Текст книги "Город в осенних звездах"

Автор книги: Майкл Джон Муркок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

– Мы должны отыскать Грааль. И отыскать его быстро,-сказала она. -Не для Клостергейма. Для меня.-Она перевернулась, и теперь все ее тело купалось в ослепительных лучах солнца.-Клостергейм не питает к тебе ни малейшего расположения, Манфред. Если бы это дало ему хоть какое-то преимущество, он бы убил тебя не задумываясь. Он -бессовестный человек, низкий, злобный. Он преисполнен лишь жаждою власти, которая слишком долго уже оставалась неутоленной.

– Я думал, вы с ним союзники?

– Ни в коем случае. Я в долгу перед ним, вот и все.

– Он ссудил тебя деньгами?

Она улыбнулась и перевернулась на спину.

– Мы богаты, Картагена и Мендоса-Шелперики. Очень богаты. Наше богатство копилось веками. Даже те из нас, которых казнила Церковь, оставляли немалые средства для остальных.

– Стало быть, долг сей морального свойства. Откажись от него.

– Я связана с ним алхимической клятвой. То был единственный путь к тому, чтобы заполучить его знания... ту их часть, что могла пригодиться для осуществления наших целей.-Когда она говорила "мы", "наши", сердце мое ликовало.-Чтобы собрать все то, что было мне необходимо, потребовался не один год. Владея только Граалем, я еще не добьюсь желаемого. То, что я помещу в него,-вот что решит судьбу нашу. И еще существуют особые ритуалы. Все годы учения моего ведут к тому...-В первый раз говорила она со мной откровенно, не следя осмотрительно за своими речами, что, разумеется, мне польстило, хотя едва ли я понимал смысл того, что она открывала мне.-А Клостергейм... он все это извратит, я знаю. Он призовет заклинания и свершит ритуалы, настолько несоответствующие друг другу, что сие будет грозить разрушением самой структуры материи. И все это ради бесплодных его, пустых целей. У него нет других устремлений-лишь воссоздать себя по образу и подобию Сатаны, дабы прежний его хозяин признал его наконец и принял обратно в объятия Ада.

– И ты все время об этом знала?

– Я как раз направлялась во Францию, чтобы там разыскать тебя, когда мы встретились в этой гостинице. Видишь теперь, как судьба направляет нас всех по неминуемым путям своим? Я знала и о семействе твоем, и о тебе. Но мой собственный путь был сокрыт еще от меня и открылся мне только в Праге. Слишком долго пришлось мне играть роль мужчины. Только так я могла бы достигнуть всего, что было мне необходимо. Но теперь все это можно отбросить, забыть... и я буду делать то, что должна, больше не прибегая к уловкам и не скрываясь уже под чужою личиной.-Ее словно бы охватило тихое уныние. Глядя куда-то вверх, в дивной своей наготе купалась она в мягком солнечном свете, льющемся сквозь сплетение ароматных цветов, и продолжала свои откровения:-Итак, мы с тобою, Грааль и тинктура моя почти готовы уже соединиться. Когда настанет Астральное Соответствие, произойдут грандиозные сдвиги, и я... ты и я... сольемся в радостном торжестве, дабы утвердить свершение наших судеб!

В моем бурном революционном прошлом мне ни раз уже доводилось слышать подобные апокалипсические предречения, хотя и без примеси мистики. Хваленый мой скептицизм теперь боролся со страстным моим устремлением поверить ей. Я с трудом овладел своим голосом.

– Это логика Робеспьера, Либусса!

Она повернулась ко мне,-зеленые глаза ее вспыхнули яростью,-и вдруг навалилась на меня всем телом.

