Текст книги "Завтрак на руинах"

Автор книги: Майкл Джон Муркок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Карл хихикает.

– Ну вот, видишь, все не так уж и страшно.

* * *

Карлу девять лет. Его мать не знает своего возраста. Карл не знает, кто его отец. Он служит в доме с огромным садом. В белом доме. Карл – punkah-wallah, мальчик, который покачивает громадное опахало над белыми господами, пока те вкушают пищу. В остальное время он помогает повару на кухне. В свободные часы Карл бегает с сачком. Бабочки – его страсть. У него обширная коллекция в комнате, которую он делит с двумя другими маленькими house-boys – мальчиками-прислужниками. Товарищи смертельно завидуют Карлу.

Стоило бабочке, которой еще не было в коллекции, попасться ему на глаза, как он забывал обо всем, пока не излавливал ее. О хобби Карла знали все, поэтому в доме ему дали прозвище Бабочка. Мастер и мистрисс тоже называли его так. Это был хороший дом. Белые, которые жили здесь, были добрыми. Они терпели его страсть. Да и то сказать – не каждый в Кейптауне возьмет к себе в дом цветного. Большинство отдавало предпочтение чистопородным туземцам, считая их надежнее полукровок. Мастер подарил ему настоящую банку-морилку и старую, обитую бархатом правилку, на которой расправляют и засушивают бабочек. Карл был на седьмом небе от счастья.

При встрече мастер обязательно говорил: «Ну, и как сегодня дела у нашего юного энтомолога?». А Карл в ответ сверкал ослепительной улыбкой. Карл мог быть уверен, что со временем станет в этом доме камердинером – самым первым цветным камердинером в районе.

В тот вечер стояла страшная жара. Мастер и мистрисс устроили вечеринку. В доме было много гостей. Карл сидел за ширмой и дергал бечевку, которая приводила в действие опахало. Карл прекрасно знал свою работу. Опахало, управляемое им, раскачивалось с равномерностью маятника.

Когда правая рука уставала, Карл использовал левую. Немела левая рука – он привязывал бечевку к большому пальцу правой ноги. Начинала болеть правая нога – переходил на левую. Тем временем правая рука успевала отдохнуть, и все можно было начинать сначала. Работая, Карл грезил в полудреме о любимых своих бабочках, точнее, о разновидностях, которыми ему еще предстояло пополнить свою коллекцию. Особенно Карл мечтал об одной из них: большая, очень большая бабочка с сине-желтыми крыльями, тельце которой покрыто прихотливым зигзагообразным узором. Карл не знал, как она называется. Карл знал очень мало названий, потому что некому было его научить. Сам же он читать не умел.

Из-за ширмы донесся взрыв смеха. Низкий голос сказал:

– Ничего, помяните мое слово, скоро бурам будет преподан хороший урок. Эти проклятые фермеры никак не научатся относиться к британским подданным с подобающим уважением. Мы сделали их страну богатой, а они теперь смотрят на нас, как на черномазых!

Другой голос что-то пробормотал в ответ, а затем заговорил тот же бас:

– Если они во что бы то ни стало хотят сохранить этот образ жизни, почему бы им не свалить куда-нибудь подальше? Их никто не держит.

Карл потерял интерес к разговору. Речи белых господ были ему совершенно непонятны. Кроме того, Карла больше интересовали бабочки. Он привязал бечевку к левой ноге.

Когда все гости разошлись, появился камердинер и сказал Карлу, что тот может идти ужинать. На негнущихся ногах Карл обошел ширму и заковылял к двери. Вечеринка была ужасно длинной.

На кухне повар наложил ему большую миску вкусных, сочных объедков и сказал:

– Поторопись, юноша. У меня был сегодня тяжелый день. Я хочу спать.

Карл ел, запивая все пивом (повар нацедил ему от щедрот своих полстакана). Карлу редко доводилось пробовать пиво. Повар понимал, что он сегодня тоже изрядно потрудился. Выходя из кухни, повар взъерошил Карлу волосы:

– Бедный парнишка. Как твои бабочки?

– Очень хорошо. Благодарю вас, господин повар, – Карл всегда отличался вежливостью.

– Ты должен мне их как-нибудь показать.

– Я покажу их завтра, если вам будет угодно.

