из-под себя и протянул мне.
– Что это? – печально спросил он.
«А на что это похоже?» – хотелось мне спросить, как будто я снова стала пятнадцатилетней.
– Банка из-под пива, папа, – пробормотала я.
– Только представь, как переживает твоя мама! – начал он, сразу беря быка за рога. – Ты валяешься целый день в постели и в одиночестве пьешь пиво.
«Это еще пустяки», – в тревоге подумала я, искренне надеясь, что он не заглянет под кровать, где валялись две пустые водочные бутылки.
Меня охватили стыд и паника. Я не могла дождаться, когда он уйдет. Бедняга не знал и половины моих прегрешений. Мне надо поскорее избавиться от пустых бутылок, пока он не займется в пятницу уборкой. Тогда он обязательно на них наткнется.
С другой стороны, может, и нет. Папа не отличался большой тщательностью при уборке. Ничего не двигал, даже стулья, не говоря уж о том, чтобы пылесосить под кроватью. Честно говоря, он даже пыль с книг не вытирал. Он придерживался следующего принципа: чего глаз не видит, о том сердце не печалится.
Так что пустые бутылки могли спокойно валяться под кроватью десятилетиями и так и остаться незамеченными. Тем не менее я решила, что все равно выброшу их.
Мне было стыдно за себя и свое эгоистичное и безответственное поведение.
– Ты ведешь себя эгоистично и безответственно, – сказал папа.
– Я знаю, – промямлила я.
Мне было тошно or стыда.
И, главное, какой пример я показывала Кейт?
– И какой пример ты показываешь Кейт? – спросил он.
– Дерьмовый, – пробормотала я.
«Бедная девочка! – подумала я. – Мало ей того, что отец ее бросил…»
– Бедная девочка! – сказал он. – Мало ей того, что отец ее бросил…
Мне искренне хотелось, чтобы это мысленное эхо наконец смолкло.
– В выпивке никогда не удается утопить печаль, – вздохнул отец. – Можно только научиться плавать.
Чертовски верная мысль! На этом можно было бы закончить, но я прекрасно знала, что это только первая строка, начало первого параграфа отцовской лекции о вреде алкоголя. Я так часто ее слышала, когда была подростком, что могла повторить практически слово в слово.
«Я сама себя обворовываю», – подумала я.
– Ты сама себя обворовываешь, – печально сказал отец.
«И видит бог, я не хочу кончить так, как тетя Джулия!»
– И видит бог, ты не хочешь закончить так, как тетя Джулия, – печально добавил отец.
Бедный папа! Тетя Джулия была его младшей сестрой, и ему приходилось возиться с ней во время ее запоев. Когда ее уволили, потому что она явилась на работу пьяной, она первым делом позвонила папе. Когда ее сбил велосипедист, потому что она брела пьяная по дороге ночью, как вы думаете, кому позвонили из полиции? Правильно. Папе.
«Я пускаю деньги на ветер», – подумала я.
– И ты пускаешь деньги на ветер, – продолжил он.
Вот денег-то у меня как раз не было.
– Впрочем, денег у тебя нет, – добавил он.
«И выглядеть я буду плохо», – подумала я.
– Короче говоря, это ничего не решает, – заключил он.
Ошибка! Он забыл сказать мне, что я буду плохо выглядеть. Напомню ему, пожалуй.
– И я буду плохо выглядеть, – мягко сказала я.
– Да, разумеется, – поспешно спохватился он. – И будешь плохо выглядеть.
– Пап, прости меня за все, – сказала я. – Я знаю, что вела себя отвратительно, что вы все за меня волновались, но я обещаю исправиться.
– Умница, – слабо улыбнулся он.
Я чувствовала себя так, будто мне снова три с половиной года.
– Я знаю, тебе нелегко, – сказал отец.
– Но это не значит, что я могу вести себя как последняя дрянь, – призналась я.
Несколько минут мы просидели молча. Единственными звуками были счастливое посапывание Кейт – может быть, она, как и все остальные, радовалась, что я пришла в себя, – и мое шмыганье носом.
– И ты позволишь девочкам смотреть любую программу по телевизору? – спросил отец.
– Конечно, – поежилась я.
– И ты больше не будешь на нас всех кричать?
– Не буду, – пообещала я, повесив голову.
– И вещами кидаться не будешь?
– Я не буду больше кидаться вещами.
– Знаешь, ты славная девочка, – улыбнулся он. – Что бы там ни говорили твои сестры и мать.
8
После того как папа прочитал мне лекцию, он поцеловал меня – довольно неуклюже, надо сказать, – и, не глядя мне в глаза, пробормотал, что любит меня.
Затем он легонько сжал розовую пятку Кейт и вышел из комнаты.