– Разница, маленький мой, все-таки есть.-Слова ее, казалось, дрожат под напором гневного неистовства ее чувств.-Одно только различие, но существенное. Ибо я не Робеспьер, который есть только громкие словеса, ненасытная алчность и несбыточные надежды. То, о чем я сейчас говорю... это бесспорная истина. Бесспорная истина! Ты должен поверить мне. Просто поверить и все. Мир, который ты знаешь, будет преобразован. Он станет другим... таким совершенным в своей гармонии, что ты бы расплакался, если бы только узрел его прямо сейчас. И это судьба твоя... наша судьба... сотворить совершенный сей мир!-Теперь она села верхом на меня и, обхватив мою голову обеими руками, прижалась грудью к губам моим. Ее жаркое тело едва ли не жгло меня.-Ты должен понять это, Манфред. То, что сейчас происходит с нами... нам неподвластно. Мы просто беспомощны перед великим сим предназначением, что связало нас вместе. Соединенные силою большей, чем просто Грааль, мы должны следовать предначертанной нам судьбе, иначе нам снова придется ждать, пока не свершится еще один полный круг и мы не сможем опять начать нашу работу, но уже в новой смертной плоти! Момент, которого мы ожидали так долго, настал, и упустить его мы не в праве. Мы возродились и встретились вновь. Мы были одним существом и любили вдруг друга с начала Времени!

Я задыхался. Она сжимала голову мою с такой силой, что, казалось, она сейчас лопнет. Я слабо вскрикнул.

– В чем же оно-мое предназначение? Скажи мне, Либусса, в чем?

Она отпустила меня. Взгляд ее стал озадаченным, алые губы слегка приоткрылись. Потом она принялась гладить меня по щеке. Теперь в глазах ее стояли слезы. Она прильнула ко мне.

– Ты узнаешь об этом, но в свое время. Пока же я ничего тебе не скажу, ибо сие запрещают писания Книги Обряда. Мне было явлено все и открыто. Все то же самое, что и в конце. То же, что и в конце.

– Тогда почему не могу я об этом узнать теперь?

Она рассмеялась, и в смехе этом горечь мешалась с гордыней.

– Потому что я-сила Активная, ты же-Пассивная. Как и должно быть, чтобы алхимический опыт удался. Больше не спрашивай ни о чем! Просто делай, что я скажу тебе, и ты испытаешь такой небывалый восторг, такое предельное осуществление своего естества... только тогда ты узнаешь, как это: быть живым-чувственным, восприимчивым, ощущающим мир и себя! Мы подступаем теперь к последнему пределу, за котором не будет уже никаких границ! Мы подступаем теперь к Величайшей Гармонии! Ты увидишь! Увидишь!-И, продолжая смеяться, она вновь схватила меня и принялась тормошить, так что мне уже стало казаться, будто меня кружит в вихре чувственности и значимости.-Эликсир и Грааль,-вполголоса пела она, утопая в волне наслаждения, забирая у меня все, что я только мог дать-без остатка.-О мой милый, мой маленький... ты стал избранником. Дар, врученный тебе, он превыше любых даров. Доверяй мне, фон Бек. Доверяй, и любое желание твое исполнится. Ты получишь тогда все, чего хочешь, станешь всем, о чем грезил в самых своих сокровенных мечтаниях.

– Только тебя я хочу, Либусса. Ничего больше. Только тебя.

– Ты никогда меня не оставишь. Мы будем вместе. Вечно будем мы вместе. Мы с тобой. Ты и я. Клянусь, я тебя не обману. Никогда. Но ты должен всецело довериться мне... и помочь мне сразить наших врагов.

– Я люблю тебя, Либусса.

– Правильно. Так и должно быть.-Она прильнула губами к телу моему, как львица, томимая жаждой.-Эликсир и Грааль, мой хороший. И еще-ты и я. Древний ритуал смерти и возрождения. Конец всем битвам. Конец всякой ненависти и дисгармонии. Он знаменует собой разрушение небес и распад Ада!-Она полной грудью вдохнула воздух и запрокинула голову. Я же-тот самый зверь, которого она подчинила себе, одолев в смертной схватке. Зверь, несущий ее на своей спине. Я слышу рев, доносящийся из Лабиринта. Вдыхаю зловоние Минотавра. А Ариадна смеется. Она держит в руках меч и щит. Ариадна выходит на битву против всяческий Тайн. Она кричит, и голос ее-ни человеческий, ни демонический, ни звериный. Крик пронзает пространство и рассыпается стоном рыданий.

