Текст книги "Избранные дни"

Автор книги: Майкл Каннингем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Вероятно, настала пора уходить из отдела, но если бы она ушла прямо сейчас, это выглядело бы бегством. Собственно, она уже некоторое время подумывала об уходе. Работая с психами, сама сходишь с ума. Ты с одинаковым терпением выслушиваешь каждого полоумного, снова и снова напоминаешь себе, что любой из этих людей действительно может иметь намерение поджечь начальную школу или взорвать кого-нибудь только потому, что его избранник пользуется широкой известностью. Бармены начинают видеть мир полным пьяниц; с точки зрения юристов, в нем преобладают обиженные, стремящиеся выместить зло. Полицейские психологи заражаются паранойей. Им лучше, чем обычным гражданам, известно, что в мире вычленяется отдельный мирок, обитатели которого во многом похожи на обычных людей – они так же платят ренту и закупают продукты, но при этом в их жизни происходит кое-что еще. Они получают личные послания из телевизора, или еженощно подвергаются сексуальному насилию со стороны звезд мыльных опер, или умеют разглядеть, что трещины на тротуаре между Бродвеем и Лафайет складываются в имена инопланетян, ныне возглавляющих крупнейшие мировые державы.

В этих людях больше всего удивляло то, какими они оказываются скучными и безликими. Все их человеческие устремления направлены в одну сторону, их не интересует ничего вне круга их навязчивых идей. Если у вас где-нибудь в Балтиморе есть старенькая тетушка, не знающая другого времяпрепровождения, кроме сидения перед телевизором и вырезания из журналов скидочных купонов, жизнь ее все равно гораздо осмысленнее и разностороннее, чем у этих людей. А ты сидишь в убогой конторе полицейского управления, больше всего похожей на офис захудалой фирмы, торгующей по почте, и их выслушиваешь. Ты заносишь их в пятилетней давности компьютер. Надеешься, что ни один из них не исполнит своих намерений. А когда все очень уж осточертеет, надеешься (никто из сотрудников не любил в этом сознаваться), что кто-нибудь да исполнит.

Осторожно, чтобы не разбудить Саймона, она выбралась из постели и подошла к окну. Вид был не очень-то живописный, несмотря на то что тремя этажами ниже была Пятая улица. Ей был виден кусочек города; ей был виден старик бездомный, все так и поющий у цветочного магазина (сегодня ночью он задержался там дольше обычного); ей были видны оранжевые огни уличных фонарей и коричневые фасады, одетые в темное пешеходы, вся целиком дымная, подернутая сепией полуреальность ночного города, этих самых правдоподобных в мире подмостков, без океана и гор, без всяких там деревьев (во всяком случае, в этом районе), только улица за улицей, яркие и шумные под розовато-серым небом, испещренным антеннами и резервуарами для воды, а внизу, прямо напротив дома Кэт, мигала огненно-голубая вывеска: ХИМЧИСТКА.

Утром она сварила кофе, принесла Саймону кружку, пока тот еще был в душе, и улучила момент понаблюдать за ним сквозь запотевшее стекло – размытый розовый силуэт спины и ног, более бледные ягодицы. Разве может мужчина выглядеть сексуальнее, чем когда он принимает душ? И все же, наверно, то, как она тайком разглядывала Саймона в душе и во время сна, было плохим знаком? А он – тоже подглядывал за ней? Она не могла себе этого представить. Поставив кружку с кофе на сливной бачок, она протерла зеркало над раковиной и посмотрелась в него. Неплохо для тридцати восьми лет. Четкая линия подбородка, хорошая кожа.

Платья с открытой спиной, долго ли еще?

Тающая ледяная шапка сна.

У тебя в руке свиное сердце.

Саймон вышел из душа, посвежевший, в капельках воды, поцеловал Кэт, взял кружку с кофе.

Он сказал:

– Нелегкий сегодня будет денек?

– Похоже на то.

Он взял полотенце и вытерся. Полотенце последний раз стирали недели две назад, а то и больше. Как быстро летит время.

– Позвони мне. Расскажи, как идут дела.

– Хорошо.

– Я до вечера буду занят с клиентами. Разделаюсь, наверно, только часам к десяти.

