Текст книги "Пропавшая"

Автор книги: Майкл Роботэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

– Я позвоню в «скорую».

– Нет.

– Вам нельзя здесь оставаться. Сколько пройдет времени, прежде чем хозяйка вас сдаст?

– Мы старые друзья.

– Я так и подумал! Во сколько вам обошлось такое длительное пребывание?

Она показывает мне руки. Ее украшения исчезли.

Мы сидим молча, и через какое-то время я слышу, что ее дыхание стало мерным. Она уснула. Подойдя к ней, я аккуратно забираю револьвер у нее с коленей и накрываю ее одеялом. Потом выхожу на площадку и звоню «новичку» Дэйву. У меня трясутся руки.

– Я нашел Кирстен Фицрой. Мне нужны «скорая» и полицейское сопровождение. Не говори Мелдрану и Кэмпбеллу.

– Хорошо.

Когда я возвращаюсь в комнату, Кирстен открывает глаза.

– Они едут?

– Да.

– Кавалерия или катафалк?

– «Скорая помощь».

Стиснув от боли зубы, она скидывает ноги с кровати и садится, отвернувшись от меня. Черная рубашка, мокрая от пота, так прилипла к ее телу, что оно кажется облитым нефтью.

– Может, сегодня вы и защитите меня, но это только один день, – говорит она, с трудом встает и шаркает в сторону ванной. Чувствуя, что я сейчас за ней пойду, останавливает меня. – Мне надо на горшок.

Мне положено подождать на площадке, что я и делаю, радуясь тому, что сбежал от нездорового запаха и лицемерия. Какая гора лжи и предательства – просто уму непостижимо. Микки умерла! Я потерпел неудачу. Я хочу заползти назад в канализацию, где мне и место.

В дверь внизу стучат. Миссис Уайльд открывает. Я перегибаюсь через перила, ожидая увидеть «новичка» Дэйва. Но это курьер. Мне не слышно, что он говорит.

Миссис Уайльд отворачивается от двери с букетом цветов в руках. В тот же момент я слышу глухой удар металла по кости. Она падает вперед, придавив цветы своим телом. Курьер в кожаном костюме и блестящем черном шлеме перешагивает через нее.

Я надавливаю кнопку повторного набора на мобильном телефоне. Номер Дэйва занят. Наверное, он звонит в больницу.

Я представляю себе, как убийца крадется, водя пистолетом по широкой дуге. Он профессионал. Бывший военный.

Кирстен спускает воду и выходит из ванной. Я знаком велю ей лечь, и она со стоном падает на колени. В моих глазах она видит что-то, чего не было раньше.

– Не бросайте меня, – неслышно выговаривает она.

Я прижимаю палец к губам и показываю наверх.

Курьер услышал, как опорожнили бачок и как набирается вода. Он уже у лестницы. Я отворачиваюсь от Кирстен и поднимаюсь на один пролет. Снова нажимаю кнопку. Занято.

Ступеньки прогибаются одна за другой. Этот звук отдается в моем теле. Кирстен выстрелила дважды.

Если предположить, что револьвер был заряжен полностью, у меня осталось четыре патрона.

Я должен чувствовать страх, но, возможно, я еще не осознал до конца серьезность положения. Я почему-то думаю о прошедших шести неделях, когда Алексей играл со мной. Я не чувствую ни злости, ни горечи. Это похоже на сказку «Три медведя», где девочку выгоняют из дома за то, что она съела кашу и сломала стул. Но только в моей, обновленной версии она возвращается с ружьем и теперь уж постарается выстрелить не слишком высоко и не слишком низко, а точно в цель.

«Новичок» Дэйв берет трубку.

– Код один. Полицейский в беде. Помогите.

Курьер уже на лестнице, держится поближе к стене, чтобы обезопасить себя от выстрела сверху. Когда он повернет на площадке, я смогу прицелиться. Я жду в темноте, пытаясь уменьшиться в размерах. По спине течет целая река.

Еще один шаг. Я вижу его тень. У него автоматический пистолет, который двигается из стороны в сторону. Мой палец осторожно надавливает на курок, отводя назад тягу и сжимая спусковую пружину в рукоятке. Барабан вращается, пуля перемещается в выбрасыватель и оказывается на одном уровне со стволом.

