Текст книги "Завтрак на руинах"

Автор книги: Майкл Джон Муркок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Если япошкам дать волю, то вскоре тут не останется никого, кто смог бы насладиться порядком, – сухо проговорил Карл. – Вынужден признаться, что менее всего я бы хотел иметь дело с япошками. Слишком уж у них жесткие методы.

– Да разве эти китаезы понимают другие методы?

Мать ненавидела, когда ей перечили. Она пожала плечами и, демонстративно отвернувшись, стала смотреть в окно.

– Ладно, ладно, может быть, ты и в самом деле права, – сдался Карл.

– Ну вот, сам полюбуйся, – сказала она, указывая на улицу.

Карл был вынужден признать, что в ее словах была доля истины. Транспорта сегодня не больше, чем всегда; тем не менее, машины двигаются медленно, так как поминутно вынуждены тормозить перед пешеходами, которые перебегают улицу. Карл отметил для себя, что пешеходов сегодня больше, чем обычно в этот час. Вид большинства Карлу не нравился. Какие-то зловещие создания в сером грязном рванье, с повязками на головах.

– Сплошной хаос! – продолжала мать. – Приходится делать крюк через полгорода, чтобы попасть домой.

– Я думаю, это беженцы из японской зоны, – сказал Карл. – Кстати, в этом ты можешь винить только японцев.

– Лично я виню китайцев. – Она стояла на своем. – Так всегда – если какая-нибудь пакошть – ищи китайца. Самый бестолковый и ленивый народ на земле!

Карл засмеялся.

– И коварный! Все они страшные интриганы, в этом я с тобой согласен. Но вместе с тем подумай: чем стал бы Шанхай без них?

– Городом, где царит порядок, – сказала мать. Она заставила себя улыбнуться, как бы извиняясь за свою несдержанность. – Порядок и шистота. Ты же знаешь, что именно китайцы содержат все эти притоны, борцовские школы, танцульки…

– Вот об этом я и говорю!

Оба рассмеялись.

Машина продвинулась вперед еще на несколько дюймов. Шофер нажал на клаксон.

Фрау Глогауэр зашипела в безнадежном отчаянии и откинулась на спинку. Ее наманикюренные пальцы нервно барабанили по подлокотнику сиденья.

Карл потянул к себе переговорную трубу.

– Может, попытаемся поехать другим путем, Ханк? Мне кажется, здесь будем ждать до второго пришествия.

Китаец в своей опрятной серой униформе кивнул, но не пошевелился. Дорога перед роллс-ройсом заблокирована повозками и рикшами. Назад тоже не подать – там стоял почти вплотную огромный грузовик.

– Мы могли бы пройти пешком, – сказал Карл.

Мать, казалось, не слышала его. Она нервно облизала губы. Секунду спустя схватила свою сумочку и открыла косметичку, глядя в зеркальце внутри. Подправила тени на веках. Этот жест означал: «отстаньте». Карл уставился в окно. Ему были видны громады небоскребов, выстроившихся вдоль Бунда. Недалеко же они уехали. Карл рассматривал магазины с обеих сторон от роллс-ройса. Несмотря на то, что народу было необычайно много, люди, казалось, меньше всего думали о делах. Карлу попался на глаза толстый индус в льняном одеянии и белом тюрбане, остановившийся перед лавчонкой, торгующей газетами десятка стран. Изучая газеты, индус почесывал нос. Наконец он выудил из кучи дешевый американский журнал и бросил продавцу монетку. Вынеся свое брюхо из магазина, индус быстро пошел прочь. Наблюдавшему за ним Карлу показалось, что совершилась какая-то таинственная сделка. Но, впрочем, любая сделка в Шанхае выглядит таинственной.

Роллс проехал еще несколько футов. Затем шофер увидел отходящую от Бунда маленькую улочку и попытался свернуть туда, но на пути оказался фургон мусорщика – «медовоз», как называли такие фургоны китайцы. Вместо того чтобы пропустить машину, водитель «медовоза» сделал вид, что не замечает роллс-ройс. Одно колесо фургона заехало на тротуар, тем не менее он прорвался вперед, не уступив автомобилю ни пяди. Наконец роллсу удалось вырваться и въехать на эту улочку, которая была столь узка, что, казалось, огромный «фантом» вот-вот застрянет.

