Текст книги "Медуза"

Автор книги: Майкл Дибдин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Удовлетворив свой, Клаудиа, слегка отрыгнув, подумала, что еда была отличная. И завтра будет такая же, и послезавтра… А вот игры больше не будет. Никакой иллюзии смысла, даже мимолетной. Она вышла на балкон, прихватив бутылку и бокал. Далеко внизу веерообразный рисунок брусчатки, казалось, едва заметно колыхался, будто птичьи крылья. Клаудиа поняла, что немного опьянела. Она никогда не боялась высоты.

Над миазмами, восходившими от озера, плыли звуки одинокой скрипки – кто-то играл в нижнем номере, а может, смотрел по телевизору кино или передачу, сопровождавшуюся скрипичным соло. Встреча с полицейским казалась ей теперь такой же далекой, как собственное детство. Она начала тихо бормотать немецкую колыбельную, которую напевала ей мать. Родители Клаудии встретились в Альто Адидже незадолго до войны. Мать почти без акцента говорила по-итальянски, но ее родным языком был немецкий. Однако отец Клаудии запретил разговаривать в доме по-немецки, так что эта колыбельная оставалась секретом матери и дочери и оттого была ей еще более дорога.

Какие же там слова? Позднее мать утверждала, будто это стихи знаменитого поэта, но у нее всегда были претензии на интеллектуализм, к тому же стихи были слишком просты и безыскусны, чтобы предположить, что они когда-либо вообще существовали в письменной форме. Несмотря на то, что мать тысячу раз напевала ей эту песню, Клаудиа помнила лишь отдельные фразы и слабо представляла себе, что они означают. «Nun der Tag mich mud gemaht… wie ein mudes Kind… Strin, vergiss du ailes Denken…» [29]29
  Слова из песни немецкого писателя и поэта Германа Геcce (1877–1962) «На сон грядущий» (1911).


[Закрыть]Что-то о детях, уставших на исходе дня, и о том, что пора заканчивать все дела и размышления и отправляться на покой.

Если бы Клаудиа могла! Она знала: появление Дзена – предзнаменование. Полицейский думал, что он такой умный, особенно когда говорил о Леонардо, Нальдино и Несторе, но Клаудиа видела его насквозь. Обнаружение тела Леонардо безусловно вызовет новое расследование всех обстоятельств, связанных со смертью Гаэтано. Придет новый человек, гораздо лучше информированный о деле Леонардо. Он будет неподвластен давлению, оказанному в свое время на инспектора Бойто, и сразу докопается до истины. Можно сколько угодно твердить о том, что он будет бессилен, пока Клаудиа остается и Швейцарии, но не может же она вечно жить в отеле. Л как только она вернется домой, он будет ее уже там поджидать. Ее могут арестовать даже на границе. И что ее ждет? Двадцать пять лет? Пожизненное заключение? Она умрет в тюрьме.

Снизу снова послышалась музыка, та же самая тема, но на сей раз в оркестровом исполнении. Неуклюжий пор брусчатки внутреннего двора поблескивал далеко внизу. «Und die Seele unbewacht will in freien Flugen schweben…» Она знала, что die Seele означает «душа», а дальше было что-то насчет полета, но она не понимала, что такое unbewacht. А когда спросила у матери, та заплакала и сказала: «Это означает «никем не хранимая», «оставленная без присмотра», такая, которой некому посоветовать, что делать или говорить, что чувствовать и как себя вести. Это означает: «совершенно свободная, наконец освободившаяся».

Этот эмоциональный всплеск матери еще больше замутнил смысл слова, придав ему опасный, угрожающий оттенок – будто взломал некое табу. Да и слово die Seele было ненамного более понятным – что-то вроде идеальной версии ее самой, с более красивыми волосами, Без угрей, месячных болей и лишнего жира, который был для нее тогда большой проблемой, хотя впоследствии ее вес пришел в норму. А слово unbewacht она и вовсе не поняла. Быть хранимой – это именно то, чего ей так отчаянно хотелось, особенно когда она засыпала, но ее родители не были способны дать ей это, и слезы матери служили лишним тому доказательством.

Клаудии впервые пришло в голову, что ее брак с Гаэтано, а возможно, и роман с Леонардо были просто попытками вернуться к той карточной партии, которую разыгрывали ее родители, и пусть хоть и посмертно доказать им, что выиграть все же можно.

