Текст книги "Морской волчонок (с иллюстрациями). Перевод Л. В. Рубинштейн, Н. И. Яньков."

Автор книги: Майн Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 18. ПРОНИКАЮ НА КОРАБЛЬ.

Но как пробраться на корабль? И как укрыться на нем? Вот какие трудные вопросы тотчас встали передо мной.

Нельзя ли подкупить кого-нибудь из матросов, чтобы они помогли мне спрятаться? Но чем подкупить? У меня кроме кораблика ничего нет. Но матроса не подкупишь игрушкой, нечего и думать об этом, любой матрос, если захочет, без труда сам смастерит кораблик. Постой! У меня ведь есть ценная вещь – часы. Я получил их от моей бедный матери. Они старые, дешевые и поэтому дядя оставил их мне. Но идут хорошо. Нельзя ли ими соблазнить Уотерса или кого-нибудь из матросов.

Я решил попытать счастья.

Пожалуй, главная трудность теперь – увидеть Уотерса или другого матроса, пока кто-нибудь из них не выйдет на берег один.

Я надеялся, что сумею и сам пробраться на судно, – вечером, когда матросы окончат работу и уйдут на нижнюю палубу. В таком случае мне даже незачем сговариваться с матросами. В темноте проскользну мимо вахтенных и спрячусь где-нибудь внизу в трюме, между бесчисленными ящиками и бочками. Ведь трюм еще явно будет открыт, вон сколько еще тюков с товарами на пристани, несомненно предназначенных для этого корабля. Вряд ли «Инка» уйдет сегодня и ночью я смогу пробраться на борт.   А на ферме до вечера меня не хватятся, да и вечером вряд ли станут искать, рассчитывая, что ночью так или иначе я сам вынужден буду вернуться. Значит, с этой стороны нечего опасаться.

Но мне придется скрываться на судне не меньше двадцати четырех часов, может быть, больше. Нельзя же столько времени оставаться без еды! Нужно запастись едой. Но где? Как раздобыть деньги?

Тут мне пришла в голову превосходная мысль: продам свой кораблик и на вырученные деньги куплю еду.

Игрушечное судно мне теперь не нужно – отчего не расстаться с ним?

Без дальнейших размышлений я вышел из своего убежища между бочками и отправился по набережной искать покупателя для моего кораблика.

Я скоро нашел его. Это была лавка морских игрушек. Поторговавшись немного с хозяином, я продал кораблик за шиллинг[10]10
  Ши́ллинг – английская монета; 20 шиллингов составляют 1 фунт стерлингов. 12 пенсов составляют 1 шиллинг.


[Закрыть].

По-настоящему мое маленькое суденышко с его оснасткой стоило в пять раз дороже, и при других обстоятельствах я бы с ним не расстался и за такую цену. Но торгаш понял, что я нахожусь в затруднительном положении, и воспользовался этим.

Теперь у меня было достаточно денег. Я отправился в другую лавку и на все деньги накупил сыру и сухарей, каждого товара на шесть пенсов. Рассовав провизию по карманам, я вернулся на прежнее место между грузами и снова уселся на ящик. Я порядком проголодался, так как обеденный час давно прошел, и накинулся на сыр и сухари, что весьма облегчило мои карманы.

Приближался вечер, и я решил выйти на разведку. Надо было выяснить, в каком месте легче всего взобраться на борт, когда придет время. Матросы могут заметить, что я слоняюсь возле судна, но, конечно, им и в голову не придет, что я задумал.

А если они опять начнут насмехаться надо мной, то я стану отвечать им и, пользуясь этим, высмотрю все, что мне нужно.

Я начал прогуливаться по набережной с нарочито небрежным видом. Палуба «Инки» опустилась почти до уровня набережной, – нагруженное судно сидело теперь гораздо глубже. И нетрудно будет перемахнуть фальшборт и проникнуть на судно. Конечно, надо действовать с большой осторожностью. Если ночь будет не слишком темная и вахтенный матрос меня заметит, меня примут за вора, схватят и накажут, но нужно рисковать.

