Текст книги "Аванпост"

Автор книги: Майкл (Майк) Даймонд Резник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Все точно, не могла.

* * *

– Один момент, – прервал его Макс Три Ствола. – Ты хочешь сказать нам, что из того самого места у нее шел дым?

– Совершенно верно.

– Я не верю.

– Я там был, – вызывающе отчеканил Бейкер. – А ты?

– Нет, конечно, но, если ты собираешься рассказать нам, что ублажил ее, не превратив важную часть мужского организма в шкварку, боюсь, я не смогу поверить этой части твоей истории.

Бейкер смотрел на него до тех пор, пока Макс не сжался в комок, потом обвел взглядом слушателей. Его рука поглаживала перламутровую рукоятку лучевика.

– У кого еще моя история вызывает недоверие?

Никто не ответил и наконец гигант расслабился и заговорил вновь.

* * *

Дело в том (продолжил Бейкер), что мне не удалось выяснить, как горяча она внутри, потому что в этот самый момент за стенами спальни раздался мощный взрыв, послышались крики, гудение лучевиков, визг глушаков и грохот автоматных очередей.

– Военные диктаторы! – воскликнула она. – Они узнали про плутоний и решили нанести упреждающий удар!

– Нет проблем, – заверил ее я. – Дай мне что-нибудь из оружия, которым ты увешана, и я с ними разберусь.

Она бросила мне пару пистолетов, я подошел к двери, открыл ее и объявил о моем присутствии, превратив в пыль восемь или девять человек в форме, отличной от той, что носили ее телохранители.

Оглядел зал, увидел шесть человек в роскошных мундирах, увешанных медалями, сразу понял, что это те самые военные диктаторы, схватил одного из их подручных, свернул ему голову и двинулся к ним, используя его как щит.

– Будь осторожен! – крикнула Королева Драконов.

– Черт, да их всего шесть, и они такие маленькие! – ответил я.

Двенадцать или пятнадцать солдат прыгнули на меня, но я отшвырнул их. Еще один схватил меня за ногу, так я дал ему такого пинка, что он летел через весь зал и остановила его только стена. Должно быть, поставил рекорд Вселенной, если бы такие рекорды фиксировались.

Когда расстояние до диктаторов сократилось до пятидесяти футов, я поднял тело над головой и швырнул в них. Четверо попадали. Двое схватились за оружие, но по скорости сравниться со мной не могли, а после того, как я переломал им руки, им не оставалось ничего другого, как, ползая по полу, целовать мне ноги и молить о пощаде.

Я вновь огляделся и увидел, что остальные нападавшие или мертвы, или не желают продолжать бой. Тут Королева Драконов подбежала ко мне, обняла и страстно поцеловала. (Видите этот черный зуб? Ее работа. Полностью сожгла эмаль. Давно следовало бы заменить его на золотой, но он напоминает мне о ней.) Она приказала телохранителям отвести военных диктаторов и оставшихся в живых солдат в подземные темницы, после чего повернулась ко мне.

– Катастрофа Бейкер, – томно промурлыкала она, – в награду за свой героизм ты можешь взять все, что видишь в этой комнате, но только одно.

– Что ж, мисс Королева Драконов, мэм, – ответил я, – никаких вариантов у меня нет, потому что я никогда не видел более прекрасной женщины.

– Такой мужчина, как ты, наверняка знавал многих красавиц.

– Да, но ни одна из них и в подметки тебе не годится.

– Спасибо за добрые слова, – она потупила глазки, – но во Вселенной наверняка есть три или четыре более красивые женщины.

– Ты действительно так думаешь? – на полном серьезе спросил я.

– Конечно. Женщин же многие триллионы.

– Что ж, тогда ты облегчаешь мне задачу.

– Как же, любовь моя?

– Очень просто. Если ты говоришь мне, что во Вселенной есть более красивые женщины, у меня нет оснований тебе не верить. Но, – добавил я, снимая рубин с ее тиары, – я точно знаю, что более совершенного рубина не найти, поэтому я возьму его с собой как сувенир о моем коротком, но счастливом визите на Терлигуа.

