Текст книги "Город в осенних звездах"

Автор книги: Майкл Джон Муркок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– К Агнцу. А вы?

Мне оставалось только кивнуть головою.

– Туда же,-ответил я, полагая, что "Агнец"-это название какой-нибудь таверны.

Либусса и Клостергейм, которые тоже уже приготовились к самому худшему, поприветствовали Монсорбье смущенными улыбками. Наш элегантный охотник на герцогов засунул шпагу свою обратно в ножны и сделал два-три глубоких вдоха, пытаясь взять себя в руки, потом ухмыльнулся и почесал в затылке.

– Разрази меня Люцифер, фон Бек, вот это действительно парадокс! Если мы теперь все заодно, все друзья-сотоварищи, то куда же девать наше личное честолюбие?

От такого весьма неожиданного поворота событий у меня закружилась голова. Кажется, в воодушевлении своем я хватил лишку и хлопнул его по спине. Но я и вправду чертовски развеселился.

– Вы действительно полагаете, что нет уже смысла бороться, если в конце нас всех ждет примирение и равенство?

– Компромисс, вы хотите сказать,-процедил он сквозь сжатые зубы.Главенство было обещано мне.

– Обещано кем?

– Перестаньте прикидываться, фон Бек. Всем адептам известно, что мы движемся к Центру Времени, к Согласию Светил, коим будет дарован нам сверхъестественный интеллект и, как следствие, абсолютная власть.-Тут он поклонился Клостергейму.-Мы ожидали прибытия вашего раньше, сударь. Когда вы не явились на назначенную встречу, мы стали действовать уже по своей собственной инициативе.

Клостергейм явно почувствовал себя неловко, ибо он полагал себя удостоенным некоей свято хранимой тайны. Теперь же, похоже, он оказался просто одним из многих. Я мог с уверенностью предположить, что он переживал теперь ужасающее смятение истинного солипсиста при столкновении с внешним миром.

– Кто заключил эту сделку с вами? Кто обещал вам главенство?-Он, разумеется, подозревал Сатану, этот архипредатель.

– Сам наш поиск подразумевает ответ,-Монсорбье с подозрением покосился на Клостергейма.-И вы его знаете, сударь.-Потом он вновь обратился ко мне:-И каким образом были вы призваны?

– Я поддался порыву,-я решил в данном случае воспользоваться фамильною репутацией.

– Вы, фон Беки, счастливчики.-Он явно завидовал мне, и я начал уже потихонечку понимать, почему он так меня ненавидит.-Может быть, нас свели вместе, дабы разом свершилась расплата за все долги? В последней битве? – Всякая битва должна воспоследовать за Согласием Светил, но не предшествовать оному,-заметила Либусса, но было заметно, что она уже не так уверена в себе, как прежде. Она, как и Клостергейм, полагала себя избранной-единственным кандидатом, назначенным самою судьбою на первую роль, и Монсорбье всегда был для нее лишь последователем. А теперь вдруг оказалось, что у нее слишком много соперников. Похоже, из всех присутствующих я один не почитал себя посвященным адептом алхимии высшей ступени!

– Ну что ж...-насупился Монсорбье, словно бы только теперь осознал истинную меру ее непомерного честолюбия.-Не стоит задерживаться.

У нас не было выбора-лишь присоединиться к его небольшому отряду. Примерно через четверть часа мы остановились перед какой-то ничем не примечательной, почерневшей от времени ветхой дверью. Монсорбье постучал в нее рукоятью своего пистолета. Нам открыла молоденькая девица, платиновая блондинка, с бледною, но здоровою кожей: этакое воплощение Невинности (если бы только не этот призывный блеск глаз) в голубом с желтом платье с ниспадающими рукавами на манер средневекового одеяния.

– Добро пожаловать, благородные господа.-Она сделала реверанс, пропуская нас.