– Ну, наконец-то мы движемся! – сказала фрау Глогауэр, убирая косметичку назад и щелчком закрывая сумочку. – Куда мы едем?

– Похоже, придется совершить кругосветное путешествие, – сказал Карл. – Единственное, что я знаю наверняка, – впереди река. А это что, мост? – Карл наклонился вперед, вглядываясь. – Стало быть, мы едем на север… О, Боже мой!

– Что там?

– Они, должно быть, спалили его. Дым. А я думал, это были тучи.

– Ты хочешь сказать, что здесь небезопасно? – спросила мать, хватая Карла за руку.

Он покачал головой.

– Понятия не имею. Мы сейчас рядом с японской зоной. Может, стоит вернуться и позвонить отцу?

Мать молчала. Она любила принимать решения. Но политикой никогда не интересовалась, находя ее скучной. Поэтому сейчас для решения ей не хватало информации.

– Да, я думаю, нам так и надо поступить, – нерешительно сказала она. – А тут была стрельба?

– Там что-то взрывают. – Карл внезапно ощутил жуткую ненависть к японцам. – Дай им волю, и они разрушат весь Шанхай. – Карл потянул на себя переговорную трубу. – Давай, Ханк, двигай назад, на Бунд. И побыстрее.

Они еще раз свернули, и внезапно улочка уперлась в небольшую площадь. На площади было полно народу. Многие брели по обеим сторонам улочки. Внезапно Карл увидел, что прохожие останавливаются и начинают пятиться. На автомобиль двигалась пятящаяся толпа с площади. Толпа расступалась, образуя проход, будто незримая сила делила ее на две части. Вдруг впереди появился китайский юноша, бегущий по этому проходу. Он бежал по проезжей части, прямо навстречу роллс-ройсу.

Следом за юношей бежали трое маленьких японских полицейских с дубинками и пистолетами в руках. Китаец, похоже, не заметил машины, которая неожиданно выехала из узкой улочки, и с размаху налетел на нее, будто мотылек на стекло. Упал назад, а затем попытался подняться на ноги. Было видно, что он почти ничего не соображает. Карл гадал, что бы это могло означать.

Японские полицейские очутились возле юноши и начали избивать его дубинками.

Карл закрутил ручку, начал было опускать окно.

– Эй!

Мать Карла уткнулась лицом в его плечо. Он заметил следы ее пудры на своем воротнике.

– О Карл!

Он обхватил за плечи теплое тело матери. Запах ее духов усилился. Карл видел, что лицо и спина китайского парнишки в крови. Ханк подал машину назад, пытаясь выехать из улочки. Из-за реки послышался грохот. Над домами поднялось облако взрыва. Белый дым резко выделялся на фоне черного маслянистого дыма, стелющегося над Дзябэй. Это выглядело нереально, если вспомнить, сколь беззаботен остальной город, особенно в деловой его части, город небоскребов, «Нью-Йорк Востока».

Дубинки продолжали подниматься и опускаться. Мать скулила у Карла на плече. Тот отвернулся от невыносимого зрелища. Ханк осторожно двигал машину назад. В стекло роллс-ройса постучали. Карл обернулся. Снаружи стоял один из японских полицейских, кланяясь, улыбаясь и салютуя окровавленной дубинкой. Он быстро что-то тараторил извиняющимся голосом по-японски, широко при этом улыбаясь и помахивая рукой с зажатой дубинкой, будто бы говоря: даже в городе с идеальным порядком такое случается. Карл нагнулся и поднял до отказа стекло, а роллс-ройс начал отъезжать. Каким-то невероятным образом Ханку удалось развернуться. Они поехали по тому пути, который привел их сюда. Карл не оборачивался.

Когда снова выехали на Бунд, мать всхлипнула, выпрямилась и полезла в сумочку за носовым платком.

– О, до чего штрашный был китаец, – вздохнула она. – А эти полисмены! Они, должно быть, были пьяны!

Карл был рад, что она сама изобрела объяснение увиденному.

– Да, конечно, – отозвался он. – Они были пьяны.

Машина влилась в основной поток и тут же остановилась. Пробка.