– Замечательно.

Она медлила, отпивая кофе маленькими глотками, хотя пора было оставить ванную в распоряжении Саймона. Саймон был таким беззаботно бодрым и сам так беззаветно радовался этому. Он торговал фьючерсами. В школе был президентом выпускного класса. А сейчас наполнял все вокруг теплом своего тела и мыльным запахом.

Когда умер ее сын, Кэт решила, что она сама тоже умерла; она думала, что части ее организма сами по себе прекратят всякую жизнедеятельность, но теперь, девять лет спустя, она не только оставалась в живых, но и неплохо выглядела, могла похвастаться хорошим образованием (жалко только, с частной практикой не задалось), отделалась, наконец, от бедного страдальца – бывшего мужа (который, впрочем, умел проникать в ее фантазии) и все еще могла нравиться мужчине вроде Саймона.

Она переживала, что не получается ненавидеть себя за желание жить дальше.

Кэт в последний раз глубоко вдохнула аромат вышедшего из-под душа Саймона и пошла в спальню выбрать, что бы такое сегодня надеть.

Утро – это хорошо. Ей нравилось думать, что по всему городу люди принимают душ, пьют кофе, решают, что надеть. Этот массовый переход от сна (каким бы тот ни был тревожным) к бодрствованию (пусть и мучительному) близок к проявлению коллективного бессознательного. Практически все, или все мало-мальски дееспособные, должны встать и одеться. Даже те, кто потом позвонит ей и поделится намерением кого-нибудь застрелить, зарезать или поджечь. А также те, кто собирается примотать себе к груди бомбу и взорвать на улице первого попавшегося бизнесмена. Все мы проходим через ежедневное перерождение в миниатюре и делаем это приблизительно в одно и то же время.

Кэт отложила в сторону платье с рисунком в духе маори и остановилась на темно-синих джинсах «Ёрл». Джинсы, черная водолазка и черные ботинки на низком каблуке. Она не станет никого запугивать или соблазнять. Если и станет, то не с помощью наряда.

Она решила не дожидаться Саймона. Помимо всего прочего, сегодня надо было пораньше показаться на работе. Она поцеловала его на прощание, пока он еще был в белье и носках (существует ли более трогательно-несексуальное зрелище, чем мужчина в черных носках и без штанов?), и с благодарностью выслушала заверения, что к десяти он разделается с клиентом и тогда они придумают, где поужинать и в чьей квартире заночевать.

По замусоренной лестнице она спустилась в утро, пронзительно свежее июньское утро, блестками рассеянное по металлу пожарных лестниц. Она помедлила мгновение на ступенях подъезда, вбирая в себя это утро. Таким утром легко считать мир надежным и многообещающим. Легко представить, что в нем не найдется места ничему вредоносному и ядовитому – только не тогда, когда ранний свет косо бьет со льдисто-голубого неба. Только не тогда, когда так пламенеют герани на подоконнике вдовы со второго этажа, а на проезжающем мимо грузовике золотыми буквами написано: ОРГАНИЗАЦИЯ ВЕЧЕРИНОК.

Кто-то следил за ней. Прямо сейчас. Она чувствовала это. Женщины вообще такие вещи чувствуют, этого требует код выживания. Она огляделась по сторонам. В этом районе было принято считать, что если женщина выходит на улицу одна, пусть даже при свете дня, она выставляет себя на потеху окружающим. В последнее время, она вынуждена была признать, это уже не вызывало у нее прежней ярости. Когда-нибудь же они перестанут ее доставать. В один прекрасный день издевательские стоны и свист, все эти Эй, красотка-шоколадка! должны прекратиться. То-то будет облегчение. Она превратится в чернокожую даму средних лет, неприметно занятую своими неприметными делами. Но ведь никуда не денешься: сегодня, этим утром, спустившись от любовника, который был моложе ее, и стоя на ступеньках подъезда, она чувствовала, как ее изучают взглядом, и с долей сердитого нетерпения пыталась понять, кто это делает, словно была принцессой, которая уже нашла своего принца, но по-прежнему терпит домогательства заколдованной лягушки. Эй, лягушка, со мной тебе ловить нечего, отправляйся квакать под окно к кому-нибудь другому. Ей это было не нужно, но в каком-то уголке сознания, какой-то темной и глупой извилиной она страшилась дня, когда лягушка бросит ее донимать и ускачет к другому предмету воздыханий.