Повар кивнул.

– Ну ладно, там как-нибудь… Спокойной ночи, Бабочка.

– Спокойной ночи, господин повар.

По приставной лестнице Карл влез на чердак в отведенную ему каморку. Двое других мальчиков уже спали. Тихо, стараясь не шуметь, он зажег лампу и вытащил ящик с бабочками. Скоро ему понадобится еще один ящик.

Нежно улыбаясь, он осторожно притрагивался кончиком мизинца к их нежным крылышкам.

Больше часа он любовался своими бабочками, а затем нырнул в постель и накрылся с головой одеялом. Он лежал и думал о сине-желтой бабочке, которую попробует завтра поймать.

Снаружи раздался какой-то звук. Карл не обратил на него внимания. Звук был обычным – потрескиванье половиц под чьими-то ногами. Кто-то крался по коридору. Может, одна из горничных направлялась на свидание со своим поклонником, или же сам поклонник отважно и дерзко проник в дом. Карл перевернулся на бок и попытался уснуть.

Дверь отворилась.

Карл повернулся на спину и начал вглядываться в темноту. Во мраке белела, тяжело сопя, какая-то неясная фигура. Карл пригляделся: мужчина в пижаме и халате. Помедлив, он начал красться к карловой кровати.

– Попалась, моя маленькая красотка! – прошептал мужчина.

Карл узнал голос: он еще недавно разглагольствовал о бурах.

– Что вы хотите, сэр? – Карл сел в кровати.

– Э-э… Проклятье! А ты кто, черт тебя раздери?

– Punkah-boy, сэр.

– А я принял тебя за ту маленькую пухлую служанку. Вот черт!

Раздался треск, и мужчина, зарычав от боли, начал скакать по комнате.

– Черт меня раздери, я сыт этим по горло!

Теперь проснулись и двое других мальчиков. Они в ужасе смотрели на приплясывающую фигуру. Наверно, думали, что это привидение.

Белый человек, наконец, выбрался из комнаты, оставив ведущую на чердак крышку люка болтаться на петлях. Карл слышал, как белый, бормоча ругательства, спускается по приставной лестнице.

Карл поднялся и зажег лампу.

И тут он увидел свой ящичек с бабочками. Ящичек лежал там, где он оставил его, – возле кровати. Белый человек наступил на него и раздавил стекло. Все бабочки, ясное дело, тоже были раздавлены…

* * *

– Это когда-нибудь отмоется? – спросил Карл.

– Ты хочешь это смыть? Неужели ты не чувствуешь себя свободнее?

– Свободнее?..

КАК БЫ ВЫ ПОСТУПИЛИ? (4)

Вы спасаетесь от врага. Ползете вдоль конька черепичной крыши. Высота – несколько этажей. Идет дождь. Вы соскальзываете и повисаете, цепляясь руками за конек. Вы пытаетесь снова забраться наверх, но ноги скользят по мокрой черепице. Внизу видна водосточная труба. Рискнете ли вы отпустить конек, пока в руках осталось хоть немного сил, и соскользнуть по крыше вниз в надежде, что удастся схватиться за водосточную трубу, спуститься по ней на землю и таким образом бежать – или же будете продолжать цепляться за конек крыши? Есть вероятность, что водосточная труба не выдержит вашей тяжести, когда вы повиснете на ней. Кроме того, враги могли обнаружить, где вы, и, возможно, уже сейчас ползут по коньку крыши к вам.

Глава 5. Свобода в Гаване. 1898 год: Крючья

«Когда будешь готов, Гридли, можешь поджигать».

Коммодор Дьюи, 1 мая 1898 года.

– Ну вот, видишь, уже просохло. – Чернокожий чертит ногтем сверху вниз по груди Карла. – А ты, Карл, верующий?

– Не совсем.

– В инкарнации веришь? Ну, в то, что вы, небось, называете перевоплощением, я имею в виду.

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

Ноготь чертит линию через живот Карла. Карл судорожно втягивает воздух.

Лицо чернокожего внезапно вспыхивает белозубой улыбкой.

– Эй, да ты это серьезно? Это как понимать? Умышленное неведение? Знал бы ты, как много людей сегодня страдают от этого недуга!

– Оставь меня одного.

– Одного?