Клаудиа перегнулась через перила, глядя вниз, на камни, выложенные в форме переплетающихся ангельских крыльев. Unbewacht. Теперь она отлично поняла смысл и этого слова, и слова Seele. Она также осознала – и это, вероятно, был момент истины, – что понимание пришло к ней слишком поздно, не как пролог, а как эпилог.

XIV

Дверь открыл бородатый мужчина. Даже не взглянув на удостоверение, он взмахом руки пригласил Дзена пройти в большую комнату, изолированную от раздражающего окружения миланского пригорода как звуковой подушкой струнной музыки, так и книжными стеллажами, занимавшими пространство всех стен от пола до потолка и оставлявшими свободным лишь крохотный «аварийный люк» в виде двери, через которую и вошел Дзен.

– Большое отличие от последнего раза, когда меня навещала полиция, – прокомментировал Лука Бранделли. – Это было в годы разгула терроризма. Почему-то они вбили себе в голову, что я знаю, где прячутся Тони Негри и лидеры «красных бригад», и прошлись по моему дому бульдозером. Добрая треть моих папок с журналистскими расследованиями бесследно исчезла.

– Вам их не вернули?

– Папки вернули. Увы, без их содержимого. Ну, так нельзя же иметь все.

Бранделли был коренастым мужчиной мощного сложения, среднего роста, с буйной шевелюрой вьющихся седых волос и бородой под стать. Шаркающей походкой он передвигался по квартире в линялых джинсах, мешковатом свитере и мокасинах, словно заранее предупреждал: каких бы взглядов я ни придерживался, это не касается внешнего вида. Нет, он больше не занимается журналистикой, сказал Бранделли Дзену, заваривая китайский зеленый чай в крохотной кухоньке.

– Я могу более или менее сносно существовать на пенсию, поэтому решил посвятить остаток дней написанию книги.

– О чем?

– Исчерпывающий перечень, объяснение и анализ «итальянских тайн».

– Должно быть, том получится не слишком толстый, – заметил Дзен.

– Практически невидимый.

Они вернулись в гостиную. Ирония, понятная обоим, на время сблизила их. Бранделли подошел к приемнику и выключил его.

– Нет, – сказал он. – Шуберт после Моцарта не годится. Вот еще когда все пошло наперекосяк. При всем его внешнем мелодическом изобилии Шуберт был неврастеником. Даже Бетховен – безумец в высшем философском смысле – не был лишен самосознания личности, между тем как у Моцарта вообще не было своего «я» – в музыке, разумеется. Не следует также забывать, что Карл Маркс родился в 1818 году в Трире, косном провинциальном городке на реке Мозель, имевшем славное прошлое римской колонии, благополучное настоящее, длившееся уже лет тридцать, и никакого сколько-нибудь стоящего будущего. Есть люди, считающие, что он бунтовал против проведенного там детства или что он, как минимум, забыл его. Я с этим не согласен. Вы можете забыть свое детство, но ваше детство вас не забудет. Как бы то ни было, Маркс вырос в сохранявшейся там атмосфере 1780-х годов, он – дитя Просвещения и Предромантизма. И, только приехав в Париж в возрасте двадцати пяти лет, он сформулировал свою доктрину «беспощадной критики всего существующего».

Мужчины уселись: Дзен – на рыхлую тахту, хозяин дома – в скрипучее плетеное кресло напротив.

– Маркс всегда относился к более ранним типам производственных – и, соответственно, общественных – отношений и к индивидуальной психологии предыдущих эпох с большой теплотой и ностальгией, примерно так, как я отношусь к периоду рабочих волнений в Генуе и Турине 1950-х. Что бы ни предпринимали эти люди и каких бы ошибок ни совершили, они делали это не ради себя. Они были так же бескорыстны в своей борьбе, как Моцарт – в музыке. Их деятельность, как и марксово предвидение социалистического будущего, основывалась на общественном сознании (независимо от того, насколько плохо было организовано общество), которое еще существовало в Трире его юности, но позднее было вытеснено романтическим эгоизмом. В Париже было постоянное: «Я, я, я! Мои чувства, мои нужды!» Маркс осознал опасность и попытался преодолеть ее через открытую враждебность по отношению к наиболее модным современным революционным течениям, а более всего – через труд всей своей жизни: попытку выработать всеобъемлющую диалектическую теорию, которая могла бы выйти за границы индивидуального сознания, чтобы переделать его. Это была благородная попытка, но закончилась она провалом. Невротическое эго взяло верх. Шуберт отменил Моцарта, и вот уже двести лет мы живем, ощущая на себе последствия.