Войдя внутрь, мужчины сняли шляпы, точно прихожане на воскресной мессе. Мы оказались в большой каменной зале, которая в суровой своей простоте действительно напоминала храмовую часовню. Все убранство ее составляли узенькие церковные скамьи и скромный алтарь. Никаких бросающихся в глаза сатанинских атрибутов. Никаких перевернутых распятий. Только золотой треугольник, подвешенный над алтарем. Девица, что привела нас сюда, сделала знак руками, означавший, что нам надлежит ждать коленопреклоненными. Мы опустились на каменный пол. Либусса, не хуже меня сознававшая опасность всякого непроизвольного неповиновения, осторожно поглядела направо, потом-налево, ища возможные пути для бегства. Клостергейм же просто сложил руки на груди и склонил свой длинный носище в угрюмой капитуляции. Ни он, ни Либусса даже не предполагали, что события повернутся подобным образом! Это никак не входило в их планы!

Часовня была залита светом громадных желтых свечей. Воск их оплавлялся, создавая причудливые узоры. Беспокойный их дым извивался, подобно проклятым душам, корчащимся в адских муках. Монсорбье расположился на ряд впереди меня. Он перебросил перевязь со шпагой за спину и, убрав длинные волосы с бледного своего лица, не отрываясь глядел на мужчину в красно-белом плаще с высоким стоячим воротником, погруженного в молитвы к некоей вышней силе. Когда он повернулся, я узнал его. То был наш трус-барон, фон Бреснворт. Заметив меня, он заговорщицки мне усмехнулся. Я рванулся было вперед, намереваясь убить подлеца на месте, но Либусса твердой рукою остановила меня. Сердце мое бешено колотилось в груди, но все-таки я покорился ее молчаливому повелению.

С обеих сторон в часовню выступили фигуры в пурпурных, золотых, белых, черных и желтых плащах, украшенных кистями. Головы их покрывали широкие остроконечные капюшоны (словно на auto da fe), темные вуали и расшитые покровы, представляющие неотчетливую пародию на одеяния христианских священников. Я рассудил, что это, скорее всего, какое-нибудь гнусное сборище жрецов от масонства, проводящих труды и дни свои в изысканиях тайн сверхъестественного,-несуразная, невразумительная, исходящая потом толпа. То могли быть какие-нибудь скотники с крестьянского двора, настолько груба была плоть их, не закрытая пышными одеяниями. Они привели с собой миленького ягненка, который жалобно блеял и рвался на поводке со вплетенными в него нитями золота. Следом за ними в часовню вошла наша златовласая дева. Она подхватила ягненка на руки, принялась ласково гладить его, что-то шептать ему. Ее длинные локоны упали на дрожащее тельце животного, обернув его точно сияющим покрывалом. Ягненок блеял-тихонько и неуверенно-и пытался сосать ее розовый пальчик. Она улыбалась и напевала ему колыбельную песню. Возвышаясь на целую голову над сотоварищами своими, чьи лица скрывали просторные капюшоны, она поднялась к алтарю. Жрецы выстроились теперь полукругом, легонько покачиваясь в ритме неслышной мелодии.

Часовня наполнялась народом. Мужчины и женщины занимали места свои на скамьях позади нас. Либусса, как было вполне очевидно, узнала некоторых из них. Клостергейм же, так и не поднявший глаз, кажется, не замечал вообще ничего.

Дева у алтаря заговорила высоким напевным голосом, что разнесся по каменному пространству звоном кристального колокольчика:

– Время пришло, изволение оглашено и цена наконец назначена. Вы готовы платить эту цену?

– Мы готовы платить эту цену,-был ей ответ.

– Тогда будете вы удостоены,-продолжала она,-зрелища встречи светил и узрите великий миг, когда соприкоснуться миры. Вам дарована будет свобода проходить по мирам сим по велению своему. Каждый из вас наделен будет силой менять все, что желает он изменить. Миллион царств, пребывающих в гармоничном согласии! Миллион солнц! Так определим мы судьбу человечества, каковая свершится при следующем повороте Космического Колеса. Великое Равновесие уже устанавливается. Изменение неизбежно.

– Изменение неизбежно.

– Суть его будет определена.

– Суть его будет определена.

– Суть его будет определена. Удостоенными и избранными, посвященными в святая святых, теми, кто ищет путь к Сердцевине, кто пришел сюда в этот час. Они вынесут свой вердикт. Они установят новые долги. Но прежде всего надлежит расплатиться со старым долгом.