– Я тебе не верю! – Она сердито топнула ножкой.

– И в знак признательности оставлю плутоний.

– Ты – дурак, Катастрофа Бейкер! Подумай, какого ты лишаешь себя наслаждения.

– Я всегда буду помнить о тебе, мисс Королева Драконов, мэм.

И действительно, думаю о ней всякий раз, когда сижу у растопленного камина.

* * *

Закончив рассказ, Катастрофа Бейкер вновь показал всем рубин.

– Вот так у меня оказался самый совершенный рубин галактики.

История произвела на всех должное впечатление. На всех, кроме Карсона Адского Огня. Седовласый старик подошел к Бейкеру, протянул руку, попросил дать ему рубин.

– Только осторожнее, старик. – Бейкер передал ему драгоценный камень.

Карсон повертел его в руках, посмотрел на просвет, наконец вернул Бейкеру.

– Ты продешевил. Тебе следовало взять Королеву Драконов.

– О чем ты говоришь, старик? – взревел Бейкер.

– Это не рубин.

– Черта с два!

– Не рубин.

– С чего ты так решил?

– Потому что знаю. В свое время я их навидался. Это глаз-камень.

– Что?

– Глаз коразема. Мы охотились на них на Пепони.

– А кто это, кораземы? – спросил Бейкер.

– Крупные безобидные животные, – ответил Карсон Адский Огонь, устремив взгляд в прошлое. – Ростом за шестнадцать футов, покрытые жесткой бурой шерстью. С огромными головами и вытянутой нижней рукой, которая выполняла те же функции, что и человеческая рука. С круглыми глазами, большими, широкими носами. С виду неуклюжие, но двигаться могли довольно быстро. – Он замолк, чтобы отхлебнуть из бутылки. – Охотились на них из-за глаз. Вот этих красных кристаллов. Выглядели они, как рубины, за исключением вот этого. – Он указал на царапины. – Это следы от удаленного зрачка. Ювелиры всегда удаляли зрачки: люди не хотели знать, откуда берутся эти побрякушки.

– И ты действительно охотился на них ради глаз? – спросил я.

– Глаз-камней, – поправил меня Карсон. – Хорошая пара стоила порядка пяти тысяч кредиток. Сейчас за нее, конечно, дадут больше, – он улыбнулся Катастрофе Бейкеру, – но не так много, как за Королеву Драконов.

– Откуда ты так много знаешь о кораземах? – спросила Мать Земля.

– Дело в том, что я убил последнего из них, – ответил Карсон.

ПОСЛЕДНИЙ КОРАЗЕМ

Прежде всего вы должны понимать (начал Карсон), что кораземы были обречены с того самого момента, как людям приглянулись их глаза. Я видел, что их носили как украшения, выставляли в музеях, как произведения искусства, даже использовали как валюту. До сегодняшнего дня я не слышал, чтобы глаз-камень оценили выше настоящей, живой женщины, но я довольно-таки продолжительное время не имел связи с окружающим миром, так что могу говорить только о том, как было раньше.

Итак, Пепони, колонизированная планета, получше многих, с богатой фауной, привлекла внимание охотников и авантюристов. Некоторые из последних основали туристические компании, предлагавшие своим клиентам незабываемое сафари, но в большинстве своем они охотились на кораземов и продавали добытые глаз-камни.

Так вот, пока по планете бродили миллионы кораземов, а охотились на них лишь несколько человек, речь об исчезновении их как вида не шла. Но по прошествии столетия кораземов осталось не больше пятидесяти тысяч. Жили они в охраняемом заповеднике, территория эта называлась Анклав Букуа, но однажды у правительства закончились деньги и охрану сняли, а следовательно, подписали кораземам смертный приговор.