Аурелио Дзен пил чай и помалкивал. В комнате было очень тепло и душно. Ему хотелось снять пальто, но теперь это уже могло быть воспринято как демонстрация. Лука Бранделли театрально откашлялся.

– Однако, боюсь, моя склонность ставить диагнозы может сама по себе показаться симптомом болезни, – сказал он. – Хватит слушать меня, давайте поговорим обо мне. Каким образом могу я быть полезен властям в данном случае?

Дзен помедлил с ответом, делая вид, что пьет чай, а на самом деле обдумывая, с чего лучше начать.

– Я мог бы внести вклад в вашу книгу в виде дополнительной главы, – сказал он наконец. – Или, по крайней мере, эпизода, анекдота. В худшем случае – сноски.

– С чем связанной?

– Кое с чем, случившимся тридцать лет назад.

– Видите ли, как я сказал, мои записи, касающиеся того периода, неполны, и память у меня уже не та, что прежде.

Дзен сочувственно покивал.

– Говорит ли вам что-нибудь фамилия Ферреро? – спросил он.

Теперь настала очередь Бранделли маскироваться чайной церемонией.

– Леонардо Ферреро, – уточнил Дзен.

– Возможно.

– Возможно – значит да или скорее нет?

Они обменялись многозначительными взглядами.

– «Возможно» означает, что я хотел бы знать чуть больше о природе вашего интереса, прежде чем решить, какой ответ выбрать. Как законопослушный гражданин я, естественно, готов сотрудничать с властями, несмотря на то, что в данном случае они не обременили себя предоставлением документов, необходимых для того, чтобы я был обязан отвечать. Тем не менее у меня еще сохранилось, пусть потрепанное и вылинявшее, чувство журналистской чести и ответственности. Поэтому, прежде чем ответить и учитывая отсутствие официального документа, я хотел бы узнать немного больше.

Разговорчив, но немного зануден, отметил про себя Дзен, однако, несомненно, умен. Сочетание умения по-профессорски четко формулировать свои мысли с располагающей внешностью плюшевого медведя объясняло причину, по которой Бранделли в свое время пользовался такой популярностью в левых кругах.

– Позвольте мне описать основные факты. Был найден труп. Официально он до сих пор не опознан, однако некто утверждает, что мертвец – Леонардо Ферреро. Мне было поручено провести предварительное расследование, в ходе которого ваше имя всплыло как имя человека, знавшего этого Ферреро.

Ему пришлось не меньше часа провисеть на телефоне в своем гостиничном номере в Лугано, обзванивая сотрудников газеты «Унита» и полицейского управления Милана, прежде чем удалось установить имя и адрес журналиста, которого Марта помнила не то как Брандони, не то как Брандини. Звонок в министерство сократил бы время поиска до нескольких минут, но риск был слишком велик: его местонахождение могли засечь.

Лука Бранделли посмотрел на Дзена в изумлении.

– Леонардо Ферреро? Вот уж не ожидал когда-нибудь снова услышать это имя.

– Так значит, вы его знали?

Бранделли сделал уточняющий жест.

– Мы встречались. Однажды. Давным-давно.

– При каких обстоятельствах?

– Одну минуту. Вы хотите, чтобы я опознал тело?

Дзен помолчал, потом пожал плечами.

– Почему бы нет? Едва ли вам это будет так уж тяжело.

Он достал из кармана конверт, извлек из него фотографии, сделанные австрийским спелеологом, и протянул их Бранделли. Тот нахмурился.

– Где это снято?

– На месте происшествия, там, где труп был найден. Они не очень четкие, к сожалению, и лица не видно. Но от него в любом случае не так уж много осталось, как мне сказали в больнице в Больцано.

– В Больцано?

– Туда увезли труп. Его нашли в заброшенном военном туннеле в Доломитовых горах. Вы, должно быть, слышали об этом по телевидению, хотя теперь эта новость уже, можно сказать, отмерла. Или была умерщвлена.