Словно капли расплавленной ртути упали со лба ее мне на лицо, струясь по груди ее, по сильным бедрам ее и чреслам, рассыпаясь по гибким ногам. Зубы, стиснутые в упоении, блестели безупречную белизною; лицо ее-больше уже не застывшая маска, больше уже не способное обмануть-было точно пылающий бронзовый лик! Живой монумент чувственной власти, к которой стремится алхимия и которой достигнет когда-нибудь!

– Фон Бек!-прокричала она, и зубы ее наконец разжались, когда все исчезло, содрогнувшись в экстазе: гордыня, надменность, все обиды, негодование и неестественный смиренный стыд. Это ли не искушение, побудившее Еву к соблазнению Адама?-Фон Бек!-Могло ли служение Небу соперничать с этим восторгом? Бог тоже не знал... не мог знать... когда создавал нас такими, полузверями, полу-ангелами, иначе бы Он никогда не поставил такие бессмысленные условия, исполнение которых открывает пред нами врата в Его Царствие. Но и Сатане сфера сия неподвластна. Ибо-случайно ли, нет ли– принадлежит она человеку и только ему! И человек теперь призван установить свои принципы в мире, свои законы, дабы достичь своего Спасения!

За окнами день медленно растворялся в долгих сумерках цвета цветочной пыльцы. Тени стали громадными, мутно-прозрачными, словно текстура материи мира развернулась вовне, потертая и изношенная, легкая и иллюзорная, точно дым на ветру. Краски цветов и листвы стали гуще, темнее; белые стены комнаты как будто подернулись розовым маревом. Никогда в жизни не наблюдал я такого заката. Ни один закат в моей жизни не длился так долго. Я едва ли был в силах передвигаться, но все же поднялся с роскошного нашего ложа и подошел к окну. Сам свет, казалось, заключал в себе качества древних пергаментов, пламени сальных свечей-свет устойчивый и рассеянный одновременно. А когда я подставил руку под этот свет, он как будто осел на коже золотой пылью, которая окружила меня обволакивающей оберегающей позолотой. Я слышал усталое эхо лошадиных копыт, громыхающих по мостовой. Мускусный запах ударил мне в ноздри. Плоть моя дышала жизнью и излучала, казалось, свое собственное сияние. С улицы доносилось пение птиц, обрывки бесед горожан, расходящихся по домам,-вежливые пожелания доброй ночи. Несколько вялых пчел тяжело поднялись из полуприкрытых бутонов роз и направили неуверенный путь свой обратно в улья.

– Какой замечательный вечер, мечтательный, сонный,-сказал я Либуссе, но она все еще погружена была в раздумья о вышнем предназначении и судьбоносных замыслах.-Сколько таких вечеров может быть в одной жизни, даже здесь, в Майренбурге?

По некоей непостижимой причине, вопрос мой, кажется, позабавил ее настолько, что она позабыла даже о мечтаниях своих и улыбнулась мне, непосредственно, искренне. Она попросила подать ей воды и,– пусть даже вскользь,-проявила все-таки некоторый интерес к бледнеющему свету дня.

– Наслаждайся, маленький мой фон Бек. Наслаждайся, ведь это– единственный из майренбургских закатов, который тебе доведется узреть!

– Что?!-я улыбался ей простодушно, хотя мне и было совсем не до смеха.-Стало быть, мне суждено умереть? Уж не в том ли мое высочайшее предназначение-пасть жертвою на алхимическом алтаре?

Тело ее купалось в последних теплых лучах.

– В поиске, что подобен нашему, жизнь человека всегда подвергается риску. Но я улыбаюсь не потому. Это же город в Осенних Звездах. И он будет таким-Городом в Звездах-не важно, что происходит при этом в другом нашем мире. Времена года его и сезоны предсказаны могут быть с точностью до минуты. То, что ты наблюдаешь, Манфред, не конец дивного летнего дня. Это кончается целое лето. Смотри.

Листва, еще час назад-изумрудно зеленая, буквально на глазах становилась красновато-коричневой.