Никого не было видно. Нет, улица никогда не пустовала. Просто на Кэт никто не смотрел. Торопились на работу трудоголики в деловых костюмах, кучка студентов шла на ранние занятия, с трудом ковылял старик, неся в обеих трясущихся руках по пакету с позвякивающими пустыми бутылками.

И все равно ощущение не обманывало. В данный момент кто-то пристально на нее смотрел.

Она спустилась на тротуар, направилась на запад. Надо с этим свыкнуться. Просто и у тебя по-своему разыгрались нервы, как и у всех сегодня с утра оттого, что ненависть снова доказала, как она умеет отыскать нас, где бы мы ни находились, и увлечь за собой в иное измерение.

У себя в отсеке она появилась за добрых полчаса до положенного времени. Эд Шорт был на месте, досиживал свою ночную смену.

– Привет, Эд, – сказала она.

– Доброе утро. Ты сегодня рано.

– Ага.

Эд допивал пятнадцатую, наверно, кружку кофе. Его влажные глаза блестели. Волосы цвета воробьиного пуха, уже начавшие редеть, торчали у него на голове с каким-то обреченным отчаянием – так вздымаются язычки пламени, перед тем как потухнуть навсегда. Эду было… сколько? тридцать два, тридцать три? Он был создан для этой работы: молодой и весьма недалекий, не обремененный воображением, незнакомый со скукой, одержимый желанием вычислить плохого парня и припереть его к стенке. Если бы мальчишка позвонил в его смену, он наверняка бы доложил об этом звонке. Он докладывал чуть ли не обо всех. Коллеги жаловались – доклады означали дополнительную работу и, естественно, стоили дополнительных денег. По своему занудству Эд был просто-таки призван занять место начальника отдела. Во всем мире, когда такие Эды оказываются правы, когда они подают правильный сигнал, а сигналы они подают практически непрерывно, никто не вспоминает, что они уже многие годы не дают жизни всем вокруг. Они – герои. Они – главное событие дня. Даже невозможно представить, сколько исторических деятелей, сколько выдающихся мужей (и жен, в их число время от времени попадали и женщины) были людьми вроде Эда, людьми, которых ничто не способно отвлечь от главного, чья вера незыблема, людьми, которые торчат у своих телефонов, в своих лабораториях или перед своими мольбертами до тех пор, пока наконец что-нибудь не произойдет – в то время как большая часть людей отвлекается порой на посторонние вещи, иной раз задумываясь, например, не перебраться ли на житье за город и не стоит ли заняться простым трудом, растить двоих детей и не мечтать о большем.

Что обитает в пустоте?

Как далеко достигает свет?

Вгрызлись ли уже зубья в дерево?

Кэт спросила:

– Что нового с места происшествия?

– На мальчишке была самодельная бомба из трубки со взрывчаткой. Никаких гвоздей или чего-нибудь, что могло бы разлететься вокруг. Расчет на то, чтобы уничтожить все в радиусе пяти-шести футов.

– О том, как смастерить такую штуку, запросто можно узнать в Интернете.

– Точно. Половина скальпа Дика Харта была обнаружена на подоконнике четвертого этажа. Кроме того, нашлись несколько фрагментов костей и еще один зуб.

– Может, тебе пойти домой прямо сейчас, – сказала она. – Я готова тебя сменить.

– Спасибо. Я запросто досижу. А ты пока расслабься.

Верно, сегодня ей совершенно необходимо немного расслабиться.

Она пошла в кафетерий, налила себе кофе – до десяти утра он еще не успевал превратиться в бурду – и достала из сумки газеты.

