Текст книги "Моё несчастливое счастливое детство(СИ)"

Автор книги: Майя Бахрамова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

СЕМЕЙНАЯ ДРАМА: АКТ ПОСЛЕДНИЙ

Едва отношения между родителями начинали налаживаться, у бабушки обострялась «хроническая болезнь»: она снова принималась искать себе подходящую невестку. Происходило это обычно так. Мама отправлялась на работу, и в доме тот час же начинались заочные смотрины. Появлялся кто-нибудь из бабушкиных доброхотов и приводил с собой близкую родственницу кандидатки на мамино место. Гостья, как правило, приходила не с пустыми руками: будущей свекрови от имени невестки преподносились красиво уложенные на подносе фрукты и сладости, самса или только что приготовленный плов. Иногда хозяйке дома дарили красивую шаль, отрез на платье или тюбетейку для жениха. Достоинства будущей невестки, и в особенности некоторые пикантные подробности личной жизни, а также ее приданое обсуждали горячо и скрупулёзно. После этого гостья уходила домой, бабушка о чем-то живо спорила со своей пособницей и выносила окончательный вердикт. Если кандидатура отвергалась, назначались новые смотрины – только теперь уже с участием других действующих лиц.

Коварный умысел бабушки давно перестал быть секретом для мамы. Она понимала, что рано или поздно свекровь добьется своего, и тогда ее дети, как и сама она, превратятся в изгоев. Мириться с этим мама не желала. Знала она и об обряде обрезания, который предстоял ее сыновьям. Знала, но при первой же возможности окрестила всех нас. До сих пор не могу взять в толк, как ей это удалось? Как она отважилась на этот шаг, живя бок о бок с моей строгой бабушкой-мусульманкой?!

Крестили нас в начале зимы в Фергане. В то время у тети Зины гостила бабушка Дуня. Она-то и помогала маме. Поздно вечером, когда мы вернулись домой, кто-то из детей выболтал отцу про "дяденьку с крестиком". И тут началось светопреставление, едва не завершившееся кровопролитием. Не знаю подробностей, потому что нас забрали к себе соседи. Помню только мамино лицо, превратившееся в сплошную опухоль темно-фиолетового цвета...

НАКАНУНЕ

После побоев мама слегла. Никто из взрослых не обращал на нее внимания. К столу тоже не звали. Иногда, пока бабушка накрывала на стол, нам с Лилей удавалось стащить что-нибудь для мамы, но она к этой еде не притрагивалась. Так продолжалось несколько дней, потом мама вышла на работу. Вскоре она подстерегла меня утром недалеко от дома, и мы пошли вместе до самой школы. Помню, было очень холодно, дул ледяной ветер и моросил дождь. Одетая не по сезону легко, мама дрожала почти всю дорогу. Возле школы она купила вкусный горячий беляш, подождала, пока я его съела, и сказала по секрету, что скоро все вместе мы уедем жить к бабушке Дуне.

Позже мы вспоминали с ней то ужасное время, и мама рассказала, почему она пряталась, поджидая меня на улице, а потом провожала до школы. Просто ей некуда было спешить: она уже не работала и ждала, когда выплатят расчетные деньги и выдадут трудовую книжку. В целях конспирации она и уходила по утрам "на работу". Весь день затем мама проводила в доме своей тети, которую звали баба Маня. Эта добрейшая женщина, младшая сестра нашей бабушки Дуни, жила по соседству со школой.

Вечером мама, как обычно, возвращалась домой, но подходить и тем более разговаривать с ней, нам строго запрещалось. Обстановка в доме накалялась. Когда стала невыносимой, отец заявил, что уезжает погостить к своей сестре в кишлак. В ту же ночь к нашему дому подъехало такси. Мама была уже наготове, чемоданы и узлы собраны. Действовала она удивительно легко и бесшумно. Осторожно, чтобы не разбудить стариков, которые ночевали на своей половине, она отнесла пожитки в багажник и вернулась за нами. Полусонные, мы тихо выскользнули по одному со двора, сели в машину, где нас дожидалась бабушка Дуня, и уехали прочь.