* * *

– Знаешь, – говорит Карл, – мир, в котором нет женщин, кажется мне почему-то куда более надежным. Нет, ты только не пойми меня превратно. Я признаю за женщинами очарование и некоторые другие достоинства. Но, понимаешь, я буквально сейчас вдруг понял, в чем состоит главная притягательность гомосексуального мира.

– Ты не боишься, что вместо одного ограниченного мира ухватишься за другой? – возразил друг Карла. – Я ведь говорил, что пытаюсь расширить твое сознание.

– А что если человек не готов к тому, чтобы сознание его было расширено? Ну, я имею в виду, что способность воспринимать новое ограниченна. Это должно происходить постепенно. Ну, как бы поточнее выразиться… То отверстие, в которое входит новое, – оно у меня довольно узкое.

Карлом владеет эйфория. Он блаженно улыбается.

– О чем ты говоришь? Ты ведь человек, а не коза, – говорит чернокожий. В голосе у него слышатся легкие нотки стыдливости.

КАК БЫ ВЫ ПОСТУПИЛИ? (11)

Ваша знакомая забеременела.

Вы почти уверены, что Вы – отец.

Девушка не знает, хочет ребенка или нет. Поэтому она просит Вас помочь ей принять решение.

Как Вы поступите?

Посоветуете ей сделать аборт?

Попробуете убедить ее сохранить ребенка?

Если она предпочтет сохранить ребенка, предложите ли Вы свою помощь?

Или будете отрицать, что ребенок Ваш, а потом постараетесь не встречаться с этой девицей?

Если она решится на аборт, и при этом все нужно будет сохранить в тайне, предложите ли Вы ей оплатить услуги врача?

Или заявите, что все это ее дело, и откажетесь дальше обсуждать этот вопрос?

Глава 12. Воспоминания о Берлине. 1935: Пыль

Вчера в Марселе был убит югославский король Александр. Господин Барту, министр иностранных дел Франции, прибывший в порт для встречи короля, также был убит.

Убийца спрыгнул на капот автомашины, в которой ехали король, только что сошедший в Марселе на берег, а также господин Барту, генерал Жорж и адмирал Бертло. Вскочив на капот, убийца произвел серию выстрелов. Сопровождавшие короля и министра иностранных дел генерал и адмирал получили ранения. Убийца, предположительно хорват, застрелен охраной.

Король Александр направлялся в Париж. Ожидалось, что это будет поездка огромной политической значимости. Во время посещения Парижа король должен был попытаться при посредничестве Франции укрепить отношения между Югославией, союзницей Франции, и Италией. Отношения эти должны были, в свою очередь, способствовать сближению двух великих держав, Франции и Италии.

«Таймс», 10 октября 1934 года

Сегодня в своем первом публичном выступлении президент Рузвельт, признав наличие серьезной военной опасности, огласил тезисы нового политического курса Соединенных Штатов. В основу его положены, как сформулировал президент, «принципы невмешательства и свободы»…

Началось общее наступление итальянских армий из Эритреи. Сегодня на рассвете 20 тысяч человек четырьмя маршевыми колоннами пересекли реку Мареб, являющуюся границей Эфиопии. Впереди наступающих колонн шли легкие танки. Воздушное пространство над границей полностью контролировалось итальянской авиацией. Возможные ответные действия не ожидавшего нападения противника были предотвращены дальнобойной артиллерией. Уже сегодня итальянская авиация бомбила Адуа и Адди-Грат…

«Нью-Йорк Таймс» за 2 и 3 октября 1935 года

Итальянское правительство способно почти на любое предательство.

Адольф Гитлер, 9 августа 1943 года

* * *

Карл смотрит в затуманенные глаза друга.

– Ты очень бледный, – говорит он.

– Ну и что?

Карл вытирает губы.

– Это не твое дело, – говорит чернокожий. – Я бы выпил. А ты?

Чернокожий идет к столу с напитками.

– Тебе чего?

– Я не хочу напиваться. Лимонаду, наверное.

– Бокал вина?

– Подходит.

Карл принимает из рук приятеля бокал красного вина. Подносит к глазам и смотрит сквозь вино на луну.

– Мне хотелось бы помочь тебе, – говорит Карл.

– Не беспокойся об этом.

– Ну, как знаешь. – Карл присаживается на край кровати, покачивает ногами и попивает вино. – Ты считаешь, что у меня нет воображения?