В «Таймс» первополосный заголовок тридцать шестым кеглем, но всего на восемь пунктов крупнее известия о новом экспериментальном оружии, способном сделать страну непригодной для проживания, не уничтожив при этом ее населения и не разрушив материальные объекты. ВЗРЫВ В НИЖНЕМ МАНХЭТТЕНЕ. И подзаголовок: «Двое убиты, пятеро ранены – предположительно в результате террористической атаки». Да будут благословенны наши отцы-благодетели из «Таймс» за стремление поведать то, что мы должны знать (должны, по их мнению), не злоупотребляя нашим коллективным стремлением пощекотать себе нервы, приободриться либо же до смерти напутаться. Легко представить себе мужчину в Мидтауне (или женщину – там у них в штате наверняка есть женщина, а то и две), который сидит и мучительно прикидывает, стоит ли сеять панику, давая те или иные дальнейшие подробности, и если стоит – то насколько сильную. В «Пост» и «Ньюс», разумеется, о таким мелочах не задумывались. БЕЗУМНЫЙ ТЕРРОРИСТ С БОМБОЙ НА НУЛЕВОМ УРОВНЕ – гласил заголовок «Ньюс», в «Пост» было: НОВАЯ ВСПЫШКА ТЕРРОРА.

Суть всех трех статей сводилась более или менее к одному и тому же, разнился только тон. Неустановленный террорист взорвал себя и некоего Дика Харта, крупного воротилу в области недвижимости. Еще ни слова о том, что террорист был ребенком, – пока что коллегам удавалось добиться того, чтобы свидетели придержали языки. Далее – очевидные аналогии с тем, что творят в Израиле боевики Хамас и других подобных организаций. Журналист «Пост» слепил нечто маловразумительное о том, что перед взрывом террорист якобы прокричал «Аллах акбар!» – не то ссылаясь на какого-то невменяемого, утверждавшего, что он это слышал, не то просто отдавшись полету собственной фантазии. В остальном – ничего неприятного, кроме, понятное дело, самого происшествия. Все три газеты приводили собранные по крохам сведения о Дике Харте – жена и дети с журналистами общаться отказались. Материалы сопровождались снимками до крайности заурядного вида мужчины пятидесяти трех лет с тем неожиданным детским выражением туповатости на физиономии, которое часть мужчин приобретает, облысев, когда под обнажившейся выпуклостью лба черты лица начинают казаться мельче и невиннее. Председатель совета директоров «Каламус девелопмент корпорейшн». Жена Лукреция (Лукреция?) работает дизайнером в Грейт-Нек, где, собственно, и живет семья. Дочь Синтия заканчивает среднюю школу, сын Карл на втором курсе учебного заведения, названия которого Кэт до сих пор не слыхала. В «Таймс» и «Пост» фото было одно и то же, незатейливое, бог весть откуда выкопанное и вполне подходящее для некролога. «Ньюс» раздобыла снимок, на котором Харт был запечатлен в компании похожих на него людей на церемонии закладки, решила Кэт, очередной офисной громадины на Третьей авеню.

В девять Кэт вернулась в свой отсек и опустилась в кресло, до сих пор хранившее тепло усидчивой задницы Эда. Просмотрела в журнале сделанные Эдом записи. Трое звонивших брали на себя ответственность за взрыв – обо всех троих Эд старательно доложил. Два звонка были вариациями на одну и ту же тему теперь вы все пожалеете (без уточнения, о чем именно все должны пожалеть), и это еще не все; оба звонивших не потрудились уточнить, как им удалось выжить при взрыве, чтобы потом сделать этот звонок. Третий назвался членом некой Бригады Просвещения и пообещал, что террористические акции будут продолжаться до тех пор, пока в Соединенных Штатах женщинам наконец не запретят убивать нерожденных младенцев.

Вскоре после девяти у ее отсека остановился Пит, в руках у него была первая за день кружка горячей липкой жижицы без сахара и с запахом кофе.

– Как дела? – спросил он.

– В порядке.

– Поспала?

– Немножко.