Хотелось бы написать, что уехали навсегда, но это не так. Через восемь лет я вернулась в этот дом, чтобы посмотреть, как живется человеку, который вычеркнул из своей жизни собственных детей.

ЭТО БЫЛ НАШ ДЕНЬ!

Мы ехали в духоте и тесноте – восемь человек в кабине легкового автомобиля. До железнодорожной станции Горчаково добирались долго, но когда подъехали к вокзалу, мама вдруг испугалась и попросила водителя не останавливаться. Было решено ехать до следующей станции – в город Коканд: если кто-нибудь из родни все-таки отправится в погоню, то вряд ли догадается искать нас так далеко от дома.

В полдень мы были на месте. Бабушка с мамой отыскали укромный уголок и спрятали нас за чемоданами и узлами. Взрослые сильно нервничали: наш поезд отходил поздно вечером, а лишний час, проведенный на многолюдном вокзале, сильно сокращал шансы на успешный побег. Но, видимо, это был наш день: поезд прибыл без опоздания, мы спешно погрузились в общий вагон, отогрелись и сладко уснули на жестких деревянных полках. Проснулись на конечной станции, в городе Ташкенте. Здесь нам предстояло пересесть в другой поезд.

Началась обычная для высадки толкотня: пестрый люд с тюками и фанерными чемоданами дружно двинулся по проходу. С разрешения проводницы, которой бабушка успела рассказать о наших злоключениях, мы оставались в вагоне и сидели на своих местах. Все это время мама, спрятавшись за занавеску, выглядывала из окна на перрон. Даже здесь, за сотни километров от реальной опасности и опостылевших ей людей, она не могла справиться с парализовавшим ее страхом. Потерять своих детей – что может быть для матери страшней?!

Наконец, перрон обезлюдел, и мы пошли на вокзал. Внутри было грязно, шумно и сыро. Найти свободный пятачок оказалось не так-то просто, но нас снова сумели спрятать от посторонних глаз. Бабушка долго стояла в очереди за билетами, потом отправилась искать кипяток. С грустью вспоминаю этот зимний сумеречный день: на завтрак, обед и ужин у нас были только черный хлеб, кусковой сахар и кипяченая вода. В полночь на перрон подали поезд Ташкент-Акмолинск, а спустя двое суток мы были уже у бабушки с дедушкой в Агадыре.

Часть вторая

ЖИВЫЕ АНГЕЛЫ ДОБРА

.

Два слова о предках-славянах

Поселок, с непривычным названием Агадырь, в то время был достаточно крупным узлом на Карагандинской железной дороге. Как попали сюда мамины родители – уроженцы Пензенской губернии, я выяснила у моей тети, Валентины Юсовой. Она – младшая мамина сестра и единственная из детей Юсовых, кто родился в ссылке, в Узбекистане. А о том, как наши пензяки оказались переселенцами, Валя знала со слов своей старшей сестры Зинаиды.

О родителях маминого отца (нашего деда Васи) известно совсем не много. Жили Юсовы безбедно и занимались сапожным ремеслом: шитьем и починкой обуви в те годы зарабатывала на пропитание вся их семья. Прадед мой был строг, скуп и неуступчив в денежных делах. Детей своих тоже приучил к бережливости. Когда настал черёд женить моего деда Васю, Юсовы заслали сватов к односельчанам Васиным. У тех на выданье было три дочери, но Василию давненько приглянулась неброская Евдокия – моя будущая бабушка. Посовещавшись, сваты решили, что дед мой переедет жить в дом к Дуняшиным родителям. На этом особо настаивал бабушкин отец: лишняя пара рук в его хозяйстве пришлась бы как нельзя кстати. А хозяйство у новых родственников и впрямь оказалось солидным: семья бабушки Дуни имела собственную пекарню. Так мой дед стал примаком.