Он показался – собирается зайти в спальню. За пластиком шлема мне не видно его лица.

– Полиция! Бросьте оружие!

Он падает и перекатывается к стене, стреляя вверх вслепую. Пули проделывают дырки в обоях рядом с моей головой и крошат перила. Щепка царапает мне шею.

Когда я выстрелю, он увидит вспышку и будет знать, где я прячусь. Я изо всех сил нажимаю на курок.

Пуля попадает ему в плечо и проходит через грудь. Он ударяется головой о стену. На меня смотрит темный пластик шлема. Мы стреляем одновременно, и курьера отбрасывает назад.

У меня во рту вкус крови, потому что я прикусил язык, а легкие страшно болят. Куда делся весь кислород? На улице слышен визг тормозов. «Новичок» Дэйв врывается в дом с такой скоростью, что едва не спотыкается о миссис Уайльд.

Опустившись на колени, я роняю револьвер и смотрю себе на грудь. Дэйв бежит по лестнице, выкрикивая мое имя. Расстегнув пуговицы, я ощупываю грудь. Аккуратная ямка, все еще теплая от пули, расположилась прямо посредине жилета.

Черт меня побери! Али спасла мне жизнь.

Через перила я вижу тело курьера, скорчившееся у подножия лестницы. Сорок три года в полиции, тридцать пять из них в должности следователя, и мне удалось никого не убить. Теперь перейден еще один нежелательный рубеж.

36

Четыре часа назад был выписан ордер на арест Алексея, но это ни к чему не привело. Его судно покинуло гавань Челси в полночь пятницы, всего через час после нашей встречи. Шкипер сказал, что направляется в док Моуди на южном берегу Хэмбла[118]118
  Хэмбл – река в графстве Хэмпшир на юге Англии.


[Закрыть], но к полудню субботы яхта там так и не показалась.

Береговая охрана и спасательные службы были поставлены в известность, и всем судам в пределах пятисот морских миль было предписано сообщать любую информацию о яхте. Описание судна также рассылается в гавани Франции, Бельгии, Голландии, Дании, Португалии и Испании.

Я не ожидал, что Алексей сбежит. Я до сих представляю себе, как он является в полицейский участок в сопровождении команды адвокатов, самодовольный и готовый к схватке. Он знает, что против него нет ничего, кроме косвенных улик. Никто не может подтвердить, что он был на месте преступления. Если Кирстен умрет, я даже не сумею доказать, что он заплатил первый выкуп.

Конечно, в мои обязанности не входит ничего доказывать, как мне твердит Кэмпбелл, мечась по больнице в своем пальто из серого твида. Каждый раз, когда наши взгляды пересекаются, он отводит глаза. Он был прав, а я совершил огромную ошибку. Несмотря на всю идиотскую суматоху последних недель, факты остались незыблемыми: Микки умерла три года назад, и убил ее Говард Уэйвелл.

Рентген показал только ушибы ребер, а порез на шее не требует наложения швов, так что я в порядке. Кирстен находится наверху под охраной. Ее имени не знают даже врачи, которые отправили ее в палату интенсивной терапии.

Утром в понедельник Эдди Баррет и Грач потребуют, чтобы Говарда Уэйвелла освободили. Они заявят, что Микки была похищена с целью получения выкупа и убита похитителями. Кадры с камер слежения на «Лестер-сквер» могут изображать кого угодно. Полотенце, найденное на кладбище Ист-Финчли, было специально подброшено, чтобы обвинить Говарда в убийстве, которого он не совершал.

Эту версию гораздо легче доказать, чем правду. Все дело против Говарда изначально основывалось на косвенных уликах. Нам приходилось выкладывать доказательства перед присяжными по листочку, чтобы продемонстрировать существующую между ними связь. Теперь это больше похоже на карточный домик.

Дело Говарда будет пересмотрено, и у нас есть единственная надежда оставить его за решеткой – заставить присяжных поверить Кирстен. Но адвокаты толпой ринутся чернить ее облик: сознавшаяся похитительница, вымогательница и управляющая эскорт-агентством.

Я ошибался насчет Говарда, ошибался насчет Микки, ошибался почти во всем. Убийца ребенка выйдет на свободу. И я несу за это ответственность.