Я долго лежала в постели, раздумывая над его словами и над тем, что я подслушала на кухне.
И что-то во мне изменилось.
Я немного успокоилась.
«В конце концов, жизнь продолжается, – подумала я. – И моя жизнь тоже».
Последний месяц я прожила, стараясь отгородиться от жизни, не участвовать в ней. Потому что жить без Джеймса, с сознанием этой утраты было слишком страшно.
Мне не нужна была моя жизнь. Во всяком случае, не такой ее вариант. Вот я и решила обойтись без нее.
Но после разговора с отцом я решила снова начать жить. Я была уверена, что справлюсь, – просто нужно перестать думать только о себе.
Да, я все еще очень любила Джеймса, скучала по нему Сердце мое было разбито. Вполне вероятно, что в ближайшие сто лет я так и буду засыпать в слезах.
Но я перестала ощущать себя инвалидом!
Да, меня ударила по ногам бита предательства. И я свалилась на землю, задыхаясь от боли, не в силах подняться. Но оказалось, что я отделалась синяками. Правда, обширными. Первое впечатление было обманчивым, я ничего себе не сломала. Теперь я с трудом вставала на ноги и снова училась ходить. И хотя я все еще хромала, но, к своей радости, поняла, что могу передвигаться.
Это не значит, что я перестала злиться или ревновать. Нет, не перестала. Но теперь это было уже не так остро, не так сильно, не так ужасно. Как бы получше объяснить?..
Я все еще не упустила бы шанса дать Дениз пинок в живот или поставить фонарь под глазом Джеймсу, но я уже не тешила себя идеями пробраться в их любовное гнездышко и вылить на их спящие тела кастрюлю кипящего масла.
Поверьте мне, это был явный прогресс!
Итак, покалеченная и униженная (но не до такой уж большой степени), я решила снова вступить в мир, причем как можно незаметнее.
Засыпая, я перечисляла в уме, что я имею в активе. И, надо сказать, это сильно отличалось от моих привычных дум за последний месяц.
Итак, у меня есть замечательная дочурка.
У меня есть семья, которая меня любит. Во всяком случае, я была уверена, что, стоит мне перестать вести себя как антихрист, они снова полюбят меня.
Я еще довольно молода.
У меня есть где жить.
У меня есть работа, на которую я могу вернуться через пять месяцев.
У меня есть здоровье (странно, никогда не думала, что вспомню об этом прежде, чем мне исполнится лет эдак девяносто).
И самое главное, откуда ни возьмись у меня появилась надежда.
В ту ночь я спала как дитя. И с этого уже можно было начинать.
Мне доставило бы удовольствие сообщить вам, что, когда я проснулась на следующее утро, дождь кончился, облака разошлись и на чистом ярко-голубом небе засияло солнце. В унисон с моим солнечным настроением, так сказать. Но в реальной жизни все no-другому. За окном до сих пор моросило.
Я, как обычно, проснулась на заре, покормила Кейт и осторожно прислушалась к своим чувствам. Так же осторожно, как вы трогаете языком десну вокруг больного зуба. И с радостью обнаружила, что мое настроение не изменилось со вчерашнего вечера. Я все еще чувствовала себя ожившей и полной надежд.
Я снова заснула и проснулась около одиннадцати. В ванной комнате кто-то суетился. Наверняка Хелен обнаружила уплотнение в груди и вопила, собираясь умирать. По лестнице бежала мама, и после консультации я услышала следующее заключение:
– Хелен, это никакое не уплотнение в твоей груди, это твоя грудь. — Потом мама протопала вниз по лестнице, бормоча: – Перепугала до смерти, сердце едва не остановилось… Я ее убью!
Хелен оделась и отправилась в колледж, а я приняла душ.
Я даже вымыла голову.
И прибралась в комнате.
Я выудила две водочные бутылки из-под кровати. Собрала банки из-под сидра и коробки из-под апельсинового сока и сложила их в пакет для мусора. Затем я собрала все стаканы, которыми пользовалась последние две недели, и выстроила их в шеренгу, чтобы потом отнести в посудомоечную машину. Подобрала осколки разбитого о стену стакана и завернула их в старую газету. И, что символично, выкинула все экземпляры журнала «Хелло»!
Я почувствовала себя очищенной. Мне больше не хотелось читать дерьмовые журналы. Теперь я посажу себя на строгую диету из «Тайме», «Экономист» и «Фай-нэншл тайме». И лишь изредка буду заглядывать в «Мари Клэр», который папа покупает каждый месяц якобы для Анны и Хелен, но на самем деле для себя, потому что обожает этот журнал.
И наконец спустя месяц после приезда в родной дом я решила одеться.