Одним из первых прибыл туда мой давнишний приятель Дикарь Грин. О том, как выслеживать зверя, он не имел ни малейшего понятия, но такие мелочи старину Грина не смущали. По пути в Анклав он купил кучу безделушек и бус у какого-то из местных племен, потом нашел один из редких армейских постов, оставленных на границе заповедника, и объяснил, что хочет продать эти безделушки племенам, обитавшим в Анклаве. Несколько особо красивых безделушек он отдал солдатам, раздавил с ними пару-тройку бутылок, сказал, что страх как боится кораземов, которыми Анклав так и кишит, и не прошло и десяти минут, как солдаты нанесли на карту территории, где бродят кораземы, чтобы он не наткнулся на них по пути из одной деревни в другую. В Анклав Грин вошел с одной винтовкой и тремя носильщиками, а месяцем позже вышел из него с тремя тысячами глаз-камней.

Был еще и Боччи, который совсем уж собрался покинуть Пепони, но напоследок решил почистить Анклав. Нашел водопой в западной его части, отравил источник и без единого выстрела добыл семьсот глаз-камней.

Попрыгунчик Джимми Уэстерли взял с собой стремянку, отправился в район высокой травы, куда не заходили другие, охотники, забрался на стремянку и отстрелял двадцать кораземов в первый же день. Когда стадо перешло в другое место, он последовал за ним, держась в высокой траве. Ставил стремянку на землю, когда кораземы останавливались, и отстреливал их, пока не собрал тысячу глаз-камней.

Другие охотники использовали свои методы. Настоящий Западный Томпсон привел целое племя местных охотников, которые копьями и стрелами с отравленными наконечниками уложили почти три тысячи кораземов.

Через пару месяцев Анклав уже напоминал зону боевых действий, запах разлагающихся тел кораземов распространялся на мили вокруг, но бойню это не остановило. Калахари Дженкинс объявил участок в сорок квадратных миль на северо-западе Анклава своими охотничьими угодьями, предупредив, что убьет каждого, кто посмеет зайти туда. Один из местных охотников, Кеннеди, туда и зашел, преследуя двух кораземов, и Дженкинс, верный своему слову, его убил. Да только он не знал, что у Кеннеди шесть сыновей, которые поклялись отомстить. Пару недель спустя отправили его на тот свет, правда, до этого он уложил четверых, а двое оставшихся объявили, что эти сорок квадратных миль отходят им. Через пять дней с юга пришел старый Хакира, убил обоих Кеннеди, забрал глаз-камни, добытые как Дженкинсом, так и братьями, и улетел к цивилизации.

Никто так и не узнал, что случилось с сестрами Мараши. Хорошие охотницы, однажды они бесследно исчезли. Не нашлись также и восемь тысяч глаз-камней, которые они вроде бы добыли.

Наконец правительство осознало, что надо предпринимать срочные меры или не останется ни одного коразема, а последнее могло привести к трагичным для экономики последствиям: твердая валюта поступала исключительно от туристов, приезжавших на сафари. Короче, охоту на кораземов они запретили.

Хотели как лучше, а получилось, как всегда. Потому что к моменту введения запрета в живых остался только один коразем.

* * *

– Один момент, – подал голос Никодемий Мейфлауэр. – Я впервые слышу о кораземах.

– Это неудивительно, – ответил Карсон Адский Огонь. – Мало кто о них знает.

– Я никогда не видел их ни в музеях, ни в книгах, – продолжал Мейфлауэр.

– Ты называешь меня лжецом? – взвился Карсон.

– Еще не знаю. Когда убили последнего коразема?

– В 1813 году галактической эры.

– Теперь я называю тебя лжецом, – заявил Никодемий Мейфлауэр. – С того момента прошло больше четырех тысяч семисот лет.

– Я это знаю, – спокойно ответил Карсон. – Но я там был.

– Лучше бы ты не касался этого рубина, – вмешался Катастрофа Бейкер, поднимая камень. – В конце концов, наговорить можно всякого. Потому что теперь, прежде чем я тебе поверю, ты должен объяснить, как вышло, что тебе чуть ли не пять тысяч лет.

– Я объясню, – легко согласился Карсон. – Ты не из тех, кто принимает что-то на веру.