Свадьбу гуляли с размахом: сельская буржуазия – народ не бедный. Работящий зять сразу же пришелся ко двору, где всегда кипела напряженная работа. С годами ее становилось больше. Когда перестали справляться, решили нанять работника со стороны. Из-за него-то дальнейшая жизнь наших предков и пошла наперекосяк. За использование наемного труда семью пекарей признали кулаками. Семижильные мужики и бабы, ставшие в одночасье врагами народа, подлежали немедленному переселению. Мой дед, женатый на дочке "кулака" и живший в его доме, также должен был покинуть родное село. К тому времени у них с бабушкой было уже трое детей: дочери Зинаида, Клавдия и сын Алексей.

ССЫЛКА

К новому месту жительства их везли очень долго. Сначала подводами, затем весь обоз ссыльных погрузили в двухосные деревянные теплушки. Эшелон с переселенцами подолгу стоял на полустанках, пропуская встречные поезда. А однажды ночью, уже в Узбекистане, поезд остановился не на запасном, а главном пути – у самой платформы. Человек в военной форме отдал приказ выгружаться. Среди тех, кто остался в ту ночь на перроне, не оказалось отца моей бабушки: старшего Васина, главу «кулацкого» семейства, навсегда разлучили с родными и увезли в неизвестном направлении. Как сложилась его дальнейшая судьба и сколько еще мытарств выпало на долю моего несчастного прадеда, никто никогда так и не узнал...

***

Новым местом жительства ссыльных Юсовых стал поселок Ташлак – пригород города Маргилана. Здесь была шелкоткацкая фабрика, ставшая кормилицей большинства переселенцев. Нашлось здесь дело и для семьи Юсовых. Мама, после неудачной «карьеры финансиста», тоже устроилась на фабрику – счетоводом. Исключением стала младшая сестра бабы Дуни – Маня: с первого дня и до самой пенсии она работала в родильном доме. Начинала санитаркой, а позже стала акушеркой.

В 1948 году дед Вася с бабой Дуней вернулись из Узбекистана к себе на родину, в Пензенскую область. В Ташлаке остались только мама с тетей Зиной, которые к тому времени были уже замужем, да еще баба Маня с сыном Борисом. Этот робкий и трогательно-добрый юноша страдал от частых приступов эпилепсии. Мама по секрету рассказывала мне: когда родился Борис, в роддоме бабу Маню дружно уговаривали отказаться от малыша. Она никого не послушала и, оставшись рано без мужа, сама вырастила своего Бореньку. У него была невнятная речь и очень слабый слух. Бабушка Маня неустанно молила Бога, чтобы сын не пережил ее и не остался один – совершенно беспомощный и никому не нужный. Господь внял ее мольбам: баба Маня умерла сразу же вслед за сыном, который однажды, будучи уже взрослым, пошел за хлебом в магазин и попал под машину...

У бабы Мани было еще двое детей, которые жили где-то очень от нее далеко: сын, о котором говорили, что он "при большой должности", и младшая дочь Татьяна. Рано умерший муж бабы Мани был человеком неординарным. Он замечательно пел, подыгрывая себе на баяне. За свою короткую жизнь успел собрать весьма солидную коллекцию гармоней. Хранились они в большом деревянном сундуке, а кому досталось это сокровище – никто из Юсовых не знает.

***

К сожалению, я не располагаю сведениями о том, когда и при каких обстоятельствах дед Вася с бабушкой Дуней переехали из Пензенской области в Казахстан. Краем уха слышала от мамы, что деда судили по наговору «за колоски», но он якобы отсидел половину срока и был освобожден досрочно. Узнать подробности этих его злоключений теперь уже вряд ли удастся – спрашивать не у кого...

СВОЙ ДОМ

В декабре 1961 года, когда бабушка Дуня привезла нас из Узбекистана к себе в Агадырь, их семья жила безбедно. У них был добротный дом с приусадебным участком и большое хозяйство. Дом старики делили на двоих – с семьей своего сына Алексея. Жили мирно: баба Дуня со своей трудолюбивой и немногословной невесткой Любашей ладили между собой. Наша тётя Люба окончила Ленинградский пединститут и приехала по направлению в Агадырь. Здесь вышла замуж за маминого брата и до самой пенсии преподавала в школе русский язык и литературу. Она постоянно выписывала толстые литературные журналы, которые успевала прочитывать за месяц – от корки до корки!