– Я так не считаю. Но из твоего воображения ничего путного мне не сделать.

– Может быть, поэтому из меня не вышло художника?

– Воображение бывает разное.

– Да. Это забавная штука. Главная сила человека, и вместе с тем – его основная слабость. Воображение поначалу помогает выжить, но когда оно берет власть над тобой, то убивает. Как клыки мамонта, которые растут себе, растут, загибаясь, пока не упираются мамонту в глаза. Мое мнение таково, что воображению в наши дни придается слишком большое значение.

– По-моему, ты несешь чушь, – говорит чернокожий. Он и в самом деле бледен. Наверное, все дело в лунном свете, думает Карл.

– Может быть, и чушь, – соглашается Карл.

– Воображение помогает человеку стать тем, чем он хочет быть. Воображение дает нам все, что делает нас людьми.

– И оно же рождает страхи, людоедов и бесов, уничтожающих нас. Беспричинный ужас – это тоже плод воображения. И бессмысленная жестокость. У каких еще животных имеются страхи, подобные нашим?

Чернокожий пристально смотрит на Карла. На несколько мгновений глаза его словно загораются дьявольским огнем. Но, возможно, это просто игра лунного света.

* * *

Карлу семнадцать лет. Он – одураченная жертва дуче. Бежал из Берлина и принял итальянское подданство, в результате чего угодил в армию. В эти дни в Европе невозможно выиграть на ипподроме жизни. Плохо. Больно…

Жарко.

* * *

– Значит, ты признаешь, что боишься? – спрашивает Карла его друг.

– Конечно. Во мне живет страх, во мне живет чувство вины, во мне живет чувство неудовлетворенности…

– Забудь свою вину и свои страхи, и ты будешь удовлетворен.

– А буду ли я при этом человеком?

– Так чего же ты, в конце концов, боишься?

* * *

Карлу семнадцать лет. Где его мать, он не знает. Где отец, тоже не знает. Дядя, итальянский подданный, усыновил его в 1934 году. Почти немедленно Карла призвали в армию. Он был безработным. В армию пошел под новой фамилией дяди – Джомбини, но все знали, что на самом деле он еврей.

Карл заподозрил, что, должно быть, их отправляют в Эфиопию, когда всем ребятам в бараках выдали тропическое обмундирование. Карл не один так считал. Почти все были уверены в этом.

И вот теперь, после бесконечного плавания и бесконечных переходов, он здесь – лежит в пыли возле горячей глинобитной хижины в грязной дыре под названием Адуа. Вокруг слышны разрывы бомб, артиллерийская канонада, а он лежит. Винтовка исчезла, в желудке допотопное копье, тело наполнено болью, а голова – сожалениями. Мимо бегут его товарищи, очумело паля во все, что движется. Карл не пытается звать на помощь. Он знает, что за потерю винтовки – ее отнял одетый в белое бритый человек с коричневой кожей – ему не миновать наказания. Карл даже не успел никого убить.

Поначалу он ел себя поедом за то, что уехал из Берлина. Как бы то ни было, а жизнь его, в конце концов, могла в Германии сложиться иначе. Но после того, как был разгромлен их магазин, родители запаниковали и Карлу пришлось уехать. Живя в Риме, он так и не привык к итальянской пище. И теперь лежал и вспоминал берлинские рестораны, мечтая отведать нормальной еды прежде, чем покинуть сей мир. А еще Карл сожалел, что не удалось сделать карьеру в армии, хотя знал: любой парень с головой на плечах в военное время может шутя сделать себе отличную карьеру.

Неподалеку разорвалась бомба. Взрывная волна слегка пошевелила тело Карла. Пыль застлала все вокруг. Вопли, выстрелы, рев самолетов, визг осколков и бомб удалялись. От пыли страшно запершило в горле, и Карл прикладывал все силы, чтобы удержаться от кашля и не сделать и так невыносимую боль в животе совершенно безумной. Но, в конце концов, он закашлялся, и копье задрожало – резкая черная прямая линия на фоне пыли. Все остальное смутно проступало сквозь пыль; лишь копье хорошо было видно.

Карл лежал и смотрел на древко копья, заставляя глаза фокусироваться на нем. Больше он ни на что не был способен.

