Текст книги "Сингапурский Гамбит (СИ)"

Автор книги: Матвей Крокодилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Доктор Фрейд мог бы найти доказательства этому и в своих собственных сочинениях,– заметил француз.– Неужели мальчик, чьи сны он разбирает с такой фантазией, так сильно мечтал увидеть пирамиду из волков? Надо сказать, что работы так называемых модных мыслителей, хоть Бергсона, хоть этого лорда Рассела, при чтении поражают своим убожеством. Я читал несколько работ Фрейда. Ничего научного в них нет. Интересного тоже.

– Было несколько примечательных эксприментов, когда человеку разрешали сколь угодно долго спать без сновидений, но будили каждый раз, когда ему начинало что-то сниться,– дополнил доктор Кластерманн,– У подопытных нарушалась память и возникаи нарушения в высшей нервная деятельности. Угроза их жизни и психики была достаточно серьёзной, поэтому эксперимент пришлось остановить. Разумется, это временно. Когда разрешат доводить испытуемых до необратимых состояний, мы сможем эти исследования повторить и углубить.

– Простите,– подошёл монах,– у меня вопрос к господину Субботину. Вы разрешите мне заночевать в подвале отеля?

– Ого! А зачем?

– Это нужно для расследования. Мне надо хорошенько прислушаться к этому месту.

– Вы не беспокойтесь,– вмешался Кроу,– у него обет не употреблять опьяняющего. Так что ваши запасы Old Monk будут в безопасности.

Субботин задумался.

– Интересно, как мне это объяснить...

– Да никак не объясняйте!– громыхнул Кроу,– Найдём этого Элбакяна – и можно будет написать, что он нашёлся. Какое им дело до наших методов расследования?

– Им есть до этого дело,– как мог, серьёзно ответил Субботин,– Из этого можно выжать дополнительную рекламу.

Кластерманн уже стоял на пороге своего номера, когда на его запястье легла женская рука в батистовой перчатке.

– Что вам угодно?

Португалка убрала руку.

– Я хотела спросить,– она потупила глаза,– Вы ведёте исследования?

– О чём вы?

– Вы несколько раз отправлялись в Ботанический сад. Но я ни разу

– И что это занчит?

– Это значит,– португалка сглотнула,– что вы ходите в Ботанический сад не просто гулять. Вас интересуют растения, правда? Вы их... исследуете?

– Да. Исследую.

– Я навела справки. Оказывается, вы публикуете статьи.

– Если вы навели справки о моих статьях, то зачем же вы спрашиваете?

Португалка улыбнулась.

– Вы ведь были на войне?

– На войне я не занимался ботаникой.

– Но чтобы заниматься ботаникой в наше время, причём здесь, на краю света, нужно обладать известным благосостоянием.

– Когда я шёл добровольцем, меня не заботило благосостояние.

– А что вас заботит сейчас?

– Вы. Вы не даёте мне спать.

– Я много читала о великой войне. Но не могу её себе представить. Что она для вас значила? Что она значила для немцев?

– Кому-то, война была чужой. Про это есть у Ремарка. Кому-то война была домом. Им было там хорохо. Про это есть у Эрнста Юнгера. Они великие писатели. Добавить тут нечего.

– А чем она была для вас?

– Ничем. Я просто воевал. Простите, но я пойду.

Дверь закрылась, щёлкнул замок.

Подвальные комнатки – низкие и тесные, сдавленные пятиэтажной тяжестью отеля. Их совсем немного, и они плотно заставлены рулонами, ящиками и корзинами. Корзины такие тяжёлые, что кажется, будто внутри кирпичи.

Монах пристроился на сложенных вместе низких ящиках, накрытых мешком. Он лёг на правый бок, положил ладонь под голову и стал похож на тайскую статую лежащего Будды.

– Почтеннейший,– вдруг заговорил коридорный,– сегодня днём мой сын видел вас около храма.

– Пусть так.

– Он говорит, что вы показывали чудеса.

– Я рад, что ваш сын меня запомнил.

– Скажите, неужели истории о чудесах тибетских монахов – это правда?

– Не все истории о нас – правда. А чудеса не всегда совершают монахи,– Лобсан ворочался, устраиваясь поудобней,– Когда буйный злодей, какой-нибудь Миларепа, вдруг решает стать честным и добрым – вот это и бывает по-настоящему удивительно.