Дядя Лёня, обладатель прекрасного баритона, работал в то время портным. Дома, в свободное от работы время, тоже садился за швейную машинку и шил на заказ мужские фуражки. Все вчетвером души не чаяли в своем единственном, как часто говаривал дед Василий, наследнике – маленьком Вове Юсове. Это был красивый мальчик – послушный, ухоженный и всегда опрятно одетый.

Нас, в этом доме не обижали. В основном, жалели, но в чувстве этом не было и намека на сердечную привязанность. Для нас, шестерых, места в дедовском доме, естественно, не нашлось...

***

В ту декабрьскую ночь, когда поезд Ташкент-Акмолинск прибыл на станцию Агадырь, стоял трескучий, почти тридцатиградусный мороз. Одеты мы были не по сезону легко, но бабушка заранее сообщила о приезде телеграммой. На вокзале нас встречала почти вся родня. Взрослые принесли с собой одеяла и теплую одежду, в которые нас закутывали прямо в тамбуре. Никогда не забуду, как мы, спустившись с подножки, тут же, в кромешной тьме, ныряли под вагоны (наши старики жили за железнодорожными путями, а переходного моста в те годы еще не было). Как назло, поезда стояли подряд на всех путях. Взрослые очень спешили: любой из них мог внезапно тронуться, пока мы на четвереньках выползали из-под вагонов.

Бабушкин дом встретил теплом и вкусными запахами – постаралась невестка Любаша. Замерзший с вокзала дед был не в духе: что-то мимоходом буркнул маме и, даже не взглянув в сторону внуков, отправился спать. Уставшая бабушка посадила среди ночи всех за стол и сытно накормила. Потом постелила нам на полу и, уложив всех спать, отправилась, наконец, отдыхать сама. А утром они вместе с мамой пошли топить печь в мазанке, которую дед заранее прикупил для семьи своей "непутевой дочери". Он все еще не мог простить ей того, что она вышла замуж без родительского благословения, а теперь еще и взвалила на него заботы о своих детях...

Как только нашу хибарку протопили, мы сразу же перебрались в нее. У нас наконец-то появился свой собственный дом! В нем было две комнатенки. Точнее, одну средних размеров комнату, загодя "переполовинили" листом фанеры. Так "образовалась" кухонька, к которой примыкали небольшие сени, где хранились дрова с углем. Поначалу нас снабжали ими старики. Позже, когда мама устроилась на работу, дед открытым текстом сообщил, что "халяве" пришел конец. Маме пришлось взвалить на себя еще и обязанности снабженца. Она не спорила: по воскресеньям Лиля, я и она брали ведра и шли на железную дорогу собирать щепки и уголь. Позже кто-то из путейцев сжалился и показал нам в полувагонах отсеки, куда при погрузке просыпался уголь. Это было очень опасное занятие, потому что выбирать уголёк их этих "карманов" приходилось стоя вплотную к колесной паре. Но иного выхода у нас не было. Благо, вскоре маме выдали топливную карточку, и мы с радостью отказались от этого жутко опасного промысла.

МИЛОСЕРДИЕ БЕЗ ГРАНИЦ

После нашего переезда в Агадырь, мама устроилась в школу бухгалтером. Мы пошли кто учиться, кто в детский сад. Старшей сестре Лиле было неполных 12 лет, самому младшему, Вите, шел третий годик. На все про все – две мамины руки и беспросветная нищета. Баба Дуня, иногда тайком от деда, приносила то хлеб с молоком, то сало с яйцами – видимо, опасалась его недовольства. Голодная смерть нам не грозила: помогали всем миром – свои и чужие. Кто-то давал одежду и обувь, кто-то поддерживал добрым словом. Когда же в наш дом пришла беда, эти бескорыстные люди сделали все, чтобы не случилось самого страшного.

