Текст книги "Больше, чем любовница"
Автор книги: Мэри Бэлоу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
Глава 16
Джейн отправилась спать довольно рано, но уснуть ей так и не удалось. Наконец она со вздохом поднялась с постели и зажгла свечу. Затем накинула на ночную сорочку халат и отправилась в свой кабинет. В свою келью. В их с Джоселином убежище – так он назвал эту комнату.
Филипп еще не спал, и она попросила его развести огонь в камине. Молодой слуга принес корзину угля и спросил, не нужно ли еще что-нибудь сделать.
– Нет, ничего не надо, спасибо, Филипп, – сказала Джейн. – Ложитесь спать.
– Да, мисс Инглби, – кивнул слуга. – Только не забудьте закрыть каминную решетку, когда будете уходить.
– Не забуду, – улыбнулась Джейн. – Спасибо, что напомнили. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, мисс Инглби.
Она решила, что будет читать, пока глаза сами не начнут слипаться. И села в кресло у камина – здесь днем сидел Джоселин. Она хотела взять книгу, которую он ей читал, но тотчас же передумала. Передумала в расчете на то, что он продолжит чтение, когда придет в следующий раз. Джейн раскрыла книгу, которую начала читать накануне, положила ее на колени и задумалась…
Не следовало пускать его сюда. Она знала, что теперь не сможет считать эту комнату своей. Да, теперь комната принадлежала им обоим. Ей казалось, что она и сейчас чувствует здесь его присутствие и даже слышит его голос, слышит, как Джоселин, сидящий в кресле, читает вслух «Мэнсфилд-парк». При этом было очевидно, что ему нравится ей читать.
Но так быть не должно. Она могла бы смириться со своей новой жизнью, если бы оставалась всего лишь любовницей герцога Трешема. При всей своей неопытности Джейн прекрасно понимала, что любовницам платят за вполне определенные услуги, покупают только их тело. Но что же происходило у них с Джоселином?
Он провел с ней в этой комнате больше двух часов и ни разу к ней не прикоснулся, не предложил подняться в спальню. А за чаем они говорили о политике – она считала, что в в стране следует провести радикальную реформу, а он относился к переменам гораздо осторожнее. Неожиданно герцог поднялся и, быстро попрощавшись, вышел из комнаты. Несколько секунд спустя она услышала, как хлопнула входная дверь, и, тотчас возникло чувство одиночества…
Пока они находились здесь, в этой комнате, он не был герцогом Трешемом. Перед ней был совсем другой человек – Джоселин без маски. Человек, пожелавший отбросить свою обычную сдержанность, пожелавший стать самим собой. Он хотел, чтобы его принимали таким, каков он есть. Он нуждался в дружбе… и в любви.
Джейн вздохнула.
Да, он нуждался в любви.
Но она сомневалась, что Джоселин примет этот дар, даже если осознает, что хочет быть любимым.
К тому же он едва ли способен ответить любовью на любовь.
И посмеет ли она, беглянка и убийца, предложить ему свою любовь? Неужели действительно убийца? Нет, не может быть. Ведь удар, который она нанесла Сидни, не мог его убить.
Джейн невольно поежилась, вспоминая этот кошмар.
Чтобы как-то отвлечься, она откинулась на спинку кресла и, закрыв глаза, стала прислушиваться к звукам, доносившимся из холла, – мистер Джейкобе запирал на ночь парадную дверь.
Минут через десять в дверь комнаты тихонько постучали.
– Войдите, – сказала Джейн. «Странно, ведь слугам уже пора спать», – подумала она.
В следующее мгновение дверь отворилась…
Высокий и широкоплечий, в длинном черном плаще, он был демонически красив. Герцог стоял у порога, стоял, молча глядя на нее. Ошеломленная его внезапным появлением, Джейн затаила дыхание.
– Все еще не спите? – сказал он наконец. – Я увидел свет и решил зайти.
– У вас есть свой ключ?
– Разумеется, – ответил герцог.
Она поднялась с кресла и подошла к нему.
И тут произошло неожиданное. Переступив порог, он развел руки в стороны, плащ распахнулся, и Джейн увидела белую шелковую подкладку и элегантный черный фрак. Она инстинктивно запрокинула голову, и герцог, тотчас же прикрыв ее полами плаща, впился в ее губы поцелуем.