Бранделли вернул Дзену снимки.

– Бессмыслица какая-то, – со всей определенностью констатировал он. – Насколько мне известно, лейтенант Леонардо Ферреро погиб над Адриатикой во время крушения военного самолета, на котором летел в Триест.

Дзен утвердительно кивнул.

– Согласно официальным данным, Ферреро действительно стал жертвой этого несчастного случая.

– Я не стал бы так определенно утверждать, что это был несчастный случай, но это уже другой вопрос.

– Тем не менее человек, который не преследует никаких политических целей, а имеет к этому делу сугубо личный интерес, уверяет, будто тело, недавно обнаруженное при обстоятельствах, о которых я уже говорил, принадлежит лейтенанту Ферреро. А ведь от Адриатики до Доломитовых гор куда как далеко, к тому же тело нашли на глубине около двухсот метров под землей.

– Значит, этот человек ошибается. Или он сумасшедший. Желает привлечь к себе внимание. А какие доказательства он представил?

– Говорит, что является кровным родственником Ферреро, и анализ ДНК это подтвердит.

– Так пусть сделают анализ.

Дзен поставил чашку на блюдце и попытался откинуться на спинку дивана, однако тот немедленно стал его заглатывать. Дзен не без труда вырвался из диванной утробы и отодвинулся на край.

– К сожалению, это невозможно. Неделю назад карабинеры в четыре часа утра совершили налет на больницу в Больцано, изъяли труп вместе с аудиозаписью предварительного вскрытия и увезли в неизвестном направлении. Министерство обороны уверяет, что жертва – солдат, умерший от действия нервно-паралитического газа, который испытывали в ходе учений, и что его оставили на месте происшествия в целях безопасности: для предотвращения утечки газа пораженную часть туннеля сразу завалили с помощью взрыва. Только вот не была она завалена. Несколько спелеологов спокойно добрались туда, и я сам впоследствии спустился с одним из них и осмотрел место. Короче, дело это имеет все признаки еще одной из наших маленьких «итальянских тайн». Вот я и хотел узнать, не можете ли вы пролить на нее хоть какой-то свет?

Дзен поерзал, сидя на краю дивана, пытаясь найти более удобное положение. На кофейном столе из стекла и стали стояла пепельница, он достал сигареты и вопросительно взглянул на хозяина. Тот сделал красноречивый жест – зачем, мол, спрашивать.

– Это было так давно…

– Вот-вот, именно это все и твердят.

Бранделли встал.

– А я как раз хотел кое-что добавить. Пойду-ка принесу свое досье по этому делу.

Он вернулся меньше чем через минуту с тонкой папкой желтовато-коричневого цвета.

– Полицейский рейд, о котором я упоминал, не был для меня полным сюрпризом, – сказал Бранделли, снова усаживаясь в кресло. – Поэтому я заранее принял меры предосторожности и спрятал самые деликатные материалы в банковском сейфе.

Пока Бранделли быстро перелистывал содержимое папки, Дзен докурил сигарету и потушил окурок.

– Хорошо! – воскликнул журналист. – Я освежил память и готов сделать для вас обзор основных фактов. Не для протокола, конечно, поскольку, напоминаю, соответствующего ордера у вас нет.

– Прекрасно. Я сам действую вне протокола.

– Интересно. Я, разумеется, знаю, что полицейские нередко так поступают, но прежде они никогда не обращались ко мне за помощью. В сущности, они всегда держали меня за врага.

Дзен кивнул.

– Времена меняются, – сказал он. – Вполне вероятно, что в этом случае наши интересы в конце концов совпадут.

Бранделли налил обоим еще чаю.

– Вы меня удивляете, доктор. А человека моего возраста удивить не просто. Ладно, продолжим. Это был 1973 год, я работал в газете «Унита» и успел приобрести репутацию сотрудника, занимающегося журналистскими расследованиями. Благодаря некоторым статьям я был удостоен высшей профессиональной награды: меня неоднократно обещали убить. Однажды я получил очередное телефонное сообщение. На сей раз звонивший утверждал, что располагает информацией по делу высочайшей государственной важности, и хотел условиться о месте и времени встречи. Встретиться мы должны были в Вероне в один из выходных вечеров. На этом он категорически настаивал.