– Прежде всего надлежит расплатиться со старым долгом.

– Время Агнца явилось эпохой неосуществления. Агнец сулил надежду, но даровал лишь отчаяние.

– Лишь отчаяние.

– И теперь, если только достанет нам силы, нам дозволено сотворить Время Льва!

– Время Льва.

– Время Льва-торжество грез истомившегося в неутоленном своем честолюбии человека. То будет время огня. Время властвовать. Время сокрушать.

– Время сокрушать.

– Время сокрушать, когда мы поведем человечество за собою. Мечтания наши наконец обретут воплощение в грядущем тысячелетии. И никто не осмелится нам перечить.

– И никто не осмелится нам перечить.

Она выдержала красноречивую паузу.

– Кто вступится за Агнца?-Ягненок уже больше не отбивался; он просто смотрел на нее широко распахнутыми глазами. Она протянула руки, словно бы предлагая его своим жрецам, застывшим у подножия алтаря.-Кто спасет его?

Те лишь покачнулись, храня молчание.

Белокурая дева склонила голову, как будто хотела поцеловать убаюканного зверька. Губы ее погрузились в мягкую шерстку на шее ягненка. Он протестующе вскрикнул. Всего один раз. Она повернула голову, и длинные волосы ее взметнулись золотым ореолом. Она подняла лицо: губы ее были испачканы в крови. Ягненок судорожно задергался, и еще больше крови пролилась на ее одеяние, на алтарь, брызги ее полетели в жрецов. Те завыли и захохотали, принялись дико скакать и выкрикивать:

– Время Агнца прошло. Грядет Время Льва. Время Агнца прошло. Грядет время льва.

За исключением нас троих все присутствующие, включая и Монсорбье, и фон Бреснворта, вскочили на ноги и принялись раскачиваться из стороны в сторону-этакая методистская паства, заходящаяся в экстазе под свои монотонные гимны. Мужчины и женщины, вполне обычные с виду, всех возрастов, некоторые-с детьми, возвысили голоса в ликующем пении. Меня охватило странное беспокойство, и я никак не мог его побороть. А потом, когда горящий взгляд их златовласой жрицы упал на нас, я вдруг неожиданно для себя самого вскочил, бросился к Монсорбье, выхватил шпагу его, которую он так неосторожно перекинул за спину, из ножен и прокричал Клостергейму с Либуссой, чтобы они нашли выход. Зверский сей ритуал никоим образом не согласовывался с теми остатками веру, что еще сохранились в душе моей. И действуя по своему разумению,-пусть даже действие сие обречено на провал,-я, как мне представлялось, хотя в мизерной степени, но разрушал тот таинственный вышний замысел, который свел нас всех вместе.

Дева с обагренными кровью губами зашлась пронзительным воплем:

– Сие угрожает всему!

Перепрыгнув через скамью, я со всей силы ударил Монсорбье по руке-он уже выхватил свой пистолет. Удар пришелся снизу, Монсорбье не удержал пистолет, который подпрыгнул в воздух и был-чудом каким-то-пойман моей герцогиней. Не тратя времени даром, она уперла дуло пистолета в горло ближайшего к ней мужчины и сорвала с его перевязи шпагу и кинжал.

Лишь Клостергейм застыл без движения на месте, глядя на златовласую деву, точно благочестивый монах, который узрел дивный лик Богоматери. Нам он был не помощник. Я завладел еще одним пистолетом. Мужчины, еще не очнувшиеся от гипнотизма кровавого ритуала, были как сонные овцы. Было бы глупо не воспользоваться сим обстоятельством и не набрать как можно больше оружия! Я прицелился. Вспыхнула искра, пуля с грохотом вылетела из ствола и поразила одного из жрецов в капюшоне, который упал, визжа от боли, к ногам своей озадаченной повелительницы. Второй выстрел сразил одного из людей Монсорбье. Либусса тоже стреляла и уложила уже двоих из приспешников фон Бреснворта, этих доморощенных колдунов, оскверненных сифилисом.