Однажды, в разгар зимы, мы остались дома одни: мама предупредила, что задержится на работе допоздна – у бухгалтеров была отчетная пора. Старшие дети делали уроки, малыши – играли. Отчетливо помню, как они затихли на полу, а обе сестрёнки заснули прямо за столом. У меня сильно кружилась голова. В глазах рябило, подкатывала тошнота, больно колотилось в висках. Чудилось, будто мама вернулась с работы и стучит в дверь. На слабеющих ногах я раз за разом выходила в морозные сени, но за дверями никого не было. Потом возвращалась в комнату и ждала ее прихода, прислонившись лицом к заиндевевшему оконцу. Дышать было трудно: я хватала ртом холодный воздух, который, видимо, и помог мне продержаться дольше всех...

Дверь маме я все же успела открыть и тут же потеряла сознание. О том, что было дальше, она вспоминать не любила. С ее слов, не вдаваясь в подробности, скажу главное: если бы не помощь и участие людей, наша мама носила бы траур до конца дней. Разумеется, если бы, потеряв в одночасье своих пятерых детей, выжила сама...

А тогда, поздним морозным вечером, на мамин крик собрались соседи; тут же прибежали разбуженные кем-то Юсовы и жившая неподалеку тетя Оля со своими взрослыми детьми. Нас, беспамятных, тепло укутали, вынесли на мороз и уложили прямо в снег. А во дворе над нами старательно колдовали собравшиеся люди: они пытались влить в нас, полуживых, разбавленную с медом теплую воду и растирали этим дефицитнейшим продуктом наши виски, лица, руки и головы. Спасибо им! Они спасли нас, не пожалев для этого ни сил, ни времени, ни... мёда. Этот нюанс особенно трогателен: в наших казахстанских степях мёд в те годы ценился на вес золота. Его привозили обычно издалека – оттуда, куда ездили летом в отпуск. Потом этот мед бережно хранили и расходовали очень экономно – как драгоценное целебное средство.

***

В школу нас троих принимали без документов – под честное слово. Их потом прислали на имя директора, избавив, таким образом, от лишней беготни по инстанциям нашу маму. Вообще, должна заметить: при всем драматизме ситуации, в которой оказалась наша семья, маме не дали впасть в отчаяние «живые ангелы добра». Она не опустила рук только благодаря отзывчивости и великодушию людей – порой совершенно не знакомых, но искренне ей сочувствующих. Подумать только, когда она со своим выводком в пять ртов вернулась к родителям, ей было всего 33 года!

Мама часто болела и еще чаще отпрашивалась с работы по семейным обстоятельствам: кто бы и сколько нам ни помогал, все равно оставались проблемы, решение которых зависело только от нее. Однако никому и в голову не приходило упрекать её или высказывать вслух свое неудовольствие. Напротив. Частенько те, от кого зависел размер маминой месячной зарплаты, ставили ей в табеле вместо пропусков "восьмёрки". Строгое начальство относилось к многодетной женщине с пониманием и смотрело на эти явные нарушения сквозь пальцы...

***

В агадырской школе мне довелось учиться всего четыре четверти: две в четвертом классе и две – в пятом. Ученицей я была слабой: трудно давались арифметика с грамматикой. Сказались многочисленные пропуски в связи с дальним переездом. К тому же программа обучения в новой школе сильно отличалась от той, по которой нас учили в другой республике. Из-за слабой успеваемости моя самооценка была чрезвычайно низкой. Помню, мне очень хотелось выступать в кукольном театре, которым заведовала наша классная руководительница Надежда Ивановна Высоцкая. Несколько дней я ходила возле нее кругами, никак не решаясь подойти. Потом осмелилась и намекнула на свои притязания. Меня вежливо «отшили», порекомендовав уделять больше внимания учебе. После такого «облома» мой комплекс неполноценности зашкалил окончательно и бесповоротно. Виной тому была еще и крайняя нужда. Одевали меня бедно и почти всегда с чужого плеча. Сгорая от стыда, я с завистью смотрела на иных своих одноклассниц – не то чтобы нарядных, но всегда опрятных и аккуратно причесанных. Помню девочку, которая во время перемены, не торопясь, доставала из портфеля вкусно пахнущий колбасой бутерброд. Иногда она аппетитно хрустела яблоком или жевала конфеты. Её мама работала в магазине, и завидовала ей, помнится, не только я...

