Текст книги "Больше, чем любовница"
Автор книги: Мэри Бэлоу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)
– Простите… Я спускалась за книгой и услышала музыку. Где вы научились так замечательно играть?
– Говорите, замечательно? – прищурился Трешем. – Я просто стучал по клавишам, мисс Инглби. Ради собственного развлечения. Я не знал, что играю для публики.
Он презрительно усмехнулся, и Джейн вдруг поняла, что эта его усмешка всего лишь маска. Раньше ей и в голову не приходило, что герцог Трешем – совсем не такой, каким казался. Но теперь-то она осознала: этот сложный и противоречивый человек никогда не раскрывался ни перед ней, ни перед своими гостями. – Нет-нет, вы не просто стучали по клавишам, – возразила Джейн, хотя и понимала, что ей лучше помолчать. Закрыв дверь, она вышла на середину комнаты. – Вы прекрасно играли, ваша светлость. Господь наделил вас редким даром. И вы не развлекались. Вы предавались любимому занятию всей душой.
– Глупости! – воскликнул герцог. – Меня никто никогда не учил играть, Джейн. И я даже не умею читать ноты.
– Вас никто не учил? – удивилась девушка. – Так что же вы тогда играли? Как вы сумели выучить это произведение?
Герцог не ответил, но Джейн и так все поняла.
– Вы не распускаете их даже на ночь? – спросил он неожиданно.
Волосы. Он говорил о ее волосах, тяжелой косой ниспадавших на спину. Но ее не так-то легко было сбить с толку.
– Ваша светлость, вы сами сочинили эту музыку. Ведь так?
Герцог пожал плечами:
– Я уже говорил, что просто развлекался.
– Отчего вы стыдитесь своего таланта? Почему не желаете признавать его?
Он грустно улыбнулся:
– Вы не знаете моих родственников.
– Они полагают, что игра на фортепьяно, сочинение музыки и любовь к искусству – это нечто несовместимое с представлениями о доблестном продолжателе рода Дадли, не так ли?
– Не только несовместимое, но и граничащее с женоподобием, – усмехнулся Трешем.
– Бах – мужчина, – сказала Джейн, поставив свечу на инструмент. – И так ли женоподобны все остальные композиторы?
– Они не принадлежали к роду Дадли. Если бы у нас в роду появился композитор, его бы считали женоподобным. О, Джейн, – Джоселин с ухмылкой взглянул на ее ноги, – да вы босиком, по-домашнему?
– Кто так считал бы? Вы? Ваш отец? Или дед?
– Все трое. Святая троица, так сказать.
– Не богохульствуйте. Ваш отец должен был знать о вашем таланте. Такое не утаишь. Талант требует выхода, как, например, этой ночью. Значит, отец никак не поощрял вас, я правильно поняла?
– Я так и не научился играть. С меня хватило двух раз… Знаете ли, мне не слишком понравилось всю ночь спать на животе, потому что к спине нельзя было притронуться.
Джейн промолчала. Охваченная гневом, она пристально смотрела на сидевшего перед ней циничного и жестокого светского льва, на человека, из которого все самое лучшее еще в детстве было выбито плетью. К сожалению, его грубый и невежественный отец не понимал очень простых вещей, например, того, что лишь всесторонне развитая личность является полноценным человеком, то есть неповторимой индивидуальностью. Однако герцог Трешем, похоже, поставил перед собой цель соответствовать идеалам своего невежественного предка. И почти преуспел в этом.
Тут он вновь заиграл, но на сей раз мелодия оказалась знакомой.
– Знаете, что это? – спросил герцог, не поднимая глаз.
– «Барбара Аллен». Одна из самый чудесных и грустных баллад.
– Вы поете? – спросил он.
– Да, – сказала Джейн.
– Тогда пойте. – Трешем перестал играть и взглянул на девушку. – Садитесь рядом со мной на скамью. Раз уж вы пришли, то хоть спойте. А я постараюсь играть поприличнее.
Она села рядом с герцогом и стала смотреть на его руки – он уже играл вступительные аккорды. Джейн и раньше обращала внимание на руки Джоселина. У него были узкие кисти и длинные изящные пальцы. Однако она и предположить не могла, что эти руки – руки музыканта. Теперь же в этом не было сомнений. Казалось, его пальцы ласкают клавиши, а вовсе не извлекают из инструмента звуки;
Джейн спела балладу от начала до конца. Сначала она испытывала смущение, но вскоре забыла обо всем на свете – оставалась только музыка. И грустная история Барбары Аллен.