– Вот что я тебе скажу, – ответил Бейкер. – В полторы тысячи лет я готов поверить. Насчет остальных тебе придется представить доказательства.

Все рассмеялись, даже Карсон, а когда шум стих, он продолжил.

– Это случилось через несколько лет. Покинув Пепори и охотясь на Фалигоре, я узнал про войну в звездном скоплении Белладонна, которая могла принести неплохие дивиденды. Лететь туда предстояло три недели, поэтому я активировал камеру Глубокого Сна и наказал корабельному компьютеру разбудить меня за день пути от звездного скопления.

Карсон глубоко вздохнул, медленно выдохнул, почесал седую голову.

– До этого самого дня я не знаю, что пошло не так. Потому что, открыв глаза, я увидел врачей, которые сказали, что вытащили меня из какого-то древнего корабля, болтающегося в космосе. Я заснул в 1822 году галактической эры, а проснулся десять лет тому назад, в 6513-м. Я не могу этого доказать, но есть люди, которые могут, и сомневающиеся их, конечно, найдут, если постараются.

– Будь я проклят! – воскликнул Катастрофа Бейкер. – Среди нас нашелся Рип ван Винкль* [3]3
  Рип ван Винкль – герой одноименной новеллы Вашингтона Ирвинга, житель голландской колонии в Америке, который выпил волшебное вино, поднесенное ему гномами, и проспал двадцать лет. Проснувшись, обнаружил, что жизнь кругом сильно изменилась, а сам он уже гражданин США. Имя героя стало нарицательным. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть].

– Нет, – поправил его Макс Три Ствола. – Среди нас Адский Огонь ван Винкль.

С той поры его никто не называл Карсон Адский Огонь.

* * *

Итак (продолжил Адский Огонь ван Винкль), после бойни в Анклаве Букуа я провел на Пепони еще несколько лет. Подрабатывал гидом, иной раз поставлял мясо диких животных в новые города, но за все это время ни разу не встретил ни одного коразема. Не попадались они и другим охотникам, так что мы решили, что последнего из них убили в Анклаве.

Но однажды, охотясь на дьявольских котов, чучела которых с удовольствием покупали туристы, я услышал вдали полный тоски и печали вопль, который показался мне знакомым. Так кричал детеныш-коразем, у которого убили мать. Только этот вопль был куда как громче.

Я пошел на крик и наткнулся на высоченного коразема, каких видеть мне не доводилось. Его плечи возвышались над землей на двадцать футов, а он в одиночестве стоял посреди леса и жалобно выл. Никаких ран на его теле я не заметил, поэтому решил какое-то время следовать за ним, чтобы понять, с чего он такой несчастный.

Опять же, признаюсь, я верил в давнюю легенду о кладбище кораземов и не стал бы возражать, чтобы гигант вывел меня к нему, чтобы я мог собрать глаз-камни, но мои надежды не оправдались. Он просто выл, переходя от одного места к другому, и лишь через пару дней до меня дошло, что он ищет себе подобного, ищет, должно быть, не один год, а вот теперь понял, что поиски ни к чему не приведут, что кроме него других кораземов на планете не осталось.

Да, он ходил там, где раньше бродили его братья и сестры, но, глядя на него, я видел, что он потерял надежду встретить кого-нибудь из своих, хотя раньше счет шел на миллионы.

Он заметил меня на пятый день. Я не сомневался, что на него охотились раньше, а потому он знал, на какое расстояние бьет оружие, которым пользовался человек. Однако он просто стоял и смотрел на меня, словно просил, чтобы я избавил его от невыносимых страданий. А я не мог этого сделать. Нет, нарушить закон я не боялся, просто не хотелось остаться в истории человеком, застрелившим последнего коразема, и какое-то время спустя он продолжил свои бесцельные поиски. Я больше не таился, он в каком-то смысле терпел мое присутствие. Не пытался напасть на меня, не пытался спрятаться от меня, вел себя так, словно я – дополнительная ноша, которую приходится нести на и без того нагруженных плечах.