* * *

Карлу десять лет. Он сын мелкого производителя сигар в Гаване, на Кубе. У деда Карла была сигарная фабрика, а потом она перешла к отцу Карла. Со временем эту фабрику унаследует Карл.

* * *

– Да, одного… О Боже!..

…Голос чернокожего становится нежным и воркующим.

– Что это за базар?

Карл удивленно смотрит на него. Он впервые слышит, как чернокожий непринужденно употребляет сленг. Меняется чернокожий, меняется.

Карл вздрагивает.

– Ты… ты… ты мне холодно делаешь…

– Тогда нам лучше нырнуть в постельку, старина.

– Ты совратил меня!

– Совратил? Ты из-за этого на меня наезжаешь? Картина маслом: «Совращение Невинности»!

Чернокожий запрокидывает свою красиво вылепленную голову и весело хохочет.

* * *

Карлу десять лет…

* * *

Чернокожий наклоняется над Карлом и яростно впивается в его губы.

* * *

Карлу десять лет. Его мать умерла. Отцу пятьдесят. Брату Вилли – девятнадцать. По последним слухам, брат вместе с инсургентами воюет против испанцев.

Отец Карла не одобрил решения Вилли и отрекся от сына. Именно поэтому Карл должен унаследовать сигарную фабрику. В один прекрасный день Карл станет хозяином судеб почти сотни женщин и детей, работающих на фабрике, которые с утра до вечера скручивают отличные сигары, столь ценящиеся во всем мире.

Правда, сейчас, когда американские корабли заблокировали порт, нельзя сказать, чтобы бизнес шел хорошо.

– Но война практически закончена, – говорит сеньор Глогауэр, – и вскоре все вернется на круги своя.

Было воскресенье. Над Гаваной разносился перезвон колоколов. Больших и маленьких. Во всем мире, казалось, царил сплошной колокольный звон. Выйдя из церкви, сеньор Глогауэр вместе с сыном шел вниз по Прадо, направляясь к центральному парку. С тех пор, как началась война, количество бродяг, казалось, увеличилось в четыре или пять раз. Сеньор Глогауэр любил ходить пешком. Вот и сейчас с брезгливым выражением на лице он вел своего сына через толпы оборванных попрошаек, прокладывая себе дорогу тростью. Время от времени какой-нибудь особенно отвратительный и настырный нищий получал ощутимый тычок тростью пониже живота. При этом сеньор Глогауэр улыбался и чуть-чуть поправлял свою роскошную белую шляпу. Костюм на нем тоже был белый. На Карле – матросский костюмчик кофейного цвета. Костюмчик был тесный, Карл шел и обливался потом. Отец Карла придавал особое значение этим воскресным пешим прогулкам. Он заявлял, что Карл должен узнать народ, среди которого живет, и не бояться его. Карлу необходимо уяснить, что все они жалкие, ленивые, трусливые ублюдки, поэтому не следует их опасаться, даже когда имеешь дело с целой стаей – как, например, сейчас.

Этим утром на Прадо была выстроена для смотра бригада волонтеров. Мундиры не по размеру сидели на них кое-как; далеко не у всех были винтовки. Однако маленький испанский лейтенант расхаживал взад-вперед вдоль шеренги с такой гордостью, будто он был Наполеоном, проводящим смотр Великой Армии. Разместившийся позади шеренги волонтеров военный оркестр наигрывал воодушевляющие марши и патриотические песни. Колокола, вопли попрошаек и оркестр создавали такую какофонию, что Карл чувствовал: еще немного – и его уши не выдержат. Звуки эхом отражались от стен изысканных отелей и официальных зданий по обеим сторонам авениды, от зеркальных черных окон магазинов с золотыми и серебряными надписями, выполненными в причудливой манере. Какофонию звуков дополняла какофония запахов. «Ароматы» близлежащих помоек; вонь, исходящая от нищих; резкие амбре пота и ваксы – от изнывающих под лучами солнца солдат… И забивающие все остальные запахи кофе, карамели и пищи из ближайших ресторанов.