***

В конце второй четверти, перед самым Новым годом, к нам в школу приехали учителя из интерната, только что выстроенного в Караганде-Сортировочной. Они ходили по классам и рассказывали, какая замечательная жизнь ждет его будущих воспитанников. Едва дождавшись перемены, я побежала к маме, чтобы уговорить ее отправить меня туда. Выяснилось, что она уже слышала новость, но пока не знает, как поступить. Сидевшие в бухгалтерии сотрудницы пытались убедить ее, что этого шанса упускать нельзя. Маму пугала предстоящая разлука, но вечером она сообщила нам о принятом решении: первой в интернат должна поехать я. Следом, если все сложится нормально, она отправит туда Аллу. Так и сталось. А позже, в разные годы, там учились еще два моих брата – Коля и Витя.

КРУТОЙ ПОВОРОТ

Интернат, в котором мне посчастливилось жить четыре года, действительно круто изменил мою жизнь. Это учебное заведение специально выстроили для детей из малообеспеченных семей, которые проживали на перегонах, разъездах и станциях Казахской железной дороги. Собрали там лучший преподавательский состав и самых опытных воспитателей с высшим педагогическим образованием.

И вот нас гостеприимно встретил наш новый общий дом. Вопреки опасениям мамы, я быстро освоилась в коллективе и крепко сдружилась со своими одноклассниками. Мы были все "из одной колоды", и я, наконец-то, перестала чувствовать себя замухрышкой. Многое из того, что происходило в интернате, случилось в моей жизни в первый раз. Меня кормили четыре раза в день – сытно, вкусно и вдоволь. Я с удовольствием спешила на занятия в уютные классные кабинеты и занималась спортом в прекрасно оборудованном зале. Никогда прежде я не была записана в школьную библиотеку, а теперь едва успевала менять прочитанные книги. Я пела в хоре и занималась в кружках, участвовала в конкурсах и олимпиадах. Наконец, впервые меня похвалили за отлично написанное сочинение, которое читали перед всем классом. Я слушала и понимала, что похвала – это всего лишь аванс, но мне впервые вдруг страстно захотелось учиться. Было это уже в седьмом классе, и жить в интернате оставалось всего лишь год.

Я могу бесконечно описывать состояние охватившего меня восторга: всё было и всё – по-настоящему! Вспоминаю те годы и не перестаю удивляться: нищему, по существу, контингенту было уделено столько внимания! Но изменили нашу жизнь не только материальные блага и сытая кормёжка. Общение с замечательно интересными людьми – вот что коренным образом повлияло на наше мировоззрение.

Без преувеличения могу сказать, что нашему классу повезло больше других. Впрочем, то же самое о своих наставниках могли бы сказать и другие выпускники. Наш воспитатель, Вячеслав Михайлович Денисенко, преподавал по совместительству математику. Ему не было еще тридцати. Педагог от Бога, щедрый и талантливый, он отдавал нам себя без остатка. Вячеслав Михайлович страшно не любил, когда мы бездельничали, и постоянно придумывал что-нибудь новенькое. Это он привил нам вкус к учебе, любовь к чтению, увлёк фотоделом, рисованием, выжиганием и выпиливанием, водил в походы, учил разводить костры, готовить еду, ставить палатки, ориентироваться на местности. Это он привил нам любовь к астрономии, устраивал шахматные и шашечные турниры, всевозможные конкурсы и увлекательные вечера отдыха. Но самым ценным человеческим качеством, которое сумел привить нам наш воспитатель, я всё же считаю активную жизненную позицию и веру в собственные силы.