Все кругом скалились точно звери. Я видел лишь свирепые зубы и горящие лютою злобой глаза. Похоже, меня ждала та же участь, что постигла бедного ягненка. Либусса продолжала палить и сразила еще двоих. Часовня теперь походила на помещение бойни-вся залитая кровью, с осколками костей и мозгами, разбрызганными по скамьям и стенам. Честное собрание заметалось в слепой панике, и нам с Либуссою удалось прорваться к двери. Еще одна вспышка... оглушительный грохот. Впечатление было такое, что она разрядила не пистолет, а артиллерийскую пушку. Пуля, однако, даже не задела златокудрую кровопийцу, но зато сбила одну из громадный свечей. Она повалилась прямо на гобелены, которыми были завешаны стены, и подожгла их. Воспользовавшись этим временным преимуществом, мы распахнули дверь. Поток воздуха, ворвавшегося в часовню, взметнул пламя. Мы выбежали в темноту и прохладу. Впрочем, мы хорошо понимали, что долго псов этих ничто не удержит. Выкинув наши разряженные пистолеты, мы помчались рука в руке по скользким мостовым, по улицам, что поднимались вверх под таким крутым наклоном, что в стены домов вделаны были перила, миновали благополучно нескольких апатичных курильщиков опиума, которые преградили нам путь, но лишь потому, что не видели нас,-и потерялись уже окончательно!

А сзади уже доносились звуки погони. Карта, которую дал нам Реньярд, осталась у Клостергейма. Либусса моя пала духом. Мы укрылись с ней под мостом, что пересекал какой-то темный переулок, и она шепотом проговорила:

– Что здесь происходит? Зачем это жертвоприношение? Эти песнопения? Бред какой-то! Зачем? Я не давала никаких таких распоряжений.

– Очевидно, не вы одни с Клостергеймом уверены в том, что Согласие Светил дарует противоядие от всех былых разочарований.-Мое замечание пришлось ей явно не по душе, но я продолжал:-Похоже, миледи, это уже настоящая эпидемия. И достаточно мне знакомая. Как часто мы полагаем себя избранниками, единственными в своем роде, а потом выясняется, что сокровенным нашим познанием обладает еще полмира...

– Ну помолчи же, глупец.-Она лихорадочно думала, вырабатывая новую тактику.

Но я все же спросил на свой страх и риск:

– Но если Сатана и так уже правит над нашим миром, выходит, они только время зря тратят?

– Его должно свергнуть. Отцу надлежит отступить перед отпрыском своим,-ее голос звучал сурово.-Человечеству самому должно править собою.

– При вашей поддержке?-Глубинный мой страх нашел выражение в неуместной веселости.

– Фон Бек, вы забыли. Это не только моя судьба, но и ваша тоже.– Она легонько погладила меня по руке.-Но чтобы исполнить ее, нам потребны союзники. Только кто? Я полагала, Монсорбье идет за мною... А меня предали!

– Надо вернуться к князю Мирославу. Это, пожалуй, самое разумное решение. И выработать новый план.

– Мы теряем бесценное время.

– Учитывая обстоятельства...-Но тут грохот бегущих ног, отсветы факелов, различимые голоса Монсорбье и фон Бреснворта повернулись в нашем направлении, и нам снова пришлось бежать. На мгновение мы оказались в кромешной тьме, вступив в некий узкий тоннель. Мы приостановились, чтобы перевести дыхание. Звуки погони вновь отдалились. Я привалился ко влажной скользкой стене и взял Либуссу мою за руку. Наши пальцы сплелись.

А потом, с изумленным вздохом, она оторвалась от меня и исчезла. Упала? Я встал на колени, шаря руками по мостовой. Ее нигде не было. Быть может, она отступила в какую-то нишу? На ощупь я обследовал стену. Ничего.