Но почему такая тишина? Товары все еще лежат на набережной – значит, погрузка не закончилась. Но матросы прекратили работу, и на трапе и вокруг люка никого нет. Куда они делись?

Крадучись поднялся до середины трапа. – В носовой части слышны приглушенные голоса. Рискнув и окончательно оказавшись на палубе, я увидел матросов, расположившихся возле брашпиля [19]19
   Брашпиль – горизонтальный ворот, преднозначенный для подъема якоря.


[Закрыть], – прямо на палубе, с  оловянными мисками в руках вокруг большого котла, из которого валил пар. Меня никто не заметил, никто не смотрел в мою сторону. Все ясно народ ужинает.

 В моей голове сверкнуло: «Сейчас или никогда!» Я торопливо оглянулся – кругом никого. Пригнувшись, я кинулся к краю открытого люка. В него-то я и собирался забраться. Лестницы не было, но с талей свисали в трюм канаты.

Потянув канат, удостоверившись, что он надежно закреплен, я, перебирая его руками, спустился вниз, и, перебравшись через несколько ящиков, еще не расставленных на места, спрятался за бочкой. Кругом стояли мрак и тишина.

Глава 19. УРА! МЫ ОТЧАЛИЛИ!

Я устроился поудобнее и через пять минут спал так крепко, что зазвони церковные колокола прямо у меня над головой – они не разбудили бы меня.

Последней ночью я спал мало, а накануне мы с Джоном встали еще затемно, готовясь к поездке на рынок. Все это, но главное непрерывное в течение целых суток напряжение нервов, теперь несколько ослабшее, сломили мои силы, и я вдруг резко отключился.

Возобнавилась погрузка: визжали блоки, ящики с грохотом опускались в трюм, но ничего не могло меня разбудить.

Проснувшись, я почувствовал, что проспал очень долго. Меня окружал полный мрак. Раньше в трюм из люка падала полоска света, но теперь она исчезла. – Уже, наверно, ночь.  Который теперь час? Скоро ли рассвет?»

Было слышно, что погрузка продолжается.  Доносилось: «Налегай!», «Еще давай!», «Раз-два, взяли!». – Смотри-ка, работают даже ночью. Может быть, хотят воспользоваться приливом или попутным ветром и потому так спешат закончить погрузку?

Час шел за часом, а стук и шум не прекращались.

Какие молодцы! Думал я. – Должно быть, они спешат, хотят отправиться как можно скорее. К утру мы, следовательно, отчалим. Тем лучше для меня – скорее выберусь из этого неудобного места. Неважная у меня здесь постель, да и есть опять хочется.

Последняя мысль напомнила о сыре и сухарях, и я тотчас накинулся на них. После сна я сильно проголодался и поглощал их с большим аппетитом, хотя это и происходило среди ночи.

Вдруг шум прекратился и наступила полная тишина. Не было слышно ни малейшего шороха наверху.

Я решил снова уснуть, но тут до меня снова долетел стук ящиков. Что такое? Опять работают! – Наверно, это пришла новая смена, сменила первую. Это было вполне возможно, и такое объяснение удовлетворило меня. Но больше я не мог заснуть и лежал прислушиваясь.

Они все продолжали работать. И я слышал шум в течение всей ночи, которая показалась мне самой длинной в моей жизни. Матросы работали, отдыхали часок и вновь принимались за работу, а я не видел никаких признаков рассвета – ни одного светлого луча!

У меня разыгрался какой-то совершенно необыкновенный аппетит, – за это время я трижды яростно накидывался на провизию, пока почти все мои запасы не оказались исчерпанными.

Наконец шум совершенно прекратился. Несколько часов я ничего не слышал. Кругом царила полная тишина, и я снова заснул.

Проснувшись, я опять услышал шум, но эти звуки были иного рода. Они наполнили меня радостью, потому что я смутно слышал характерное «крик-крик-крик» брашпиля и громыханье большой цепи. И хотя, находясь в глубине трюма, трудно наверняка определить источник шума, я догадывался, что происходило наверху. Поднимали якорь – корабль отправлялся в плавание!

