Текст книги "Кот по имени Сабрина"

Автор книги: Майкл Коуни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Майк Коуни
Кот по имени Сабрина

Посвящается Сабрине

Хотите верьте, хотите нет, но некоторые события этой книги произошли на самом деле. Тем не менее все персонажи, кроме Сабрины разумеется, вымышлены. Всякое сходство с реальными людьми, живыми или умершими, случайно.

Глава первая

Кошка, дымясь, выползла из-под плиты.

Ханна Пигго с немым отчаянием глядела на нее. Что за наказание эта тварь! Тунеядка, да и только. Огромная, черная, тлеющая, блохастая бездельница, эгоистка, понятия не имеющая об истинной англосаксонской добродетели. Никчемное животное.

Сабрина мяукнула.

Эта кошка и знать не желает, что на свете есть вещи поважнее, чем ее мерзкие капризы. Вчера Сабрина в мгновение ока опустошила полную миску «Вискаса» (навязшее в зубах «ВАША КИСКА КУПИЛА БЫ „ВИСКАС“»!) и немедленно с воплями потребовала добавки. А сегодня воротит нос. И что не устраивает? Уставившись на Ханну неподвижными глазами, будто гипнотизер, мяукает пронзительно и нахально!

– Прекрати немедленно, гадкая попрошайка. Проваливай и гипнотизируй невинных птичек. Оставь меня в покое. И без тебя дел хватает.

Выглянув из кухонного окна, она увидела «ЗОЛОТУЮ ЛАНЬ», скользившую по серой воде в сторону дока. Эта баржа обыкновенно приплывает в конце месяца. Неужто уже и январь на исходе? Похоже на то. Земля промерзла. Холмы, укрытые снегом, сверкают. Гора Пекаря маячит на горизонте, словно политый глазурью горбатый кекс. А где же хваленый тепличный эффект планеты?

Кошка снова мяукнула. В жалобном, укоризненном голосочке этой паршивки, казалось, вибрировали все злодеяния, совершенные человеком с бедными животными.

– Браво, Сабрина! Но на этот раз ты переусердствовала.

Рывком вздернув кошечку в воздух, она распахнула дверь и швырнула вымогательницу на мерзлую землю. На нее смотрели невинные вопрошающие глаза.

– Постарайся понять меня, Сабрина. В самые тяжкие времена в людях просыпается все самое лучшее. Они забывают о дрязгах и распрях и собираются вместе, чтобы защититься и выжить. Приспосабливайся, Сабрина, дорогая моя. Ступай прикончи кого-нибудь и возвращайся в лучшем настроении.

Она с грохотом захлопнула дверь. Эти милые перепалки с верной спутницей тянутся уже семнадцать лет.

Если бы только у нее была собака! Большая, неканючащая, может быть, даже охотничья собака, с которой приятно коротать долгие зимние вечера. Она бы назвала ее Пастырь в память о Чарльзе и его овечке. Хвостатый Паст. Собачища лежала бы рядом на мягком диване, положив голову ей на колени и преданно глядя коричневыми глазами, а сама она лениво листала бы хорошую книгу. Или бродили бы вдвоем по полям. Старели бы вместе. Женщина и ее собака. Старина Паст, добрый и нежный, он мог бы читать ее мысли. А к нынешнему дню одряхлел бы и с трудом волочил ноги. Полдня дремал бы под плитой, наслаждаясь грезами о давних охотах и подрагивая лапами в погоне за приснившейся дичью. Бедняга Паст, он слабел бы день ото дня. Его бы от старости выворачивало на ковер. А бесконечные визиты к ветеринару? И наконец неизбежное: В ЭТОМ СЛУЧАЕ, МИССИС ПИГГО, САМОЕ ГУМАННОЕ…

К черту мечту о собаке!

По совести говоря, со стареющими кошками и собаками не меньше хлопот, чем с прочими живыми существами. Чарльз, ее муж, к моменту своей странной смерти, два года назад, был немного не в себе.