Когда полицейский убивает человека, начинаются неприятности. Еще больше неприятностей возникает, когда человека убивает бывший полицейский. Комиссия по жалобам проведет расследование. Меня ждут анализы на наркотики и психиатрическое обследование. Я знаю о морфине недостаточно, чтобы сказать, остались ли его следы у меня в крови. Если результаты окажутся положительными, я здорово вляпаюсь.

Человека, которого я убил, не опознали. Он приехал на угнанном мотоцикле, у него не было документов. Пломбы на зубах были поставлены где-то в Восточной Европе, а автоматический пистолет украден из полицейского участка в Белфасте четыре года назад. Его единственной приметой оказался серебряный крестик на шее, украшенный самоцветом – фиолетовым чароитом, редким видом силиката, добываемым только в Восточной Сибири. Возможно, Интерполу повезет больше.

Часы посещений закончились, но медсестра меня пропускает. Хотя Али все еще распластана на спине и смотрит в зеркало над головой, я получаю более теплую улыбку, чем заслуживаю. Она поворачивает голову совсем немножко, превозмогая боль в шее.

– Я принес тебе шоколада, – говорю я.

– Вы хотите, чтобы я растолстела.

– Ты не была толстой с тех пор, как сидела на руках у матери.

Ей больно смеяться.

– Как дела? – спрашиваю я.

– Ничего. Сегодня у меня затекли ноги.

– Хороший знак. Когда пойдем на танцы?

– Вы ведь не любите танцевать.

– С тобой я станцую.

Это звучит слишком сентиментально, и я жалею, что сказал такое. Но Али, кажется, оценила мои чувства.

Она объясняет мне, что еще три месяца должна будет носить жесткий корсет, а потом еще три месяца – эластичную повязку до самых подмышек.

– Если мне повезет, я уже тогда смогу ходить.

Я ненавижу выражение «если мне повезет». Это не уверенное утверждение, а слова упования, которые произносят, скрестив пальцы. Разве Али до сих пор везло?

Вытащив из бумажного пакета бутылку виски, я покачиваю ею перед глазами Али. Девушка улыбается. Потом, словно кролики из шляпы, из пакета показываются два стаканчика.

Я наливаю ей немного виски и развожу его водой из-под крана.

– Я не могу держать стакан, – виновато говорит она.

Снова опустив руку в пакет, я извлекаю соломинку для коктейля невероятной формы, со спиралями и кольцами. Ставлю стакан на грудь Али и подношу соломинку к ее губам. Она делает глоток и слегка задыхается. Я впервые вижу, как она пьет.

Наши глаза встречаются в зеркале.

– Сегодня ко мне приходил юрист из конторы, – говорит она. – Мне предлагают компенсацию и полную пенсию по инвалидности, если я захочу уволиться.

– И что ты им сказала?

– Что хочу остаться.

– Они волнуются, что ты подашь на них в суд.

– С чего вдруг? В этом никто не виноват.

Мы смотрим друг на друга, и я чувствую благодарность и стыд одновременно.

– Ты слышала о Джерри Брандте?

– Да.

Я замечаю в ней легкую перемену: она еле заметно съеживается от одного упоминания этого имени. Во мне тоже что-то сдвигается, и я вдруг физически ощущаю, сколько боли она уже перенесла и сколько операций и терапии ей еще предстоит в ближайшие месяцы.

Прядь волос, блестяще-темная, выбилась из пучка на голове. Она отводит глаза и придает лицу бравое выражение.

– А вы нашли Кирстен. За это надо выпить.

Она делает глоток и замечает, что я к ней не присоединился.

– В чем дело?

– Извини. Это было глупое, дурацкое расследование. Я просто хотел… А теперь ты здесь, и люди погибли, а Рэйчел снова страдает. А завтра Говард получит право на пересмотр дела. И все из-за меня. То, что я сделал, непростительно.

Она не отвечает. На улице небо подернулось розовым, начинают мигать фонари. Ссутулив плечи, я смотрю на стакан. Али протягивает руку и кладет ее мне на плечо, унимая мою дрожь.