– Либусса!-прошептал я.-Либусса?-Нога моя задела о ступеньку у глухого дверного проема. Я расслышал какой-то звук, словно бы птица билась в силке. Но Либусса исчезла. Точно в воздухе растворилась. Если кто-то и захватил ее, то, безусловно, не наши враги. Меня обуял настоящий ужас. Я не могу без нее, не могу! Я бросился на дверь, и лицо мое ударилось о камень. Я повернулся... камень... и снова-камень.-Либусса! Она пропала. О Сатана, забери мою душу, но только верни мне Либуссу! Ответом мольбе моей была устрашающая тишина. Ни вопящего в ярости Монсорбье, ни тараторящего невразумительно фон Бреснворта... ни факелов... ни звериных криков. Улица оставалась пустынной. Только алое с золотым сияние Осенних Звезд мерцало на черной тверди небес.

– Либусса!

Кто-то жестокой рукою вырвал сердце мое из груди. Распорол мне живот и достал все внутренности. Она была мною! В яростной муке принялся я колотить рукоятью шпаги по камню стен, таких толстых, что удары мои не отдавались даже самым глухим резонансом. Я бы полжизни, наверное, отдал сейчас за факел или хотя бы за трутницу. Высокие ветхие строения покачивались и шелестели, точно деревья под ветром. Они стонали и вскрикивали от боли. Свет Осенних Звезд как будто помутнел.

То явилось ужасающим подтверждением самых моих сокровенных страхов. Грядет Черный Владыка! Грядет Зверь, Антихрист! Он несет с собой Хаос и Судный День... Что за бред, право слово. В сердце своем я был все еще рационалистом и демократом. Царство Всеобщего Согласия для меня оставалось единственной разумною целью человеческих устремлений. И с моей стороны было бы просто безумием последовать за этими вождями человечества-демагогами еще похлеще, чем сам Робеспьер! Говоря о Правлении Человека, Либусса и все остальные подразумевают правление элиты, к которой, понятно6 относят себя. И, в точности как Робеспьер, они заявляют права свои на верховную власть именем самых простых людей. Уж лучше признать властелином своим нечестивого Люцифера, чем какого-нибудь благочестивого тирана!

И все же, она знала больше. Может быть, я действительно многого не понимал, как утверждала она? Моя любовь к ней взяла верх над моим здравомыслием. Но вот сумеет ли эта любовь побороть мою нравственность? Я бежал, точно напуганная дворняга, по закоулкам каким-то и лестницам, по крытым проходам, заброшенным зданиям. Один раз мне пришлось даже лезть в открытое окно. Любимая моя, любимая! Она завладела мною. Никогда прежде не знал я такого экстаза. Я был точно голубь, летящий туда, где ему сыпят зерна. Я носился по кругу. Я едва не утратил рассудок.

А потом я наткнулся на какой-то узел тряпья и едва не упал. Он был теплым, и пахло от него хорошо. То оказалась спящая девочка, на вид-чуть постарше двенадцати. Я перевернул ее на спину, лицом под бледнеющий звездный свет. Глаза ее закатились, и она тихонько всхрапнула. Дитя, без сомнения, пребывало в опиумном забытьи. Губы ее раскрылись, и песня, пролившись наружу, заполнила собою, казалось, всю улочку, весь квартал. Красивая дивная песня с такими нежными переливами замысловатой мелодии, в великолепном таком исполнении, что она тут же развеяла одержимое мое наваждение.

Поначалу я не сумел разобрать слова. Язык был мне совсем незнаком... быть может, древний какой-нибудь диалект Нижнего Града. Грудь спящей девочки вздымалась и опадала в четком, рассчитанном до совершенства ритме. Постепенно песня ее становилась понятнее, в языке ее появлялось все больше и больше славянский корней. Она пела о корабле, плывущем по медному небу, о блистающем океане, о твари морской, чьим домом был грот в самых темных подводных глубинах, но и этого дома лишилась она. А женщины стояли на самом краю утеса и махали руками, глядя назад: но деревня давно опустела. Только один огонек горел на центральной площади. Солнце изгнали из мира. На старой мачте трепыхался под ветром флаг, а потом его охватил огонь, и он вспыхнул, и развевался, горя, на могучем ветру. Но чашу нельзя ни наполнить, ни осушить. Тор испил из сей чаши. И Геркулес. И все же оба они погибли.