Наконец музыка стихла, и воцарилась тишина. Джейн сидела очень прямо, сидела, сложив руки на коленях. Какое-то время оба молчали. Молчали, ибо прекрасно понимали; такие мгновения не часто выпадают в жизни.
– О Господи, – прошептал наконец Трешем. – Оказывается, контральто. А я почему-то думал, у вас сопрано.
Только сейчас Джейн осознала, что сидит среди ночи рядом с герцогом Трешемом – сидит полураздетая и босая. Да и на нем была лишь белая, распахнутая у ворота рубаха и панталоны в обтяжку. Но, даже осознав всю двусмысленность ситуации, Джейн не могла придумать, как выйти из нее естественно.
– Еще никогда в жизни, – проговорил Трешем, – я не слышал такого прелестного голоса. Вы прекрасно передавали музыку и настроение баллады.
Джейн в смущении потупилась. – Почему же вы так долго молчали? Почему вы не сказали о том, что поете?
– Вы не спрашивали.
– Черт побери, Джейн, как вы смеете скрывать такой талант? Таким даром надо делиться с другими, а не скрывать его.
– Я тронута, ваша светлость.
Герцог молча кивнул и, казалось, о чем-то задумался. Потом взял ее за руку – Джейн вдруг показалось, что в комнате не хватает воздуха, – и вполголоса проговорил:
– Вам не следовало спускаться. В крайнем случае, могли бы потихоньку пройти в библиотеку, взять книгу и подняться к себе, не потакая своему любопытству. Вы застали меня не в лучшее время.
Джейн прекрасно его понимала, ибо и для нее это был не лучший момент. Они оба ступили на зыбкую почву, и оба пребывали в романтическом настроении. К тому же в столь поздний час ни слуги, ни гости не могли их потревожить.
– Да, вы правы, – пробормотала Джейн.
Высвободив свою руку, она поднялась на ноги, собираясь уйти, хотя ей ужасно хотелось остаться.
– Не уходите, – проговорил герцог внезапно охрипшим голосом. – Не уходите, не оставляйте меня одного.
У нее оставалось право выбора. Она могла внять голосу разума и, вежливо пожелав Трешему спокойной ночи, выйти из комнаты. Он не стал бы удерживать ее. Но она могла и остаться – ведь ей этого хотелось… Времени на раздумья уже не оставалось, и Джейн, наконец, решилась – она сделала шаг к Трешему. Сделала этот шаг вопреки здравому смыслу, вопреки опыту, вопреки всему.
Положив руку ему на голову, она провела ладонью по его шелковистым волосам. Он обнял ее за талию и привлек к себе. Джейн тихонько вздохнула и почувствовала, как Трешем прижался лицом к ее груди.
«Какая я глупая, – подумала она, закрывая глаза и прислушиваясь к своим ощущениям. – Да, глупая», – мысленно повторила Джейн, но уже без прежней уверенности.
Когда же Трешем, чуть отстранившись, посмотрел на нее снизу вверх своими темно-карими глазами, она, очевидно, повинуясь инстинкту, опустилась перед ним на колени и обхватила руками его бедра, туго обтянутые панталонами.
Герцог тотчас же склонился над ней, едва касаясь ее шеи горячими пальцами, и этот жар, проникая в ее тело, будил в ней женщину. Затем он взял лицо девушки в ладони и поцеловал ее.
Джейн и прежде целовали. Ее поклонником был Чарлз, уже четыре года ухаживавший за ней. В те редкие минуты, когда они оставались наедине, Чарлз целовал ее, и она не противилась.
Но теперь Джейн поняла, что до сих пор ни разу не целовалась по-настоящему, так, как сейчас.
Трешем целовал ее совсем не так, как Чарлз.
Он едва касался ее губ своими, и глаза его были широко раскрыты, как и ее глаза. Возможно, именно поэтому они не могли всецело отдаться физическому влечению, хотя желание заявляло о себе все более настойчиво. Глядя в глаза Трешема, Джейн не смогла бы сделать вид, что не понимает, что происходит, не смогла бы убедить себя в том, что просто охвачена бездумной и слепой страстью.