– Глава X. Валлийская пастораль

Той ночью Гвиону опять снился родной городок Лланфер-Керейнион, графство Поуис. Это долина Банви в северном Уэльсе.

Гвион на мосту. Река блестит среди камышей и голых весенних ив.

На берегу, за домиками топкой Хай-стрит, поднимается квадратная колокольня церкви святой Марии со стрельчатами готическими окнами. У подножья, возле ограды, – полукруглые надгробья степенного провинциального кладбища. Оттуда машет чёрная фигурка.

– Гвион! Меня хорошо видно? Говори, куда отойти, чтобы ракурс хороший.

Гвион трясёт волосами.

– Тебя надгробье загородило.

– Diolch!– Агата отходит на пару шагов и становится перед другим надгробьем

– Агата! Мама не там!

– Ну и что?

Их крики разносятся на весь городок. Но во сне это ничего не значит.

Гвион отходит на другой берег, к школьному холму.

– Видно?

– Видно!

– Теперь смотри.

Сестра разворачивается к могиле и замирает со сжатыми руками. Она похожа на скорбную королеву с картинки в учебнике.

– Видно?

– Видно!

– А заметно?

– Да. Ты выделяtшься.

– Покажешь им на меня,– произносит девочка в сторону чужой могильной плиты.

В кармане – обеденная булочка. Под мостом хлопают крыльями чужие гуси. Гвион разламывает булочку и разбрасывает вниз. Поворачивается и шагает к станции.

Сестрёнка Агата старается, но он всё равно почти уверен: впечатлить тётушку Керридвен таким спектаклем не полуичтся. Она играла в Кардиффе, Эдинбурге, Лондоне и, если отец ничего не перепутал, была с гастролями в Канаде и Британской Африке.

Может, она и поверит, что Агата скорбит. Но точно не разжалобится. Чтоб глаза плакали под заказ, сердце должно стать каменным.

Гвион тоже не помнит матери. Он преставлет её только по фотографии. Отец говорит, что она была очень доброй и, что ещё реже встречается, очень толковой жениной. Пресвитер Уильям Прайс сказал, что она неприменно попала в рай. Иногда Гвион думает, что лучше бы она стала призраком. С призраком можно хотя бы поговорить.

Отец говорит, что раньше они жили богаче. Гвион такого не помнит. Сначала умерла мать, а потом, уже на его памяти,что-то случилось с отцовскими акциями.

Теперь сводчатые стены стынут каждую осень и зиму, а кипяток, чтобы уголь не расходился, носишь со станции, через мост, в тяжёлом ведре. Ведро дымиться и пахнет паравозом.

Редкие постяльцы тоже сделались сумрачными и скупыми. Весь уголь уходит на них. Его нужно так много, что кажется, будто постояльцы его едят вместо шоколада. А шоколад он с сестрой добывает лишь два раза в год, когда пресвитер устраивает очередной Прилив Веры с раздачей всего, что вкусно.

Их семья считается методистами, как и принято в долине Банви. Раз в месяц они должны это подтверждать. Из проповедей пресвитера Прайса Гвион усвоил, что англичане – это, конечно, братья, но всё равно почти католики. В отличии от ирландцев, которые католики совсем. Англичане в своих больших городах думают, что валлийцы – это сплогь шахтёры, подземные гномики. Хотя в долине Банви это и не так. Поэтому надо уповать на Христа и голосовать за Либеральную партию. Со слезами на глазах мы вспоминаем, как в 1920 приезжал премьер-министр Ллойд-Джордж, и вступил в силу Церковный Акт 1914 года, отсроченный на время Великой Войны. Гвион не вспоминает – в 1920 его ещё на свете не было.

А вот и станция. Только в больших города Гвион начал понимать, насколько в Лланфер-Керейнионе всё близко.

Станция – конченая для железной дороги, с длинным рядом аккуратных серых ангаров. Поезд уже показался. Вот он, дымит на чёрной нитке железнодорожных путей, зажатыми между топкой речкой и изумрудным холмом, где овцы, как белые пятнышки.

Отец на дощатом перроне и отрешённо смотрит в пространство. Кто-то думает, что он стал таким после тридцатого года. Но Гвион знает: отец был таким всегда. Таким он вернулся с Великой Войны, таким он женился на матери. И лучше не пытаться его изменить. Он может хрустнуть и сломаться, как ломаются ножки у трестнувших старых шкафов, когда их пытаются двигать.