Карл был рад, когда они достигли кафе «Инглатерра» на западной стороне центрального парка. Модное кафе, где было принято назначать встречи. Как всегда, здесь собрались посетители всех племен и народов, профессий и видов торговли. Сюда приходили испанские офицеры, бизнесмены и юристы, священники. Были здесь и дамы, разодетые в платья, яркостью расцветок соперничающие с оперением птиц из джунглей (кстати, большая часть платьев состояла из перьев, позаимствованных у этих самых птиц). Здесь были торговцы из всех европейских стран; были здесь английские плантаторы и даже несколько американских журналистов или табачных оптовиков – не разберешь. Люди сидели за столами, стояли в проходах, пили пиво, пунш, виски. Говорили, смеялись, ссорились. Народ толпился и внизу, в основном зале, и в баре наверху. Кто-то поздно завтракал, кто-то рано обедал, кто-то попросту пил кофе.

Сеньор Глогауэр и Карл вошли в кафе навстречу гомону голосов. Сеньор Глогауэр важно шел, кивая знакомым, улыбаясь друзьям. Наконец, он нашел место для себя.

– Думаю, тебе лучше постоять, Карл, пока не освободится второй стул, – сказал он. – Как всегда, лимонад?

– Спасибо, папа.

Карл мечтал об одном: поскорее оказаться дома и засесть с книжкой в прохладном полумраке детской.

Сеньор Глогауэр изучал меню.

– Ну и цены! – воскликнул он. – Клянусь, с прошлой недели они выросли вдвое!

Человек, сидящий напротив, хорошо говорил по-испански, но явно был англичанином или американцем. Он улыбнулся сеньору Глогауэру.

– У вас в народе верно говорят. Вас держат в блокаде не военные корабли, а ваши же торгаши.

Сеньор Глогауэр сложил губы в осторожную улыбку.

– Наш собственный народ разоряет нас, сеньор. Вы совершенно правы. Торговцы высасывают из нас все жизненные соки. Сейчас они все валят на американцев, но я знаю, что это все их рук дело. Они еще заранее забили все склады продовольствием, чтобы во время блокады нажить себе состояние. Вы посетили нас в трудное время, сеньор.

– Да, я понимаю, – сухо сказал незнакомец. – Когда американцы придут сюда, все будет лучше, ведь так?

Сеньор Глогауэр пожал плечами.

– Нет, если прав Ла Луча. Я читал вчера в газетах о тех зверствах, которые американские бандиты учинили в Сантьяго. Они не просыхали от пьянства. Они воровали. Убивали честных граждан, стреляя в них просто так, для забавы. И это, скажу я вам, не самое худшее, – сеньор Глогауэр многозначительно посмотрел на Карла.

Подошел официант. Сеньор Глогауэр заказал кофе для себя и лимонад для Карла. Карл стоял и думал, едят ли американцы детей.

– Уверен, что газетчики преувеличивают, – сказал незнакомец. – Подумаешь, несколько отдельных случаев.

– Возможно. – Сеньор Глогауэр сложил руки на набалдашнике трости. – Но я боюсь, что если они придут сюда, я… или мой сын, мы можем оказаться одним из этих «отдельных случаев». Думаю, если американские бандиты войдут в Гавану, нас точно убьют.

Незнакомец рассмеялся.

– Я понимаю вас, сеньор. – Он повернулся в своем кресле и поглядел через окно в Парк. – Но рано или поздно Куба станет хозяйкой своей собственной судьбы.

– Возможно, – сеньор Глогауэр смотрел, как официант ставит перед ним кофе.

– Вы не сочувствуете инсургентам?

– Нет. А с чего бы мне им сочувствовать? Они свели на нет мой бизнес.

– Как я понимаю вас, сеньор! Ну ладно, мне пора.

Он встал. Карл про себя отметил, что человек этот выглядит больным и усталым. Незнакомец надел свою слегка потрепанную шляпу.

– Было приятно поговорить с вами, сеньор. Желаю удачи!

– И вам тоже удачи, сеньор!

Сеньор Глогауэр кивнул на пустое кресло. Карл с наслаждением уселся. Лимонад был теплый. У него вкус мошек, подумал Карл. Он посмотрел вверх, на лопасти огромных электрических вентиляторов, вращающиеся под потолком. Вентиляторы установили лишь в прошлом году, но на лопастях уже виднелись пятна ржавчины.