Вообще-то предполагается, что, когда вы умираете, уже не до построения планов на будущее. Но Карл чувствовал себя обманутым. Он вовремя убрался из Берлина. Если говорить честно, он правильно сделал. Все его друзья, оставшиеся там, сейчас, небось, в лагерях или усланы в какую-нибудь жуткую навозную кучу где-нибудь в северной Африке. Что ни говори, а Италия была все-таки не самым плохим выходом. Антисемитизм здесь не получил такого распространения, как в Германии. Те олухи, которых понесло в Америку или Британию, тоже в любой момент могут стать жертвами погромов. С другой стороны, были еще скандинавские страны. Может, стоило попытать счастья в Швеции, где столько народу говорит по-немецки. Там бы он не чувствовал себя слишком уж чужим. Спазм боли скрутил Карла. Ощущение было такое, будто внутренности наматываются на огромную вилку. Никогда Карл не думал, что можно так ощущать собственные внутренности. Сейчас он буквально видел их все: легкие, сердце, разорванный желудок, ярды и ярды кишок, так похожих на розовые, зеленые и желтые сосиски, свернувшиеся внутри него; мочевой пузырь, яички, пенис, мускулы сильных молодых ног, пальцы, губы, глаза, нос, уши… Черная линия копья начала расплываться. Карл усилием воли снова сфокусировался на ней… Кровь, которая прекратила свое нормальное течение по венам и артериям и вместо этого толчками вырывается из раны в том месте, где древко вошло в живот, бездарно изливаясь в пыль. Останься он в Германии, ничего подобного не произошло бы. Надо было только пережить первое тяжелое время, и сейчас бы все проблемы уже утряслись. Гитлер оставил бы в покое евреев – он и его сподвижники неминуемо должны были сосредоточить все свое внимание на России. Там были коммунисты, главные враги. Где-то в паху, ниже вонзившегося копья, зародилась смешная легкая дрожь, будто мотылек пытался выбраться наружу, используя пах как взлетную площадку. Карл чувствовал, как мотылек щекочет лапками, бьет крылышками, пытаясь выбраться. Он даже приподнялся, чтобы увидеть мотылька, но тут же откинулся назад. Очень хотелось пить. Линия древка копья почти исчезла. Карл не стал больше фокусироваться на ней.

Звуки в отдалении, казалось, объединились и теперь звучали в сложном ритме, который странно гармонировал с биением сердца. Карл прислушался и узнал ритм, а затем и мелодию. Это была популярная американская песенка из фильма. Фильм Карл смотрел еще в Берлине. Приставучая песенка. Он напевал ее даже спустя шесть месяцев после того, как покинул Германию. Когда это было? Четыре года тому назад? А может быть, и раньше. Карл жалел, что ему так и не удалось трахнуть женщину. Вся проблема в том, что он всегда чувствовал отвращение к шлюхам. Уважающий себя человек не пойдет к шлюхам. Впрочем, сейчас Карл был согласен и на шлюху. Все-таки любопытно, на что это похоже. Одна вон в прошлом году на вокзале предлагала ему…

А фильм назывался «Нежная музыка», вспомнил вдруг он. Карл никак не мог запомнить все английские слова. В конце концов, там, где не помнил, он подставил немецкие и так напевал себе целый день под нос.

There’s tavern in the town, in the town,

When atroola setzen dahn, setzen dahn,

Und der she sitzt on a luvaduvadee,

Und never never sinka see.

So fairdewell mein on tooday…

^[4]

Когда-то Карл мечтал стать великим оперным певцом. А еще он мечтал стать великим писателем. Талант и потенциал – это у него имелось, не вопрос. Вопрос был лишь в выборе. Он даже мог бы стать великим генералом.

Множество Карлов-состоявшихся шли перед ним в пыльной мгле.

А затем он умер.

* * *

– Ты мог бы стать всем, чем бы ты хотел быть.

Приятель покусывает Карла за плечо.

– Или ничем. Разве мог бы я стать женщиной и дать жизнь пяти ребятишкам? – Карл изворачивается и в ответ кусает чернокожего.

Тот подскакивает. Стремительное движение. На мгновение в полумраке Карлу кажется, что его друг женщина, белая женщина. А потом вдруг женщина превращается в какого-то зверя с оскаленными зубами. Чернокожий яростно сверкнул на него белками глаз.