Его поцелуй был долгим и страстным, однако в нем – Джейн чувствовала это – была не только страсть мужчины, целующего свою любовницу перед тем, как лечь с ней в постель.
Наконец он разъял объятия и стал прежним герцогом Трешемом.
– Сегодня, Джейн, тебе придется как следует потрудиться.
– Конечно… – Она с улыбкой отступила на шаг.
В следующее мгновение он ухватил ее за руку и привлек к себе. Пристально глядя ей в глаза, сквозь зубы процедил:
– Нет, ты не будешь улыбаться мне, как записная кокетка, прячущая под улыбкой усталость и цинизм. И никаких «конечно». Ты просто должна выполнять свои обязанности.. Если не хочешь лечь со мной в постель, так и скажи. Я тотчас же уйду.
Джейн рывком высвободила руку.
– Что ты имеешь в виду, когда говоришь об обязанностях? – спросила она. – Требуя лишь выполнения обязанностей, ты делаешь из меня шлюху.
– А кто же ты в таком случае? Ведь именно ты придумала этот нелепый контракт. Выходит, сама считаешь себя шлюхой, продажной женщиной. И не надо демонстрировать мне свой праведный гнев, Джейн. Не жди, что я буду лишь покорно кивать головой. Можешь отправляться ко всем чертям!
– А ты можешь… – Джейн с трудом удержалась от оскорбительной реплики. Переводя дух, она слышала, как сердце ее гулко бьется в груди. – Мы снова ссоримся, – сказала она со вздохом. – Если на этот раз виновата я, прошу прощения.
– Не ты, а твой контракт, – проворчал герцог.
– Значит, виновата я, – сказала Джейн. – Я очень рада вас видеть, Джоселин.
Он неожиданно улыбнулся.
– Действительно рада? – Она молча кивнула. – Джейн, мне и в самом деле не терпится уложить тебя в постель.
– Не терпится?.. – пробормотала она.
Он сверлил ее взглядом, и сейчас его глаза казались угольно-черными.
Неужели перед ней стоял герцог Трешем? Герцог Трешем, неуверенный в себе? Неуверенный в том, что его рады видеть?
– Думаю, нам следует подняться в спальню, – сказала Джейн. – Я говорю это в комнате, где наш контракт не имеет силы, так что можете мне поверить. Можете поверить, что я действительно этого хочу.
– Я был в театре. Меня пригласили на ужин к Кимбли, но я отказался ехать в карете и сказал, что хочу прогуляться пешком. А потом… Ноги сами принесли меня сюда. Даже не знаю, как это понимать.
– Осмелюсь предположить, что вы с кем-то крепко поссорились, – сказала Джейн. – Ведь вы и со мной только что чуть не поссорились.
– Но ты извинилась, – напомнил Трешем.
– Извинилась, потому что была не права. В отличие от некоторых я не настолько упряма, чтобы упорствовать только из гордости.
Джоселин усмехнулся:
– Но при этом последнее слово всегда остается за тобой. Что ж, пойдем в спальню. Раз уж ты сама меня пригласила…
Поднимаясь по лестнице, Джейн чувствовала стеснение в груди – в ней действительно проснулось желание. И все же она заметила, что герцог не сразу последовал за ней. Сначала он опустил решетку перед камином.
«Похоже, Джоселин превращается в домоседа, – думала Джейн, невольно улыбаясь. – Наверное, он впервые в жизни собственноручно спустил каминную решетку».
* * *
Кимбли потешится вволю, упражняясь в остроумии на его счет. Но это случится утром. А сейчас ему, Джоселину, все равно, что будет утром. Да и какое ему дело до того, что думают о нем люди, пусть даже лучшие друзья? Впрочем, он нисколько не сомневался: друзья прекрасно к нему относятся и острят вовсе не по злобе, а по привычке.
Что же касается Джейн… Он чувствовал, что должен вернуться в этот дом, вернуться сегодня же. Странный ход событий прошедшего дня весьма его озадачил, вернее, ошеломил. Он должен был сюда вернуться, чтобы восстановить нормальный порядок вещей, чтобы показать своей любовнице, что она именно любовница, не более того.