Оба сгинули, пела она. Черный зверь с алыми очами вышел на площадь. В одной лапе держал он чашу, в другой же-голову ребенка с суровым ликом. Он поднял свою морду к небу и издал алый рык. На мир обрушился Хаос! Чаша осушена стала. Чаша сгинула во тьме. Где были они, те мужчины и женщины, что сулили покой и победу? Томились в плену или нашли свою гибель?

В песне ее поднялось черное солнце. Исполинские всадники выступили с четырех сторон света, возвышаясь над горизонтом. Шлемы их были черного цвета, очи же-алого. За плечами у каждого бились крылья. То были ангелы последней битвы, заклятые враги человечества. Они приближались, пела она. Подступали все ближе и ближе. А чаша сгинула во тьме!

Я так и стоял на коленях, вглядываясь в лицо спящей.

– Ты поешь о Граале?-спросил я на русском. Но она не слышала меня. Она продолжала петь. Древние люди Британии владели чашей, но упустили ее. Персы знали о ней. Она пребывала и в Индии, и в Китае, и во всех христианских землях. Но что это такое, дающее жизнь? Подвигающее людей на рискованный поиск, ведущий к погибели? Всадники направляли неспешно громадных коней своих. Когда будет соткан последний узор, они вырвутся на свободу. Но узор еще не завершен. Никому не дано прозреть будущее, даже Богу. Они утверждают, что видят будущее, но они видят прошлое, повторившееся опять. А истинное будущее не откроется никому. Корабль плывет в медном небе, под ним блистает океан, а в темных глубинах его рыщет тварь, что лишилась дома...

Я поцеловал ее в губы, и песня иссякла. То была песня провидицы, изрекающий невыносимую истину. Она снова спала в опийное забытье. Ветхие строения над нами вновь сотряслись беспокойной дрожью. Они кренились и скрежетали-камень терся о камень. Я задышал как запыхавшийся гончий пес. Я опустился на мостовую рядом со спящей девочкой, пытаясь прийти в себя.

Она неожиданно заговорила самым обычным голосом, но глаза ее оставались пусты:

– Всякий из нас, уроженцев Амалорма, наделен по природе своей неким душевным чутьем. Это-не выбор наш и не какой-нибудь выдающийся дар. Моя интуиция мне подсказывает, что тебе нужно найти Королеву-Козлицу в лесу.

– В лесу? Но, малышка, здесь нет никакого леса!

– Вон там.

Она села прямо и показала,-но глаза ее так и остались пусты и незрячи,-на брешь в стене, откуда сочился бледный свет лампы. То было окно, на одном уровне с мостовой. И там не могло быть никакого леса.

– Вон там,-настойчиво повторила слепая.

Я тогда подобрался к окну и заглянул туда, но ничего не увидел. Я протиснулся в узкий проем и свалился в тесную комнатушку, забитую отсыревшими книгами и заплесневелыми пергаментами. Тусклый свет лампы теплился за дверью из толстого стекла. Отодвинув ржавый засов, я открыл дверь и направился к источнику света на короткому сумрачному коридору. Свет стал ярче. Серый камень заблестел. На цепях, что свешивались с потолка, колыхался громадный фонарь. За ним располагался прудик кристально чистой воды, а на той стороне пруда возвышался исполинских размеров дуб, источавший свежий аромат вечнозеленых лесов Аркадии.

Здесь, в Миттельмархе, не было и быть не могло вольтеровой закрепленной неподвижности природы, и особенно в самом центре его. Я приблизился к этому дереву-лесу для слепой девочки. Но где же Королева-Козлица? Я огляделся, ища глазами Царицу Козлов, не надеясь, впрочем, найти ее. Потом принюхался, но ничего не почувствовал, прислушался, но ничего не услышал.

Сжимая в руке рукоять шпаги,-что придавало мне уверенности,-я подошел еще ближе к дубу, обогнув прудик по краю. Я вновь убедился, что мною движет некое таинственное предопределение. Но как разгадать его? Я не мог даже сказать, было оно милосердное или же злобное. И все же меня оскорбляла сама мысль о том, что нечто-что бы там ни было-распоряжается мной, подавляя свободную мою волю. Я обошел вокруг дуба и наткнулся на грубо сколоченную скамью. На скамье этой восседала хрупкая старая дама в серебряном венце. Она подняла на меня глаза-добрые, подслеповатые, покрасневшие. У нее была беленькая бородка и заостренные уши, но,-в отличие от господина Реньярда,-ничто в ее облике не указывало на то, кто она: зверь, человек или гибрид. Ее полные губы раскрылись в беззубой улыбке.