А тётушка Керридвен уже на платформе. Весь багаж – один чемодан, это подозрительно. А ещё с ней – пожилой бородач в костюме, какие носили до Великой Войны, крошечных очках и клетчатом берете торчком. Гвион не может взять в толк, где он видел такую, а потом вспоминает: да это же смешной старый еврей Исаак с гравюры старом издании "Авенго" сэра Вальтера Скотта!

Живот напоминает, что хочет булочку. Гвион надеется, что тётушка Керридвен чем-нибудь угостит. Он смотрит под мост, но гусей уже и след простыл.

Шаги гулко отдаются по дощатому посту. Идти надо осторожно. Мост старый и досочек не хватает. Гвион говорит про сестру, но никто не обращает внимания. Он смотрит в сторону церкви, но под светло-серыми стенами уже никого нет. Только чёрные галки прыгают по могилам.

– Они поедут как мои слуги,– говорит тётушка Керридвен.

– Почему слуги?..– спрашивает отец. Он всё так же смотрит в пространство.

– Не бойтесь. С ними ничего не случится. Я буду их кормить.

Это как-то связано с правами на перемещение. Как всегда во сне, про это совершенно ясно, причём непонятно – откуда.

Уже садимся в вагон. Вишнёво-красная обивка, сверкают начищенные медные ручки и поручни. У Агаты два чемодана со старыми платьями.

– Во времена славной Арианрод, когда шоссейной дороги не было,– говорит бородач в клетчатой кепке,– ездили по тракту, через лес. Три дня на перекладных. А напрямую, через озеро Вирнви, не срезать. Там и сейчас толком дороги нет.

Керридвен смотрит с лёгким презрением. Старик снова уходит в книгу. Хочется есть.

Едем по другой дуге, тоже в объезд. Пересаживаемся в Уэлшпуле и Чирке.

В Уэлшпуле нет даже города – псведоготический вокзал из коричневгого камня стоит между двумя стенами смешаного леса и похож на дом мелкопоместного джентри, где слишком тесно даже для привидений.

В Чирке вместо вокзала и вовсе маленькая жёлтая будочка с билетной кассой. Просторные белые коттеджи насмешливо взирают с поросшего лесом холма. Поесть опять не получилось.

Агата интересуется, будут ли там, куда мы едем, шоколадные пирожные. И если будут, то насколько чаще, чем два раза в год.

– Надо есть мёд,– поучает Эмброуз Аурелианус (он требует называть его обоими именами),– Мёд – это сладкая тайна древних арийских кельтов.

Гвион говорит, что согласен и на медовые пирожные. Он был на них согласен ещё в Лланфер-Керейнион.

Лес на холмах всё гуще. А вот и Бала. Замечательный курортный городок. Пока поезд идёт по мосту, Гвион успевает разглядеть холодную геометрию полей гольф-клуба.

Главная улица начинается прямо от станции. Мощёная мостовая, магазинчики словно с картинок к Диккенсу. Напротив паба – статуя, одетая в мантию с гербом по случаю победы местной футбольной команды.

Идут по улицу вчетвером, Керридвен впереди, как королева, за ней советник Эмброуз Аурелианус, и Гвион с Агатой позади, почтительными пажами. За ними рабочие в кепках как у отца несут котёл из паравоза, на котором они ехали.

Керридвен живёт в типовом двухэтажном белом коттедже с красными кирпичными трубами.

Котёл ставят во дворе за барбарисовой оградой. Внутри плещется вода. Гвион обеспокоен – неужели у тётушки тоже нет водопровода?

Нет, всё серьёзней. И внутри уже пахнет и пенится мутная медовая брага. Так вот ты какой, вересковый мёд... Добавить для вкуса цветы дуба, таволги и ракитника, сбитые в большие пахучие шары. Гвион сам таскает их из подвала. Теперь и руки, и рукова зелёные.

Эмброуз Аулеианус присоединяет шланг.

– Этому рецепту – полторы тысячи лет,– шеплет он в бороду,– он восходит к утраченному рецепту сомы, чудесного напитка арийской древности. Первый же глоток одарит нас мудростью древних кельтов.