– Себастократор уже шевелится во сне,-продолжала она.-Через восемь часов он проснется, готовый возобновить свое царствование. Он правит ночью-только ночью. Он уже скоро воссядет на троне и будет царить до окончания года. У этих Осенних Звезд есть особое свойство: они затеняют друг друга в чередующихся затмениях, что и создает сей феномен, долгую ночь Майренбурга. Если отъехать от города миль, скажем, на пятьдесят, даже меньше, то там опять будет день и ночь, утро, полдень и вечер... все, как мы привыкли. Но это -Миттельмарх, где происходит много чего необычного, и всю долгую осень и зиму Майренбург освещен только сиянием умирающих этих звезд, изливающих свет свой сквозь миллионы миль пространства.

– Но это же не согласуется ни с какой логикой.

– Тогда радуйся,-проговорила Либусса,-ибо неповиновение Природе, по крайней мере, ее превращениям и есть то, к чему мы стремимся: и ты, и я.

Золотой свет побледнел и теперь стал серебряным. Либусса встала и зажгла лампы. Все ее тело блестело капельками пота. Запрокинув голову, глядел я в небесную твердь, где полыхали звезды. Древние звезды.

– Сейчас мы примем ванну,-сказала Либусса.-Потом пообедаем. Мы будем праздновать возвращение тьмы, под сенью которой город этот становится настоящим. Мрак ночи и исконный Майренбург скоро вновь преисполнятся истинной жизни.

Чуть позже, вымывшись, надушившись и должным образом одевшись, спустились мы вниз. Еще с лестницы я расслышал ленивую речь Сент-Одрана, холодное бормотание Клостергейма, сердечный тон русского князя. Либусса взяла меня за руку. Большего я и не чаял. И только когда мы уже спустились, я вдруг сообразил, что я так и не вызвал у нее ничего существенного. Быть может, она и стремилась только смутить меня, заморочить... с тем, чтобы ничто не расстроило ее истинных замыслов?

За непринужденною светской беседою прошел вечер. Когда время пришло расходиться, я последовал за Либуссою к ее спальне, но она остановила меня и показала мне комнату, для меня предназначенную.

– С момента сего и до свершения Астрального Соответствия нам надлежит поберечь эту энергию. Зато потом обретем мы предельное завершение и полноту!

Смущенный, преисполненный вновь самых противоречивых стремлений, я подчинился. Я уже не прислушивался к гласу разума. Я отрекся от воли своей, чтобы стать пешкой в руках ее-марионеткой, покорной малейшему взмаху ее руки. Осознание этого изумило меня и слегка позабавило. Разоблачаясь и укладываясь на свежайшие простыни узкой моей одинокой постели, я улыбался.

А потом, засыпая, заплакал.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Аудиенция у Себастократора. О Византии и Святом Граале. Договор и замысел. Посольство к господину Реньярду. Беседа со зверем, который оплакивает Золотой Век.

То был не сон, ибо действия, каковые свершаем мы в снах, не влияют так на жизнь нашу наяву; но все-таки очень похоже на сон.

Свет, льющий с неба на этот, другой, Майренбург, был светом тысячи дряхлых солнц; древний свет, густо золотой и мутно алый, янтарный и цвета охры-свет Осенних Звезд, рассеянный в мерцающей дымке, бывшей текстурой некоей ранней вселенной, прогнившей уже и обратившейся пылью. Лучи света усталых звезд, точно обрывки сверкающих нитей, стекали с небес на город, черный мрамор под ними вспыхивал проблесками мглистой сепии и вновь тускнел, сливаясь с темным монолитом ночного неба. При необычном таком освещении весь город, казалось, движется, точно медленный океан, создавая причудливое переплетение теней, неожиданную деталь узора, так что не только здания, но и лица людей обнаруживали то и дело некий скрытый аспект, выдающий характер, который-из-за этой, может быть, неопределенной текучести-существовал только в чьем-нибудь воображении. Даже само человеческой восприятие постоянно менялось под сенью Осенних Звезд.