Нет, ее страсть не была слепой и бездумной.
А Трешем уже покрывал поцелуями ее щеки, глаза, подбородок… Затем скова поцеловал в губы, но на сей раз смелее, словно побуждая ответить на его поцелуй.
Джейн сделала для себя открытие: оказывается, поцелуй – это не только когда губы прижаты к губам, но и когда язык скользит по ним, как бы лаская, а потом проникает меж губ… Да, это и есть настоящий поцелуй, и в такие мгновения из груди вырываются стоны.
Тут Джоселин порывисто привлек ее к себе и крепко прижал к мускулистой груди. Их губы снова слились в поцелуе, и в какой-то момент Джейн почувствовала, что одних поцелуев ей уже мало.
Внезапно Трешем отстранился и, пристально глядя в глаза девушки, проговорил:
– Завтра утром мы будем чувствовать себя виноватыми друг перед другом, и нам придется расплачиваться за это, Джейн. Ты удивишься, насколько утром все будет выглядеть по-другому. Все покажется запретным и невозможным. Даже грязным.
Джейн молча покачала головой.
– Все будет так, Джейн, поверь мне, – продолжал Трешем. – Я всего лишь распутник, и мне хочется только одного: хочется разложить тебя прямо здесь, на полу, и насладиться твоим девственным телом. А ты – невинная, с ясным взглядом, голубка. Моя служанка. Зависимая от меня. Это грязно, Джейн. Ты думаешь, что все происходящее красиво. Я вижу это в твоих глазах. Нет, Джейн, ты ошибаешься. Опытный распутник легко может заставить женщину думать, что это красиво, а на самом деле ничего в этом романтичного нет, просто похоть, примитивное желание. Жажда плотских утех. Так что иди спать, Джейн. Одна.
И слова его, и тон, каким они были сказаны, – все казалось оскорбительным. Она выпрямилась и отступила на шаг.
Затем внимательно посмотрела ему в глаза, стараясь проникнуть сквозь маску, которую он только что надел. Но маска оказалась непроницаемой. На губах герцога играла усмешка.
Он был прав. Все произошедшее – всего лишь зов плоти. Грубый и примитивный.
И все же что-то ее смущало. Она чувствовала в словах Трешема какую-то фальшь.
Но в одном он был прав. Они не имели права поддаваться влечению. И наутро все действительно покажется совсем другим. Во всяком случае, она не сможет смотреть на герцога так спокойно, как смотрела сейчас.
– Спокойной ночи, ваша светлость, – сказала она.
– Спокойной ночи, Джейн.
Трешем повернулся лицом к инструменту в тот момент, когда она потянулась к свече. Закрывая за собой дверь, Джейн услышала, что он заиграл что-то очень тихое и грустное.
Поднимаясь к себе в комнату, Джейн вспомнила, что забыла взять книгу, но возвращаться не стала.
Глава 9
– Да, табурет вполне подойдет, – сказал Джоселин, отвечая на вопрос слуги.
Джоселин страдал от боли, так что без табурета, на который можно было бы положить ногу, наверное, не сумел бы обойтись. Но нельзя демонстрировать свои страдания на публике, особенно если публика – завсегдатаи клуба «Уайтс», куда он приехал сегодня утром не верхом, как обычно, а в карете. И все же нога болела невыносимо… Вполне вероятно, что, приехав домой, он не сможет снять сапог, не разрезав его, и в результате лишится любимой пары. Одной он уже лишился в день дуэли – тогда, чтобы стащить сапог с простреленной ноги, его пришлось разрезать.
– И еще принесите утренние газеты, – добавил герцог и, отбросив притворство, со вздохом облегчения положил ногу на табурет.
Он выехал из дома очень рано – чтобы до отъезда не встречаться с Джейн.
Поморщившись, Трешем пробежал глазами заголовки. Какого черта он украдкой выскочил из дома в такую рань? Лишь затем, чтобы не столкнуться лицом к лицу со служанкой? Чтобы отсрочить встречу с ней.
Трешем не знал, чего стыдиться больше – того, ли, что произошло ночью, или своего утреннего бегства. Но стыд – не совсем верное слово. Скорее смущение. По правде сказать, он редко испытывал подобное чувство.