В воскресенье, когда многие дети разъезжались по домам, он собирал тех, кто оставался в интернате, и организовывал наш досуг. Летом мы ходили в березовую рощу, а зимой катались на лыжах. Частенько все вместе мы отправлялись в кино, а когда в интернате не работал душ, он водил нас еще и в баню. Девочек обычно поручал опекать банщице, а мальчишкам спины драил сам. Замечу, что все эти удовольствия оплачивались из кошелька нашего воспитателя. А когда с деньгами у него было туго, он приглашал нас к себе домой. Его старенькая мама, Мария Ивановна, жалела нас и всегда кормила картошкой с квашеной капустой и солеными огурцами. При этом она вежливо извинялась и говорила, что больше у них ничего, к сожалению, нет...

***

В седьмом классе меня выбрали председателем совета дружины. Продвижение по «карьерной лестнице» было неожиданно стремительным. А началось все так. Я училась в шестом классе. Однажды зимой, в выходной день, внезапно ударил сильный мороз. В коридорах, на всех подоконниках, стояли горшки с цветами, которые могли замерзнуть. Чтобы этого не произошло, я, по собственной инициативе, собрала их и перенесла в теплую игровую комнату на третьем этаже. В понедельник, на линейке, мне объявили благодарность, а вскоре выбрали главным юннатом школы.

Над этим можно сколько угодно потешаться, но должна заметить, что в те далёкие годы не было пустой говорильни об охране окружающей среды. Детей всерьез обучали почтительному отношению к природе. Нам объясняли, почему мы должны быть с ней на "Вы", а ключом к успеху в этом важном деле был общественно-полезный труд. Под руководством замечательного педагога Степана Георгиевича Петухова ученики работали по графику в двух школьных теплицах. То, что потом появлялось в цветочных горшках, высаживалось на приусадебном участке или на клумбах, выращивалось, как правило, детскими руками.

***

Будет нечестно, если, рассказывая об успехах, я умолчу о тех поступках, за которые потом мне пришлось долго краснеть. Однажды, ради хохмы, мы решили «ограбить» школьную столовую. После ужина ее обычно закрывали на ключ. Кто-то из ребят вытащил его у нашей старенькой нянечки Марии Даниловны. Этим ключом и была открыта дверь столовой. Мы, человек двадцать, забрались в «хлеборезку» (так называлось помещение, где хранился хлеб), съели там булок пять и, довольные, двинулись на цыпочках в обратный путь. У выхода из столовой нас засёк дежурный воспитатель. Он выстроил воришек по стойке «смирно», высказал все, что о нас думает, и пообещал наутро большие неприятности.

Но! Я ведь не зря сказала, что с педагогами нам крупно повезло. Судите сами. Весь следующий день мы провели в ожидании публичной порки. Но взрослые вели себя так, словно накануне ничего не произошло. А вечером, после ужина, возле столовой неожиданно для всех появилась тумбочка. На ней, в больших подносах, под накрахмаленными салфетками, лежали аккуратно нарезанные буханки хлеба. И так продолжалось каждый вечер – до тех пор, пока содержимое подносов оставалось востребованным детьми.

Наши воспитатели преподнесли нам достойный урок. Но в моей жизни был еще один инцидент, связанный с кражей хлеба, о котором я расскажу чуть позже.

КАК НАС ЖАЛЕЛИ

Иногда мне вспоминаются происшествия из разряда курьезных. Одно из них случилось во время поездки на областной пионерский слёт. После торжественного мероприятия мы с одноклассницей решили «прокутить» выделенные нам на поездку казённые деньги. С тем и зашли в домовую кухню. У нас с ней по тем временам было целое состояние – по рублю на пионерку. За эти деньги каждая могла купить себе первое, второе, третье и еще – билет на электричку. Но я увидела на витрине голубцы. Стоили они безумно дорого – 25 копеек пара. Я приняла твердое решение: не отступлю. Когда подошла очередь, я попросила у продавца два голубца. Она улыбнулась и поинтересовалась, во что их завернуть. Я ответила, что съем их здесь, в домовой кухне. Она снова улыбнулась, но уже не так весело, и сказала, что это – полуфабрикат. Я не знала значения этого слова, тем не менее, бойко подтвердила свое намерение: «Ничего страшного, я съем!». Тогда продавец наклонилась ко мне и тихо сказала, что голубцы – сырые...