Гвион, конечно, не древний, а пока просто кельт. И сомы не пробовал. Он и не стремится – пресвитер Прайс призвал спасаться через трезвость. Но Уэльс бережно хранят память предков.

– А где второй бочонок?– спрашивает Гвион.

– У Вергилия про второй бочонок не сказано,– Мирддин пытается запихнуть змеевик в малую бочку. У него получается, но только вертикально.

Котёл большой, намного больше человеческого роста. Гвион следит за крышкой, а Эмброуз Аурелианос разводит огонь. Гвион хочет спросить, разве Вергилий был кельтом, чтобы давать советы в народном промысле – но не решается.

Эмброух Аурелианус закончил с костром. Сел спиной и достал книгу

Гвиону понятно, что надо что-то делать. Но что именно, он покан е придумал.

– Тётушка Керридвен!

Открывается окно, из него показывается Агата.

– Чего тебе надо?

– А где тётушка?

– Тётушка занята. Гвион, говори, чего тебе надо.

– Мы неправильно перегоняем...

– Ну и ладно,– окно захлопывается.

Гвион прислушивается к котлу. Вроде бы не кипит. Осторожн, на цыпочках, он крадётся к дому. Первый шаг дался тяжело, остальные – легче.

Нужно ли стучать в дом, где ты служишь, но пока ни разу не был внутри? Гвион задумался. Решил, что мы, валлийцы, люди простые. Не скучные чопорные англичане. И толкнул дверь.

За дверью ничего не было. Коттедж оказался простой декорацией. Фанерный фасад, даже не покрашенный с обратной стороны, держался на неструганных подпорках.

Где спрятались Агата и Керридвен, оставалось загадкой.

Надо закрыть дверь. Но стоит ему шагнуть назад, как одна из опор подламывается и начинает падать вся конструкция.

– Мои платья!– кричит наверху Агата.

Котёл взрывается, словно фугасный снаряд. Алые метеоры летят во все стороны, скак фейерверк. Чёрное пузо котла раскалывается и столб пьяного едкого дыма поднимается над местом, где был коттердж Керридвен.

"Я мог их спасти. Только не знал как",– думает Гвион. И во рту – тот самый мерзкий вкус первых сивушных капель, что упали в эмалированное ведёрко.

– Глава XI. Ещё немного тибетской народной магии

На следующее утро Гарри Ли заметил на веранде примечательную компанию. Пожалуй, она была необычна даже для утреннего Бингли.

За одним столиком завтракали русская жена мсье Шовена и португалка – а между ними восседал уже знакомый буддистский монах из лапшичной. Монах был в тибетской оранжевой накидке и уплетал двойную порцию паровой яичниы с ветчиной.

– А разве вам не запрещено есть мясо?– осведомилась португалка.

– Нам запрещены излишества,– отозвался Лобсан,– Всё зависит от климата и обычаев. В Индии мясо – роскошь. В Тибете или Монголии только мясо в монастырь и приносят.

– Но у вас же есть монахи, которые берут на себя особые обеты?

– Это один из пяти обетов раскольника Девадатты. Теперь мы знаем – излишние строгости ни к чему хорошему не ведут. Если хочешь подвига – практикуй в миру.

– А вы хотите подвига.

– Нет. Если бы я хотел подвига, то начинал бы с женитьбы.

– Но если вы не усмиряете плоть, то как же творите чудеса?– спросила португалка.

– А почему вы считаете, что мы умеем творить чудеса?

– Я читала в книге Александры Давид-Неель. Кстати, вы могли её в Тибете?

– Я не помню монахини с таким именем. Скорее всего, я её не застал.

– А что умеете вы?

Монах отставил тарелку.

– Я умею видеть сны.

– Вас этому специально учат?

Монах сделал многозначительную паузу.

– Видеть свои сны я умею с детства. Но есть и чужие. Этому специально учат.

– А научите нас?

– Может быть. Но теперь вы знаете – надо спать осторожно.

– Ой, что это?

На салфетке перед монахом вспух небольшой бугорок. Дёрнулся и пропал. Потом выскочил снова.

– Что это? Что это?

Монах почесал лоб. Повёл рукой над салфеткой. Бугорок испугался и спрятался.

– Я не знаю,– произнёс Лобсан.

– Ну вы же монах!

– Господин монах не знает, как оно называется,– пояснила Соня,– Он учился другому. Он же не теософ.