И все же он, наверное, был слишком уж резок с ней. Да, разумеется, резок, ведь герцог Трешем не привык задумываться над тем, как люди реагируют на его слова.
Герцог разделся, загасил свечи и лег в постель рядом с Джейн. Он велел ей не снимать ночную рубашку – в ней было что-то очень эротичное. Приподняв кружевной подол, он обнажил ноги Джейн, а затем бедра до самой талии.
Сегодня Трешем не хотел прелюдий – хотел быстро, не затягивая, сделать то, ради чего пришел. Иначе он мог бы снопа оказаться в глупейшем положении.
Трешем провел ладонями по бедрам Джейн, затем улегся на нее, придавив всем своим весом к матрасу, и тотчас же раздвинул коленями ее ноги. После чего чуть приподнялся и вошел в нее.
Она была нежной, расслабленной и теплой. Однако он старался воспринимать ее лишь как источник физического наслаждения. Он старался думать о ней как о любовнице, отрабатывающей свое содержание. Но при этом целовал ее нежно и страстно – совсем не так, как целовал своих прежних любовниц. И, разумеется, он не мог относиться к ней как к содержанке.
– Джейн, – бормотал он, целуя ее снова и снова, – скажи, что ты хотела, чтобы я вернулся. Скажи, что после моего ухода ты думала только обо мне.
– Зачем? – прошептала она. – Чтобы дать тебе повод напомнить мне о том, что я не должна впадать в зависимость? Но я действительно рада, что ты пришел. И мне хорошо с тобой.
– Черт бы тебя побрал, – прохрипел герцог. – Проклятие… Он двигался все быстрее и быстрее, и Джейн наконец не выдержала: громко застонав, она закинула ноги ему за спину и резко приподнялась, как бы призывая его войти еще глубже.
– Джоселин, – прошептала она задыхаясь, – не бойся, пожалуйста, не бойся…
Но он в эти мгновения не воспринимал ее слова. Когда же их смысл наконец-то дошел до него, он уже лежал рядом с ней, лежал, молча глядя в потолок.
– Иди ко мне, – сказал он неожиданно и, протянув руку, прикоснулся к ней.
Джейн свернулась рядом с ним клубочком, и Джоселин обнял ее и почти тотчас же уснул.
Герцог нередко проводил здесь всю ночь, но на рассвете, быстро одевшись, отправлялся домой, чтобы выспаться, – ему никогда не приходилось засыпать в этой постели. На сей раз он собирался провести в постели любовницы всего несколько часов – лишь для того, чтобы поставить все на свои места.
Когда он проснулся, Джейн, растрепанная и разрумянившаяся, все еще спала в его объятиях.
Отодвинувшись от нее, герцог сел, спустив ноги на пол. Она тут же проснулась. Открыв глаза, улыбнулась ему.
– Прошу прощения, – пробормотал он, начиная одеваться. – Вероятно, я не имею права беспокоить вас в это время. Еще минута – и я уйду.
– Но, Джоселин… – проговорила она с упреком в голосе. Герцог пристально на нее посмотрел и вдруг понял, что она едва удерживается от смеха.
– Неужели я такой забавный? – проворчал он.
– Мне кажется, вы смущены, потому что спали, а не демонстрировали всю ночь свою мужскую доблесть. Вы, верно, думаете, что должны постоянно доказывать свою неоспоримую мужественность.
Джейн была абсолютно права, и этот факт отнюдь не способствовал улучшению его настроения.
– Я рад, что наконец-то смог вас развеселить, – сказал он, резким движением запахивая плащ. – Имею честь доложить, что в следующий раз приду к вам… когда у меня появится желание. Доброго вам утра.
– Но, Джоселин… – Остановившись в дверях, герцог оглянулся. – Джоселин, это была чудесная ночь. С тобой очень приятно спать.
Герцог коротко кивнул и вышел, хлопнув дверью.
– Черт побери, – пробормотал Трешем, взглянув на часы в холле.
Уже пробило семь. Значит, он провел здесь семь часов! Семь часов провел в постели любовницы и был близок с ней всего один раз! Один раз!