Потом мы вышли на тропу, по которой восемь или девять часов тому назад прошли охотники. Я, конечно, хотел сойти с этой тропы, чтобы не напороться на них, но мой коразем придерживался прямо противоположного мнения. Уловив запах охотников, от отчаяния он направился следом. Я прекрасно понимал, что там никаких кораземов нет и в помине, а он не мог не знать, что эта тропа выведет его к охотникам и их винтовкам.

Пару часов спустя я нашел разряженную лазерную батарею с выгравированными на корпусе инициалами Дикаря Грина, а уж в том, что Грин, увидев коразема, тут же убьет его, чтобы заполучить его глаз-камни, у меня не было ни малейших сомнений.

И я осознал, что не хочу, чтобы последний коразем умер по той же причине, что и ему подобные (включая тех, кого я убил самолично). Мы с Грином давно дружили, через многое прошли плечом к плечу, я прекрасно его знал и понимал, что мне не отговорить его от убийства коразема. Деньги, которые он мог получить за два глаз-камня, Грин наверняка поставил бы выше нашей дружбы.

Уж не знаю почему, но я не хотел, чтобы после смерти у последнего коразема вырезали глаза, просто не мог этого допустить.

Поэтому я позвал коразема, впервые произнес слово в его присутствии, он замер, повернулся ко мне. Я подошел, остановился в двадцати ярдах от него.

– Мне очень не хочется убивать тебя, – я нацелил на него лучевик, – но я вижу, что ты устал от жизни, и не хочу, чтобы тебя резали на куски. Ты станешь единственным животным, чьи глаза не станут ювелирным украшением, из чьих ног не сделают стулья для бара, а из хвоста – мухобойку. Этот мир и кораземы не сделали мне ничего плохого, вот я и отплачу добром за добро.

Он стоял, покачиваясь, не спуская с меня глаз и, когда я нажал на спусковой крючок, клянусь, я увидел в его взгляде благодарность и безмерное облегчение.

Он рухнул на землю, я подошел к нему и, убедившись, что он мертв, не хотел причинять ему дополнительную боль, выжег ему глаз-камни, чтобы никто не смог нажиться на них.

После этого Пепони мне разом разонравилась и через неделю я улетел на Фалигор.

* * *

Золушка смахнула первую слезу, которую мне довелось видеть на ее безупречной щечке.

– Я думаю, это замечательная история, – вырвалось у нее.

– У меня вопрос, – подал голос Макс.

– Выкладывай, – ответил Адский Огонь ван Винкль.

– Как бы ты поступил, если б знал, что на планете есть еще пять или шесть живых кораземов? Все равно убил бы его?

– Конечно, – ответил ван Винкль. – Только вырезал бы глаза и продал их.

Макс рассмеялся, а вот Сахара дель Рио возмущенно зашипела:

– Я думала, ты порядочный человек. Выходит, ошиблась.

– Я порядочный человек, – запротестовал ван Винкль. – Но не святой.

– Тебя никогда за него и не примут, – заверила его Сахара.

– И хорошо. А то не знал бы, что надевать первым, нимб или шляпу.

– Расскажи что-нибудь еще о кораземах, – попросила Золушка.

– Я рассказал все, что мог, – ответил ван Винкль.

– Я все-таки не могу представить себе, как они выглядели.

– Думаю, тут я смогу тебе помочь, – подал голос Маленький Майк Пикассо, рост которого составлял лишь четыре фута и девять дюймов.

– Правда?

Он пролистал один из своих альбомов, отбросил, взялся за другой.

– Вот, – открыл и протянул ей.

– Боже, ну и чудовище! – воскликнула Золушка. – Так ты говоришь, ростом они были за двадцать футов?

– Скорее, за пятнадцать, – ответил ван Винкль и протянул руку к альбому. – Позволь взглянуть? – Она передала ему альбом, он посмотрел на рисунок, повернулся к Маленькому Майку. – Это коразем! – В голосе слышалось безмерное удивление.

– Естественно.

– Но их уже пять тысяч лет как истребили. Каким образом тебе удалось узнать, как они выглядели?