Она застала его за игрой на фортепьяно. Он исполнял собственное сочинение. А потом поцеловал ее. Черт, он слишком долго сидел без дела! И это безделье привело к тому, что он нарушил свою главную заповедь и тем самым еще ниже опустился в собственных глазах. Если бы не боль в ноге, он мог бы повалить ее на пол и похитить сокровище, скрытое под тонкой ночной рубашкой. И она, эта невинная глупышка, не остановила бы его.
– Трешем? Ты ли это?! Как жизнь, старина? Джоселин отложил в сторону газету, которую все равно не читал, и поприветствовал друзей и знакомых, уже съезжавшихся в клуб.
– О, вполне сносно. Надеюсь вскоре бегать, как прежде.
Герцог Трешем со своей тростью, стоявшей у стула, и ногой, покоившейся на табурете, на несколько минут сделался объектом насмешек. Друзья и знакомые соревновались в острословии на его счет.
– А мы уже думали, что ты решил больше не выезжать из Дадли-Хауса. Словно царственная особа. В таком случае мы бы стали твоей свитой и поселились бы у тебя, чтобы ты не скучал. А прелестная мисс Инглби удовлетворяла бы прочие нужды.
– Ты по-прежнему не снимаешь сапоги, Трешем?
– А мне следовало явиться в «Уайтс» в домашних туфлях? – усмехнулся герцог.
– Прелестная мисс Инглби? – переспросил один из друзей. – Та самая, что завопила во время дуэли? Трешем, ты хитрец. И как же именно твоя сиделка удовлетворяет твои желания?
Джоселин поднес к глазам лорнет и, окинув стоявшего перед ним молодого человека презрительным взглядом, проговорил;
– Скажите, Уоллмен, в котором часу вам пришлось встать, чтобы ваш слуга успел соорудить к завтраку этот кошмар? Разумеется, я имею в виду ваш шейный платок.
Пожалуй, платок был и в самом деле повязан излишне вычурно, учитывая, что время для вечерних туалетов еще не наступило. Но даже на самом великолепном из балов подобный галстук бросался бы в глаза.
– Слуга управился за час, – не без гордости ответил юный денди. – Но он испортил восемь других платков, прежде чем правильно повязал этот..
Джоселин наконец-то опустил лорнет. Стоявший рядом виконт Кимбли презрительно хмыкнул, покосившись на Уоллмена.
Потом заговорили о предстоящих гонках и о графе Дербери – тот по-прежнему жил в Лондоне затворником, однако все знали, что он приехал из Корнуолла, чтобы найти сбежавшую племянницу – убийцу его сына. Присутствующие, выразив общее мнение, заявили: граф явно разочаровывает свет, отказываясь появляться в обществе и развлекать скучающих знакомых ужасающими подробностями происшествия, о котором уже несколько недель говорил весь Лондон.
Сидни Джардин, который после смерти дяди унаследовал графский титул, никогда не пользовался особым расположением света. Джоселин как-то раз встретился с ним на балу. Впрочем, это была памятная встреча – Сидни позволил себе весьма оскорбительное замечание в адрес одной юной леди и ее матери, причем слова были произнесены достаточно громко – чтобы дамы могли их услышать.
Поводом для оскорбительного замечания послужил отказ обеих дам танцевать с Джардином. Став свидетелем столь возмутительной неучтивости, Джоселин пригласил Джардина прогуляться по террасе, опоясывавшей бальный зал. И во время прогулки в весьма вежливой, но категоричной форме потребовал, чтобы Сидни покинул дом.
Рассвирепевший Джардин попытался вызвать Джоселина на дуэль, но герцог поднес к глазам лорнет и, окинув собеседника презрительным взглядом, сообщил, что может принять вызов только от джентльмена.
– Мне кажется, – сказал Трешема когда речь зашла о происшествии в Корнуолле, – что леди Сара скорее достойна похвалы, чем порицания. Надеюсь, у нее хватило ума уехать из Лондона.
– Но существует мнение, что она все еще здесь, – заметил виконт Кимбли. – Говорят, сыщики как следует потрудились. А они утверждают, что ни одна молодая особа, соответствующая описанию, не покидала город в последнее время.