Буркнув привратнику «Доброе утро», он вышел из дома и зашагал по улице.
«С тобой очень приятно спать».
Джоселин усмехнулся. Черт возьми, а ведь сна права. Он действительно прекрасно выспался и чувствовал себя превосходно, даже нога почти не болела. Да, этот сон и впрямь оказался целительным.
Трешем решил зайти домой, чтобы принять ванну и перодеться, а затем отправиться за покупками; он намеревался приобрести небольшое пианино и мольберт, а также краски и бумагу, холст и прочие принадлежности для рисования.
Возможно, лучшее, что можно сделать, оказавшись в столь неординарной ситуации, – это не противиться ей, а плыть по течению. Пусть все идет как идет – все равно конец неизбежен. Рано или поздно Джейн Инглби ему надоест. Так было со всеми его прежними любовницами. Так случится и с нею. Возможно, через месяц или через два, от силы – через год.
А пока почему бы не насладиться новым чувством, новыми ощущениями? Да-да, именно так: новым чувством и новыми ощущениями.
Действительно, почему бы и нет?
Почему бы не насладиться влюбленностью?
Почему бы хоть раз в жизни не позволить себе подобную глупость?
* * *
Работая в саду, Джейн наслаждалась ароматом цветов и солнцем, чуть припекавшим спину и рассыпавшим яркие блики по листве. Однако она ни на минуту не забывала о Джоселине…
Да, конечно же, она в него влюблена. И, что еще хуже, влюбленность могла перерасти в любовь. Не было смысла отрицать очевидное, и пытаться бороться с собой.
Возможно, она уже его любила.
Но ведь это ужасно глупо. Она прекрасно понимала, что герцог никогда ее не полюбит, хотя и знала, что он увлечен ею, увлечен всерьез, И кроме того, даже если он полюбит ее, никакого счастливого продолжения не будет, ведь она – его содержанка, его любовница, не более.
И она не могла всю жизнь скрываться. Очевидно, ей не следовало затевать эту игру в прятки. Прятаться и скрываться – ведь это совершенно на нее не похоже. Что ж, ей придется собраться с духом и выйти из тени, придется сделать то, что она давно уже должна была сделать. Ей надо найти графа Дербери, если он все еще в Лондоне, Если же граф уже уехал, она зайдет способ узнать, где находится сыскное агентство, и отправится туда. И нужно обязательно написать Чарлзу. Нужно написать ему обо всем, и он непременно ей поверит.
Она решила отдаться на волю судьбы. Возможно, ее арестуют и станут допрашивать, а потом обвинят в убийстве. Очень может быть, что за этим последует смертный приговор, в лучшем случае – пожизненное заключение. Она будет бороться за себя, будет бороться из последних сил, но больше не станет прятаться и скрываться.
Да, она покинет этот дом, покинет свое убежище.
«Но не завтра, а через месяц», – думала Джейн, выпалывая сорняки из клумбы с розами.
Следовало решиться и установить срок, ведь нельзя тянуть до бесконечности, откладывая неизбежное на месяцы, на годы, Она даст себе один лишь месяц – начиная с сегодняшнего дня. Всего лишь месяц она проведет вместе с Джоселином – будет его подругой в их общей комнате и любовницей в спальне наверху.
Один месяц.
А потом она тайно покинет этот дом и, возможно, предстанет перед судом. Конечно, скандал может затронуть и Джоселина, когда станет известно, что она жила в Дадли-Хаусе, Наверное, кое-кто знает и о том, что она стала его любовницей. Но ей будет все равно, она не станет печалиться. Ведь вся жизнь герцога Трешема состоит из скандалов. Он, очень может статься, даже получит удовольствие от очередного скандала.
Один месяц.
Джейн выпрямилась, оглядывая клумбу. И вдруг увидела шедшего к ней со стороны дома.
– Мистер Джейкобс послал за вами, мисс Инглби. Он велел сказать, что привезли пианино, мольберт и прочее. Он не знает, куда все это нести.
У Джейн защемило под левой грудью.
«Один месяц, всего лишь месяц любви», – думала она, направляясь к дому.