Впрочем, и она, Ханна, в ее сорок лет тоже несколько странновата. Живет одна на этом острове, разговаривает сама с собой да еще с кошкой. Ей бы надо повнимательнее относиться к своему здоровью и образу жизни. И Ханна дала это понять Чарльзу, когда он только еще привез ее сюда: мол, она не собирается вести здесь растительную жизнь лишь потому, что вокруг бессловесные твари и травы. Чарльз отшельник-энтузиаст, но ведь не она.

– Назад к Матери-Природе, Ханна! Нет вонючим крысиным гонкам на шоссе, нет моноокиси углерода вместо воздуха, нет воде, отравленной фтором! Лишь ты, я да овечка. Знаешь, что меня беспокоит? Твой снобизм. Надо, чтобы к твоим подошвам налипло как можно больше обыкновенной грязи!

И вот уже два года, как нет с нею Чарльза. Два года борьбы с одиночеством. Два года держать себя в руках, чтобы не распуститься и не опуститься. Может быть, ей давно следовало дать себе слово жить по расписанию: в шесть подъем, задать корму цыплятам, козе, кошке. Опростаться. Встать под душ, вымыть волосы. Завтрак без грамма холестерина. Прочесть десять страниц «Улисса», три стишка Йетса. Если надо, заглянуть в словарь. Обойти все хозяйство. Научиться распознавать хотя бы одно растение. Проверить уровень масла в генераторе. Проверить…

Вот-вот – и превратиться в автомат…

Пришло время ставить кофе. Она взяла чайник, толкнула дверь, преградила Сабрине путь в дом и захрустела по морозному двору фермы к насосу. Алюминиевый чайник – прямая угроза здоровью. На днях она непременно доберется до Ванкувера и купит что-нибудь более безопасное, пока болезнь Альцгеймера окончательно не разжижила ее мозги. Как-нибудь на днях.

Но хватит, пора подумать о чем-то светлом. Год обещает быть удачным. Огород буйно разрастется. Вместо худосочных цыплят она станет выращивать что-нибудь более доходное и экзотическое, хотя бы фазанов, а к западной стене пристроит нечто вроде патио. В следующую поездку в Ванкувер она непременно купит велотренажер и разом сбросит фунтов эдак двадцать. Всего-то немного силы воли – и она сможет с удовлетворением оглянуться на прошедший год.

Но с другой стороны, год может оказаться никудышным. Их на ее веку выдалось немало. Но, что бы ни случилось, сдаваться она не собирается. Не бросится в железные объятия цивилизации, не приползет побитой кошкой искать сочувствия у таких, как ее старая школьная подруга Эймей, которая в те тяжкие дни после смерти Чарльза твердостью и силой не уступала, казалось, каменной скале. Впрочем, эта же неколебимая скала все время суетилась, волновалась по пустякам, трагически закатывала глаза, говорила замогильным шепотом, брала за руку так осторожно, будто та покалечена.

Если она решит все продать, то уж не станет советоваться с Эймей. Просто соберет манатки и переедет в Новую Шотландию, а зарабатывать на жизнь будет расписыванием раковин картинками Бухты Пегги.

Да, наступает год великих решений.

«ЗОЛОТАЯ ЛАНЬ» доплюхала до пристани. Она различала молодого Неда, который накидывал причальный канат на береговую тумбу. Очень скоро Фрэнк и Нед будут здесь. Надо бы привести себя в порядок. Это первые люди, которых она увидела за прошедший месяц.

…И КОГДА ДВОЕ МУЖЧИН ВЫЛОМАЛИ ДВЕРЬ ДОМИКА, ОНИ НАШЛИ ЖЕНЩИНУ, ВИСЯЩУЮ НА ШАРФЕ, ОБМОТАННОМ ВОКРУГ КУХОННОЙ БАЛКИ. ОНА ВИСЕЛА ТУТ УЖЕ ДОВОЛЬНО ДАВНО. ФРЭНК ДРЕЙК, ШКИПЕР ШХУНЫ «ЗОЛОТАЯ ЛАНЬ», СКАЗАЛ ПОЛИЦИИ: ОНА САМА СВЯЗАЛА ЭТОТ ШАРФ. ЛУЧШЕГО ВАМ НЕ СЫСКАТЬ И В ДОРОГИХ МАГАЗИНАХ.

Нет, надо думать о чем-то светлом.