– И вы решили, что это – в отличие от предыдущих неконкретных угроз – инсценировка, задуманная, чтобы действительно вас убить.

– Именно. Верона в те времена, да и впоследствии, слыла рассадником неофашизма, и меня удивило, почему убийца или его наниматели об этом не подумали. Тем не менее я не хотел спугнуть звонившего и упустить шанс заполучить сенсацию, поэтому назначил встречу в пиццерии на пьяцца Бра. Разумеется, я не собирался идти туда один и заручился помощью кое-кого из своих веронских товарищей, которые должны были загодя установить наблюдение за местом нашей встречи и дать мне знать, что там происходит. Они сообщили, что в назначенный срок в пиццерии появился молодой человек. Он очень нервничал и был явно озабочен. Прождал полчаса, внимательно вглядываясь в каждого входившего. Когда он ушел, мои товарищи незаметно последовали за ним. Пунктом его назначения оказались казармы местного гарнизона.

Дзен поставил чашку и закурил новую сигарету:

– Это, несомненно, напомнило вам способ, которым в Индии ловят тигров-людоедов, – подхватил он. – Охотники привязывают козла к колышку и, когда тигр к нему подбирается, выскакивают из засады и стреляют.

Бранделли просиял.

– Наши мысли развиваются в одном направлении, доктор Дзен. Мой «связной» был козлом, я – тигром, но, поскольку в тот вечер я не клюнул на приманку, охотники тоже себя не обнаружили. Однако через несколько дней этот человек позвонил снова. Я извинился за то, что не смог прибыть на нашу встречу, и мы договорились о новой. Он сказал, что его дело – чрезвычайной срочности и жизненной важности и что он собирается открыть мне шокирующие факты, которые ужаснут общественность. – Бранделли пожал плечами. – Конечно, риск оставался, но интонация голоса моего собеседника убедила меня, что он либо профессиональный актер, либо говорит правду. Так или иначе, мы встретились. И первое, что он сообщил, как только мы обменялись условными паролями, – что он офицер и действует по приказу.

Дзен пристально посмотрел на хозяина дома.

– И вы ему поверили?

– Да, я ему поверил. Его манера держаться свидетельствовала о том, что он действительно исполнительный подчиненный, выполняющий свой служебный долг независимо от собственных чувств и мнений. Он не проявлял никаких видимых политических пристрастий и личной заинтересованности. Напротив, оставался абсолютно невозмутимым на протяжении всего разговора. Его роль сводилась всего лишь к роли посредника, посыльного, выполняющего полученный приказ.

Дзен удивленно поднял бровь.

– Он рассказал мне о существовании внутри вооруженных сил параллельной структуры, в которую входили избранные офицеры, организованные в ячейки по четыре человека в каждой. Только один из четверки имел доступ к следующему уровню командования, и ни один не был связан с кем бы то ни было из членов других ячеек.

– Иными словами – классическая конспиративная модель.

– Да. Изобретение большевиков. Мой информатор утверждал, что пославший его старший офицер был членом одной из таких ячеек, но со временем разочаровался в задачах организации и счел своим долгом разоблачить перед обществом цель заговора, прежде чем тот будет осуществлен. Однако, поскольку за ним неусыпно следят, он вынужден действовать через посредника.

– И целью заговора было?…

– Не более и не менее чем свержение законно избранного руководства страны и установление военной диктатуры.

Дзен рассмеялся.

– Вы должны были почувствовать себя так, будто выиграли в лотерею!

– Теперь легко смеяться, – запальчиво ответил Бранделли. – Впрочем, даже и в то время эта история показалась мне притянутой за уши. С другой стороны, мы тогда многого не знали. Не знали, например, о том, что ЦРУ финансировало «отложенные» террористические операции организации «Гладио», которая должна была активизироваться, если бы к власти пришли коммунисты. Не знали об организации П2, возглавлявшейся Лицио Джелли и предназначенной для оказания поддержки техническими средствами и людьми в случае правого переворота. В П2, не будем забывать, состоял достопочтенный Сильвио Берлускони, у него был членский билет номер 1168.

Дзен кивнул, признавая свою ошибку.

– Вы правы. Прошу прощения.