* * *
Уже неделю он вел эту странную жизнь… Джоселин забыл об Оливерах, Форбсах, забыл о лондонских сплетнях, и даже с друзьями он виделся лишь в клубе, где проводил час-другой за чтением газет. Друзья, разумеется, обижались, но герцог не придавал этому ни малейшего значения.
Весьма заинтригованные поведением Трешема, Броум и Кимбли как-то раз присоединились к нему, когда он возвращался из клуба. Они шагали по пустынной улице, и виконт, в который уже раз, затронул больную тему.
– Вот что, Треш.,. – проговорил он с усмешкой. – Когда прелестная мисс Инглби тебя окончательно вымотает, можешь передать ее мне. Тогда посмотрим, смогу ли я ее измотать. Я знаю такие фокусы, которым ты едва ли сумеешь ее научить. А если…
Монолог Кимбли был прерван довольно грубо – ударом в: лицо, Кимбли, упавший на тротуар, в изумлении уставился на Джоселина. Тот с не меньшим удивлением посмотрел на свой сжатый кулак.
– Надо же! – воскликнул Конан.
– Вы требуете сатисфакции? – осведомился герцог.
– Но чей же я секундант? – пробормотал Конан.
– Мог бы быть пооткровеннее, старина, – сказал Кимбли, поднимаясь на ноги. – Нужно было сразу все объяснить, и я не подставлял бы челюсть. Господи, да ты влюбился в эту девчонку! Тогда тебя можно понять. Но ты напрасно таился от друзей. Знаешь, Треш, не очень-то приятно, когда тебя бьют по физиономии. Конечно же, я не стану бросать тебе в лицо перчатку, так что не надо строить такую мрачную мину. Сожалею, что оскорбил даму.
– А я сожалею, что ударил друга, – сказал Джоселин. Он протянул руку, и виконт тотчас же пожал ее. – Я понимаю, что вам доставляет удовольствие меня изводить. Я бы поступил так же на вашем месте. Но я не хочу, чтобы о Джейн знал кто-то еще. Не хочу, чтобы ее бесчестили публично.
– Разумеется! – воскликнул Конан. – Неужели ты полагаешь, что мы станем распускать слухи? Но сам факт! Не думал, что доживу до того дня, когда увижу тебя влюбленным. – Он рассмеялся.
– К черту любовь, – проворчал Трешем.
Но большую часть времени Джоселин находился рядом с Джейн. Дни они проводили в келье, и в эти часы он почти не прикасался к ней, а ночи – в спальне, где они наконец-то давали волю страсти. Дни и ночи удивительным образом дополняли друг друга.
Это была чудесная неделя.
Неделя острейшего, почти невыносимого, наслаждения. Но наслаждение не бывает долгим. Он знал, что когда-нибудь этой жизни придет конец, причем все закончится внезапно, неожиданно.
Но неделя, проведенная с Джейн, запомнится ему навсегда – он в этом не сомневался.
Глава 17
Несколько раз они выходили в сад, и Джейн наказывала цветочные клумбы, которые привела в порядок. Но большую часть времени они проводили в доме – отчасти из-за дождя.
Джейн часами вышивала, сидя у пылающего камина. На отрезке льна, натянутом на раму, разрастался великолепный осенний лес; затем появился еще один фрагмент.
Иногда Джоселин читал ей – они дошли уже до середины «Мэнсфилд-парка». По вечерам он с удовольствием играл на пианино – в основном собственные сочинения. В такие минуты руки Джоселина творили чудеса, казалось, музыка струится из его длинных изящных пальцев.
Иногда Джейн, стоя рядом с ним, пела баллады, которые знали оба. Как-то раз они даже спели несколько псалмов. У герцога оказался весьма приятный баритон.
– Нас в детстве водили в церковь каждое воскресенье, – рассказывал он. – У нас были свои места. Места на возвышении, с подушечками на скамьях – на них не так мучительно высаживать проповедь. А ты, Джейн? Наверное, и вы в приюте ходили в церковь, садились в задних рядах и возносил хвалу Господу за многие благодеяния?
Он говорил, а пальцы его тем временем скользили по клавишам.
– Мне всегда нравилось в церкви, – уклончиво отвечал Джейн. – И Бога все должны благодарить.
Джоселин тихо рассмеялся.