Тут возникла Сабрина. Одеревеневшая от холода, она направилась в дальний угол двора к козе Тоге. В поисках сочувствия. Сабрина неумолимо старела. Ей, дайте-ка сосчитать, уже сто девятнадцать лет в пересчете на человеческие годы.

– Ты живешь уже в долг, Сабрина! – крикнула Ханна.

Но Сабрина так вовсе не считал. Правда, эта зима казалась тяжелее прежних. Его лапы словно окостенели, и он робел, когда приходилось прыгать откуда-нибудь сверху. Проделывая это, недолго и ногу сломать. Вдобавок ко всем страданиям хозяйка стала кормить его протухшей едой. Неужели эта глупая женщина даже не удосужилась ПОНЮХАТЬ, прежде чем давать такое приличному коту? И все говорит, говорит… Ханне и невдомек, что Сабрина распознает ее гадкие мысли, хотя, может, и не разбирает слов.

Но издевательское замечание насчет жизни в долг он не проглотит просто так.

– Она хочет моей смерти, – сказал он Тоге. Мысли Тоги, как и мысли самого Сабрины, настроены на людей. Им легко понимать друг друга, не то что этих неучей бобров на болотах. – Эта ведьма желает моей смерти. Ну можно ли так обращаться с верным спутником жизни?

Тога задумчиво жевала.

– Я видела, как они это сделали с овцой, – наконец промямлила она. – Ты помнишь овцу? Эти животные все-таки глуповаты. Помнишь старую Марту? Я видела, как она приняла смерть. Упала как подрубленное дерево. Будто ноги ей подточили бобры.

– Ой!

– Видела я и как с моим Уильямом человек сделал то же. Он приставил ружье к голове Уильяма и спустил курок, ублюдок. Уверяю тебя, я заставила его заплатить за это. Его унесли завернутого с головы до ног, и он никогда больше не вернулся. – Желтые с сумасшедшинкой глаза уставились на Сабрину. – Это ружье может враз отшибить голову такому маленькому зверьку, как ты.

Кот замер:

– Я пришел за сочувствием, Тога!

– Они говорят, что ничего и не почувствуешь.

Бестолочь! Все-таки разница между умом Тоги и овцы дьявольски мала, хотя овца мертва, а Тога как-то исхитряется до сих пор оставаться живой.

– КТО они? Кто вообще может знать такое НАВЕРНЯКА? Это будет мгновение ослепляющей агонии, Тога, а за нею разверзнется бездна вечного, ужасающего НИЧЕГО. Есть же все-таки разница между сочувствием и бесчувствием!

Тога впала в оскорбительное молчание. Сабрина принялся взволнованно мотаться туда-сюда, рассекая воздух хвостом. Тога опустила голову и стала пощипывать губами покрытую белым студеным пушком траву. Сабрина оглядел окрестности.

На юге вдоль холодного моря тянулся пляж. На западе стыло болото, населенное мерзкими енотами и презренными бобрами. На востоке – домик и Ханна с ружьем. На севере – протяженное пространство примороженных полей, за которыми – он догадывался – прятались утки.

Утки. Память детства, всосанная с молоком матери. Опасайся уток, сынок. Быстрые лапы, ужасные плоские клювы. Страшные утки – самые худшие враги кота. О Господи, у него не оставалось ни единого шанса. Бобры, еноты, люди и утки. Ну что это за окружение для приличного кота? Он должен держаться немногих оставшихся друзей.

– Прости меня, Тога.

Коза вздохнула и дохнула ароматом жвачки.

– Я возмущена твоим замечанием, Сабрина. Нет надобности, надеюсь, убеждать тебя в том, что у меня репутация хорошо осведомленного и очень достойного животного.

– И униженного, – поспешно добавил Сабрина. – Но только потому, что некоторые животные терпят унижение. В тебе нет никакой порчи. Порча в моей хозяйке. Ты и я, Тога, единственные животные, оставшиеся на этой ферме. Нельзя же брать в расчет кур, а тем более бобров и енотов.

– Только ты и я, – согласилась коза. – Но с тобой еще большой знак вопроса.

– Нет ничего, с чем бы я не мог справиться. Надо будет – дам тягу.