– Это так больно, – со стоном выговариваю я. – Зачем посылать девочку на эту землю и давать ей семь лет жизни, если собираешься допустить, чтобы ее похитили, изнасиловали, замучили, запугали и что там еще?

– На этот вопрос нет ответа.

– Я не верю в Бога. Я не верю в вечную жизнь на небесах и в реинкарнацию. Может, ты спросишь своего Бога от моего имени? Спроси его – зачем?

Али грустно смотрит на меня:

– Его задача не в этом.

– Тогда спроси его, в чем же состоит его грандиозный план. Пока он сосредоточен на величественных замыслах, кто позаботится о Микки? Один ребенок – это так мелко и незначительно по сравнению с несколькими миллиардами жизней, но он для начала мог бы спасать людей по одному.

Я осушаю стакан и чувствую, как алкоголь обжигает мне горло. Я уже пьян, но пьян недостаточно.

Черное такси довозит меня до дома. Я нащупываю ключи, захожу внутрь, иду наверх, наклоняюсь над унитазом, и меня рвет. Потом я поливаю лицо холодной водой, и она стекает по моей шее и груди.

Из зеркала на меня смотрит бледный, озлобленный незнакомец. В его зрачках я вижу Микки с окровавленным полотенцем, Даж за колючей проволокой и Люка подо льдом.

Кажется, у меня не осталось других воспоминаний. Пропавшие дети, обиженные дети, мертвые дети заполняют мои мысли. Младенцы, утонувшие в ванне, карапузы, впавшие в кому, дети, отправленные в газовые камеры, похищенные с игровых площадок, задушенные подушками. Как я могу винить в чем-то Бога, когда сам не уберег одну-единственную девочку?

37

Напротив Королевского суда рабочий разгружает грузовик с манекенами. Мужские и женские тела застыли в пластиковой оргии, разметав волосы париков или блестя идеальными лысинами. Водитель носит по два манекена зараз, перекинув их через плечо и поддерживая за ягодицы, чтобы не упали. Я вижу, как он усмехается, когда таксисты начинают сигналить, а офисные служащие выглядывают из окон.

Я стою и любуюсь. Иногда так славно улыбнуться. Но это состояние непродолжительно.

Рэйчел Карлайл поднимает на меня глаза, когда я подхожу к ней в коридоре. Ее взгляд не совсем сфокусирован, а улыбка рассеянная, словно она меня не сразу узнает. Свет, проникающий сквозь высокие окна, преломляется в стеклах, рассеиваясь прежде, чем достигает глубин мраморного зала.

Я отвожу Рэйчел в сторону. Отыскав пустой кабинет, я пересказываю ей историю, услышанную от Кирстен, стараясь ничего не упустить. Когда я дохожу до того места, где Микки пришлось идти по Лондону одной, поздно вечером, Рэйчел зажмуривается, стараясь отогнать от себя эту картину.

– Где сейчас Кирстен?

– У нее началось заражение крови. Следующие сорок восемь часов станут решающими.

На лице Рэйчел написано сочувствие. Ее способность прощать для меня загадка. Я даже представляю себе, как она будет молиться за Кирстен и поставит за нее свечку. На самом деле Рэйчел имеет право ненавидеть и ее, и меня. Я вселил в нее надежду, и взгляните-ка на нас сейчас.

Она же винит только себя:

– Если бы я не попросила Алексея заплатить выкуп, ничего бы не произошло.

– Нет. Он наказывал их за то, что случилось с Микки, а не за то, что сделали вы.

Ее голос срывается:

– Я просто хотела ее вернуть.

– Знаю.

Я смотрю на часы. Мы должны уже быть в зале. Рэйчел немного медлит, собираясь с силами, прежде чем выйти из комнаты. Коридоры и рекреации несколько опустели. На лестнице стоит Грач. Эдди Баррет помещается на три ступеньки выше, так что их лица находятся на одном уровне. Грач выглядит воодушевленным, а Эдди рычит, жестикулирует и только что не давится воздухом.

Рэйчел берет меня за руку, чтобы удержаться на ногах.

– Если Алексей получил тогда требование о выкупе, почему он ничего не сказал?

– Думаю, он не хотел, чтобы вмешивалась полиция.

– Да, но потом, когда Микки не вернулась домой, он мог бы сообщить об этом.