Немного позже, когда они вышли из кафе и не спеша шли через парк туда, где сеньора Глогауэра ожидал экипаж, перед ними вдруг появился испанский офицер. Он вытянулся и отдал честь. С офицером были четверо усталых солдат.

– Сеньор Глогауэр? – испанец слегка поклонился и щелкнул каблуками.

– Да, – сеньор Глогауэр нахмурился. – В чем дело, капитан?

– Мы хотели бы, чтобы вы прошли с нами, если вам угодно.

– Куда? И зачем?

– Речь идет о государственной безопасности. Я объясню. Вы ведь отец Вильгельма Глогауэра, не так ли?

– Я отрекся от своего сына, – угрюмо сказал отец Карла Глогауэра. – Я не поддерживаю его взглядов.

– Вам известны его взгляды?

– Смутно. Насколько я понимаю, он за отделение от Испании.

– С прискорбием вынужден вам сообщить, что он гораздо более активный участник движения инсургентов, чем это вам представляется, сеньор. – Капитан посмотрел на Карла, будто ища у него поддержки. – Если вы соблаговолите сейчас проследовать с нами, мы бы смогли быстро уладить это дело.

– Пойти с вами? А вы не могли бы задать мне свои вопросы прямо здесь?

– Нет. Как мы поступим с мальчиком?

– Мальчик пойдет с отцом.

На мгновение Карл подумал, что решение отца продиктовано страхом, что отец нуждается в его, Карла, моральной поддержке. Но, конечно же, это было глупо. Ведь отец такой гордый, такой уверенный в себе сеньор.

Они вышли из центрального парка и пошли по улице Обиспо. Четверо солдат шагали следом. Наконец офицер остановился возле ворот, у которых стояла охрана. Пройдя через ворота, они очутились на обширном дворе. Здесь капитан отпустил солдат и знаком пригласил сеньора Глогауэра идти за ним. Медленно, с достоинством сеньор Глогауэр поднялся по ступенькам и вошел в вестибюль. В одной руке он держал дорогую массивную трость, в другой была зажата ручонка Карла.

– Теперь сюда, сеньор.

Капитан указал на темный коридор с множеством дверей по обеим сторонам. Они пошли по коридору.

– Теперь, пожалуйста, вниз, по этой лестнице, сеньор.

Винтовая лестница вела в цокольный этаж здания. Тускло светили масляные лампы.

И снова лестничный пролет.

– Вниз, пожалуйста.

Пахло здесь еще хуже, чем на Прадо. Сеньор Глогауэр вытащил чистый белый льняной платочек и брезгливо прижал к губам.

– Где мы, сеньор капитан?

– В подвалах, сеньор Глогауэр. Здесь мы допрашиваем заключенных и так далее.

– Вы меня не?.. Я не?..

– Разумеется, нет. Вы частное лицо. Мы только просим вас о помощи, уверяю вас. Никто не сомневается в вашей лояльности.

Они входят в одну из камер. Стол посередине. На столе – мерцающая масляная лампа. Тени лениво ползают по стенам. В камере царит тяжелый запах плесени, пота и мочи. Одна из теней в углу застонала. Сеньор Глогауэр замер и уставился на нее.

– Матерь Божия!

– Боюсь, это ваш сын, сеньор. Вы сами можете убедиться. Был схвачен всего лишь в двадцати милях от города. Заявляет, что он мелкий плантатор с той стороны острова. Но мы обнаружили его имя в бумажнике. А кое-кто случайно знал про вас. Ваши сигары, знаете ли. Они просто превосходны… Мы сложили два и два, а затем вы – мы вам очень признательны! – подтвердили, что ваш сын инсургент. Но нам хотелось быть уверенными, что это именно ваш сын, а не кто-то другой, завладевший его документами. И опять мы вынуждены выразить вам нашу благодарность.

– Карл. Прочь отсюда! – говорит сеньор Глогауэр, вспомнив о другом своем сыне. Голос сеньора Глогауэра дрожит. – Сейчас же!

– Там у двери стоит сержант, – говорит офицер. – Возможно, он даст вам что-нибудь выпить.

Но Карл уже успел увидеть грязные стальные мясницкие крючья, на которые были нанизаны запястья Вилли. Заметил синюю, с желтизной, воспаленную плоть вокруг ран, запекшуюся кровь. Он, Карл, успел увидеть искаженное страдальческой гримасой разбитое лицо Вилли, его покрытое рубцами тело, его обезумевшие, как у загнанного животного, глаза.