– Ни о чем подобном мы не знали в те времена. Знали зато, что руководство страны балансирует на краю пропасти уже целое десятилетие. Тогда казалось и сейчас кажется вполне правдоподобным, что некие люди выработали план захвата власти во имя «нормализации» и установления «стабильности» в обход демократических процессов. По словам моего информатора, такой план существовал под кодовым названием «Операция Медуза».

И тут Аурелио Дзен сделал нечто такое, что любой, кто хорошо его знал, нашел бы очень для него нетипичным. При всех своих недостатках Дзен не был физически неуклюж, но сейчас он толкнул кофейный столик с такой силой, что едва не свалил с него чайник.

Лука Бранделли сходил на свою игрушечную кухоньку, принес губку и вытер лужицу, отмахнувшись от извинений Дзена.

– Как же вы решили действовать дальше? – спросил Дзен, когда порядок был восстановлен.

Бранделли вздохнул.

– Я не был до конца уверен, что все это не инсценировка, – сказал он после паузы. – Не с целью меня убить, а с целью вбросить информацию, позднее разоблачить ее, как фальшивку, и тем дискредитировать меня, газету, в которой я работал, и в перспективе все прогрессивное движение того периода. Словом, всякий, кто попытался бы после этого раскрыть крайне правый заговор – а их существовало предостаточно, как мы теперь знаем, – был бы высмеян и вынужден уйти со сцены. Тем не менее сомнения у меня оставались. Поэтому я проявил умеренный интерес и назначил еще одну встречу, через несколько недель, объяснив это тем, что должен ехать на Кубу собирать материал для большой статьи о политической ситуации, сложившейся там при режиме Кастро. Кстати, это было правдой, но на самом деле я не отменил поездку, потому что хотел дать своим контрпартнерам – кем бы они ни были – время еще раз хладнокровно все обдумать. Если они искренни, рассудил я, то после моего возвращения снова свяжутся со мной. А если это выдумка, они могут подумать, что их раскусили, и оставят свою затею.

– И что оказалось?

– Вернувшись с Кубы, я узнал о крушении самолета над Адриатикой. Газеты напечатали фотографии двух жертв: пилота и единственного пассажира – лейтенанта Леонардо Ферреро из полка альпийских стрелков, приданного гарнизону, базировавшемуся в Вероне. Я сразу узнал в нем своего информатора по делу «Медузы».

– Что, надо полагать, убедило вас в его реальном существовании?

– Во всяком случае, склонило чашу весов в эту сторону.

Наступило долгое молчание.

– Я делал, что мог, – заметил наконец Бранделли, снова вздохнув. – Кое через кого из призывников, расквартированных в казармах, где жил Ферреро, я выяснил имена двух его сослуживцев, с которыми он якобы близко общался. Написал обоим письма под предлогом сбора материала для статьи на широкую тему «Армия сегодня». Но ни один из них не ответил.

– А что насчет старшего офицера, по приказанию которого Ферреро, если верить его словам, действовал?

Бранделли развел руками.

– Это мог оказаться кто угодно! Ферреро был младшим лейтенантом. Над ним в армейской иерархии возвышалась целая пирамида старших офицеров. Я подумал: если этот человек по-прежнему заинтересован во мне, то сумеет найти способ со мной связаться. Но никто больше не появился.

– Вы обмолвились, будто не уверены, что смерть Ферреро была несчастным случаем. Вероятно, его начальнику эта мысль тоже пришла в голову, и он решил принять урок к сведению?

– Именно это я сказал себе тогда. И действительно так думал, поэтому не закрывал папку со своим расследованием на тот случай, если услышу еще что-нибудь об «Операции Медуза». Но этого так и не произошло, а у меня были более важные и неотложные дела.

– Значит, если допустить, что эта организация существовала на самом деле, ее члены были либо абсолютными любителями…

– Либо высокими профессионалами. Да.

Дзен медленно покачал головой, словно осмысливая услышанное.

– У Ферреро было двое приятелей…

– А что с ними?

– Теперь они должны уже быть в отставке. Вы не пробовали с ними связаться? Вероятно, они могли бы помочь вам закрыть вашу папку. И дать материал для книги.

Лука Бранделли пожал плечами.