Мне было очень стыдно, но никто тогда надо мной не смеялся. Напротив, стоявшие в очереди чужие тети и дяди смотрели доброжелательно и улыбались так, словно я была их самым любимым чадом. Видимо, они поняли всё правильно.

Не хочется никого обижать, но порой кажется, что взрослые из нашего детства были щедрее и великодушней. Мне нередко вспоминаются наши поездки из интерната домой. Путь был неблизкий: в Агадырь мы ехали на поезде шесть с лишним часов. Денег на билеты ни у кого, естественно, не было, но мы сильно скучали по дому и, когда наступали каникулы, стремились уехать любыми путями.

В день отъезда происходило следующее. После уроков все, кто жил на участке Караганда-Сортировочная – Моинты, шли к пассажирскому поезду. Еще до его прибытия мы стайками рассредоточивались по перрону. Когда поезд останавливался, бежали к проводникам, торопливо объясняли, кто мы, откуда и чего от них хотим. Этого, как правило, было достаточно: услышав о том, что дети из интерната, сердобольные проводницы разрешали нам ехать бесплатно. Не было случая, чтобы после отправления пассажирского поезда кто-то из ребят остался на перроне. В купейные и плацкартные вагоны "зайцев", конечно, не брали. Однако, отказывая нам, проводницы непременно называли номер общего вагона, в котором для каждого отыскивалось заветное местечко. Порой приходилось ехать по 6-8 человек на нижней боковой полке. Мы были рады и этому, потому что впереди у нас была долгожданная встреча с милыми сердцу людьми.

ТРУД – НЕ ПОЗОР

Дома, на каникулах, меня обычно устраивали на работу. Зимой мы со старшей сестрой помогали маме топить печи в вечерней школе. Она иногда подрабатывала там, а когда болела, ее подменяла сестра. Лиля работала молча и быстро, а я стеснялась знакомых и вечно ныла. Мама обычно терпела, а когда выходила из себя, то в очередной раз произносила ненавистную мне фразу: «Труд – не позор!». Я понимала, что ей нужна помощь, стискивала зубы и послушно «шуровала» кочергой несгоревшие угли, выгребала золу и носила уголь.

Труд – не позор. Впервые я услышала это от мамы после пятого класса. Тогда, на летних каникулах, меня "по блату" пристроили на овощную базу. Я психовала, пытаясь доказать, что все они глубоко ошибаются, если считают, что гнилые помидоры – это мое призвание.

"Труд – не позор!" – говорила мне мама следующим летом, когда я работала на ремонте школы и периодически взбрыкивала по поводу того, что "все нормальные дети на каникулах едут в пионерский лагерь...".

Я злилась и спорила с ней не потому, что была эгоисткой или лентяйкой. Просто потом, после летнего трудового десанта, я тихо маялась за партой и не знала, о чем писать в сочинении на тему "Как я провела свои каникулы".

Кстати, летние "трудовые семестры" в школе не прошли для меня даром. Техничками в те годы там, в основном, работали пожилые немки. Это были милые скромные женщины, привыкшие к тяжелому физическому труду. Летом они занимались ремонтом школы. Среди них не было профессиональных строителей, но все малярно-штукатурные работы они выполняли качественно, умудряясь при этом экономить расходные материалы. Пусть это прозвучит сентенциозно, но я хочу подчеркнуть, что женщины эти принадлежали к той особой когорте людей, для которых самым главным контролером была их совесть. Я уважала их еще и за то, что они, живя так долго на чужбине, бережно хранили свою культуру, традиции и родной язык. Между собой они общались только на немецком языке. Я внимательно прислушивалась, иногда пыталась вставить в разговор несколько слов (в интернате у нас был необыкновенный преподаватель немецкого языка – Бирке Елизавета Карловна, чей предмет я всегда сдавала на "отлично"). Интерес к немецкому языку женщины одобряли и охотно обеспечивали мне "языковую среду".