– Никогда со мной больше такого не вытворяй!

А Карл вытирает губы, поворачивается спиной к своему другу. Отлично. Как бы то ни было, а на вкус ты неплох.

КАК БЫ ВЫ ПОСТУПИЛИ? (12)

Вы священник, и всецело преданы вере. Самая мысль о насилии для Вас непереносима. Вы – воплощенное миролюбие.

Однажды утром, нарезая хлеб в маленькой пристройке, примыкающей к церкви, Вы слышите крики и ругань, доносящиеся из самой церкви. Бежите туда. Хлебный нож по-прежнему в Ваших руках.

Вражеский солдат, один из тех оккупантов, что захватили Вашу страну, насилует девочку лет тринадцати. Сбил ее с ног и срывает одежду. Еще мгновение, и он войдет в нее. Она визжит, он рычит. Вы узнаете в девочке одну из прихожанок. Несомненно, она забежала в церковь, надеясь на Вашу помощь. Вы кричите, но солдат не обращает внимания. Умоляете его – бесполезно.

Если Вы сейчас зарежете солдата ножом, это спасет девочку от позора. Возможно, Вы даже спасете ее жизнь. Никто не видел, как этот солдат вошел в церковь, а спрятать тело не составит труда.

Если Вы просто собьете или стащите его с жертвы (предположим, что такое возможно) это, скорее всего, будет иметь ужасающие последствия для Вас, Вашей церкви и общины. В других городах подобное уже случалось. Но все-таки Вы хотите спасти девочку.

Как бы Вы поступили?

Глава 13. Вечеринка в Освенциме. 1944: Скрипка

Война в Европе шла к концу. Тем не менее, в воздухе пахло кровью. Стало ясно, что фашисты потерпели поражение, однако их лидеры все еще оставались в живых. Даже теперь было непонятно, представится ли выжившим нацистам еще одна возможность захватить власть, или их удастся быстро и навсегда обезвредить, объявив военными преступниками. Это казалось простым лишь на первый взгляд. Даже с совершенно явными военными преступниками, такими как Геринг, Розенберг и другие, возникали сложности. Были ли они в самом деле виновниками чудовищных преступлений или просто выполняли приказы?

Передо мной двенадцать досье из небольших, забытых богом французских деревушек, а также из некоторых других мест, более известных. Это основанные на показаниях очевидцев бесстрастные отчеты о событиях, произошедших во время немецкой оккупации. Массовые убийства людей в Дэн Ле Пляж 26 июня 1944 года, уничтожение деревни Манле 31 июля 1944 года, пытки и казни в гестаповских застенках в Каннах – и так далее, и так далее… Иногда удавалось обнаружить и обнародовать имена местных нацистов, ответственных за свершенное, но чаще всего виновников как бы «не было». Весь ужас этих холодных перечислений становится понятен при взгляде на фотографии, приложенные к досье. Фотографии эти трудно описывать. Здесь можно привести лишь две или три, самые невинные. Нацистам нравилось фотографироваться рядом с агонизирующими жертвами пыток. То, что являли фотографии, было не просто преступлением, а страшной деградацией человека. Все самые ужасающие инстинкты, которые дремлют в нашем подсознании, вдруг вышли на поверхность. И это было отнюдь не возвращением к дикости, ибо дикарям вовсе не свойственна подобная холодная бесчувственная жестокость в сочетании с полнейшим бесстыдством и академической образованностью.

Досье, что лежат передо мной, – французские. Но то же самое повторялось в каждой стране, оккупированной немцами, а также в странах-союзницах Германии. Аресты, депортация, допросы и экзекуции проводились с нарочитой, предельной жестокостью, всегда с оттенком какого-то утонченного сладострастия. Все эти методы, как, кстати, и концентрационные лагеря, были нацелены на уничтожение веры в демократические ценности, на полное и безоговорочное подчинение нацистскому террору.