Он, шагнув в отсек, позволил себе положить руку ей на плечо. Они с Питом придерживались безмолвного договора о неприкосновении с тех самых пор, как три месяца назад, засидевшись допоздна, оба оказались так измотаны и расстроены, что вдвоем укрылись в женском туалете. Кэт до сих пор не могла понять, почему она это сделала, ведь он не вызывал у нее ни малейшего интереса, однако загадочным, непостижимым образом она направилась в туалет, мимоходом кивнув ему, и не успела опомниться, как уже сидела на раковине, обхватив ногами его малосимпатичную немолодую задницу. Он все делал потому, что она ему это позволила, потому что в тот момент ему казалось, что, кроме них, никого больше нет в мире, потому что его жена слепла, а единственная дочь помешалась на экологии и жила в Латинской Америке, она же сама – потому… потому что жена Пита слепла, потому что его единственная дочь помешалась на экологии и жила в Латинской Америке, потому что сама она не спасла сына от смерти и теперь двенадцать часов кряду принимала звонки, потому что спина Пита напомнила ей спину бывшего мужа, потому что это место было таким безобразным и таким тихим, таким от всего отдаленным, потому что в этот самый момент в ней бродило желание на все наплевать, пойти в разнос, сделаться такой же безумной, разрушительной и безответственной, какими были те, кто ей звонил. Они с Питом никогда о том эпизоде не вспоминали. Оба знали, что такого больше не повторится.

– Уверена, что сможешь работать?

– Абсолютно уверена. Что-нибудь новое выяснилось?

– Эксперты говорят, мальчишке было тринадцать, может быть – четырнадцать. Он был маленьким для своего возраста. Похоже, психически здоровым, насколько пока можно судить.

– Как же все достало!

– А кого нет?

– Я не только про это. Я про все.

Пит кивнул – устало, настороженно. Кэт замялась. В отделе существовало неписаное правило: никто никогда не занимался умопостроениями, никто не пускался в философию. Никто не парился над тем обстоятельством, что в последнее время среди звонящих стало заметно больше детей до восемнадцати, явно неплохо образованных, или что за последние пять лет число реализованных угроз возросло с одного на тысячу до одного на шестьсот пятьдесят. Никто не сокрушался по поводу краха института семьи и цивилизации в целом, никого не заботило ни отравление атмосферы, ни зараженные радиацией продукты, ни лучи, которые посылают на Землю враждебно настроенные инопланетяне. Все это было сферой звонящих.

Кэт сказала:

– Извини. Я немного устала.

– Ничего удивительного.

Кэт выпрямилась в кресле.

– А что получилось узнать от жены и детей? – спросила она. – Хоть что-нибудь получилось?

– Жена в истерике. Дочка тоже. Сын только что приехал из Вермонта, рвется в бой, всеми силами хочет быть полезным, добраться до сути и так далее, но ни черта толкового сообщить не может. Отец был честным малым. Тренировал детскую бейсбольную команду, всегда вовремя платил по счетам. Знаешь, что я думаю? По-моему, этот парень привык жить в свое удовольствие.

– Что он делает в Вермонте?

– Специальный колледж для не проявляющих всю полноту собственных способностей – то есть что-то вроде заведения для ребятишек, употребляющих больше наркотиков, чем это принято.

– Интересно.

– Эту тему уже проверяем.

– Запись звонка уже в Вашингтоне? – спросила она.

– Отправляют.

– И они будут на связи?

– Никто не станет винить тебя за то, что ты пропустила такой слабый намек.

Я не должен был звонить. Господи!

– До тех пор, конечно, пока кому-нибудь не приспичит найти виноватого. И тут я, судя по всему, лучший кандидат.

– Не обязательно. И не время еще об этом беспокоиться.

– Спасибо.

– Я еще попозже подойду.

– Ты лучше всех.

Она принялась за работу. Утро выдалось непростым, и это никого не удивляло. Обычно на то, чтобы уяснить себе ситуацию, у звонящих уходят сутки. Только самые неуравновешенные тянутся к телефону сразу же после громкого происшествия. Большинство же средних умалишенных сначала переваривают новость, решают, каким именно образом случившееся имеет отношение к ним лично, и лишь тогда приходят к выводу, что об этом следует уведомить власти. Теперь-то и началась настоящая паника в стаде. За первые двадцать минут она приняла пять звонков, три были настолько неконкретными, что даже Эд не стал бы о них докладывать, – просто трое крикунов хотели, чтобы кто-нибудь узнал, что это еще пустяки, что худшее впереди, что грядет судный день. Четвертый был британцем, он утверждал, что подслушал разговор в подъезде своего дома и, насколько он понял, вчерашний взрыв был частью заговора, составленного одним из соседей с целью обанкротить малый бизнес в деловом районе города; с извинениями он отказался назвать имя этого соседа или свое собственное, поскольку опасался преследований, и выразил надежду, что в полиции знают, что по такому случаю предпринять. Пятый посчитал необходимым сообщить, что белые шовинисты подложили на место взрыва некую улику, призванную запятнать мусульманскую веру. Этот охотно назвал себя: Иисус Мохаммед, священник Церкви Света и Любви. Он выразил готовность оказать полиции любую помощь, какая только потребуется.