После полудня он брал кисти и краски и садился перед мольбертом. Он решил написать портрет Джейн, вернее, изобразить Джейн за вышиванием, изобразить такой, какой ее видел. Когда герцог сказал ей об этом, она как-то странно на него посмотрела, и он с усмешкой проговорил;
– Ты думаешь, я хочу нарисовать тебя обнаженной, лежащей на диване в соблазнительной позе? Если ты действительно так думаешь, то должен сообщить: я нашел бы гораздо более приятное занятие, если бы раздел тебя и уложил. Впрочем, этим мы займемся вечером. Да, решено. Сегодня будут зажженные свечи, ты распустишь волосы, и я покажу тебе, как позировала бы для меня сирена, которой ты могла бы стать, если бы захотела. А сейчас я попытаюсь изобразить тебя за вышиванием. Сейчас ты… – Джоселин прищурился, окинувj ее цепким взглядом художника, – спокойная, серьезная, сосредоточенная…
Пока она вышивала, а он сидел перед мольбертом, оба хранили молчание. Перед тем как сесть за работу, Джоселин снимал жилет и облачался в широкую блузу. Шли дни, и на блузе появлялось все больше ярких пятен.
Он не позволял Джейн смотреть на работу, и она, как-то раз не выдержав, сказала:
– Но я ведь показала тебе мое вышивание.
– Совершенно верно. Ты позволила посмотреть свою работу, а я говорю «нет».
Джейн поняла, что придется набраться терпения. Она вышивала, но исподволь наблюдала за ним. Если же начинала смотреть открыто или надолго бросала работу, он хмурился, давая понять, что недоволен. Временами трудно был поверить, что этот человек, ее возлюбленный, с которым она проводила ночи и с которым было так хорошо, когда-то казался ей надменным, бессердечным, безжалостным…
У него была душа музыканта и художника. Джейн ни разу не видела его рисунков и картин, но она видела его за работой и нисколько не сомневалась в том, что Джоселин – настоящий художник. За работой он преображался и становился совершенно другим человеком. Становился необыкновенно обаятельным.
Только теперь, когда он окончательно раскрылся, Джейн узнала настоящего герцога Трешема.
Джоселин наслаждался новизной своего чувства, хотя и не уставал напоминать себе, что эта новизна скоро наскучит ему, что все скоро кончится и он вернется к прежней жизни. Но ему почему-то становилось грустно при мысли о том, что Джейн станет для него всего лишь одной из многих, станет просто красивой женщиной, с которой он какое-то время делил ложе и к которой охладел. Ему делалось не по себе, потому что он почти не сомневался: когда-нибудь, вспомнив о Джейн, он не почувствует, как его сердце наполняется неописуемой радостью и нестерпимым жаром – словно в груди вдруг вспыхнуло солнце…
Физическое влечение к Джейн становилось все более властным, и он уже не мог довольствоваться тем, что у них было вначале. Джоселин начал учить ее – и сам учился – более изощренным удовольствиям. Если еще неделю назад он мог провести полчаса в постели с любовницей, а потом забыть о ней, то сейчас все изменилось. Сейчас ему хотелось большего. «Возможно, нам так хорошо в постели, потому что у нас есть много общего помимо постели», – думал Джоселин.
Он осмелился в присутствии Джейн делать то, к чему стремился с детства: играл на фортепьяно, рисовал и даже мечтал. Его это и озадачивало, и веселило.
Работая над портретом, Джоселин никак не мог ухватить суть этой женщины, возможно, потому, что слишком уж к этому стремился, слишком глубоко задумывался. В конце концов он понял, что думать не стоит – лучше довериться интуиции и инстинкту, и тогда все получится само собой, получится помимо его воли, ибо он сам являлся частью того, что так долго искал. Следовало полностью довериться чутью художника, чтобы дремлющие в нем творческие силы наконец-то пробудились.
Но Джоселин прекрасно знал, что у него ничего не получилось бы, если бы он попытался выразить свою концепцию словами. Ведь слова – теперь в этом уже не было сомнений – далеко не всегда способны передать истинную суть вещей.
Вскоре женщина на холсте стала оживать; с каждым днем она все больше походила на оригинал.