Я не знаю ответа. Подозреваю, что он не хотел афишировать свою ошибку. Он также довольно самоуверен и, скорее всего, надеялся найти Микки раньше полиции. Наверное, он знал, как близко она подошла к дому – меньше чем на восемьдесят пять ступенек. Наверное, это рвало ему душу.

Лорд Коннелли заставляет себя ждать. Он входит в зал заседаний в десять минут одиннадцатого, и все встают. Потом он аккуратно кладет свой деревянный молоточек по правую руку, по левую ставит стакан воды.

Появляется Говард. Он сжимает Библию с красными закладками. У него синяки под глазами, но вид весьма решительный. Эдди Баррет пожимает ему руку, и Говард отвечает усталой улыбкой.

Советник Фиона Хэнли уже на ногах.

– Ваша честь, возможно, мне придется придать разбирательству неожиданное направление. В связи с информацией, полученной в выходные, корона более не противится просьбе защиты и просит пересмотреть это дело в наиболее удобные для суда сроки.

Поднимается шум. В воздухе нарастает напряжение, глаза обращаются к Говарду. Не думаю, что он понимает, что происходит. Даже Эдди Баррет выглядит потрясенным.

– В мой кабинет, – говорит лорд Коннелли. Он покидает сцену, как крестоносец в черном шлеме.

Мы вчетвером ждем в приемной. Эдди Баррет и Грач перешептываются в углу. Грач улыбается: выражение, которое на его лице кажется неестественным. Тем временем Фиона Хэнли избегает моего взгляда и кутается в свою мантию.

Помощница лорда Коннелли, грудастая негритянка, приберегает свою ослепительную улыбку для его чести. Она работает на него пятнадцать лет, и о них ходят всевозможные слухи.

– Он примет вас прямо сейчас, – говорит она, указывая на дверь.

Эдди отступает назад и пропускает мисс Хэнли, слегка склоняя голову и показывая свою лысину, похожую на тонзуру.

Перед столом судьи стоят только три стула. Я прислоняюсь спиной к книжным полкам, идущим вдоль стен. Лорд Коннелли снимает парик. Его собственные волосы, почти такие же белые, аккуратно подстрижены над ушами. В его голосе звучат нотки учителя частной школы.

– Я потратил четыре дня на то, чтобы составить заключение, а теперь вы выкидываете такое! – Его взгляд останавливается на Фионе.

– Прошу прощения, ваша честь, но я узнала об этом только вчера поздно вечером.

– И чья же это блестящая идея?

– Поступила новая информация…

– Которая бросает тень сомнения на виновность мистера Уэйвелла?

Она колеблется:

– Которая привносит некоторые трудности.

– Надеюсь, что в ваших словах нет никакого подтекста.

Эдди Баррет вне себя от восторга. Судья осаживает его взглядом:

– А вы держите свои мысли при себе, мистер Баррет. Мне достаточно вас в зале заседаний, и здесь я подобного не потерплю.

Улыбка исчезает с лица Эдди. Поднявшись, лорд Коннелли обходит стул и берется за спинку. Его взгляд останавливается на мне.

– Я понимаю, что больше не могу обращаться к вам как к полицейскому, инспектор Руиз, но, возможно, вы проясните для меня ситуацию.

– У полиции появился новый свидетель.

– Свидетель или подозреваемый?

– И то и другое.

– Давая показания несколько дней назад, вы высказали мнение, что Микаэла Карлайл, возможно, жива. Вы все еще придерживаетесь этого мнения?

– Нет, ваша честь.

В его глазах мелькает грусть.

– И этот новый свидетель заставил вас усомниться в том, что произошло?

– Она призналась в том, что похитила Микаэлу Карлайл и послала требование о выкупе. Она согласна подтвердить под присягой, что Микки отпустили на свободу, не нанеся ей никакого ущерба.

– А что потом?

– Мы полагаем, что Микки дошла до Долфин-мэншн.

Теперь судья понял, куда я клоню. Он стискивает зубы, словно пытается их раскрошить.

– Это невероятно!

Эдди вмешивается:

– Мы подаем прошение о выпуске под залог, ваша честь.

– А вы не открывайте рта.