– Скажите пожалуйста, мирянка, про которую вы говорили... Её зовут – Далила...– монах нахмурился.

– Давид-Неель!

– Да, она. Это госпожа – она теософ?

– Разумеется!

– Это поясняет,– бугорок опять показался. Монах ловко прихлопнул его рукой и стащил салфетку прочь со стола. Расправил и потряс в воздухе. Салфетка была самой обыкновенной.

– Улетела?– осведомалась Соня.

– Да. Спите внимательно. Она может попасть в ваши сны.

Пока они ловили духов, на веранде показался Кроу. Он поднялся на ступени и огляделся Было заметно, что ему непросто хранить молчание.

Кроме монаха, португалки и русской, на веранду уже выбрались три нидерландки из Батавии. Полные, грудастые, одетые, по батавскому обычаю, цветастые халаты на голос тело и белые чулки. Сэр Саймон Алистер одобрял этот стиль, особенно для женщин в теле.

Вышел американец. Кроу приподнял котелок, поприветствовал и попросил разрешения присоединиться.

Сирил Джексон (так представился американец) не возражал.

– Господин управляющий говорит, что вам что-то известно о пропавшем постояльце. Или, возможно, о его колокольчике.

– Допустим, знаю.

– И что это это?

– Что-то связанное с колокольчиком.

Принесли яичницу с тостами и ветчиной. Кроу порадовался, что уже позавтракал. Американскую кухню он презирал.

– Вы не хотите говорить?

– Допустим, не хочу.

– Вы хотите, чтобы вам заплатили за эту информацию?

– Возможно.

– Сколько?

Американец поднял бровь.

– С чего вы взяли, что я продаю?

– Но вы же хотите, чтобы вам заплатили!

– Разумеется. Но я сам решу, кому, когда и что продавать.

– Вот как,– Кроу отвернулся от яичницы,– Вам известно, кто я?

– Лучше скажите сами.

– Я являюсь внешним главой Ордена Восточных Тамплиеров. Frater Superior. Вы понимаете?

– Не совсем. Я не учился латыни.

– Ордена Восточных Тамплиеров – один из самых могущественных магических орденов Европы. Вы можете быть уверены – нам можно передавать любое тайное знание. Мы умеем работать с самым тонким, тайным и изысканнм знанием. Вы можете смело делиться этой тайной. Мы платим. И если она достойна – хорошо платим.

– Вы сказали "Тамплиеры". Это во Франции?

– У нас есть и французское отделение!

– Ничего про это не слышал. Вы что, с мьюзик-холлами работаете?

– В том числе и с мьюзик-холлами. В Кэкстон-холле мы ставили мистерию планет. Зал был полон каждый вечер! Также я был антерпренёром скрипичного ансамбля "Девицы вольного рэгтайма". Мы выступали с огромным успехом в Лондоне и ездили с концертами в Санкт-Петербург. Это было ещё до революции, на декаданс был большой спрос. Что вы на это скажете?

– Благодарю вас,– американец принялся за кофе,– Вам – не продам.

– Но вы ведь тоже состоите в неком ордене! По-настоящему тайные знания невозможно получить в одиночку!

– Состою.

– Что же это за орден, который не знает про Восточных Тамплиеров? У нас есть отделение в Соединённых Штатах!

– Мы мало работаем с мьюзик-холлами. Извините!

– Что-то связаное с масонами?

Американец нахмурился – опять одной бровью.

– Есть у нас и масоны,– он поднялся,– Но я, например, нет. До свидания!

– Вы будете в Теософском обществе?

– Я уже сказал – с мьюзик-холлами мы не работаем. С вами мне говорить больше нечего. А вот с вашим компаньоном – может быть.

Сирил Джексон нахлобучил шляпу, закурил точь-в-точь такую же сигару, как в тот памятный вечер, и грозно потопал в марево Сингапура.

Показался Субботин. Светлый костюм смотрелся отлично. На бородатом лице отпечаталась подушка.

– Как прошёл допрос? Он сознался?

– Я услышал больше, чем он сказал,– сказал Кроу,– Но копать здесь больше нечего. Скажите, а что с другими из вашей компании? Откуда они и зачем в Сингапуре? Я хочу узнать всё настолько очевидное, что наша маленькая медиум даже не стала об этом говорить.

– Вы думаете, это имеет отношение к пропаже.

– Без всяких сомнений.