– Я не имела в виду твоей надежды выжить. Не хотелось бы намекать, но у тебя не все в порядке с половой ориентацией. Я всегда старалась быть тактичной, Сабрина, но надо наконец произнести это. – В глазах козы засветился зеленый мстительный огонек. – Твоя хозяйка думает, что ты женского пола.

– Это так важно?

– Было бы важно, будь ты уважающим себя котом. – Глаза козы стали похожи на желтые стеклышки. – Ты что, Сабрина, и впрямь не понимаешь? Позволяешь хозяйке называть тебя Сабриной – а у них это имя женское. Уж я-то, поверь, умею читать ее мысли. Значит, и ты согласен считать себя кошечкой?

– Нет! Я кот и горжусь этим!

– Тем хуже.

– Эй, ты куда это клонишь?

– Если тебе вдруг выпадет удача встретить кошку, ты и знать не будешь, что с ней делать.

– Неужто? Ха, не тебе говорить! Много ты знаешь об этом. Сама одна-одинешенька.

– В свое время я знавала козлов. – Тога хихикнула. Зеленые глаза ее затуманились воспоминанием. – Вот Уильям – он был настоящим козлом, пока человек не убил его. Тебя на остров привезли котенком. Что ты можешь знать о большом мире? Да ты и понятия не имеешь о любовных утехах, о пиках восторга и безднах опустошения. Если честно, Сабрина, мне жаль тебя. Ты изгой в королевстве животной страсти.

Злорадное блеяние козы долго и неприятно звучало в ушах Сабрины, пока он волочился вдоль границ своей территории. Время от времени он останавливался и обнюхивал собственные метки. Да других и не было. Никогда до сих пор. Он прилежно исполнил кошачью обязанность, обновив угасающие запахи. Ах, как здорово было бы хоть раз затеять спор за территорию! Или еще лучше повязаться с какой-нибудь кошечкой. Тогда бы он показал этому пресловутому большому миру, какой он кот.

Но, увы, он оставался пока единственным котом на острове Гарсия.

Гарсия один из многих островов между континентальной Британской Колумбией и островом Ванкувер на северо-западе Тихого океана. Величиной он всего лишь в девять квадратных миль и просто теряется среди мелких островков Гольф. Корпорация паромщиков Британской Колумбии и в расчет его не берет. С воздуха он похож на лапу енота с когтями глубоких каменистых бухточек, которые все, как одна, скошены на северо-запад, прочерченные в скалистом берегу отступавшими ледниками, как полагают геологи. Впрочем, эти геологи заслуживают не большего доверия, чем вы и я, ибо их сплошь и рядом одурачивают и окручивают, подсовывая незамужних женщин.

За длинным юго-западным утесом лежат восемнадцать неосвоенных, диких участков и три с вкраплением маленьких домиков. Последние не что иное, как недомыслие биржевого маклера по имени Эски, одно из его самых неудачных капиталовложений. Его собственный летний домик до сих пор стоит на краю одной из бухточек, и наследники иногда пользуются им, но только из чувства благодарной памяти. Острый хребет с крутыми склонами отделяет юго-западную часть острова от менее благодатного северо-востока. Северная оконечность – это по большей части кусты, зато южные две сотни акров наполовину заболочены, а наполовину – запущенные пастбища.

Это и есть владения Пигго.

Южный берег – куча камней, известная как мыс Пабло, а рядом с ним открывается бухточка с доком. Как раз между мысом и доком втиснулся домик, крытый добротными кедровыми досками, из которых когда-то был грубо сколочен и кухонный стол. Сейчас за столом сидят мужчина и юноша, стараясь не занозить колени о тыльную сторону столешницы. Ханна стоит рядом, наливая кофе.

– Чертовская вонь, – поморщился Фрэнк Дрейк. – Это все от вашей кошки, миссис Пигго, не в обиду вам будь сказано.

Нервный мужчина, подумала Ханна.

– Ну-ка наливайте себе сливок. Не желаете ли печенья? Я сама его испекла.

– Гадит по всем углам, – сказал молодой Нед, которому явно не помешали бы уроки хорошего тона. – Гадит, как все коты. Грязные вонючки.