– В молодости, когда я перебивался с хлеба на воду, я взял заказ на создание шести марок для почтового ведомства Пепони. На одной они хотели изобразить коразема. И прислали мне старые голографии и изображения.

– Ты все нарисовал правильно, за исключением глаз, – оценил работу Маленького Майка ван Винкль.

– Я и не знал, как выглядели его глаза, пока не услышал твою историю, – ответил Майк. – За пять тысяч лет голографии становятся на удивление блеклыми и нечеткими.

– Так ты художник.

– Самый лучший, – ответил Маленький Майк.

– Еще и скромный, – вставил Могильщик Гейнс.

– Ложная скромность мне претит. Ты слышал о «Моне Лизе»?

– Да. Висит где-то на Делуросе VIII.

– Чушь собачья. Оригинал украли лет тридцать тому назад. А в музее выставлена моя копия. И «Пикника на Пирхоте IV» Мориты.

– Тоже твоя работа?

– Само собой. – Маленький Майк самодовольно улыбнулся. – А когда они перевозили Сикстинскую капеллу на Альфу Прего III и потеряли полдюжины потолочных панелей, кого, по-твоему, они наняли, чтобы разрисовать белые пятна?

– Согласен, это впечатляет, – кивнул Могильщик.

– Понятное дело, – не стал спорить с ним Маленький Майк.

– Но как вышло, что я никогда не слышал о тебе, если ты такой мастер?

– Да нет, ты, конечно обо мне слышал. Маленький Майк – это для друзей. А мое полное имя – Микеланджело Гоген Рембрандт Ван Гог Рокуэлл Пикассо. – Он выдержал паузу. – Но лучшие свои работы я пишу инкогнито.

– А с чего это художнику не подписывать свои работы?

– На то есть причины.

– Может, раскроешь их нам? – настаивал Гейнс.

Маленький Майк отхлебнул из бутылки.

– Конечно, почему нет?

ВЕЛИЧАЙШАЯ КАРТИНА ВСЕХ ВРЕМЕН

Прежде всего вы должны понимать (начал Маленький Майк), что не каждое произведение искусства – оригинал. Я заработал больше денег, копируя старых мастеров для частных коллекционеров и музеев, которые не хотели признаваться в том, что оригиналы украдены или истлели, чем продавая собственные картины, хотя и они уходили за приличные деньги.

Странно, конечно, но это так. Я заработал миллионы на моих копиях «Трех фаций», «Настойчивости памяти», обложек трех номеров «Сэтедей ивнинг пост», а вот за свои работы, за одним исключением, о котором я собираюсь вам рассказать, я не получал больше пяти тысяч кредиток. И заплатил мне их Томагавк за портрет Шестиглазой Салли, который висит над стойкой его бара. Теперь-то я понимаю, что следовало просить по тысяче на глаз.

Это дилемма, с которой сталкивается каждый талант: мир, в моем случае галактика, еще не готов нас признать. Не созрел. Мы обгоняем свое время. Вспомните бедного Ван Гога. Человек умер, не продав ни одной своей картины. Или Марка Пинка.

* * *

– Какого Марка? – переспросил Макс Три Ствола.

– Пинка.

– Никогда о нем не слышал.

– Теперь понимаете, о чем я? – задал Маленький Майк риторический вопрос.

* * *

Однако (продолжал Маленький Майк), я никогда не верил в пользу голодания, поэтому брался за любую работу, которая позволяла оплатить счета и упрочить репутацию, пусть и не ту репутацию, которая должна быть у человека с таким несомненным талантом, как у меня. Я даже согласился нарисовать шесть марок для почты Пепони.

Но однажды получил самый интересный заказ. Губернатор Соломона, алмазодобывающей звездной системы, расположенной в центре Монархии, простите, Содружества, увидел мои работы и решил, что именно я должен стать автором нового комплекта банкнот для его планеты.

За государственный счет меня привезли на Соломон, создали все условия для жизни и работы и определили задачу: им требовались новые банкноты в одну, десять, пятьдесят, сто и пятьсот кредиток. Пять клише, выдержанные в едином стиле, связанные одной идеей, за вознаграждение в полмиллиона кредиток.