Тем не менее, пока ехали мы ко дворцу Себастократора в карете князя Мирослава, я не переставал удивляться тому, что город продолжает жить обычной своей жизнью: улицы запружены народом, торговцы открывают свои ларьки, детишки носятся и смеются, собаки заходятся лаем, грузовые повозки движутся слишком неторопливо для нетерпеливых возниц карет и дилижансов, завсегдатаи кофеен-купцы, преисполненные осознания собственной важности, поют свои песни успеха и самодовольства за листами утренних газет. Подмастерья и гимназисты бредут понуро по улицам, не проявляя стремления к учению; молодые дамы являют миру результаты своих стараний за два часа перед зеркалом; майренбургские щеголи прохаживаются по тротуарам с такой отработанной грацией, словно они-статисты в каком-нибудь грандиозном балете. Если б не этот свет,-тусклый свет древних звезд,-если б не черный янтарь и не обсидиан громадных зданий, можно было бы даже подумать, что мы находимся где-нибудь в Веймаре или Лейпциге. По, похоже, заметил все это лишь я один. Либусса, прислонившись ко мне, погрузилась в мечтания о великой судьбе, ей предназначенной. Сент-Одран спросил Клостергейма, знаком ли наш отставной капитан сатанинского войска с работами Д'Ольбаха.

– Был такой Альбах,-ответил ему Клостергейм.-Из Баварии.-Он попытался припомнить все, что он знал о нем.-Если я не ошибаюсь, по прозвищу Нюрембегский Мясник. Но он жил два-три столетия назад. Это который подвешивал женщин на крючьях?

– Я говорю о французском философе, сударь. Systeme de la Nature?

Но Клостергейм погрузился уже в воспоминания о днях былой своей славы, когда этот Альбах его, без сомнения, принят был в адскую рать, и Сент-Одрану пришлось даже возвысить голос, чтобы вывести собеседника своего из задумчивости:

– В работах своих Д'Ольбах очень толково и ясно описал явления, подобные этим необычным звездам. Иные солнца, писал он... и простите великодушно, если я не слишком блистательно излагаю сие на немецком... иные солнца гаснут или же разлагаются, и планеты их рассыпаются по просторам небес; другие, наоборот, зажигаются в темных пространствах, и образуются новые планеты, дабы свершить становление свое и обозначить новые орбиты, а Человек-бесконечно малая часть планеты, которая сама есть незаметная точка среди необъятного целого-полагает, что вся вселенная сотворена для него! Что вы скажете, сударь?

Госпожа моя дернула плечиком и одарила Сент-Одрана сердитым взглядом.

– Излияний таких можно было бы ожидать от Вольтера! Эти люди пытаются изобрести некую глобальную космологию, дабы с помощью ее можно было потом избежать ответственности за моральные свои преступления. Если свести все к неподвластному человеку движению вселенной, тогда всякий может спокойно творить злодеяния, самые гнусные, самые несправедливые. Мне иногда даже кажется, что Галилей придумал Космос, чтобы снять с себя вину за все страдания своей жены.

– Может быть, это и верно, мадам,-мягко ответил ей Сент-Одран.-Но замечание Д'Ольбаха, признаюсь, меня впечатлило.

Карета наша теперь проезжала по громадной торжественной площади, где колонны, увенчанные каменными изваяниями, терялись во тьме. В центре ее струились черные воды фонтана: темный каскад ниспадал в бассейн, как будто наполненный взвихренной ртутью. И в кружении возбужденной сей смеси несовместимых элементов мелькали какие-то сияющие алые формы, рыбоподобные, вытянутые, зубастые, некоторые-до пяти ярдов в длину. Мы были единственными, кто проезжал сейчас в экипаже по черному мрамору мостовой; топот лошадиных копыт разносился в пространстве далеким эхом. Я выглянул в окно. Впереди возвышался величественный дворец в три крыла и шесть или семь этажей, сложенный из белого и черного камня с замысловатой цветною мозаикой, увенчанный позолоченными куполами и шпилями. Дворец этот напомнил мне дни, проведенные в Самарканде: в нем было больше восточного, чем европейского, но все же я не стал бы утверждать, что он выстроен исключительно в восточном стиле. Дворец окружала ограда из серебра и темного нефрита. За оградою начинался широкий двор с высокою аркой-входом во дворец. Ворота охраняли стражники, церемонные и величественные, в шлемах с плюмажем из перьев, в коротких жакетах без рукавов поверх изукрашенных вышивкою рубах, в широких шелковых шароварах и сапогах. В таком одеянии они весьма походили на казаков. Вооружены они были пиками и короткими кривыми саблями. Подъехав к воротам, карета остановилась.