Я с трудом удержался от радостного восклицания. – Боялся, что мой голос могут услышать. Ведь тогда меня, конечно, немедленно выволокут из трюма и отправят на берег. Сидел тихо, словно мышь, и слушал, как якорная цепь с грохотом ползла через клюз[20]20
   Клюз – отверстие в борту судна для якорной цепи.


[Закрыть]. Этот резкий звук, неприятный для других ушей, казался мне музыкой.

Лязг и скрежет скоро прекратились, и до меня донесся новый звук, похожий на шум сильного ветра. Но это не ветер, это плеск моря о борта судна. Звук этот меня обрадовал – я понял, что наш корабль движется. Ура! Мы отчалили!

Глава 20. МОРСКАЯ БОЛЕЗНЬ

Плеск воды и покачивание судна свидетельствовали, что мы отошли от пристани и движемся вперед.  Я был пьян от восторга, – мой план удался, опасность вернуться на ферму миновала. Соленые волны уносят меня все дальше и дальше, и через двадцать четыре часа я буду далеко от берега, среди просторов Атлантического океана, где никто меня не настигнет и не вернет назад. Странно только, что они вышли в море ночью – ведь еще совсем темно. Но, наверно, у них опытный лоцман, который знает все выходы из бухты настолько хорошо, что может вывести судно в открытое море в любое время суток.

Меня несколько удивляла необыкновенно длинная ночь. В этом было даже что-то таинственное. Я уже начал подозревать, что проспал весь день, а бодрствовал две ночи вместо одной. Впрочем, я был так рад отплытию, что не стал ломать себе голову попусту. Для меня не имело никакого значения, ушли мы в море ночью или днем, лишь бы благополучно выйти в открытый океан. Я улегся и стал ждать желанной минуты, когда смогу выйти на палубу.

Я с нетерпением ждал этой минуты по двум причинам. Во-первых, потому, что мне очень хотелось пить. Сыр и черствые сухари вызвали сильную жажду. Я не был голоден, часть провизии у меня еще оставалась, но я бы охотно обменял ее на кружку воды.

Во-вторых, я хотел выйти из своего убежища, потому что кости мои ныли от лежания на голых досках. Все суставы у меня так болели, что я едва мог повернуться. А лежать неподвижно было еще хуже. Да, скорее всего, я действительно проспал весь день, – ведь одна ночь на голых досках все-таки не утомила бы меня так сильно.

Несколько часов подряд я вертелся во все стороны, страдая от жажды и от ломоты в костях. Хотя мне хотелось как можно скорее покинуть узенькую нору и выйти на палубу, но я рассудил все же, что следует преодолеть и жажду и боль в теле и остаться на месте. Ведь по портовым правилам полагается выходить из бухты в море, имея лоцмана на борту, и если я сделаю глупость, показавшись сейчас на палубе, то меня доставят на берег в лоцманской шлюпке и все мои усилия и страдания пропадут даром.

Предположим даже, что лоцмана на корабле нет, – все равно вокруг еще могут быть рыбацкие лодки и каботажные суда[21]21
   Каботажные суда – небольшие не удаляющиеся далеко от берега суда.


[Закрыть]. Одно из них, идущее в гавань, может подойти к нам, меня сбросят на его палубу, как связку канатов, и доставят на сушу.

Вот почему я решил, что благоразумнее оставаться в своем убежище, несмотря на жажду и боль в суставах.

В течение часа или двух судно легко скользило по воде. Должно быть, погода была тихая и корабль находился еще в пределах бухты. Потом качка усилилась,  то и дело слышались удары волн о борт и потрескивание шпангоутов[22]22
   Шпангоуты – ребра судна: изогнутые балки, идущие в обе стороны от киля. К ним крепятся, в данном случае, доски бортов.


[Закрыть].

Но в этих звуках не было ничего неприятного. Значит, мы выходили из бухты в открытое море, и скоро лоцмана отпустят, а я смогу выйти на палубу.