На какое-то время это удалось. Те, кто никогда не жил под властью нацистов, даже удивляются, почему тем, кто попал под эту власть, удалось продержаться так долго. И не скоро еще – по крайней мере, явно не в ближайшее время – из душ людей будет искоренен страх перед нацистским чудовищем. Война с нацизмом закончится лишь тогда, когда миллионы людей в европейских странах, перенесших оккупацию, вновь не поверят, что демократические правительства могут защитить их права и что нарушители этих прав понесли заслуженное наказание. Одну страшную вещь нацистам все-таки удалось сделать. Им удалось внедрить в сознание европейцев понятие «недочеловек» (Untermensch). Людям, находившимся на оккупированных территориях, теперь предстоит пройти своего рода обряд экзорцизма, чтобы изгнать внутреннего «недочеловека». Только после этого Европа сможет обрести мир.

«Пикчур Пост», 23 июня 1945 года

* * *

– Никогда больше так не шути со мной, ты, маленький белый ублюдок!

Карл вытягивает руки.

– Я теперь черный ублюдок.

– Ну, мы это вскоре исправим.

– О, проклятье! Мне будет жаль, – говорит Карл. – А может, не надо?

– Ладно, – угрюмо говорит его друг. – Похоже, ты и в самом деле помаленьку расстаешься со своими старыми привычками.

* * *

Карлу восемнадцать лет. Он счастлив, как, впрочем, и все остальные музыканты оркестра. Когда в свое время Карл не хотел учиться музыке, мать говорила: учись, мол, учись, никогда не знаешь, что в жизни пригодится. Она была права. В бараке восхитительно тепло. Карл надеется, что танцы продлятся всю ночь.

* * *

– Пойдем в постельку, – говорит Карл, – ну, пожалуйста…

– Я-то думал, что ты простой неиспорченный смазливый парнишка, – говорит чернокожий. – Это меня в тебе поначалу и привлекло. Увы, я ошибся, признаю.

* * *

Карлу восемнадцать лет. Он играет Иоганна Штрауса. Как прекрасно! Как любила Штрауса его мать! В глазах у Карла слезы. О, если бы этот танец длился вечно! Освенцимский вальс.

* * *

– Ну что я могу поделать? Я был не в себе, – говорит Карл, – когда ты меня встретил. Думаешь, с чего я потащился в испанский сад?

– Все-таки, – говорит его черный приятель, – мы с тобой до сих пор почти ничего не знаем друг о друге.

* * *

Карлу восемнадцать. Недавно его матери сделали укол, и она умерла. Отец, по их с матерью предположению, был убит в Испании. Карл сидит за ширмой вместе со всем оркестром и играет на скрипке.

Играть на скрипке – это его работа здесь, в Аушвице. Хорошая работенка, непыльная. Карл безумно рад, что удалось ее получить. Другим куда меньше везет. К тому же на улице такая холодина. Актовый зал в большом бараке был жарко натоплен для рождественских танцев. Здесь была вся охрана и все свободные от службы офицеры со своими подружками или женами. Они веселились, несмотря на то, что пайки были безбожно урезаны.

Карл видел их всех сквозь щелочку в ширме, вместе с оркестром, наверное, в десятый или пятнадцатый раз за вечер играя «Голубой Дунай». И кружились, кружились коричневые и серые мундиры, кружились, развеваясь, юбки. Каблуки ритмично притопывали по некрашеным доскам пола. Пиво лилось рекой. Все шутили, смеялись, пели, веселились. А за кожаным поднимающимся экраном, одолженным у соседей, все играл и играл оркестр.

На Карле два свитера и толстые вельветовые штаны. Но, честно говоря, второй свитер не нужен – так жарко в бараке. Нет, что ни говори, сейчас Карлу живется в лагере куда лучше, чем поначалу, когда их с матерью привезли сюда. Впрочем, их сразу разлучили. Сначала было жутковато видеть лица соседей по бараку, старожилов лагеря. Понятно, что пройдет совсем немного времени, и ты станешь подобен им, потеряешь всякое достоинство. Поначалу Карлу пришлось туго. Ни дня не проходило без унижений. Но затем ангел-хранитель вспомнил о нем и подкинул хорошую идею. Будучи весьма посредственным скрипачом, Карл зарегистрировался как профессионал. И уловка сработала.