С удивительным внутренним спокойствием Карл принял решение. Он выглянул в коридор. Коридор был пуст.

Когда его отец, наконец, вышел из камеры – вытирая пот, прося извинить его, оправдываясь, взывая к Богу и проклиная сына (и все это одновременно), – Карл уже исчез. Он размеренно шагал и шагал в сторону пригородов. Он собирался найти инсургентов, которые еще свободны.

Карл намеревался предложить им свои услуги.

* * *

– А почему ты не любишь американцев?

– Мне не нравится, что некоторые из них думают, будто мир принадлежит им.

– Но разве твой народ в течение столетий думал иначе? А сейчас разве он думает иначе?

– Это другое.

– А зачем ты собираешь игрушечных солдатиков?

– Просто собираю. Я так отдыхаю. Хобби.

– Ты их собираешь, потому что не можешь столь же легко и непринужденно управлять живыми людьми?

– Считай, как тебе нравится. – Карл поворачивается на живот и тут же сожалеет об этом. Но он продолжает лежать, как лежит.

Он чувствует прикосновение к спине. Он ждал этого прикосновения.

– Теперь ты более уверен в себе, а, Карл?

Карл утыкается лицом в подушку. Он не может говорить.

Сверху на Карла наваливается тело чернокожего. На мгновение Карл улыбается. Не это ли имеется в виду под Бременем Белого Человека?

– Ш-ш-ш-ш… – говорит чернокожий.

КАК БЫ ВЫ ПОСТУПИЛИ? (5)

У вас трое детей.

Одному восемь лет. Девочка. Другому – шесть лет. Девочка. Третьему всего несколько месяцев. Мальчик.

Вам говорят, что вы можете спасти от смерти любых двоих своих детей, но не всех троих. Вам дается пять минут на размышление.

Которым из детей вы пожертвуете?

Глава 6. Лондонская потогонка. 1905: Послание

«На первый взгляд кажется, что значение слова “потение” в приложении к работе достаточно очевидно. Однако когда “Потогонная Система” рассматривалась Комитетом Палаты Лордов, значение слова вдруг стало совершенно неоднозначным. Всем известно, что потогонщиком первоначально назывался человек, который заставлял других работать в течение многих часов. О школьнике, который денно и нощно сидит перед экзаменами за учебниками, тоже можно сказать, что он “потеет”. В лексику профсоюзных деятелей глагол “потеть” и все производные от него и перешли изначально из школьного сленга.

Но в последующие годы словосочетание “потогонная система” постепенно приобрело новое значение: неблагоприятное сочетание долгого рабочего дня и низкой оплаты. “Логово потогонщика” – это производственное помещение, часто являющееся одновременно и жилым, в котором в самых что ни на есть нездоровых условиях мужчины и женщины заняты тяжелым низкоквалифицированным трудом. Работают они от шестнадцати до восемнадцати часов в день за гроши, которых едва-едва хватает, чтобы удержать душу в теле.

Что касается Лондона, то наибольшее распространение потогонная система получила в Ист-Энде. Однако она цветет махровым цветом также и в западной части города, особенно в Сохо, где в последнее время начали даже складываться своего рода “профсоюзы потеющих”. Давайте для начала посетим Ист-Энд, ибо здесь можно увидеть людей – нет, ныне о них можно говорить как о классе – по мнению большинства, изначально приверженных к злу. Люди эти – бесправные иностранные евреи, а Ист-Энд – то место, где их нога в первый раз ступает на свободную землю Англии».

«Лондон живущий».

Джордж Р. Смит, «Кессел и Ко Лтд», 1902 год.

Карл поворачивается на бок. ТАМ болит. Карл хнычет.

– Разве я обещал, что ты получишь удовольствие? – осведомляется высокий чернокожий, вытирая руки полотенцем, а затем потягиваясь и зевая.

– Нет, – голос Карла глухой и слабый.

– Ты можешь уйти, когда пожелаешь.

– Что, это так всегда будет?

– Ты привыкнешь. В конце концов, миллионы других…

– А ты что, был с ними всеми знаком?