Я повышаю голос, стараясь их перекричать:

– Говард Уэйвелл убил ребенка! Он должен оставаться в тюрьме!

– Чепуха, – бормочет Эдди. – Он, конечно, странный и не особенно симпатичный, но когда я в последний раз так выглядел, это не было преступлением. Мы оба можем быть за это благодарны.

– Вы оба можете помолчать, – говорит лорд Коннелли, размышляя, на ком бы сорвать злость. – Следующий, кто издаст хотя бы звук, будет привлечен к ответственности за неуважение к суду.

Он обращается ко мне:

– Инспектор Руиз, я надеюсь, вы объясните семье этой несчастной девочки, что происходит.

– Да, ваша честь.

Он поворачивается к остальным.

– Я собираюсь удовлетворить прошение об апелляции. Я также позабочусь о том, чтобы у защиты была возможность ознакомиться с новыми уликами. Я за честную игру. Вы можете просить о выпуске под залог, мистер Рэйнор, но напоминаю вам, что ваш клиент был осужден за убийство и презумпция виновности должна сохраняться…

– Ваша честь, мой клиент серьезно болен и нуждается в медицинской помощи, которую не может получить в тюрьме. Соображения гуманности перевешивают…

Лорд Коннелли грозит ему пальцем:

– Сейчас не время и не место. Делайте свои заявления в суде.

Дальнейшее слушание проходит в тумане юридических споров и плохого настроения. Прошение об апелляции удовлетворено, и лорд Коннелли назначает пересмотр дела, но отказывается отпускать Говарда из тюрьмы. Вместо этого он приказывает перевести его в больницу и приставить к нему вооруженную охрану.

За пределами зала заседаний царит настоящий ад. Репортеры орут в телефонные трубки и пытаются пробиться к Рэйчел, выкрикивая вопросы и ответы, словно желая, чтобы она с ними согласилась.

Она обхватывает меня сзади за пояс, прижимаясь грудью к моей спине. Это похоже на свалку в регби, когда пытаешься пересечь линию. Эдди Баррет, от которого мы не ждали спасения, берет портфель и размахивает им из стороны в сторону, как косой, очищая дорогу.

– Наверное, надо подумать о другом выходе, – орет он, показывая на дверь с табличкой «Служебный вход».

Эдди поднаторел в отступлениях из залов заседаний через подвалы и черные ходы. Он ведет нас по коридорам, мимо офисов и камер, все дальше внутрь здания. Наконец мы выходим на мощеный двор, где стоят переполненные мусорные контейнеры, а над головой натянута проволочная сетка, чтобы не залетали голуби.

Ворота автоматически открываются, в них въезжает машина «скорой помощи». Говард ждет на каменном крыльце, закрыв голову руками и разглядывая носы своих стоптанных ботинок. Полицейские и тюремные охранники стоят по обе стороны от него.

Эдди зажигает сигарету, прикрыв ее руками и наклонив голову. Дым проплывает мимо его глаз и рассеивается, когда он выдыхает. Он предлагает сигарету и мне, и я внезапно чувствую к нему расположение, словно мы два солдата, пропавшие на поле боя.

– Вы знаете, что это он сделал.

– Он так не думает.

– А как вы сами думаете?

Эдди хихикает:

– Если вам нужны исповеди, обратитесь к Опре[119]119
  Опра (Гейл) Уинфри (р. 1954) – ведущая популярнейшего ежедневного телевизионного ток-шоу, носящего ее имя. Одна из богатейших женщин Америки, известная своей филантропической деятельностью. В числе ее общественных инициатив – предложение создать общенациональную базу данных о лицах, подвергавших детей сексуальному насилию (в 1993 г. в США был принят соответствующий закон).


[Закрыть].

Рэйчел стоит рядом и смотрит на Говарда. Санитары открывают заднюю дверь машины и вытаскивают носилки.

– Можно с ним поговорить? – спрашивает она.

Эдди это кажется хорошей идеей.

– Я просто хочу спросить о его здоровье.

Эдди смотрит на меня. Я пожимаю плечами.

Рэйчел пересекает двор. Полицейские отступают, и она склоняется над носилками. Я не слышу, о чем они говорят, вижу только, как она кладет руку ему на плечо.