– Одним из них был некто Габриэле Пассарини. Сейчас он держит здесь, в Милане, букинистический магазин. Там я и познакомился с ним лет пять тому назад. Бродил по центру города и вдруг увидел в витрине книгу, которую тщетно искал много лет. Я вошел, купил ее, и хозяин дал мне свою визитку. Прочтя фамилию, я поинтересовался, не был ли он в прошлом альпийским стрелком. Он сказал, что был. Тогда я спросил, не знал ли он некоего Леонардо Ферреро.

– И?

Бранделли улыбнулся.

– Он чуть не выставил меня из магазина. Вернее, он сам чуть не выбежал на улицу, в такую ударился панику. Да, скорее любители, чем профессионалы. Не думаю, доктор, что даже вы, имея за спиной всю мощь закона, сможете что-нибудь из него вытянуть.

– Он так тверд?

– Не тверд. Испуган.

Дзен задумался.

– Вы помните название и адрес магазина?

Бранделли извлек из лежавшей у него на коленях папки визитку и протянул Дзену.

– Оставьте себе. Не думаю, что я когда-нибудь еще стану там желанным клиентом.

– А второй друг Ферреро? С ним вы пытались связаться?

Бранделли улыбнулся еще шире.

– Его зовут Альберто Герацци, и он теперь полный полковник и дивизионный командир службы военной контрразведки.

Имя произвело на Дзена должное впечатление.

– Это повышает вероятность того, что они скорее профессионалы, чем любители, – заметил он.

Брандели хлопнул в ладоши.

– Именно! Здесь все противоречит всему. Честно говоря, я потерял всякую надежду узнать правду об этом деле.

Дзен, уставший долго сидеть в неудобной позе, встал с дивана.

– Вы действительно покончили с журналистикой? – спросил он.

– А что?

– Предположим, я найду дополнительную информацию, которая косвенно подтвердит существование заговора «Медузы». Вам было бы интересно написать об этом статью?

Бранделли сделал уклончивый жест.

– Это будет полностью зависеть от характера и подлинности информации.

– Разумеется. Но в принципе?

– В принципе – да.

– И вы сможете ее напечатать?

Теперь вид у Бранделли сделался нерешительным.

– Почему вы хотите, чтобы я это сделал? Вы же полицейский.

– Как уже говорил, я работаю вне протокола. В любом случае вас это не должно смущать. Весь материал, который я вам предоставлю, будет подлинным. Что мне нужно знать, так это сумеете ли вы его опубликовать?

Бранделли расправил плечи не без надменности.

– Мое имя нынче, быть может, и не у всех на устах, но связи и определенная репутация в нужных кругах у меня сохранились. Если материал для статьи наберется, я, разумеется, напишу ее. И конечно же, сумею опубликовать в «Манифесте». А может, даже и в «Репубблике». Важно, чтобы история была документальной. Вы действительно думаете, что здесь есть история?

– А вы?

Бранделли изобразил гримасу усталого смирения.

– Конечно, я был бы рад, чтобы так оказалось. Но… нет, я не верю. Это давно минувшее прошлое. Все, кто знали, что случилось на самом деле – если допустить, будто что-то действительно случилось, – либо уже мертвы, либо будут заметать следы. Они не станут говорить. А теперь, когда нынешний режим успешно запугал судебную власть, вогнав ее в коматозное состояние, не осталось ни одного сколько-нибудь влиятельного лица, которое могло бы их заставить. Поэтому, честно говоря, я не думаю, что существует шанс когда-либо разузнать, что произошло с Леонардо Ферреро и существовал ли в семидесятые годы на самом деле правый военный заговор, преследовавший цель установить контроль над страной. Так или иначе, все это уже история. И никому до нее нет дела, разве что нам с вами это интересно. В наши дни люди думают, что история – это то, что вчера показывали по телевизору.

Дзен застегнул пальто, готовясь выйти на холодную улицу.

– Дело не только в том, чтобы правильно воссоздать ход исторических событий. Некоторые высокопоставленные лица в правительстве заняли публичную позицию в этом деле. Если окажется, что она лжива и вы сможете обнародовать правду, тогда эта история будет на телеэкранах не только сегодня, но и завтра вечером, и еще много времени. Думаете, люди ею не заинтересуются? А вы?

Бранделли подумал.

– Я – безусловно, – ответил он наконец. – Возможно, и они тоже.

– Не нужно недооценивать силу общественного мнения, – напоследок «пальнул» Дзен.