Чернокожий отдергивает шторы. За окном тишина и кромешная тьма.

– Ну ладно. Теперь главный вопрос, – говорит чернокожий. – Истина в том, Карл, что все эти новые ощущения тебя заинтриговали. Ты говоришь им: «Добро пожаловать!» Так к чему лицемерие?

– Я не лицемер.

Чернокожий ухмыляется и грозит пальцем.

– Не вали все на меня, человече. Свобода поведения не в этом.

– Я никогда не стремился к свободе поведения.

– Со мной ты был очень даже свободен, – чернокожий закатывает глаза в комической гримасе. Карлу уже приходилось видеть эту гримасу. Он снова начинает дрожать. Карл смотрит на свои собственные коричневые руки и пытается заставить свой рассудок найти объяснение происходящему.

* * *

Карлу одиннадцать лет. Маленькая грязная комнатушка. Доносится множество негромких звуков.

* * *

Чернокожий стоит сбоку от окна.

– Иди сюда, Карл, – говорит он.

Машинально Карл вылезает из постели и идет по полу. Карлу вспомнилась мать и жестянка с краской, которой мать запустила в него. Мать промахнулась и перепачкала обои. «Ты меня не любишь?», – сказал ей тогда Карл. «А с какой стати мне тебя любить?» – последовал ответ. Карлу было лет четырнадцать. Он помнит, что, задав свой вопрос тогда, он тотчас же испытал стыд.

* * *

Карлу одиннадцать лет. Отовсюду доносятся тихие повторяющиеся звуки. Звуков много.

* * *

Карл шаг за шагом приближается к чернокожему.

– Достаточно, Карл, – говорит тот.

Карл останавливается.

Чернокожий подходит к нему. Он напевает себе под нос «Старики домой вернулись». Карл опускается на колени на ковер и начинает подпевать. Он поет с нарочито преувеличенным негритянским акцентом.

* * *

Карлу одиннадцать лет. Его матери тридцать. Отцу тридцать пять. Они живут в Лондоне. В Лондон они переехали из Польши три года тому назад. Из Польши они бежали, спасаясь от погрома. По дороге их ограбили крестьяне-соотечественники, отняв у них почти все деньги. Когда они ступили на землю Лондона – это было в районе доков – им повстречался еврей, который сказал, что он родом из того же округа, что и отец Карла, и поэтому должен им помогать. Он сдал им квартиру. Квартира была очень плохая и страшно дорогая. Когда у них кончились деньги, тот еврей ссудил отцу Карла несколько шиллингов под залог их имущества. Когда отец Карла не смог отдать ему долг, хозяин квартиры забрал их имущество и вышвырнул их на улицу. После этого отцу Карла посчастливилось найти работу. Теперь они все работают – и Карл, и мать, и отец. Они работают на портного. В Польше отец Карла был наборщиком. Он был образованным человеком. Но в Лондоне для польских наборщиков работы было мало. Отец Карла надеялся, что когда-нибудь, в один прекрасный день, ему удастся занять освободившуюся вакансию в польской или русской газете. Тогда они снова станут респектабельными, какими были в Польше.

Теперь и сам Карл, и его родители – все они выглядели старше своих более удачливых ровесников. Они сидели рядышком в углу длинного стола. Мать Карла работала на швейной машинке. Отец Карла обшивал лацкан куртки. За столом сидели и другие группы – муж и жена, три сестры, мать с дочерью, отец с сыном и двое братьев. Все они выглядели одинаково. На них была поношенная одежда, черная или коричневая. Рты женщин плотно сжаты. У мужчин по большей части были жидкие растрепанные бородки. Поляками были далеко не все. Некоторые приехали из других стран – из России, Чехии, Германии и прочих. Некоторые даже не говорили на идиш и поэтому не могли общаться с теми, кто не был их соотечественником.

Помещение, в котором они работали, освещалось единственным газовым рожком, укрепленным в центре низкого потолка. В помещении имелось маленькое окно, но заколоченное. Сырая штукатурка стен местами отвалилась, открывая кирпичную кладку. Хотя на улице стояла зима, в комнате не горел огонь. Единственное тепло исходило от тел работников. Камин в комнате был, но служил чем-то вроде комода: туда сбрасывались обрезки материи, которые потом снова шли в дело. От сидящих людей исходил резкий запах мочи и немытого тела, но этого уже никто не замечал. Находящиеся в помещении люди почти не выходили справлять нужду, чтобы не тратить рабочее время из-за боязни не выполнить норму. Некоторые оставались здесь в течение нескольких дней подряд. Они спали, прикорнув на краешке стола. Пищей им служила миска супа, которую кто-нибудь им приносил. Поев и подремав, они снова принимались за работу.