– Малышка прислала тебя ко мне?-Голос ее был высоким и легонько дрожал.

– Да, мадам.

– Что тебе было обещано?

– Так сразу сложно сказать, мадам.-Со шпагой в руке я себя чувствовал неуклюжим и каким-то несуразным. Я потихонечку прислонил клинок к дубу. Она заметила неловкое мое движение.-Если у вас есть какая-то информация, которая может представлять для меня интерес, я буду весьма вам признателен, мадам. Может быть, мне обещано было убежище. Я спасаюсь теперь от преследования врагов и ищу одну даму, с которой мы были вместе и которая бесследно исчезла около часа назад. А вообще, мне все в голос твердят, что я вышел на поиск Святого Грааля.-Тут я улыбнулся.

– Малышка жалеет меня,-проговорила беленькая старушка.-Она присылает сюда ко мне всякого, кто захочет прийти. Она-славное, мечтательное дитя. Если вас оторвали от важных дел, сударь, приношу вам свои извинения. Я не сочту вас поспешных уход невежливым.

– Прошу прощения, мадам, я, возможно, излишне любопытен, но позвольте задать вам вопрос: что держит вас здесь в одиночестве?

– Я полагаю, привычка, сударь. И мои обезьяны, конечно. Они сейчас спят. И мое дерево. Видели вы подобное дерево в каком-нибудь еще городе?

– Нет, мадам. Но я все равно не пойму, где придворные ваши или посланцы других монархов?

– Мы давно вышли из моды.-Она подняла свои красные очи и посмотрела мне прямо в глаза. На губах ее промелькнула улыбка.

– Надеюсь, вы вскоре снова войдете в моду. Быть может, мадам, вы мне подскажете, где искать джентльмена по прозванию Рыжий О'Дауд?

– Рыжий О'Дауд-негодяй и бандит, сударь. Он затеял безумную бойню во всем Нижнем Граде, совершенно бессмысленную и беспричинную. Моя охрана... все четверо... погибли в сражении с этим придурочным гунном. И все же, когда он одержал победу, он не потребовал ничего, не взял никаких трофеев, не стал притязать на какую-то власть. Сие безразличие весьма странно, сударь. Он-настоящая росомаха! Что вам нужно от него? Вы ищете мести?

– Мне сказали, мадам, что он знает, где можно найти Грааль.

– Я тоже об этом слышала, сударь.-Она почесала свою бородку искривленной артритом рукою.-Но я не знаю, где он обитает. Он никого не посещает и никого не принимает. Не издает никаких указов. Вовсе не по-королевски, не правда ли, сударь? Даже как-то неподобающе. Ничего не решается, все пребывает в подвешенном состоянии, и так продолжается вот уже двадцать лет. Он не правит, но и не отрекается от престола. Не взимает никаких податей. Что это, как не дикие действа неотесанного варвара, сударь?

– Я надеюсь найти ответ, мадам.

– Идите туда, сударь.-Она указала рукою на низенькую дверь.-Раз вы говорите, вас преследуют враги, то вам своего безопаснее будет укрыться там.

– Очень вам благодарен, мадам.

– Это я благодарна вам, сударь. И возьмите факел.

– Если, мадам, я могу сослужить вам какую-то службу...

– Нет, сударь, спасибо. Поесть мне приносит малышка.

Я поклонился, пытаясь поцеловать ее руку, но она не позволила мне. Тихонько смеясь про себя, она убрала за спину свое скрученное артритом копытце и пожала плечами.

– Удачи вам, сударь.

Я отсалютовал ей шпагой.

Я направился к выходу, который она указала мне. Погоня опять приближалась. Я различал уже голоса Монсорбье и Бреснворта,-словно бы отдаленный разнотонный лай. За спиной у меня Королева-Козлица неожиданно проговорила:

– Будь Тезей больше верен своей Ариадне, ей, может быть, не пришлось бы пролить столько слез. Но познает ли мир столь могучую битву?