И все же именно слова окончательно изменили их отношения. Это случилось на четвертый вечер. Сначала он играл на пианино, а Джейн пела. Потом они сели пить чай. Джейн молча смотрела на пламя, пылавшее в камине, а Джоселин – также молча – любовался ею.
– В Актон-Парке был чудесный лес, – проговорил он неожиданно. – Поросшие лесом холмы на восточной границе поместья. Там совершенно безлюдно, лишь звери да птицы. Я любил бродить один, но потом решил, что лучше не ходить туда. Я понял, что ничего в лесу не смогу нарисовать – ни дерево, ни куст, ни травинку.
Джейн едва заметно улыбнулась и откинулась на спинку кресла. Немного помолчав, спросила:
– Почему?
– Мне нравилось проводить ладонями по стволам деревьев, прислоняться к ним спиной, обнимать их. Мне нравилось держать лесные цветы в ладонях и пропускать сквозь пальцы! стебельки. Это ни с чем не сравнимые ощущения. Я говорю глупости, не так ли?
Джейн покачала головой, и стало ясно, что она понимает его.
– Я не мог охватить даже ничтожно малую часть того, что можно было объять, я чувствовал… Но как описать чувствам как не хватает воздуха? Нет, совсем не то. Видишь ли, у меня возникало ощущение, что я присутствую при рождении непостижимой тайны. И, странное дело, мне никогда не хотелось ее постичь. Возможно, я не слишком любознательный… – Он криво усмехнулся.
– Нет-нет, вы просто созерцательны по натуре, – возразила Джейн.
– Кто? – Герцог уставился на нее в изумлении.
– Многие люди, вернее, большинство людей находятся в ладу с миром и с Богом, и они, вполне довольные таким положением вещей, время от времени обращаются к Господу со словами молитвы. Разумеется, каждый из нас принужден в той или иной степени сводить свое общение с Ним к словам молитвы. Но лишь очень немногие понимают, что Божественное – это нечто большее, чем слова, большее, чем все слова всех языков мира. Прикосновение Божественного можно почувствовать только в абсолютной тишине, когда нет ни слов, ни звуков – ничего.
– Черт возьми, Джейн, я даже не верю в Бога.
– Многие созерцательные натуры не верят. Вернее, не верят в того Бога, у которого есть имя и к которому обращаются со словами молитвы.
Герцог засмеялся:
– Я всегда думал, что искать Бога в лесах и полях, а не в церкви – значит богохульствовать. Но мне нравилось богохульствовать, должен признаться.
– Расскажи мне об Актоне, – попросила Джейн.
И он рассказал ей о доме и о поместье, о брате и о сестре. Рассказал о детских играх и шалостях, о слугах, с которыми каждый день общался в детстве, и о няне, рассказал о своих мечтах и страхах. Герцог говорил, и воспоминания о жизни в Актон-Парке оживали одно за другим, оживали даже те из них, которые, как он надеялся, умерли навсегда.
Наконец воцарилась тишина.
– Знаешь, Джоселин, – вдруг сказала Джейн, – пусть все это снова станет частью твоей жизни. Ведь ты любишь Актон сильнее, чем можешь себе представить, уверяю тебя.
– Скелет в шкафу… Джейн, в каждой семье есть своя тайна – скелет в шкафу. Так вот, настало время вытащить это на свет Божий, раз уж ты такая внимательная. Теперь терпи, слушательница.
– Твои, скелеты меня не пугают.
– Но ты же не знаешь, о чем я… – Он неожиданно усмехнулся и, поднявшись наги, протянул Джейн руку. – Полагаю, нам пора наверх. Что ты на это скажешь?
Она молча улыбнулась, и он продолжал:
– Значит, ты не возражаешь? Вот и прекрасно. Сегодня я решил показать тебе, как управлять мной. Я научу тебя получать максимум удовольствия, вернее, столько, сколько пожелаешь. Ты доведешь меня до изнеможения, как всадница коня. Ты заставишь меня просить пощады. Джейн, сделай меня своим рабом.
– Какие глупости! – Она рассмеялась. – Я вовсе не хочу порабощать тебя, Джоселин.