– Попридержи язык, Нед, – одернул его Фрэнк. – Ты как-никак в доме миссис Пигго. Я вот что хотел сказать миссис Пигго, может, вашу кошку следует подлечить? Одно мгновение – и готово. С нашим котом Уилбургом такое проделали.

На корабле, сами понимаете, каждый уголок должен блестеть. Вот нам и пришлось.

– Отрезали ему яйца, и все дела.

– Нед!

Ханна поставила на стол кружки. Эти мужчины какая-никакая, а все же компания, и ей приятно видеть их у себя в доме. Фрэнк, это дитя земли, так и вовсе милый парень. Да и в Неде, если покопаться, можно отыскать что-то хорошее. Ну а если ему приспичило потолковать о кастрации, пусть говорит. Все-таки лучше, чем пустой дом и вообще никакого общения. Она лучисто улыбнулась.

– Сабрина – дама, Фрэнк.

– Думаю, вы ошибаетесь, миссис Пигго.

– Она живет у меня семнадцать лет.

– Все равно.

– Мой муж знал бы.

Тут Нед грубо расхохотался:

– Может, ваш муж был не очень-то горазд в этом деле? Неспроста у вас не было и…

– Нед! – Фрэнк неожиданно так взорвался, что грохнул по столу кулаком, расплескав кофе. – Заткни свою поганую пасть, или тебе придется вернуться в лодку. Господи Иисусе, простите его, миссис Пигго. Уж я жучу его, но вы знаете, какая нынче пошла молодежь. Несут невесть что.

– Да мне и так пора. – Нед одним глотком допил кофе и сунул в карман пригоршню печенья. – У меня работы по горло. Спасибо за кофе, миссис Пигго. До встречи через месяц.

Сабрина вошел в дом как раз после ухода Неда. Оставшиеся два человека уж слишком внимательно его разглядывали.

– Она действительно может оказаться котом, – проговорила Ханна. – Никогда всерьез над этим не задумывалась. Когда ее привезли, она была такой пушистой, что ни мне, ни Чарльзу не пришло в голову… поглядеть… Ну вы понимаете, о чем я говорю. Она так охотно откликалась на Сабрину, что это имя к ней и приклеилось.

– Хотите, я посмотрю?

– Ладно, если это вас так уж беспокоит.

Она растерянно смотрела, как Дрейк схватил кошку и ловко ее опрокинул. Фрэнк был необычайно основательным мужчиной. Все эти годы, проведенные в море, тщательное выскребывание днища лодки, вытягивание и очистка якоря, к которому цеплялись самые немыслимые вещи, да и весь грубый опыт моряка сделали его таким. Чарльз подобного опыта не имел. То, что сейчас делал Фрэнк, выглядело ужасно непристойно и к тому же оскорбительно по отношению к престарелой кошке.

– Кот.

– Разве теперь это имеет значение? Ведь такого рода вещи для него закончены, верно?

– У котов они никогда не кончаются, миссис Пигго.

– О, в таком случае… как только соберусь, я свезу его в Ванкувер и сделаю все, что надо.

Страх перед смертью сменился у Сабрины чем-то более ужасным. Картинки в голове Дрейка были настолько явственны, что бедняга кот задрожал всем телом и стремглав вылетел из кухни.

– Давно вы не выезжали с острова, миссис Пигго?

Фрэнк направил разговор в добропорядочное русло. Ханна почувствовала раздражение. Ей не нужно равнодушного сочувствия Дрейка. Она в полном порядке. И все у нее в порядке. Когда нужно будет, она просто все распродаст и отчалит.

– Четыре месяца.

– Немалый срок в таком месте наедине с этими вашими книжками. Одиночество творит с людьми странные штуки. Черт, – он откинулся на спинку стула, поглаживая ярко-рыжую бороду, – помню, как-то раз я высадился на берег чуть севернее со всяким барахлом для здешнего охотника. А он не показывается. Поискал я в доме. Пусто. Потащился по разбитой бревенчатой дороге, то и дело выкрикивая его имя. Через некоторое время вдруг хрюканье и треск в ближайших кустах. Как вы думаете, что там оказалось?

– Облизываясь, вывалился большой матерый медведь в охотничьей шляпе?