Конечно, за время жизни в лагере Карл изрядно потерял в весе, чего и следовало ожидать. В конце концов, этой зимой никто здесь не жировал. Зато ему удалось сохранить достоинство и жизнь. И в ближайшее время изменений в его положении не предвиделось. Охранникам нравилось, как он играет. Баха и Моцарта они, честно говоря, недолюбливали, впрочем, как и он. Карл всегда любил легкие веселые мелодии.

Карл закрыл глаза. Он продолжал играть вслепую. И блаженно улыбался.

Когда он открыл глаза, оркестранты не улыбались. Они все смотрели на него, на Карла. Карл снова закрыл глаза.

* * *

– Уж не хочешь ли сказать, что в жизни ты победитель? – спрашивает Карла приятель.

– Нет. По всему видно, что я неудачник. Да, впрочем, как все мы. Или не так?

– Ой ли? Если тебя соответствующим образом подбодрить, ты мог бы стать победителем. Ну, скажем, под моим руководством.

– Ну, я не знаю. Ты, наверное, заметил, что я подвержен депрессиям.

– Я о том и говорю. Просто тебя никто никогда не подбадривал. Я люблю тебя, Карл.

– Любишь для себя? Любишь свою любовь?

– Конечно. Кстати, я пользуюсь влиянием. Я мог бы устроить тебя на высокооплачиваемую работу. Ты бы разбогател.

– Не откажусь.

– Если я дам тебе кучу денег, что ты будешь делать?

– Не знаю. А что, надо отдать ее тебе назад?

– Да я не о деньгах, понимаешь ли. Я к тому, если бы у тебя была высокооплачиваемая работа.

– Яхту бы, наверное, купил. Обошел бы вокруг света. Всегда мечтал это сделать. Когда я был значительно моложе, мне довелось побывать в Париже.

– Ну и как тебе Париж?

– Недурственно.

КАК БЫ ВЫ ПОСТУПИЛИ? (13)

У Вас есть собака, которую Вам «ненадолго» оставил приятель несколько лет тому назад: попросил присмотреть за ней и исчез.

Теперь собака состарилась. Вы не чувствуете к ней особой симпатии. Зубы у нее сточились, она издает особые хрипящие звуки, есть проблемы с едой и туалетом. Иногда лапы плохо повинуются ей, так что Вам приходится поднимать и спускать пса по лестнице.

Да и собака-то так себе, что по внешности, что по поведению. У животного начисто отсутствует то, что Вы всегда считали собачьим благородством. Это нервное, трусливое создание, которое то и дело заливается истерическим лаем.

Когда лапы перестали подчиняться собаке, Вы решили отнести ее в ветеринарную клинику.

Собака прожила уже несколько лет сверх нормы, говорят Вам. Она почти ничего не видит и практически глуха.

Вам подворачивается сейчас удобный случай попросить ветеринара усыпить животное. Однако собака, похоже, не больна. Если не считать небольших неудобств с тасканием ее по лестнице, с ней можно жить. Ветеринар говорит, что такое состояние продлится год-другой. Вам становится дурно при одной только мысли, что придется присутствовать при агонии животного, когда ему придет время умирать. Может, лучше попросить ветеринара усыпить собаку прямо сейчас?

Какое решение Вы примете?

Глава 14. Дорога на Тель-Авив. 1947: Засады

Атийя: «Я хотел бы сделать три комментария. Во-первых, касательно утверждения Рейда о том, что Палестина в свое время принадлежала туркам. Замечу, что, признавая турецкий сюзеренитет, арабы вовсе не были на положении подчиненных, а оставались народом, пользовавшимся в империи равными с турками правами. Второе, на чем хотелось бы остановиться, это неправильная аналогия: я имею в виду то место, где Кроссман говорит, что евреи по природе своей несчастливы, приводя в пример историю заселения заокеанских территорий, когда, по его словам, евреи каждый раз приходили к шапочному разбору. Кроссман, говоря об этом, имел в виду Австралию. Замечу, что палестинских арабов не стоит ставить на одну доску с австралийскими аборигенами. Когда-то палестинские арабы входили в высоко цивилизованную общность, именуемую «исламским миром». Да и теперь, после того, как началось то, что вы называете «заморским переселением», арабский мир вновь очнулся от вековой спячки, за короткое время совершив громадный прыжок в интеллектуальном и духовном развитии. Так что сравнение арабского окружения с австралийскими аборигенами мне кажется совершенно неудачным».