Как вы можете себе представить, я ликовал. Наконец-то мне представилась возможность создать что-то оригинальное, не имеющее аналогов, а не копировать всякое старье, вроде Ренуара и Дега. За хорошей новостью последовала плохая: я не мог поставить на банкнотах свою подпись. Я, конечно, знал, что это обычная практика, но, с другой стороны, впервые с подобным заказом обратились к настоящему художнику. Спорил, как мог, но уломать его не сумел. Правда, мне удалось удвоить гонорар, прежде чем мы подошли к подписанию контракта.

Он предложил снабдить меня голографиями великих политиков и полководцев Соломона, ушедших в мир иной и ныне живущих, но в этом вопросе у меня был карт-бланш… и я нашел способ отомстить ему. Будучи примерным семьянином, жена, пятеро дочерей, губернатор, тем не менее держал на Новой Родезии любовницу, роскошную блондинку. На Соломоне сие не составляло тайны, иначе откуда бы я узнал об этом, но все, включая жену, делали вид, что никакой любовницы нет и в помине.

На изготовление пяти клише я получил год и первым же делом нанял корабль и полетел на Новую Родезию. Отыскал любовницу и выяснил, что ей обрыдла эта тайная жизнь. Он все обещал и обещал, что бросит семью и сделает ее первой леди Соломона, но она уже поняла, что дальше разговоров дело не пойдет. Потому что губернатор не хотел менять заведенный порядок, находя его очень удобным.

Она хотела насолить ему, жаждала известности, поэтому, когда в тот вечер я познакомил ее со своим замыслом, насколько я помню, за альфардским бренди, она тут же на все согласилась.

За последующие десять месяцев я нарисовал пять картин, на каждой изобразив ее в полный рост, потом уменьшил их до величины банкнот и перенес на клише.

На первой, достоинством в одну кредитку, она стояла в парадной военной форме, какую на Соломоне носили мужчины и женщины.

На второй, в десять кредиток, я изобразил ее в той же форме, но без шлема и брони.

На каждой из двух последующих банкнот количество одежды на ней уменьшалось, а на последней, в пятьсот кредиток, она предстала совершенно обнаженной, прикрывающей руками самые интимные местечки, вызывая ассоциации с «Рождением Венеры».

В оставшиеся два месяца я создал свой шедевр, величайшую картину всех времен. Та же женщина, по-прежнему обнаженная, но гордо выставляющая напоказ все то, что она прятала на пятисотенной банкноте.

Как точно мне удалось передать розовый оттенок ее кожи. И каждый зритель мог поставить свой последний грош на то, что смотрит она, естественно, только на него, следит за ним взглядом, пока он ходит по залу. Зритель буквально видел, как она дышит, потому что ее груди поднимались при каждом вдохе. А губы были такими влажными, что не оставалось сомнений: палец станет мокрым, если прикоснуться к ним.

Обычно, создавая шедевр, хочется дополнить его рамой и повесить на стену. Но на этой картине во всех четырех углах я оставил белые прямоугольники, а когда понял, что выложился полностью и никаких улучшений просто не может быть, провел последний день, рисуя в этих прямоугольниках число 10 000 000.

Наутро состоялась пышная презентация новых банкнот. Первой неистово аплодировали, на второй энтузиазм заметно увял, последующие три встречали молча. На губернатора было больно смотреть. Создалось ощущение, что его вот-вот хватит удар.

Когда презентация заканчивалась, два моих помощника вынесли мой шедевр. Я услышал, как ахнули присутствующие, а потом объявил, что эта банкнота в десять миллионов кредиток, единственная и неповторимая, коллекционный экземпляр, который я готов продать тому, кто даст самую высокую цену. Объяснил, что негоже исключать из числа желающих приобрести картину остальное население планеты, поэтому позволил местным средствам масс-медиа начать ее показ за пять минут до начала аукциона.