Кэт доложила о британце и Иисусе Мохаммеде, запустив тем самым механизм проверки их личностей и всей их подноготной, механизм, работа которого обойдется налогоплательщикам приблизительно в пятнадцать штук. Она подумала, знают ли эти люди, имеют ли они хоть малейшее представление, сколько денег и труда тратится на их звонки. Лучше, конечно, им этого не знать.

В промежутках она регистрировала звонки в журнале, записывала свои комментарии и проверяла почту, в которой не было ничего примечательного: полдюжины писем с угрозами и одно с магическим проклятием, отчасти написанным от руки, отчасти напечатанным на компьютере и, как выяснилось, еще и на печатной машинке. Письма, связанные со взрывом, пойдут только завтра. День входил в свою колею, начинал даже казаться заурядным. Все скоро прояснится, ведь так? Мальчишка окажется сексуальной игрушкой Дика Харта или обычным сумасшедшим (еще одним обычным сумасшедшим), одиноким и обозленным на весь мир чудаком, который успел пристраститься к компьютерным играм раньше, чем научился ходить. Все случившееся было – а как иначе? – просто очередным несчастьем в полном несчастий мире, несчастьем трагическим, но неизбежным. А жизнь тем временем продолжается.

Звонок поступил незадолго до половины одиннадцатого. Ее соединили напрямую – звонящий попросил к телефону Кэт Мартин. Она решила, что это один из ее постоянных клиентов. Несколько человек звонили ей по крайней мере еженедельно, раза в два больше было тех, кто звонил время от времени – когда у них заканчивалось прописанное лекарство, или наступало полнолуние, или в газетах (да, они, эти люди, были заядлыми читателями прессы) сообщалось о чем-то зловещем, чему явно должен иметься виновник. Антуан всегда возникал в связи с чем-то, что портило жизнь ежедневным пассажирам пригородных поездов (заговор автопроизводителей, направленный на искоренение пригородного железнодорожного сообщения); на Билли можно было рассчитывать всякий раз, когда писали что-нибудь о непригодных для жизни условиях на других планетах (непрекращающиеся попытки скрыть то обстоятельство, что инопланетяне прилетели на Землю несколько десятилетий назад и теперь подвергаются пыткам в правительственных тюремных учреждениях). Про Антуана, Билли и других им подобных давно все было известно. Антуан жил на пенсию по инвалидности в мрачной дыре где-то в одном из опасных районов города; Билли работал мусорщиком на Стейтен-Айленде. Постоянные клиенты любят готовые модели, Каждый день они штудируют прессу в поисках новых улик, укладывающихся в эти модели. По большому счету, Кэт их за это не винила. Кому же не хочется иметь побольше таких готовых моделей.

Она подняла трубку:

– Кэт Мартин слушает.

– Алло?

Белый подросток. Она вся подобралась.

– Алло. Чем я могу тебе помочь?

– Вы разговаривали с моим братом?

Кэт нажала зеленую кнопку. Высветился код района – 212.

– А кто такой твой брат?

– Он сказал, что звонил вам.

Нет, не подросток. Голос совсем детский – лет на девять или десять. Говорит спокойно, даже слегка заторможен. Может, не обошлось без наркотиков. Нескольких таблеток маминого оксиконтина.[18]18
  Оксиконтин – сильное обезболивающее, употребляемое также как наркотик.


[Закрыть]

– Как тебя зовут?

– Вы с ним разговаривали? Извините, но мне очень надо это знать.

– Когда он мог мне звонить?

– На той неделе. Во вторник.

Черт возьми! Это оно.