По правде сказать, я не очень радовался предстоящей встрече с командой корабля – у меня были серьезные опасения на этот счет. Я вспомнил грубого, свирепого помощника и бесшабашных, равнодушных матросов. Они возмутятся, когда узнают, какую штуку я с ними сыграл, и, чего доброго, изобьют меня или вообще будут держать взаперти в какой-нибудь каморке, давая лишь хлеб да воду. Я не ждал, что они хорошо ко мне отнесутся, и с удовольствием уклонился бы от такой встречи.

Но уклониться было невозможно. Я не мог проделать весь рейс, сидя в трюме, то есть провести несколько месяцев без еды и питья. Рано или поздно мне придется выйти на палубу и решиться на встречу.

Но беспокоясь об этой неизбежной встрече, я вдруг начал испытывать страдания уже не нравственного характера. И они были хуже жажды и ломоты в костях. Какая-то новая беда надвигалась на меня. Голова кружилась, на лбу выступал пот. Я почувствовал дурноту, сердце и желудок у меня как будто сжались. В груди и горле появилось такое ощущение, как будто мне вдавили ребра внутрь и легкие утратили способность расширяться и дышать. Запах затхлой воды вызывал рвоту. Это вода скапливается обычно в глубине трюма. Слышно было, как она булькает под настилом.

По всем признакам это была морская болезнь, и ничего больше, так что тревожиться особенно нечего. Жажда жгла меня. Стакан воды облегчил бы мои страдания: тошнота пройдет, и я свободно вздохну. Я готов был отдать все за один глоток.

Страх перед лоцманом помогал мне крепиться довольно долго.

Качка становилась все резче, а запах воды в трюме все тошнотворнее. Страдания стали невыносимы.

Наверно, лоцман уже уехал. Во всяком случае, я больше не могу терпеть. Надо выйти на палубу, иначе я умру! О!..

Я поднялся и начал ощупью пробираться к проходу, через который проник сюда. И, к величайшему своему изумлению, обнаружил, что он закрыт! Я не верил себе, ощупывал все кругом, водя руками вверх и вниз. Повсюду мои руки натыкались на бочки и ящики.

Предоставляю вашему воображению, что я почувствовал, когда убедился, что я заперт, пленен, замурован!

Глава 21. ЗАЖИВО ПОГРЕБЕННЫЙ

Теперь стало понятно, почему ночь показалась мне такой длинной. – Я заснул сейчас же после того, как забрался в свой тайник. Вечером погрузка продолжалась, а я, находясь в глубоком сне, не слышал, как проход загородили ящиком, да и не одним. Я спал крепко и долго – без сомнения, до следующего утра. На следующий день люди вновь работали, а мне думалось, что это ночь, потому что ни один лучик света не мог проникнуть в мое убежище. Перерывы в работе матросов наверху означали завтрак и обед. Длинный перерыв перед тем, как подняли якорь, означал вторую ночь, когда все спали. Неудивительно, что я ощущал голод, жажду и боль во всем теле. Теперь мне все было ясно, и самое ясное во всем этом – тот ужасающий факт, что я замурован.

Не сразу я понял весь ужас своего положения. Я знал, что заперт и не могу самостоятельно выбраться наружу. Но ведь мне стоит только крикнуть и ко мне придут на помощь. И только после того, как я накричался до хрипоты и вдоволь настучался в доски борта каблуками башмаков, так и не дождавшись ответа, – только тогда начал я вполне понимать свое подлинное положение. Только тогда начал я оценивать весь его ужас, только тогда понял, что не сумею выйти отсюда, что у меня нет никакой надежды на спасение, – короче говоря, что я заживо погребен!

Почему не слышны голоса матросов, ведь они были слышны, когда поднимали якорь? И если я не слышу их громкие, грубые голоса, то как же им услышать мой голос?

Как я узнал впоследствии, в момент поднятия якоря люки были еще открыты, их закрыли уже потом, когда мы вышли в море. Закрыли тяжелыми деревянными щитами, а поверх щитов была натянута толстая просмоленная парусина. Так что докричаться у меня никакой возможности не было.

Кричал я долго, не знаю точно, сколько времени, пока не ослабел и не выбился из сил.

В перерывах прислушивался – ответа не было. Только мое собственное эхо прокатывалось по всему трюму. Но ни один человеческий голос извне не отзывался на мои стенания.