– Значит, у нее хватило ума затаиться, – сказал Джоселин. – Я – на ее стороне. Уверен, что ее спровоцировали. С чего бы юная леди стала бить джентльмена по голове?
– Тебе лучше знать, Трешем, – усмехнулся сэр Исаак Уоллмен.
Пристально взглянув сквозь лорнет на сэра Исаака, Джоселин повернулся к друзьям.
– Где Фердинанд держит новых коней? – спросил он. – И где он тренируется? Думаю, подготовка к гонкам идет полным ходом. Пожалуй, мне пора навестить Ферди, чтобы самому оценить его шансы. К сожалению, он никогда не умел выбирать лошадей.
– Я поеду с тобой, Трешем, – сказал виконт Кимбли, увидев, что Джоселин опустил ногу на пол и взялся за трость. – Моя помощь нужна?
– Лучше держись от меня подальше! – прорычал Джоселин, приподнимаясь. Ступив на больную ногу, он не смог удержаться от стона – ногу словно пронзили иглами. – Я не нуждаюсь в сопровождении, поскольку приехал в карете.
Трешем прибыл в карете! Разумеется, он снова сделался объектом насмешек.
Не обращая внимания на шутки приятелей, герцог покинул клуб. Уже усаживаясь в экипаж, он подумал о Джейн и невольно нахмурился.
Джоселин нашел Фердинанда именно там, где и ожидал увидеть, – на площадке возле конюшни. Взглянув на новых коней брата, герцог вздохнул с облегчением – это была прекрасная пара. Жеребцы неплохо понимали друг друга и оказались быстры на ногу. Но, к сожалению, у Фердинанда не хватало времени, чтобы научиться как следует править ими. К тому же он был слишком горяч и импульсивен.
– Ты должен править твердо, но не напрягаться при этом, – со вздохом проговорил Джоселин, когда его брат, разозлившись на коней, принялся бранить их. – И не надрывай так горло, Ферди, не то в Брайтоне у тебя не хватит голоса, чтобы поздравить себя с победой.
– Упрямые дьяволы, – проворчал Фердинанд, глядя на коней. – Наверное, я зря их купил.
– Ты купил превосходных скакунов, Ферди, И ты не прогадал, уверяю тебя. Просто следует показать им, кто тут хозяин.
Джоселин поставил на брата и все еще надеялся выиграть пари, хотя Ферди отнюдь не считался фаворитом.
– С твоей коляской, Трешем, я обгоню Берриуэтера миль на пять, – неожиданно заявил Фердинанд. – Твоя коляска куда легче, а рессоры у нее получше, чем у моей.
– На две мили, и не более, – сказал Джоселин. – Придется тебе довольствоваться этим.
– Вот покончу с гонками и займусь Форбсом, – говорил Фердинанд полчаса спустя, когда братья уже сидели в гостиной. – Я поклялся отстегать его на днях. Вчера в клубе он имел наглость пройтись по поводу людей, которые ходят на костылях, чтобы вызвать к себе жалость, но при этом забывают, какую ногу следует поджимать. Этот Форбс считает себя остроумным, черт бы его побрал.
Джоселин с невозмутимым видом потягивал кларет.
– Он ведь не обо мне говорил, не так ли? Не связывайся с ним, Фердинанд! Я сам могу за себя постоять.
– Я бы дал ему по физиономии прямо там, в той комнате, где они играли в карты. Но Макс Риттербаум схватил меня за руку и утащил оттуда. Дело в том, Треш, что они не смеют сказать тебе в лицо нечто подобное. У этих трусов не хватит духу бросить тебе вызов.
– Я сам разберусь, Ферди. Думай лучше о гонках.
– Позволь налить тебе еще, – сказал Фердинанд. – Видел последнее чудовищное приобретение Ангелины?
– Шляпку? – спросил Джоселин. – Цвета горчицы? Ужасная вещь.
– Нет, голубую. С лиловыми полосками. Водрузив ее на голову, она потребовала, чтобы я отправился с ней на прогулку в парк. Я сказал, чтобы она выбирала: или я, или эта шляпа. Она сделала бы меня посмешищем, Трешем. Наша сестра родилась с полным отсутствием вкуса. Почему Хейуорд оплачивает подобные приобретения – для меня загадка.