Представьте себе, когда я попробовала надеть на себя джинсы Джеймса, в которых я приехала из Лондона, выяснилось, что они мне не подходят.
Я в них утонула!
Вот что делает жизнь на водке и апельсиновом соке в течение месяца (только не пытайтесь последовать моему примеру).
Недолго думая, я совершила набег на гардероб Хелен. Видит бог, она была у меня в долгу.
Она ободрала меня как липку за последние две недели, постоянно требуя огромных сумм «на расходы», когда бегала для меня в магазин за выпивкой. Как ни любила я Анну, надевать ее бесформенные платья, все в колокольчиках и зеркалах, мне не хотелось.
В комнате у Хелен на стуле вместе с большой стопкой очень дорогих и ни разу не раскрытых учебников я нашла прелестные леггинсы. Они очень мне шли. В них мои ноги выглядели длинными и изящными. Просто чудо какое-то. В шкафу я разыскала красивую шелковую синюю блузку. И можете мне поверить, она тоже мне очень шла. Кожа казалась более чистой, а глаза – еще голубее.
Я взглянула в зеркало и с удивлением узнала себя.
«Эй, да я тебя знаю!» – подумала я.
Впервые за последнее время я выглядела нормально. Я больше не походила на арбуз с ножками, потому что уже не была ни беременной женщиной, ни толстой идиоткой. Не походила я и на человека, сбежавшего из дур-дома, – с нечесаными волосами, в огромной ночной рубашке и с безумным взглядом.
Это была я – такая, какой я себя помнила.
Я подушилась духами Хелен, хотя ненавидела их, и, удостоверившись, что ничего больше не могу сделать для улучшения своей внешности, вернулась к себе в комнату.
Я даже слегка подкрасилась – совсем чуть-чуть: мне не хотелось, чтобы мама позвонила в полицию и заявила, что у нее в доме появилась незнакомая женщина.
Потом я наклонилась над Кейт и представила ей себя новую (вернее, старую).
– Привет, малышка, – проворковала я, – поздоровайся с мамочкой.
Не успела я извиниться перед ней за то, что выглядела такой неряхой в первый месяц ее жизни, как она заорала благим матом. Она определенно не знала, кто я такая! Я была совсем не похожа на ту женщину, к которой она привыкла, да и пахло от меня по-другому.
Я успокоила ее, объяснив, что это настоящая я, а та неряха, которая ухаживала за ней последнее время, лишь притворялась ее матерью.
Она вроде нашла мое объяснение вполне логичным.
Затем я отправилась вниз, чтобы поздороваться с мамой, которая смотрела телевизор.
– Привет, мам, – сказала я.
– Привет, детка, – ответила она, на секунду оторвав взгляд от экрана.
Потом мама вдруг круто развернулась и взглянула на меня еще раз.
– Клэр! – воскликнула она. – Ты встала! Ты оделась! Ты выглядишь прекрасно! Это замечательно!
Мама поднялась с дивана, подошла ко мне и крепко обняла. Она казалась такой счастливой. Я тоже обняла ее. Так мы долго стояли, обнявшись, со слезами на глазах.
– Кажется, я слегка оправилась, – сказала я дрожащим голосом. – Во всяком случае, начинаю. И прости меня за то, что вела себя как последняя стерва. И еще за то, что заставляла тебя так за меня беспокоиться.
– Знаешь, не надо извиняться, – мягко сказала она, все еще обнимая меня и улыбаясь. – Мы знаем, что тебе пришлось пережить. Мы просто хотим, чтобы ты была счастлива.
– Спасибо, мам, – прошептала я.
– И что ты собираешься сегодня делать? – весело спросила она.
– Ну, сначала досмотрю с тобой телевизор, – сказала я, показывая на экран. – А потом приготовлю для всех нас ужин.
– Очень мило с твоей стороны, Клэр, – с некоторым сомнением произнесла мама. – Но мы все умеем пользоваться микроволновой печью.
– Нет-нет! – засмеялась я. – Я хочу сказать, что приготовлю настоящий ужин. Ну, понимаешь, поеду в супермаркет, куплю свежие продукты и приготовлю все с самого начала.
– В самом деле! – несколько неуверенно сказала мама и посмотрела на меня отсутствующим взглядом. – На этой кухне уже очень давно никто не готовил настоящего ужина.
Меня так и тянуло сказать, что на этой кухне никогда не готовился настоящий ужин, во всяком случае, с тех пор, как мама встала у руля семейства Уолш, но я вовремя остановилась.
– Да ничего особенного, мам, – заметила я. – Сварю макароны с соусом, и все.
– Макароны… – выдохнула она с тем же отсутствующим видом, как будто вспоминая другую жизнь, другое время, другой мир. – Да, – кивнула она, очевидно что-то припомнив. – Да, я помню макароны.