– Но ты уже сделала меня рабом, – сказал он, пристально глядя ей в глаза. – И не смей говорить, что мои слова тебя не возбуждают. У тебя щеки разрумянились и дыхание участилось. Кое-какие признаки я уже научился распознавать.
– Исполнить свой долг всегда приятно, и я никогда не пыталась опровергнуть этот факт, – с улыбкой ответила Джейн.
– Тогда пошли, и я покажу, как управляться с таким скакуном, как я, Джейн, позволь научить тебя выездке.
Она снова рассмеялась;
– Ты полагаешь, что я должна стать твоей хозяйкой? Но почему? Впрочем, я не против. Научи меня выездке, как ты это называешь. Я люблю лошадей и неплохо знаю их повадки. Эти чудесные животные должны знать, что не они хозяева положения.
Джоселин тоже засмеялся.
Минуту спустя он поднялись в спальню.
* * *
Он закончил портрет в конце недели, во второй половин, дня. Вечером же собирайся поужинать в гостях. Узнав об этом, Джейн огорчилась. Впрочем, она надеялась, что к ночи Джоселин к ней вернется. Как бы там ни было, закончилась первая неделя месяца – лучшего в ее жизни. Осталось три недели. Джейн считала каждый день, каждый час…
Ей нравилось смотреть, как Джоселин рисует, нравилось даже больше, чем наблюдать, как он играет на пианино. Играя, он уходил в свой мир, в мир музыки, где не было места ничему, кроме звуков. За мольбертом же он то и дело поглядывал на нее, иногда хмурился и что-то ворчал себе под нос.
Но вот, наконец-то закончив работу, Джоселин вытер кисти и заговорил:
– Полагаю, что в мое отсутствие ты не раз смотрела на портрет. Признайся, что подглядывала.
– Не правда! – возмутилась Джейн. – Джоселин, как ты мог так обо мне подумать?! Вот ты, наверное, именно так бы и поступил!
– Если бы дал слово, то ни в коем случае. Кроме того, мне ни к чему подглядывать. Я бы просто подошел и посмотрел. Что ж, смотри. Интересно, понравишься ли ты самой себе?
– Неужели ты уже закончил? – удивилась Джейн. Джоселин никак не давал понять, что работа подходит к концу. – Подойди, и увидишь. Только не забывай: я вовсе не художник, просто балуюсь живописью.
Герцог пожал плечами и принялся чистить палитру.
Джейн поднялась со стула и в нерешительности приблизилась к мольберту. Она боялась, что не сумеет проявить такт и невольно обидит Джоселина, если вдруг увидит что-то не слишком приятное для глаза. При этом Джейн понимала, что он разгневается, если она попытается слукавить.
Сначала ей показалось, что художник польстил ей. Он изобразил ее в профиль: она, необыкновенно изящная и чрезвычайно серьезная, сидела, склонившись над вышиванием. Но ведь она не могла посмотреть на себя со стороны и, разумеется, не знала, как выглядит за работой. Возможно, именно так она и выглядела. «Во всяком случае, сходство очевидное», – подумала Джейн и невольно улыбнулась.
Потом она поняла, что сходство с оригиналом – не главное достоинство портрета. Сходство, конечно же, было, но поражало вовсе не оно, а что-то… совсем другое, нечто неуловимое… Но краски казались слишком уж яркими. Хотя если приглядеться…
Джейн пристально смотрела на портрет, пытаясь постичь его тайну. Однако ей никак не удавалось выразить свои впечатления словами. Впрочем, она никогда не считала себя ценительницей живописи.
– Ну?.. – Джейн уловила в голосе герцога нотки нетерпения и… Неужели беспокойства? – Разве ты не узнаешь себя? Ты не польщена?
И тут ее осенило.
– Это же свет… – пробормотала она. – Но откуда идет свет?
Да, верно. Именно в этом суть. Портрет удался на славу, все было выдержано – и композиция, и колорит. Но картина получилась словно живая. И в ней был свет. Правда, Джейн не могла понять, что она подразумевает под этим словом.
Джоселин внимательно посмотрел на нее и проговорил:
– Выходит, мне удалось… Неужели я действительно ухватил это – самое главное в тебе? Свет исходит от тебя. Во всяком случае, так мне кажется.