– Она вскружила ему голову. Или он ей. Но никто бы не догадался об этом, увидев их вместе или порознь. Они умеют хранить секреты, словно тайные любовники.
Фердинанд громко засмеялся:
– О Господи! Представь кого-нибудь, кто был бы без ума от Ангелины!
– Или от Хейуорда, – поигрывая цепочкой лорнета, добавил Джоселин.
«Как приятно вернуться к нормальной жизни», – подумал герцог по дороге домой.
* * *
Если Джейн и тешила себя надеждой, то это продолжалось очень недолго. Она была весьма здравомыслящей девушкой и прекрасно понимала: все произошедшее ночью для герцога Трешема ровным счетом ничего не значило. Однако ей хотелось верить, что она ошибается…
Он вернулся домой только к вечеру и тут же заперся в библиотеке с Куинси. Незадолго до ужина герцог все же позвал ее к себе.
Безупречно одетый, Трешем сидел в шезлонге. Его правая нога покоилась на подушке, и он, как обычно, хмурился. Увидев Джейн, герцог тотчас же заявил:
– Ни слова, мисс Инглби, предупреждаю, ни слова. Конечно, мне больно, и, конечно же, Бернард намучился, стаскивая с меня сапог. Но пришло время давать мышцам нагрузку, и мне пора выбираться из дома хотя бы днем. Иначе у меня совершенно испортится характер.
Джейн не ждала, что после целого дня отсутствия он упомянет о произошедшем ночью. Все случившееся ей самой уже казалось сном. Но она знала, что были и объятия, и поцелуи. Более того, она прекрасно помнила, как изумилась, увидев герцога Трешема за фортепьяно. Он играл воистину божественно.
Глядя на нее с кривой усмешкой, он спросил:
– Вы думали, что это любовь, Джейн? Полагали, что это нечто красивое и чистое?
– Нет, ваша светлость. Я не настолько наивна, как вам кажется. Я понимаю, что мы оба были охвачены желанием, не более того. С какой стати самоуверенному и знающему себе цену светскому льву питать нежные чувства к служанке? И зачем вам опасаться, что такая женщина, как я, падет жертвой вашего мужского обаяния? Ведь вы в течение двух недель не очень-то стеснялись в выражениях, общаясь со мной…
Герцог, прищурившись, смотрел на девушку.
– Я мог бы догадаться, Джейн, что ваше слово вновь будет последним. Как глупо с моей стороны было предполагать, что я всерьез вас расстроил.
– Да, – кивнула Джейн. – Смею заметить, ваша нога опухла. Вам придется подержать ее в прохладной воде.
– И заморозить пальцы?
– Полагаю, что лучше испытать эти неприятные ощущения, чем наблюдать, как те же пальцы чернеют и отваливаются.
Джоселин поджал губы. Джейн на миг показалось, что в его глазах вспыхнули искорки смеха.
– Если вы собираетесь завтра с утра снова уехать из дома, ваша светлость, то я смею просить дать мне выходной.
– Зачем? – нахмурился Трешем.
У Джейн вспотели ладони при мысли о том, что ей придется покинуть Дадли-Хаус. Но она понимала: жить в страхе невозможно, надо что-то предпринимать.
– Мне пора искать другую работу, – сказала она. – К тому же вы и сейчас во мне не очень-то нуждаетесь. Более того, вы никогда во мне не нуждались, вам не требовалась сиделка.
– Так вы хотели бы уйти от меня? – спросил он, глядя на нее в упор.
Джейн заставила себя превозмочь боль. У нее не было причин жалеть, что придется покинуть дом герцога. Если, конечно, не считать того, что она узнала о Трешеме прошедшей ночью.
– Срок моей службы у вас так или иначе скоро закончится, ваша светлость, – напомнила Джейн.
– Кто вам это сказал? Какие глупости! Вам ведь некуда идти.
Джейн поняла, что еще остается надежда… Она уже подумывала о том, чтобы попросить герцога предоставить ей в Дадли-Хаусе место горничной, но все никак не могла решиться на это. К тому же она не знала, сможет ли остаться у герцога после произошедшего ночью. Однако в ее положении о гордости следовало забыть.
– Мы договорились, ваша светлость, что я останусь сиделкой при вас до тех пор, пока вы не сможете выходить из дома. На три недели.