Кучер князя Мирослава предъявил часовым бумагу с печатью. Капитан дворцовой стражи сломал печать и прочел документ, причем содержимое этой бумаги явно произвело на него впечатление. Он аккуратно сложил лист, отдал нам честь и поклонился.

– Миледи. Ваши превосходительства.

Карета въехала на дворцовый двор, прогрохотала под аркой, увешанной расшитыми знаменами, причем я заметил, что на многих знаменах представлены сцены, схожие с той иконой в доме князя Мирослава. А потом мы оказались уже во внутреннем замковом дворе, освещенном громадными фонарями, подвешенными на высоких столбах и на внешних стенах. Карета подъехала к подножью широкой лестницы, по которой уже спускался очередной отряд стражников. Впереди шел высокий в мужчина в белых с зеленым одеждах под клетчатым плащом и в бархатной шляпе, покрывающей его седовласую голову.

Сент-Одран вышел первым и подал руку Либуссе. Потом, неуклюже зацепившись ногой за ступеньки, к ним присоединился Клостергейм. Я вышел последним. Высокий мужчина в клетчатом плаще обратился к нам с краткой речью:

– Добро пожаловать, благородные незнакомцы. Себастократор приветствует вас. Я представляю его, как он сам представляет Императора нашего и нашего Деспота. Мое имя: Панкипесебастий Андреа.-Он принял у Клостергейма свернутый в трубку пергамент. В бумаге этой содержались лишь имена наши и краткое изложение цели нашего посещения. Он читал медленно, неторопливо, потом свернул лист и проводил нас внутрь. Во дворце было светло как днем. Стены-от пола до потолка-украшала изысканная мозаика, изображающая сцены сражений, придворной жизни, любовных утех и труда ремесленников. Мраморные колонны также были увиты золотою мозаикой. Мы прошли мимо роскошно обставленных ниш со скамьями или низенькими диванчиками. Вся обстановка чем-то напоминала мне кремлевские палаты Екатерины. Майренбург этот, кажется, сохранил более от славянского духа, чем двойник его из нашего мира. При этом ни разу мне на глаза не попался христианский крест, хотя мне говорили, что в Миттельмархе немало последователей учения Иисуса.

Резкий изгиб коридора, еще один-и мы предстали перед отделанными медью и золотом дверьми в тронный зал, который Панкипесебастий называл Приемной Палатой. Там, безо всякой стражи или придворных вельмож, сидел за книгою на громадном троне из гранита и серебра принц Майренбурга, его "Себастократор" (но, как нас уже предупредили, не Император его или Деспот): мужчина с густой бородою и в деревянной короне, отделанной сверкающими рубинами. В глазах его, маленьких, выразительных, светился проницательный ум; бледно розовый цвет его губ придавал ему, на первый взгляд, несколько фатоватый вид; был он тучен, явно нуждался в физических упражнениях и длительном пребывании на свежем воздухе, но когда он заговорил грудным мелодичным голосом, поднявшись с трона и аккуратно положив книгу свою на сидение, сразу же стало ясно, что он-интересный, с содержательным внутренним миром. Он шагнул нам навстречу, спустившись по ступеням, что шли от подножия трона:

– Именем Деспота и Императора приветствую вас в Новом Константинополе, столице мира, который будет.

Клостергейм выступил за всех нас:

– Мы благодарим Деспота и Императора за оказанное нам гостеприимство, и также благодарим мы вас, господин Себастократор. Позвольте представиться: Иоганнес Клостергейм, известный еще в Майренбурге под именем Иоганнес-Кочевник.

– Ну как же! Тот самый, чью душу вложили обратно в тело после битвы у Кромки Небес!

– Тот самый, господин.

Принц испытующе поглядел на Клостергейма, потом напряжение его несколько спало, когда тот продолжил:

– Позвольте также представить вам госпожу Либуссу, графиню Картагена и Мендоса-Шилперик, герцогиню Критскую.

Бородатый правитель весь просиял.