 Никогда никто не придет ко мне на помощь! Я умру здесь! Я непременно умру здесь!

К такому мрачному выводу я пришел, когда окончательно сорвал голос. Долго я лежал беспомощный в полном оцепенении, по-моему, иногда теряя сознание. Шли часы. Не стоит рассказывать вам обо всех тяжелых мыслях, которые роились у меня в мозгу. Это были часы страшного приступа отчаяния. Несколько часов я лежал, или, вернее, метался, в безысходной тоске. Наконец, мои страдания облегчил сон.

Глава 22. ЖАЖДА

Сон был недолгий, наполненный всяческих опасностей и страхов, но не было ничего страшнее действительности, в которой я проснулся.

Я не сразу понял, где нахожусь. Только раскинув руки в стороны, наткнувшись руками на деревянные стены моей темницы, вспомнил, в каком положении оказался. Еще раз осознав свое ужасное положение, и еще не совсем утратив надежды, что матросы услышат меня (ведь я уже говорил, что не знал ни того, какое количество грузов окружает меня, ни того, что грузовые люки плотно задраены), я попытался вновь кричать, но это оказалось невозможно – голоса не было, я охрип.

Несколько часов я лежал опять в оцепенении – то есть оцепенел мой мозг, но, к сожалению, не тело. Наоборот, я был весь во власти ужасных мук. Это были муки жажды, самого тяжелого и изнурительного из всех физических страданий. Никогда я не думал, что человек может так мучиться от отсутствия глотка воды. Читая рассказы о путешествиях в пустыне и о потерпевших крушение моряках, умирающих от жажды, я всегда думал, что их страдания преувеличены. Как все английские мальчики, я вырос во влажном климате, в местности, богатой ручейками и источниками, и никогда не страдал от жажды. Иногда, заигравшись в поле или на морском берегу, где не было воды для питья, я чувствовал неприятную сухость в горле, которую мы называем жаждой, но это мимолетное ощущение исчезало после глотка чистой воды. И даже отрадно было терпеть, зная, что впереди можно будет сладко напиться. В таких случаях мы бываем настолько терпеливы, что отказываемся от воды из случайного пруда в поисках чистого колодца или прозрачного ключа.

Но это, однако, еще не жажда, это только первая и самая низшая ее степень – степень, граничащая с удовольствием. Представьте себе, что вокруг вас нет ни колодца, ни ручья, ни пруда, ни канала, ни озера, ни реки – никакой свежей воды на сотни миль, никакой влаги, которая могла бы утолить вашу жажду, – и тогда ваши переживания приобретут новый характер и утратят всякий оттенок приятного.

В сущности, жажда моя была не так уж велика, ведь я оставался без воды сравнительно недолго. Я уверен, что и до того мне случалось по целым дням обходиться без питья, но я не обращал на это никакого внимания, потому что знал, что утолить жажду ничего не стоит в любой момент. Но теперь, когда воды не было, когда ее нельзя было раздобыть, я впервые в своей жизни почувствовал, что жажда – это настоящее мучение.

От голода я не страдал. Провизия, которую я приобрел за кораблик, еще не кончилась. У меня оставалось несколько кусочков сыра и сухарей, но я не решался к ним притронуться. Они лишь увеличили бы жажду. Мое высохшее горло требовало только воды – вода в то время казалась мне самой желанной вещью в мире.

Я был в положении Тантала[23]23
   Тантал – в древнегреческих преданиях преступный царь, брошенный богами в подземное царство; стоя по горло в воде, он не мог напиться и вечно мучился от жажды.


[Закрыть]: правда я не видел воды, но слышал ее. До моего слуха все время доносился шум от плеска воды о борта корабля. Я знал, что это морская вода, она соленая и пить ее нельзя, даже если я до нее доберусь. Но все-таки я слышал, как плещется вода. И эти звуки раздавались у меня в ушах, увеличивая мои страдания.