– Мне нужно свериться со своими записями. Можешь сказать, как его зовут?

– Мы в семье. У нас нет имен.

Сделай так, чтобы он продолжал говорить. Дай ребятам как можно больше времени.

– В какой вы семье? – спросила она.

– Он сказал, что разговаривал с вами. Я просто хотел убедиться.

– Ты попал в беду? Позволишь мне тебе помочь?

– Мне интересно. Можете сказать, что он вам говорил?

– Если кто-то тебя обижает, я могу сделать так, чтобы он перестал.

Нет, не надо никаких заявлений. Каждая фраза должна быть вопросом. Пусть отвечает.

– Я не знал.

– Что «не знал»?

– Я думал, он просто положит бомбу и убежит.

– Можешь рассказать мне про бомбу?

– Вы говорили ему этого не делать?

– Кто твой брат? Что он, по-твоему, сделал?

– Я не должен был звонить. Просто я испугался. Простите.

– Скажи, чего ты боишься. Вдруг я смогу тебе помочь?

– Большое спасибо. Но вы не сможете.

– Нет, смогу.

– Вы счастливы?

Что за ерунда? Никто никогда прежде не задавал ей такого вопроса.

Кэт сказала:

– Наверно, это ты несчастлив. Кто-то заставляет тебя делать то, чего ты не хочешь?

– Вы бы тоже сделали, правда ведь?

– Что же, по-твоему, мне и тебе приходится делать?

– Мы все – один человек. Нам всем хочется одного и того же.

– Мы с тобой можем встретиться? Как ты думаешь, может быть, нам лучше поговорить не по телефону?

– Никто по правде не умирает. Мы становимся травой. Мы становимся деревьями.

Начал увиливать. Она старалась говорить как можно спокойнее.

– Почему ты так думаешь?

– Каждый мой атом принадлежит и вам тоже.

Щелк.

Кэт немного подождала, чтобы убедиться, что он действительно повесил трубку. Прежде чем она поднялась с кресла, Пит уже был у нее в отсеке.

– Так и есть, – сказал он.

– Что за черт? Они что, братья?

– Он звонил из телефона-автомата. Откуда-то с Вашингтон-Хайтс.

– Ребята уже там?

– Едут.

– М-мм.

– И снова та же фраза: «Мы в семье».

– Это из какой-нибудь рок-группы?

– Источника пока не нашли. Но ищем.

– А они там проверяют фильмы, телепрограммы?

– Да, Кэт. Они знают, что делают.

– Действительно.

– А что он там в самом конце сказал?

– Я не уверена, но, по-моему, это из Уитмена.

– Кого-кого?

– Я думаю, это строчка из Уолта Уитмена. Из его «Листьев травы».

– Стихи, что ли?

– Ну да, вроде того.

– Твою мать! Ладно, попозже еще зайду.

– Хорошо, – сказала она.

Пит отвалил. Кэт осталась на случай, если мальчишка перезвонит. Она попросила выводить на нее только те звонки, когда звонящий будет просить к телефону именно ее.

Прошло полчаса. Все это время длилось то, на что она когда-то никак не рассчитывала – вынужденное безделье, сидение просто так. Идя работать в полицию, Кэт представляла себе, как будет носиться в автомобилях и сажать вертолеты. И уж никоим образом не предполагала, что придется столько времени проводить в ожидании звонков. Жизнь тогда не виделась ей такой похожей на работу в компании, где каждый корпит над своим маленьким участком большого общего дела.

Каждый мой атом принадлежит и вам тоже. Не совсем так, но почти точно. Ребенок, который цитирует Уитмена? Кэт, вероятно, единственная в отделе могла об этом догадаться; безусловно, только она одна во всей конторе читала Винникота[19]19
  Дональд Винникот (1896–1971) – английский психоаналитик, детский психиатр и педиатр.


[Закрыть] и Клейна,[20]20
  Клейн – по всей вероятности, имеется в виду Лоуренс Роберт Клейн (р. 1920), американский экономист, лауреат Нобелевской премии по экономике 1980 года.


[Закрыть] Уитмена и Достоевского. Но что от того проку?