– Критскую? Так вы, стало быть, освободились наконец от захватчиков, что покорили и нас?

Она низко ему поклонилась, коснувшись губами руки, протянутой для поцелуя.

– Как сие ни прискорбно-нет, милорд. Но я ношу этот титул. Предки мои происходят оттуда.

– Фон Бек,-продолжал Клостергейм.

Себастократор приподнял бровь.

– Тот самый, который убил вас?

– Потомок его, господин.

Я удостоен был чести поцеловать монаршие перстни.

– Приветствую вас, мой любезный граф,-милостиво обратился ко мне майренбургский принц. Я не стал объяснять ему, что батюшка мой еще жив и, стало быть, граф пока он, а не я. Наконец и Сент-Одран приложился к руке правителя, причем так напыщенно и грациозно, словно бы губы его прикоснулись к ручке какой-нибудь красотки с картин Гейнсборо.

– Такая честь, сударь. К вашим услугам, сударь. Боюсь только, я не могу похвалиться длинною родословной. Или же Поиском, унаследованным от предков. Равно как и неким особым предназначением либо чудесным воскрешением из мертвых. Я лишь скромный паромщик, переправивший этих троих через что бы там ни разделяло наш мир и ваш.

– А-а, аэронавт! Мне сообщили, едва я проснулся. Мне хотелось бы посмотреть на машину вашу, сударь.

– Буду счастлив, ваша честь, продемонстрировать вам все возможности своего корабля.

– Я внесу этот пункт в свое Расписание.-Себастократор зевнул и потер кулаком глаз, который еще как следует не открылся.

– Прошу прощения. Я еще до конца не проснулся. В сезонной сей спячке есть свои прелести, только вот просыпаться чертовски сложно.

– Ваша честь всегда спит все майренбургское лето?

– Всегда, сударь. Я, видите ли, поклялся, что не стану смотреть на солнце, пока и Деспот, и Император не возвратятся к нам и вновь не примут правление в свои руки.

– Их кто-то держит в плену, ваша честь?

Себастократор не поверил своим ушам.

– Неужели вы совсем ничего не знаете об истории нашей и нашей судьбе?

Взмахом руки Сент-Одран выразил свое искреннее сожаление.

– Я здесь в первый раз.

Себастократор рассмеялся, неведение моего друга явно доставило ему удовольствие.

– Ну конечно же! Но истоки сей клятвы моей лежат именно в вашем мире. В 1453 император наш Константин пал в сражении у ворот Святого Романа. Он защищал Византию, защищал свой город и свою веру от Мохаммеда Второго, повелителя османских турок. Когда пал Император, то пал и город, после чего на протяжении трех веков Византией правили турецкие султаны. Наследники Константина и остатки воинства нашего прошли по всей Фессалии и Македонии в поисках некоего оплота, твердыни, каковую могли бы они посвятить тем, кому поклонялись и кого почитали. Когда же вошли они в горы к востоку отсюда, то подверглись они многим бедам и страдали от голода, непогоды и отчаяния безнадежности. Именно тогда Стефан Палеолог, новый избранный Император, открыл сердце свое всякому, кто только стал бы слушать, и поклялся пожертвовать жизнью своей и душой, только бы людям его даровано было убежище от турков, болгар и сербов. И явилось ему видение. Что византийцы получат то, о чем молит их император, но при этом, до тех самых пор, пока столица их не вернется обратно к ним или же их потомкам, в том самом месте, где обретут они то пристанище, о котором испрашивают теперь, должны они прекратить исполнять ритуалы своей религии, хотя им вовсе и не обязательно от нее отрекаться. После долгих и продолжительный споров византийцы все-таки согласились на это условия, веря в душе, что уже через год или два они без труда обретут новых союзников, отобьют город свой и вернут его к истинной первоначальной вере.

А на следующий день совершили они переход свой из Лета в Зиму. Они вошли в Миттельмарх. Еще один день, и нашли они поселение это, тогда уже-богатый торговый город, космополитический и терпимый, но ему угрожало нашествие демонов, полузверей, что пришли в эту долину за потехою и добычей. В обмен на радушное гостеприимство Стефан, деспот его Андрей Карактол и ратники их спасли город, разгромили полчища демонов, поубивали всех тварей и оставили жизнь лишь немногим, которых взяли в рабство. Благодарные горожане обратились к предкам моим с просьбой принять над ними правление. И вот мы правим здесь в ожидании того дня, когда должны мы будем покинуть Майренбург, дабы сразиться с турками.