«Господи! – подумала я в тревоге. – Неужели ее прошлые кулинарные попытки нанесли ей такую травму, что она до сих пор не может оправиться?»
– Значит, ты не возражаешь, если я возьму машину и поеду кое-что купить? – спросила я, немного нервничая.
– Если нужно, – сказала она слабым голосом, явно сдаваясь. – Если нужно.
– Не дашь ли мне денег в долг? – спросила я.
– Они принимают кредитные карточки, – быстро сказала мама. Упоминание о деньгах мгновенно перенесло ее из призрачного мира, где она обреталась, в сегодняшний день.
Понимаете, дело не в том, что моя мама жадная. Вовсе нет. Но будешь экономной, если многие годы пытаться содержать семью из семерых человек на скромную зарплату. От этой привычки трудно отказаться.
Мама дала мне ключи от машины и помахала рукой на прощание с таким видом, будто я уезжаю навсегда, а не в супермаркет, находящийся совсем рядом.
Я же пребывала в возбужденном состоянии: ведь я не выбиралась из дома уже несколько недель. Тоже, кстати, признак того, что мои раны начали заживать.
– Желаю хорошо провести время! – крикнула мне мама. – И помни, если ты передумаешь насчет ужина, не волнуйся. Ты никого не подведешь. Мы поедим, как обычно. Никто не станет возражать.
Создавалось впечатление, что ей вовсе не хочется, чтобы я что-то готовила.
Я великолепно провела время в супермаркете, толкая тележку вдоль полок с товарами, покупая продукты и вещи для своего ребенка, изображая счастливую семью, хотя в этой семье всего один родитель. Пока я умирала от горя и валялась пьяной, мама с папой покупали все, что нужно Кейт. Но пришло время взять все заботы на себя.
Я кидала в тележку всякие экзотические продукты и наслаждалась от души. Плевать на расходы! Ведь я плачу кредитной карточкой. А куда придет счет по кредитной карточке? Правильно. В мою лондонскую квартиру. И кому придется его оплачивать? Снова верно. Джеймсу.
Я улыбалась другим молодым и не очень молодым мамашам, которые тоже делали покупки. В конце концов, почему я не могу чувствовать себя одной из них? Молодой женщиной с ребенком. Без всяких проблем, кроме, пожалуй, вероятности не высыпаться ночью в ближайшую декаду. Разве по мне можно сказать, что мой муж меня бросил?
Я больше не бряцала своим унижением, как оружием. И не завидовала нормальной жизни других. Я уже не ненавидела каждую женщину за то, что ее муж не бросал.
Откуда мне знать, что женщина, с которой мы вместе поморщились при виде авокадо, счастлива? Разве можно определить, что женщина, которую я слегка толкнула, когда доставала с полки банки с медом и горчицей, не имеет никаких забот и проблем?
В каждой избушке свои игрушки.
Невозможно быть идеально счастливой.
Господь вовсе не выбирал меня персонально, чтобы обречь на печаль и страдания.
Я – обыкновенная женщина с обыкновенными проблемами и хожу, как все, по магазину среди таких же обыкновенных женщин.
Я прошла мимо винного отдела, обратив внимание на ряды водочных бутылок, которые сверкали и звали к себе. Мне казалось, я слышу, как они кричат: «Эй, Клэр, давай сюда! Выбери меня! Выбери меня! Возьми нас с собой домой!» Я машинально повернула тележку в этом направлении… а затем резко свернула в сторону. «Вспомни тетю Джулию», – сказала я себе.
Папа был прав. Какая это жизнь – валяться пьяной в постели? Это ничего не решает.
Я испытала шок, сообразив, что, по-видимому, стала взрослой. Я соглашалась с основными положениями папиной лекции о вреде пьянства, вместо того чтобы хмыкать и надсмехаться над ней. Разумеется, я знала, что этот день когда-нибудь настанет, но оказалась к этому не готова. Если я не послежу за собой, то следующим шагом будут замечания вроде: «Это мальчики или девочки?» – при виде новой поп-группы по телевизору. Или: «Почему у них теперь в песнях нет никакого мотива? Это же не песня, а просто какофония».
Слегка огорченная, я пошла к кассе и расплатилась, получив огромное удовольствие от астрономической цифры на счете, который придется оплатить Джеймсу.
И мы с Кейт, которая была привязана к моей груди, поехали домой.
По дороге я заехала в банк и поменяла английские фунты на ирландские. Как только Анна вернется домой, я верну ей все, что должна, до последнего пенни. И тогда она сможет расплатиться со своим поставщиком наркотиков. И никто не прострелит ей коленные чашечки.