Карл работал здесь уже неделю, когда однажды обнаружилось, что человек, который то и дело надрывно кашлял, не просыпается уже семь часов. Кто-то подошел, встал рядом со спящим на колени и приложил ухо к его груди. Затем он кивнул жене и сводной сестре спящего. Втроем они вытащили его из помещения. Ни жена, ни сестра в тот день не возвращались назад, а когда они, наконец, вернулись, Карлу показалось, что душа женщины совершенно не лежала к работе. Глаза ее были краснее, чем обычно. Однако сводная сестра выглядела как всегда. Как ни в чем не бывало, она принялась за работу. Кашлявший мужчина так и не вернулся назад. Карл понял, что мужчина умер.

Отец Карла отложил в сторону сюртук. Пришло время поесть. Отец вышел из помещения и вскоре вернулся с небольшим свертком. В другой руке у него был большой мятый жестяной чайник горячего чая. Мать Карла оставила швейную машинку и кивнула Карлу. Втроем они уселись в углу недалеко от окна. Отец Карла развернул газеты и вытащил три копченые селедки. Он дал матери и Карлу по рыбе. Они ели, по очереди запивая из носика чайника. Обед длился десять минут и проходил в молчании. Затем они снова вернулись на свое рабочее место за столом, перед этим тщательно вытерев жирные пальцы газетой, ибо мистер Армфелт оштрафует их, если обнаружит жирное пятно на сшитой одежде.

Карл смотрел на тонкие покрасневшие распухшие пальцы матери и на лицо отца, изрезанное морщинами. На ум пришла отцовская фраза: другим в жизни приходится куда хуже.

Отец Карла всегда так говорит: «Помните, другим в этом мире приходится куда хуже. Считайте, что нам еще повезло». Он так всегда говорит, когда они ложатся в кровать. Они втроем спят в одной кровати. Раньше отец Карла каждую ночь молился перед сном. Теперь же, похоже, эта фраза заменила ему молитвы.

Дверь в помещение открывается. Внутрь врывается леденящий холод. Дверь закрывается. Низенький молодой человек в черном котелке и длинном, до пят, пальто стоит у двери и дышит на озябшие пальцы. Он говорит по-русски. Сейчас глаза его искательно перебегают с одного лица на другое. Мало кто оторвался от работы, чтобы поднять голову и взглянуть на незнакомца. Один только Карл смотрит.

– Послушайте, парни, может быть, кто-нибудь хочет поработать на меня? – говорит молодой человек. – Срочно. Хорошие деньги.

Несколько голов повернулись к незнакомцу. Но Карл их опередил. Он уже поднял руку. Отца Карла это, видимо, тоже заинтересовало, но он ничего не сказал.

– Ты не пожалеешь, – сказал человек. – Пять шиллингов. Кроме того, думаю, это не займет у тебя много времени. Надо передать записку.

– Куда передать?

Так же, как и Карл, отец Карла столь же свободно говорил по-русски, как и по-польски.

– Кое-кому. В доках. Недалеко. Я бы и сам сходил, да занят. Но мне нужен кто-нибудь, кто хоть немножко волочет по-английски, а также по-русски.

– Я говорю по-английски, – сказал по-английски Карл.

– Стало быть, ты аккурат тот парень, который мне нужен. Ну, как, по рукам? – Незнакомец бросил взгляд на отца Карла. – Вы не возражаете?

– Думаю, нет. Возвращайся как можно скорее, Карл. И держи монеты покрепче.

Отец Карла снова принялся за шитье. Мать тоже снова закрутила ручку швейной машинки. Сейчас она вращала ее чуть-чуть быстрее, но это был ее предел.

– Ну, так пошли, – сказал молодой человек.

Карл встал.

– На улице льет, – сказал русский.

– Накинь одеяло, Карл, – бросил ему отец.