– Разве вы сейчас недостаточно для того сильны?

– Еще одно важное дело держит нас в Майренбурге. Едва мы обосновались здесь, стало ясно, что Бог либо изгнан, либо томится в темнице. Особые эмиссары, потомки древних наших священнослужителей, ищут известий о Боге по всем царствам мира. И мы пока еще не получили удовлетворительного ответа. И правим пока без благословения Церкви, без утешения духа. Как можем мы требовать утешения, если оного нет у самого Господа нашего?! Мы также правим без Императора и Деспота, и так будет, пока не вернемся мы в Византию.

Все это он произнес спокойно, обращаясь единственно к Сент-Одрану, так что я даже не смог ничего ему ответить. Похоже, из всех нас только Клостергейм не поразился сим странным речам. Либо он был знаком с их поверьями, либо за долгую свою жизнь наслушался столько ереси, что она давно уже не производила на него ни малейшего впечатления.

– На протяжении двух тысячелетий,-продолжал майренбургский правитель,-город сей не подвергался никакой угрозе. И последние полторы сотни лет были так же тихи и спокойны. Я сожалею, однако, о том, что меня всегда мало заботили повседневные дела Майренбурга. У меня есть мои книги, мои барабаны и жабы. Но если я могу быть вам чем-то полезным, вы только скажите.

Потом воцарилось молчание. Какая-то даже неловкая пауза. Я вопрошающе поглядел на застывший череп Клостергейма, потом перевел взгляд на Либуссу, которая демонстрировала холодное самообладание. Клостергейм неожиданно проговорил:

– Мы явились сюда в поисках Святого Грааля, господин. Мы знаем: он здесь.

Себастократор настроен был явно скептически.

– Грааль пребывает в руках Сатаны. Ваш предок, граф фон Бек, сам передал ему Чашу. Грааль есть трофей Сатаны, так же, как Святыня София или сокровище Иерусалима!

– Но где искать его, Сатану?-с этакою насмешливой легкостью проговорил Сент-Одран.-Быть может, он тоже изгнан?

– Мы не имеем с Ним никаких сношений. Насколько я знаю, господин Реньярд Молдавский почитает Сатану своим сеньором. Именно от Реньярда узнал я историю о Граале. Он правит в Малом Граде.

– Разве он не говорил ничего о желании Сатаны примириться с Богом?-Клостергейм, кажется, был поражен.

Себастократор рассеянно проговорил:

– Мы давно научились не поддаваться очарованию молвы. Мы остаемся верны своей клятве.

– Но Сатана правит теперь на Земле,-произнес Клостергейм в тихой ярости.-Господь вверил ему спасение души Человека! Но Себастократор не слушал его. Для него Бог либо же пребывал в изгнании, либо томился пленником Сатаны. Если бы было иначе, тогда изгнание принца и заключение его в этом мире просто теряли значение и становились бессмысленными. Он рассмеялся.-Что ж, Иоганнес-Кочевник, вам лучше знать своего хозяина...

– Он больше мне не хозяин.

– Тогда вам будет непросто найти Грааль. Разумеется, если вам так уж хочется, вы вольны вести свои поиски в Майренбурге. Интересы жителей наших весьма и весьма разносторонние, так что вполне может статься, что вы отыщете ключ, коий и приведет вас к месту, где спрятана Чаша.-Взгляд его стал вдруг отсутствующим, словно бы майренбургский правитель тем самым имел в виду рассеять мрачную многозначительность Клостергейма.-Пока вы пребываете в городе, вы можете пользоваться нашим добрым расположением и гостеприимством.-Голос его затих, как будто сошел на нет. Он вперил взгляд в трон, в подушки на нем, в книгу, оставленную на сидении.-Может быть, вам что-то нужно?-Невидящим взором смотрел он поверх наших голов.