– Я не шучу, миссис Пигго. Вы не представляете, что одиночество может сделать с человеком. Нет, оттуда выскочил охотник. В чем мать родила и с выпученными, налитыми кровью глазами. Не знаю, заметил ли он меня. Он бежал и вопил, как шимпанзе: У-УФ! У-УФ! У-УФ! Я перепугался до чертиков. Никогда не думал, что человек может дойти до такого. Он ведь был отличным, сильным парнем. И денежек у него хватало. А разума лишился напрочь.

Это уж был явный перебор.

– Мистер Дрейк, я пока не собираюсь, как дикарка, скакать голой по кустам. Да еще в такую мерзкую погоду.

– Можно одичать и по-другому, незаметно. Для такой классной женщины, как вы, здешняя жизнь просто губительна. Вот вы, скажем, чувствуете, что вас то и дело клонит ко сну. Потом перестаете причесываться и, извините, чешетесь без конца. Вроде бы мелочи. Или, к примеру, кошачья еда. Вдруг вам покажется, что пахнет она вполне сносно. Со дня смерти вашего мужа, миссис Пигго, прошло уже два года, а вы только из упрямства все еще торчите здесь. Вы не так устроены, чтобы жить среди дикой природы.

Доверься ему. Вдруг это и есть миг откровения?

– Может быть, вы и выход подскажете?

– Продавайте все. Продавайте и, к черту, выбирайтесь отсюда.

– Я к этому еще не готова. Да и кто купит? Ферма не дает ни гроша дохода.

– Здесь можно устроить много чего другого.

– Чего? Нет, это хозяйство продать невозможно. А у меня ничего нет, кроме мизерной пенсии. Но вам-то к чему моя головная боль? Мне сорок лет, Фрэнк. Я нигде не училась и не умею поспевать за временем. Таким людям, как я, трудно найти работу. Чарльз привез меня сюда, когда мне было двадцать три года. Счастливые дни. Все это было так романтично.

– Наверное, тогда это так и было, но сейчас-то что вас здесь держит? Это место как крутой склон. Вы катитесь вниз, миссис Пигго. Овец нет и в помине. Два года назад штормом разметало запруду для рыбы. В прошлом году вы зарезали последнюю корову. И что у вас осталось? Куры?

– Они больше не несутся. Но я надеюсь на козу.

– Ради Бога, будьте практичной, миссис Пигго. Ну почему вам не уехать? Что вас держит? Коза. Огород. Несколько кур. Иногда выловите рыбку или соберете вдоль берега горстку моллюсков и крабов. Говорю вам, пришло время уматывать отсюда. Уезжайте. Распродайте все и перебирайтесь в Ванкувер. А еще лучше в Викторию.

Виктория… Чистый и цивилизованный город. Отличные магазины. Рестораны. Королевский театр. Театр Мак-Ферсона. Культура. Она поймала себя на том, что улыбается.

– Найдите мне покупателя.

– Вы серьезно?

Ну, попытка не пытка. До сих пор она держалась и не изменяла памяти Чарльза. Если признаться, радости в этом мало. Но почему же так трудно принять решение? Давай! Давай же говори. В конце концов, всегда можно передумать. Ну решайся!

– Да.

Фрэнк усмехнулся, и они одновременно встали. В нем было пять футов девять дюймов росту. Рыжие волосы, здоровый цвет лица, если продраться взглядом сквозь заросли бороды. Яркие голубые глаза, выглядывающие из-под сросшихся бровей как два добрых зверька. Широкий рот. Благодарение Богу, что у нее есть Фрэнк и его парнишка-племянник – ее последняя связь с внешним миром. Он сказал:

– Пока суд да дело, заведите трактор, накосите пару стогов сена. Последние два года цены на сено были неплохие. Я смогу продать все, что заготовите.

Она выглянула в окно. Слева вдоль пляжа тянулась полоса лугов, отвоеванных Чарльзом у воды лет десять назад. Севернее – Домашний луг, за ним Средний луг, а у дальнего предела их владений – Северный луг. Всего около сотни акров, вырванных у буша и болот тяжким трудом и потом. Луга! Жалкая полоска тростников.

Дрейк словно угадал её мысль:

– Как только вы уедете, бобры снова завладеют здесь всем. Цепкие ребята. Иногда кажется, что они настроены захватить весь мир.