То была явно цитата, но я не сумел распознать-откуда. Снова Тезей! Похоже, Крит был повсюду. Весьма тревожное состояние для рационального человека, который не сумел даже одобрить классических притязаний французского парламента и чей латинский и греческий всегда, что называется, оставляли желать лучшего. Что же касается упомянутого героя, я знал о нем только то, что он имел пагубную привычку похищать нежных девиц, каковая привычка имела весьма неприятные последствия для слишком многих афинян (по крайней уж мере, доставила им ощутимые неудобства) и что, убив по недоразумению родного своего отца, он сделался царем Афин. Были и другие легенды. О том, как он сразил в битве последнего из чудовищ древней Земли и положил конец царствованию богов. Не это ли имела в виду Королева-Козлица?

За дверью оказалась какие-то каменные дебри. Я двинулся вперед, полностью положившись на замысловатую схему подземелий Нижнего Града и вверив жизнь свою милосердному Провидению. Я решил, что попробую все же найти Либуссу, а если все-таки не смогу, тогда попытаюсь вернуться к князю Мирославу и попросить помощи у него.

Либусса! Я люблю тебя!

Разум мой, кажется, отключился-я шел наугад, не разбирая дороги, по глухим коридорам и узким лестницам, что уводили меня все ниже и ниже, в темные недра Амалорма. Мой факел давал достаточно света, но дрожащее пламя его не защищало от стужи. Я бы многое отдал за теплый плащ! Меня бил озноб, зубы стучали. Я остановился перевести дух на площадке между двумя лестничными пролетами, вперив невидящий взор в какую-то золотистую дымку, разлившуюся внизу. Я даже не сразу сообразил, что гляжу на свечение рассвета!

Это насторожило меня. Я, вполне очевидно, находился теперь под землей, но воздух здесь был таким свежим и теплым, каким он бывает весною в Саксонии! Но все же потребность тела моего в тепле и удобстве пересилила нарастающую подозрительность, и я продолжил свой спуск. Лестница привела меня в громадный зал с высоким, как будто отвесным, сводчатым потолком, изукрашенным замысловатою росписью и узкими окнами, сквозь которые лился свет. Я как будто вошел в неф готического собора. Витражи на окнах представляли простые сцены из сельской жизни, сработанные рукою некоего гения, но что-либо разглядеть сквозь них было никак не возможно. На дальнем конце зала,-всю обстановку которого составляли белые плиты каменного пола, скамьи из темного оникса, резное деревянное кресло и стол,-сидела какая-то сумрачная фигура. Сидящий сделал мне знак подойти поближе.

– Наконец-то, фон Бек, выпало мне удовольствие приветствовать вас у себя. Вы, как я вижу, совсем не похожи на моего давнего друга, вашего предка. Хорошо, что вы все-таки разыскали меня.-Я не разобрал, мужчина то говорит или женщина. Луч света, что падал из дальнего окна, слепил мне глаза и мешал разглядеть лицо, окутанное этим светом, точно сияющим покрывалом. Я моргнул и поднес руку к лицу, чтобы защитить глаза от слепящего луча.-Друг мой, у вас есть одно преимущество.

– Я только об этом и слышу в последнее время, сударь.

Я все еще держал в руке горящий факел. Надобность в нем отпала, но я не сумел найти здесь ничего, обо что его можно было бы потушить или хотя бы-куда поставить. Теперь я попытался защитить глаза, прикрывая лицо клинком шпаги. И не то чтобы свет этот был необычно ярким, просто он обладал неким странным свойством: он как будто дрожал,-зыбкий, непостоянный,-и именно зыбкость его, а не яркость ослепляла меня.

Фигура поднялась на ноги. Силуэт ее окружала некая блистающая аура, и я сумел разобрать только, что она-хорошо сложенная и высокая. Лицо ее оставалось сокрыто сиянием, но у меня создалось впечатление небывалой, неземной красоты.

– Сударь, не соблаговолите ли вы разъяснить мне, где я и с кем говорю.