Кто-то поставил пять миллионов, кто-то поднял ставку до семи, а потом к губернатору вернулся дар речи.

– Арестуйте этого человека и прекратите трансляцию! – взревел он, и меня бросили в грязную камеру, где продержали двое суток.

Освободили глубокой ночью и велели покинуть Соломон и никогда не возвращаться. Я попросил охранника поблагодарить губернатора за его великодушие, но он объяснил мне, что великодушие тут ни при чем. Картина ушла за семнадцать миллионов кредиток, из которых пять, естественно, по решению суда, пошло губернатору в качестве компенсации за моральный ущерб, а двенадцать составили сумму залога, за который меня выпустили из тюрьмы.

Такая вот история, и я даже не знаю, цела ли до сих пор моя картина. Мои банкноты все еще в ходу, не на Соломоне, там губернатор запретил их хождение, а на Новой Родезии, где моя натурщица вышла замуж за самого богатого человека планеты, а потом стала его наследницей, когда месяцем позже он неожиданно умер, подавившись косточкой от вишни. Но это преступление, что редчайшую и самую дорогую банкноту теперь никто не может увидеть.

* * *

– Мне бы очень хотелось посмотреть на эту картину, – кивнул Катастрофа Бейкер. – Или хотя бы на натурщицу. Учитывая, что теперь она самая богатая женщина Новой Родезии.

– Посмотреть есть на что, – заверил его Маленький Майк. – Искусство, как известно, отражает жизнь, так что, глядя на нее, ты сможешь представить себе великолепие моей картины.

– У меня вопрос, – вмешался Макс, у которого, похоже, вопросов хватало на всех.

– Слушаю.

– Назови свое настоящее имя.

– Вроде бы я называл: Микеланджело Гоген Рембрандт Ван Гог Рокуэлл Пикассо.

– Я про то, что дали тебе при рождении.

Маленький Майк молчал с минуту.

– Монтгомери Куиггл, – наконец ответил он, явно выбитый из колеи.

– То есть ты, как и все мы, прилетел во Внутреннее Пограничье и выбрал подходящее себе имя?

– У тебя есть возражения?

– Нет, но, как я и упомянул, есть вопрос. Я понимаю, что ты назвал себя в честь великих художников, но почему Маленький Майк? Почему не просто Майк?

– Потому что я мал ростом и нисколько этого не стыжусь.

– Тому нет причины, – согласился Макс. – Правда, и гордиться тут нечем.

– Я бы не спешил с такими утверждениями, – вступил в разговор Большой Рыжий, который отличился во многих традиционных видах спорта, но прославился в смертоболе, где его провозгласили лучшим игроком всех времен. Тело его, от пяток до макушки, покрывали бесчисленные шрамы, которые он выставлял напоказ.

– Да? И что ты об этом знаешь?

– Полагаю, что достаточно.

– Сам-то ты мужчина крупный, – Макс окинул взглядом высокого, мускулистого Рыжего, – и я знаю, что ты профессиональный спортсмен. Вот и скажи мне: нынче, после того, как скачки на лошадях канули в Лету, какой спортсмен предпочтет быть скорее маленьким, чем большим?

– Сейчас, в наши дни? – переспросил Большой Рыжий. – Величайший из всех.

– И кто он?

– Ты, возможно, о нем не слышал.

– Тогда как он может быть величайшим?

– Поверь мне, лучше него я не видел. Черт, да и никто не видел. – Большой Рыжий вздохнул и печально покачал головой. – Ярчайший огонь сгорает быстрее всего.

– Его спортивную карьеру оборвала травма, да?

– Его карьера оборвалась, все так, но не из-за травмы. – Большой Рыжий поерзал на стуле, пытаясь усесться поудобнее (всем известно, ветераны смертобола носят свои шрамы, как медали, и отказываются от болеутоляющих средств и протезов).

– Так ты собираешься рассказать нам о нем или нет?

– Разумеется, собираюсь. Я, возможно, последний, кто еще помнит его, и если перестану рассказывать о нем, выйдет так, будто он вовсе и не существовал.