Эдди поднимает лицо к квадрату неба над нашими головами.

– Чего вы добиваетесь, инспектор?

– Я пытаюсь найти истину.

Он склоняет голову, демонстрируя свое почтение и одновременно несогласие.

– Мой опыт подсказывает мне, что каждая истина есть ложь. – Черты его лица смягчились, и оно кажется неожиданно нежным. – Вы сказали, что похитители отпустили Микки. Когда это было?

– Вечером в среду.

Он кивает.

Я помню ту ночь. Я видел, как у Рэйчел брали интервью в десятичасовых новостях. Поэтому ее не было дома, когда Микки позвонила в домофон. Я работал в офисе, читал показания. Мысленно я расставляю каждого участника на то место, где он должен был находиться. Я поднимаю крышу Долфин-мэншн и помещаю туда людей или убираю их, как будто играю с кукольным домом. Миссис Суинглер, Кирстен, Рэй Мерфи… Микки я ставлю на крыльцо. Она звонит, но никого нет дома.

Одной детали не хватает. Я отворачиваюсь от Эдди и иду через двор к Говарду. Санитары уже поднимают носилки в машину.

– Что ты делал в среду вечером, Говард?

Он тупо смотрит на меня.

– Накануне того дня, когда отправился в тюрьму. Что ты делал?

Он прокашливается:

– Практиковался в хоре. За семь лет я ни разу не пропустил занятия.

Нужна пауза, чтобы информация усвоилась. Достаточно одного сердечного удара, даже меньше – интервала между сердечными ударами. Я был дураком. Я слишком много времени потратил, сосредоточившись на том, чтобы найти Кирстен, и упустил из виду другие варианты.

Спустя несколько секунд я уже бегу по улице, пытаясь поймать такси. Одновременно ору в трубку что-то бессвязное. У меня нет всех фактов. Но у меня их достаточно. Я знаю, что произошло.

Следы краски для волос на полотенце Микки постоянно волновали меня. Джерри Брандт не красил ей волосы, а зачем Говард стал бы утруждать себя подобным?

«Я не плачу дважды», – сказал Алексей. Теперь я понимаю, что это значит. Он не устраивал похищения Микки, но, как и Кирстен с Рэем, воспользовался шансом. Он хотел вернуть дочь, единственное свое совершенное создание. Поэтому он тайно выплатил выкуп. Ни полиции, ни огласки. И когда Микки дошла до дома, именно Алексей нашел ее. Потому что он ее ждал.

А потом он осуществил свой план, который основывался на том, чтобы убедить весь мир, что Микки мертва. Сначала он думал, что сможет свалить вину на похитителей. Он взял бы у Микки кровь или вызвал бы у нее рвоту, подкинул бы улики и заставил бы всех поверить, что она умерла в руках людей, которые ее украли. К сожалению, он не знал, кто они. А затем подвернулась счастливая возможность: готовый подозреваемый с извращенной сексуальностью и без алиби. Говард Уэйвелл. Такую прекрасную возможность нельзя было упустить.

А что с Микки? Он ее спрятал: вывез из страны, вероятнее всего, на борту яхты. Он изменил ее внешность и имя.

Я не знаю, на что рассчитывал Алексей в будущем. Возможно, собирался однажды, когда пройдет достаточно времени, привезти ее в Британию под другим именем или же, наоборот, присоединиться к ней за границей.

План был бы безупречным, если бы не Джерри Брандт, неудачник, наркоман и азартный игрок, решивший, что может вечно есть яблоки с одной яблони. Просадив свою долю от первого выкупа, он вернулся в Англию с намерением провернуть все во второй раз. Тело Микки не было обнаружено, у него оставались ее локон и ее купальник. Кирстен тотчас же узнала, что Джерри вернулся. Она поговорила с Рэем Мерфи. Жадность и глупость Брандта угрожали им обоим.

Но, хотя они и не подозревали об этом, деятельность Джерри грозила также сорвать и великий план Алексея. Все верили, что Микки мертва. Требование выкупа поставило это под сомнение. Кроме этого, требование нового выкупа заставило Алексея задуматься, не знают ли эти люди о том, что сделал он?