Не стоит рассказывать обо всех томивших меня мучительных мыслях. Достаточно сказать, что долгие часы я изнывал от жажды, без малейшей надежды избавиться от этой пытки. Я чувствовал, что она может убить меня. Не зная, скоро ли это случится, был уверен, что рано или поздно жажда будет причиной моей смерти. Я читал о людях, которые мучились несколько дней, прежде чем умереть от жажды, и пытался вспомнить, сколько дней длилась их агония, но память изменяла мне. Кажется, самое долгое – шесть или семь дней. Такая перспектива ужасна! Неужели мне суждено терпеть такую пытку шесть или семь дней? Разве я выдержу еще хотя бы один такой день? Нет, это невыносимо! Надеюсь, что смерть придет раньше и избавит меня от лишних мук.

Но почти в ту минуту, когда я уже в отчаянии стал мечтать о скорой смерти, до моего слуха долетел звук, который мгновенно изменил весь ход моих мыслей и заставил забыть ужас моего положения. О сладостный звук! Он был похож на шепот ангела милосердия.

Глава 23. СЛАДОСТНЫЙ ЗВУК

С тех пор как я оказался в этой норе, я испробовал множество всяких поз, чтобы не оставаться постоянно в одном и том же положении. И в тот момент стоял, согнувшись (выпрямиться здесь было невозможно), спиной к шпангоуту, который пересекал мою крошечную комнатушку сверху донизу, деля ее на две почти равные части. Голова, повернутая набок, почти касалась большой бочки, а руки опирались о ту же бочку. Ухо мое, конечно, было рядом с ней, оно почти приникло к ее крепким дубовым клепкам[24]24
  Клепки – планки, из которых собрана бочка.


[Закрыть]. Через эти самые клепки и донесся до меня звук, который произвел такую внезапную и приятную перемену в моем настроении. – Неужели внутри бочки плещется вода? Прижавшись к бочке щекой, я с волнением прислушался. –  Боялся радоваться, хотелось убедиться, что это мне не почудилось. Ждать пришлось довольно долго, потому что судно почти не качало на волнах. Наконец послышалось: буль-буль-буль…

Буль-буль-буль! Нет сомнения, в бочке вода. Я не мог удержаться от радостного крика. Я чувствовал себя, как утопающий, который неожиданно достиг берега и знает, что спасен.

Эта внезапная перемена подействовала на меня так, что я почти лишился чувств, откинулся назад и впал в полуобморочное состояние.

Но оно продолжалось недолго. Новый острый приступ жажды заставил меня перейти к действию. Нужно найти втулку или кран и пить, пить без конца! – Тогда я не подумал, что не смог бы вынуть затычку пальцами, даже если бы нашел ее. Вот кран это совсем другое дело, и размещается он обычно на боковой поверхности, а втулка на днище. Я обшарил всю выпуклую поверхность бочки, ощупал ее кругом, пересчитал все клепки, тщательно изучил ее дюйм за дюймом, клепку за клепкой. Да, у меня ушло порядочно времени на то, чтобы убедиться, что ни крана, ни втулки на этой стороне бочки нет. Зато я убедился, что с обеих сторон к бочке плотно приставлены ящики и еще одна точно такая же бочка. Мне удалось ощупать только часть второй бочки, но результат был тем же.

Только проделав все это, я понял всю безвыходность моего положения и опять впал в отчаяние. Я мучился еще больше, чем прежде. – Слышать бульканье воды в каких-нибудь двух дюймах от своего рта и не иметь возможности напиться! Чего бы я ни отдал сейчас хоть за одну каплю! Немного воды на донышке стакана, чтобы промочить пересохшее, воспаленное горло!

Если бы у меня был топор, и если бы высота моего убежища позволяла им размахнуться, я разбил бы огромную бочку и яростно стал бы глотать ее содержимое. Но у меня не было ни топора, ни какого-либо другого орудия. И дубовые клепки были так же непреодолимы для меня, как если бы они были сделаны из железа. В порыве первой радости я и не подумал об этом затруднении.

Я опустился на доски и предался отчаянию, охватившему меня с еще большей силой. Не могу сказать, долго ли это продолжалось, но одно обстоятельство снова возродило меня к жизни.