– В любом случае срок еще не истек. Не желаю и слышать о том, что вы ищете другое место. Пока что вы служите у меня, Джейн. Я плачу вам не для того, чтобы вы бегали по всему городу в поисках нового хозяина, который заплатит вам больше, чем я. Кстати, а сколько я вам плачу?
– Больше, чем я заслуживаю. Дело не в деньгах, ваша светлость.
Но герцог упорствовал.
– Не желаю ничего об этом слышать, – заявил он. – По крайней мере еще неделю. А завтра у меня найдется для вас работа. И я вам за нее хорошо заплачу.
Джейн недоверчиво взглянула на Трешема.
– Не стойте вы возле двери, будто хотите сбежать! Если бы я захотел наброситься на вас, то сделал бы это, и расстояние между нами не было бы мне помехой. Подойдите ближе. Сядьте сюда.
Он указал ей на стул, на котором она обычно сидела. Возразить было нечего. Джейн сделала то, что велел герцог, хотя рядом с ним ей стало еще сложнее – она почувствовала запах его одеколона, тотчас же вызвавший в памяти и все другие ощущения минувшей ночи.
– Завтра вечером я устраиваю у себя большой прием, – сказал Трешем. – Куинси написал приглашения, и они немедленно будут разосланы. Конечно, следовало бы уведомить приглашенных заранее, но я уверен, что и так приедут почти все. Не так уж часто я принимаю у себя, поэтому, несмотря на мою репутацию, от моих приглашений не отказываются. А может, репутация как раз способствует моей популярности.
Джейн решила – хотя и не стала говорить об этом, – что не будет выходить из своей комнаты весь вечер. Побледнев, она до боли сжала кулаки, так что побелели костяшки пальцев.
– Скажите мне, мисс Инглби, у вас есть наряд более приличный, чем тот, что сейчас на вас?
Нет, конечно, она не выйдет из своей комнаты.
– Мне он не понадобится, – заявила девушка. – Я не могу быть вашей гостьей. Я не гожусь на эту роль.
Трешем с усмешкой проговорил:
– В этом, мисс Инглби, вы абсолютно правы. Но вы не ответили на мой вопрос. И не делайте такое лицо. Вы сейчас похожи на капризного ребенка.
– У меня есть муслиновое платье, ваша светлость. Но я не надену его. Оно не соответствует моему положению.
– Завтра вечером вы его наденете. И вам придется как-то… причесаться. Я узнаю у Бернарда, какая из горничных умеет делать прически. Если таковой не найдется, я, возможно, приглашу горничную сестры.
Джейн чувствовала головокружение.
– Но вы же подтвердили, что я не могу быть вашей гостьей. Чтобы сидеть в своей комнате, мне ни к чему надевать муслиновое платье и делать замысловатую прическу.
– Не глупите, Джейн. Завтра я собираюсь накормить гостей ужином, а также предложить им карты и музыку – то, что обычно предлагается гостям, когда среди приглашенных есть дамы. Все дамы, знаете ли, умеют играть на музыкальных инструментах. Мамаши считают своим долгом обучить дочерей барабанить по клавишам или щипать струны. Думают, наверное, что так их дочерям будет легче проложить путь к сердцу и кошельку мужчины.
– Но вы, я полагаю, это не одобряете.
– Вы так считаете? – Джоселин усмехнулся. – Видите ли, цинизм – такая же неотъемлемая часть моей личности, как титул и состояние. Чем выше титул, тем больше цинизма, скажу я вам. Когда же герцогский титул приходит к человеку в семнадцать лет… Я постоянно только тем и занимаюсь, что доказываю всем и каждому, что более бессердечного негодяя, чем я, нет во всем королевстве. Но все мамаши обхаживают меня, словно я архангел Гавриил, а папаши ищут со мной знакомства. Не говори уже о самих девицах.
– Как-нибудь вы влюбитесь в одну из таких девиц и начнете обхаживать ее для того лишь, чтобы с болью узнать, что она просто потешается над вашими ухаживаниями. Вы недооцениваете женский ум, ваша светлость. Вы считаете себя величайшим подарком для любой юной леди и потому презираете тех, кто добивается вашего внимания. Но есть и умные женщины в этом мире, уверяю вас.