Чтобы сохранить свой секрет, ему нужно было заставить их замолчать. Нужно было заплатить выкуп, выследить их и организовать их убийство. Я предоставлял ему прекрасное алиби: он ведь ехал за мной.

Эти мысли приходят мне в голову слишком быстро, чтобы установить хронологию, но, как Сара, подруга Микки, в то первое утро в Долфин-мэншн, я «знаю то, что я знаю».

На мой звонок откликается «новичок» Дэйв.

– Вы нашли Алексея?

– Его яхта причалила в Остенде в Бельгии в одиннадцать утра в субботу.

– Кто находится на борту?

– Сведений пока нет.

Я слышу собственное прерывистое дыхание.

– Выслушай меня! Я знаю, что сделал кучу ошибок, но на этот раз я прав. Вы должны найти Алексея. Нельзя допустить, чтобы он исчез.

Я перевожу дух. Дэйв еще слушает. Единственное, что у нас осталось общего, это Али. Может, этого хватит.

– Проверь все списки пассажиров на паромах и лодках, а также на поездах, отбывающих с «Ватерлоо». Можно забыть о самолетах. Алексей не летает. Тебе потребуются ордера на обыск его дома, офиса, машин, лавок, лодочных сараев… И тебе понадобятся записи его телефонных разговоров и детали банковских операций за последние три года.

Дэйв начинает терять терпение. Он не имеет права сделать и половины того, о чем я прошу, а Кэмпбелл с Мелдраном не станут меня слушать.

Откинувшись на спинку, я смотрю в окно, хотя ничего там не вижу, поскольку мысленно перелистываю страницы, заполненные заметками, диаграммами и цифрами, снова пересматриваю факты в поисках ключа к шараде.

Когда я учился на следователя, надо мной взял шефство парень по имени Дональд Кинселла. Он до этого провел несколько лет, работая под прикрытием, носил длинные, собранные в хвост волосы, и у него были пышные усы, которые в семидесятые считались отличительной чертой полицейских, пока «Вилладж Пипл» не сделали это брендом иного рода[120]120
  …у него были пышные усы, которые в семидесятые считались отличительной чертой полицейских, пока «Вилладж Пипл» не сделали это брендом иного рода. – «Вилладж Пипл» – американская диско-группа, образовавшаяся в 1977 г. и имеющая устойчивый гомосексуальный имидж.


[Закрыть].

«Не надо усложнять», – таков был его девиз. «Не верь в заговоры. Прислушивайся к ним, отрабатывай версии, а потом складывай в тот же ящик, куда кладешь факты, почерпнутые из передовиц „Сошиалист уоркер“ и „Дейли телеграф“».

Дональд верил в то, что правда всегда находится посредине. Он был прагматиком. Когда Диана, принцесса Уэльская, погибла в Париже, он мне позвонил. К тому времени он уже вышел в отставку.

– Через год появится десяток книг, – сказал он. – Люди станут обвинять ЦРУ, МИ-5, мафию, Осаму бен Ладена, другого террориста, который откормится к тому времени. Будут тайные свидетели, недостающие улики, таинственные машины, украденные донесения, следы шин, отравления и беременности… Только вот что я скажу: ни в одной из этих книг, я гарантирую, не будет самого вероятного ответа. Люди хотят верить в заговоры. Они проглатывают их и говорят: «Пожалуйста, еще». Они противятся мысли о том, что кто-то близкий или знаменитый умер простой, ординарной, скучной, бытовой смертью.

Дональд хотел сказать, что жизнь сложна, а смерть – нет. Сложны люди, а не их преступления. Прокуроры и психологи интересуются мотивами. А я интересуюсь фактами: как, где и когда, а не почему. Мой любимый вопрос – «кто», сам преступник, лицо которого постепенно проступает в пустой рамке.

Эдди Баррет ошибается. Не всякая истина есть ложь. Я не настолько наивен, чтобы верить в обратное, но я могу придерживаться фактов. Я могу написать о фактах в отчете. Факты более надежны, чем воспоминания.

Таксист смотрит на меня в зеркало. Я разговариваю сам с собой.

– Это второй признак сумасшествия, – объясняю я.

– А какой первый?

– Когда убиваешь много людей и поедаешь их гениталии.

Он смеется и украдкой бросает на меня еще один взгляд.