Вы разговаривали с моим братом? Господи, блин, боже мой! Один мальчишка взрывает себя, а его младший брат звонит и наводит о нем справки. Такая вырисовывается картина – и все лучше, чем ничего. На пропавшего ребенка и его младшего брата – допустим, это так, но кто знает? – было бы гораздо легче выйти. А может, они из семьи сектантов? Но это скорее из сельской жизни – фанатики, ожидающие скорого пришествия мессии, которые растят детей в глухих лесах, учат ненавидеть погрязший во грехе мир и льстят себе тем, что делают Божье дело. Подобные с поехавшими крышами семьи благочестивых убийц скорее встретишь где-нибудь в Айдахо или Монтане. Но и пять районов Нью-Йорка многого в этом смысле стоят. Разве в Бруклине недавно не арестовали мужика, который в двухкомнатной квартире держал взрослого тигра и аллигатора? Безумцев везде хватает.

Когда наконец снова появился Пит, она его чуть было не расцеловала.

– Что нового? – спросила она.

– Телефон-автомат на углу Сент-Николас и Сто семьдесят шестой. Больше ничего. Мальчишку не застали, свидетелей пока не нашли.

– Фигово.

– С тобой все нормально?

– Ага.

– Скоро опять подойду.

– Спасибо.

Кэт осталась в одиночестве. Она была привязана к своему отсеку, где без всякой надежды дожидалась повторного звонка. Мамочка ждет. Позвони ей. Она не оставит тебя в беде.

Утро заканчивалось. Кэт приводила в порядок бумаги, разбиралась с электронной почтой. Когда, без четверти двенадцать, кто-то попросил к телефону Кэт Мартин, ее короткие волосы встали дыбом, но это была всего лишь Грета, единственная женщина из числа ее постоянных клиентов. Она звонила сообщить, что взрыв был устроен неприкаянным духом девушки-рабыни, убитой на этом самом месте в 1803 году, и что единственный способ умиротворить его – немедленно совершить таинство соборования. Грета жила на Очард-стрит, пятьдесят лет проработала швеей, имела восьмерых внуков и была, наверное, очень хорошим человеком.

Нам всем хочется одного и того же. Кэт словно и теперь слышала его тоненький настороженный голос, звучавший до странности учтиво. Была в нем – как бы это получше сказать – какая-то невинность. Если оставить в стороне то, о чем шла речь, он разговаривал как обычный воспитанный ребенок. Но это, возможно, из-за наркотиков. Или результат раздвоения личности.

Пит время от времени подходил, за что ему огромное спасибо, и говорил, что пока нет ничего нового, а в половине первого принес Кэт пиццу из «Двух башмаков».

– Сегодня, похоже, тот самый день, когда можно послать диету ко всем чертям, – сказал он.

Пеперони и грибы. Он знал, что ей понравится. Она протянула ему кусок, он взял.

– Как ты думаешь, насколько все это серьезно? – спросил он.

– Не знаю. А тебе что чутье подсказывает?

– По-моему, не надо делать из мухи слона.

Кэт сложила кусок пиццы вдоль и жадно от него откусила. Разве есть на свете что-нибудь еще столь же вкусное и столь же сытное, как кусок пиццы с пеперони и грибами?

Она сказала:

– То есть все ограничивается этими двумя мальчишками.

– Ага. Вспомни братьев Менендес.[21]21
  Братья Менендес – братья, ради наследства убившие родителей. Об их преступлении в 1994 году снят телефильм «Чти отца своего и мать свою».


[Закрыть]

– Больным на всю голову четырнадцатилетним парнем, который уже покинул этот мир, и его впечатлительным младшим братом.

– Подражателей у нас еще не бывало. Этот – первый.

Она кивнула. После 11 сентября их всех озадачивало, насколько мало подражателей появилось у террористов. Нет, не из членов Аль-Каиды – этими занимались другие отделы. Кэт с Питом и остальные в отделе профилактики удивлялись, почему это событие не вдохновило простых американских граждан. Ведь какой подарок сделали террористы всем душевнобольным со склонностью к насилию. Теперь достаточно взорвать мусорный бак или крикнуть где-нибудь в театре: «Пожар!» – и это обойдется Нью-Йорку в миллиард долларов недополученной прибыли от туризма.