Джоселин сделал вид, что сердится. Однако Джейн нисколько не сомневалась, что заметила смех в его глазах.
– Мисс Инглби, я хотел бы уточнить… Скажите, понятие «этот мир» распространяется и на исламские страны или же ограничивается той частью света, где исповедуют христианство?
Джейн невольно улыбнулась, однако промолчала.
– Но мы отвлеклись от темы, – продолжал герцог, взглянув на девушку так, что по спине у нее пробежали мурашки. – Вы, мисс Инглби, будете главным украшением вечера. Вы споете для моих гостей.
– Нет!
Она стремительно поднялась со стула.
– Споете, – сказал Трешем. – Я даже буду вам аккомпанировать. Полагаю, что должен признать перед светом свой грех – должен признать, что поигрываю на фортепьяно время от времени. Не думаю, что мое мужское эго пострадает от того, что я всего лишь подыграю вокалистке. Так вы думаете, мне стоит сыграть?
– Нет. Вернее, не надо аккомпанировать мне. Я не певица и не желаю ею становиться. Вы не можете меня заставить и не думайте, что вам это удастся. Я не желаю, чтобы надо мной потешались.
– Я заплачу вам пятьсот фунтов, Джейн.
Она набрала в легкие побольше воздуха, собираясь дать герцогу достойную отповедь, однако в последний момент передумала.
– Пятьсот фунтов? – спросила она недоверчиво, глядя на Трешема. – Как это глупо и смешно!
– Я могу себе это позволить. Я хочу, чтобы вы спели для моих гостей и чтобы они почувствовали то, что почувствовал я минувшей ночью. У вас редкий талант.
– Не думайте, что сможете склонить меня на свою сторону лестью, – проговорила Джейн, но ее мысли уже приняли иное направление.
Пять сотен фунтов! Она долго сможет не работать. И сможет исчезнуть, скрыться в месте более безопасном, чем этот дом. Она даже может уехать туда, где ее не станут искать.
– Пятьсот фунтов избавят вас от необходимости искать работу немедленно, не так ли? – сказал герцог, очевидно, прочитав ее мысли, разумеется, не все.
«Но сначала надо предстать перед гостями, – размышляла Джейн. – А есть ли в Лондоне кто-нибудь, кроме графа Дербери, кто знает меня лично, кто узнает во мне леди Сару Иллингсуорт? Маловероятно. Но вдруг такой человек все же окажется в доме?»
– Я готов даже добавить «пожалуйста», Джейн, – сказал он.
Она посмотрела на него с упреком, однако промолчала.
А может, граф Дербери окажется среди гостей? Существовал лишь один способ это выяснить – попросить у Куинси список приглашенных.
– Я подумаю, – сказала Джейн; она старалась не выдать своего волнения.
– Большего мне от вас сегодня не добиться, не так ли? – спросил Трешем. – Вы не можете капитулировать слишком поспешно, чтобы не создалось впечатление, что вы позволили себя уговорить. Что ж, я подожду. Но вы должны ответить «да». Я на это настроен. Завтра днем порепетируем.
– Мне кажется, у вас опять болит нога, – сказала Джейн. – Полагаю, вы не захотите признавать, что сглупили, выехав сегодня из дома. И еще большую глупость вы совершили, пробыв вне дома так долго. Позвольте помочь вам дойти до вашей комнаты. И надо попросить слугу, чтобы принес таз с холодной водой.
– Я пытался научить своего брата отличать морду лошади от хвоста. Слишком уж крупную сумму я поставил на него в клубе. Так что, мисс Инглби, я намерен сделать все, чтобы он выиграл гонки.
– Как глупы мужчины! Голова забита неизвестно чем, а энергия тратится на что-то… совершенно незначительное. Если Фердинанд пострадает во время гонок, вы поймете, что его здоровье куда важнее, чем какой-то выигрыш.
– Если вы закончили, мисс Инглби, можете приступать. Кажется, вы хотели мне помочь. Но сначала позовите слугу.
Джейн вышла из комнаты, не сказав ни слова.
Что, если в городе уже знают, как она выглядит? Что, если она выйдет к инструменту, а гости все как один встанут и, выставив укоряющие персты, назовут ее воровкой и убийцей? Впрочем, приходилось признать: в этой определенности было хоть какое-то облегчение.