– Мсье Шовен почти целыми днями сидит в своём номере. Он говорит, что в городе его душно.

– В номере тоже душно. Чем занимается?

– Он, кажется, литератор. Достаточно обеспеченный, чтобы на этом не зарабатывать. И достаточно скромный, чтобы не раздаривать всем свои книги с автографами. Играет с нами каждый вечер и до сих пор не сказал, у кого публикуется.

– Для Парижа это необычайно.

– Да. Я на всякий случай отметил его в регистрационной книге. Если его переведут и получится бум, у отеля Бингли прибавится ещё один великий постоялец.

– А что с герром Кластерманном?

– Ветеран Великой Войны. Ботаник. Как-то сказал, что приехал изучать флору Сингапура. Ума не приложу, что он собирается найти на нашём несчастном вдоль и поперёк распаханном острове.

– Что он думает о новом немецком канцлере?

– Герр Кластерманн до сих пор приват-доцент.

– Понятно. Думать о канцлере ему по должности не положено.

– Как мне кажется, ему просто хочется спрятаться от воспоминаний. Сначала в ботанике. Потом в Сингапуре. Рад, что он решил спрятаться в Бингли. Он неприхотливый. Такой может и в китайские кварталы забраться. С тех пор, как туда пришёл Маджестик, мои хозяева из кожи вон лезут.

– Великолепно. Что про мексиканца скажете?

– Не знаю, кем он был до революции. Но сейчас у него письмо от президента Карденаса. Он целыми днями в городе. Приехал заключать какие-то сделки.

– Упоминал, какие?

– Что-то на жестяном заводе. Что не удивительно – у нас же половину жести всего мира делают. Про китайцев спрашивал. У него переводчика нет, но он не переживает.

– Благодарю.

– А про сеньору Ферраз будете спрашивать?

Кроу усмехнулся.

– Тайны сеньоры Ферраз я предпочту открыть самостоятельно.

А тем временем на веранде появился новый человек. Он возник так внезапно, что в первые пару секунд Гарри Ли даже его не узнал. А когда узнал, то удивился ещё больше.

В превосходно выглаженном кителе и фуражке к отелю подошёл лейтенант Артур Блэр.

Прозвенел звонок. Когда шли в класс, у китайца сосало под ложечкой. Неужели жгуче-чёрный лейтанант из Итона поймает шпиона сам? А как же деньги?

На веранде Блэр кивнул уходившим дамам и остановился напротив монаха. Лобсан слегка поклонился и вытянулся, как на фотографии.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте,– Лобсан щурился на погоны и пытался вспомнить, кому они соответствуют.

– Вы здесь живёте?

– Нет. Я сопровождаю человека, который остановился в отеле Rex.

– Это не имеет значения. Зачем вам вилка?

– Вилка?– монах посмотрел на вилку в своей правой руке с таким видом, словно увидел её в первый раз в жизни,– К сожалению, она мне больше не нужна.

Он осторожно вернул вилку на стол.

– Кто вы такой?

– Монах. У вас таких, как я, называют тибетскими.

– Я вижу, что вы монах. Прошу вас, назовите ваше полное имя.

– В вашей стране меня обычно называют Лобсан Сэнгэ Сумати.

– Почему именно так?

– Это достаточно коротко, чтобы можно было запомнить. И достаточно длинно, чтобы отличить от других Лобсанов и Сэнгэ.

– Надеюсь, вам известно, что практически любой человек может раздобыть или изготовить такую одежду, побрить голову и выдавать себя за тибетского монаха – особенно за многие тысячи миль от Тибета.

– Я подозревал. Но мне не было известно.

– И что вы на это скажете?

– Теперь я это знаю.

– Очень рад, что поспособствовал вашему образованию. А теперь скажите – кто может это подтвердить?

Монах задумался.

– К сожалению, мой наставник уже ушёл в другое перерождение. Когда он подрастёт достаточно, чтобы уметь читать, он сможет меня опознать, и...

– То есть все, кто может подтвердить вашу личность, находятся в Тибете и прочих диких местах Азии.

– Это не так.

– Поясните!

– Тибет – не дикое место. В Лхасу приходят паломники с Волги, Байкала и даже Хут-Хото – города высокой культуры.

– Меня не интересуют города высокой культуры! Вы называете себя тибетским монахом по имени Лобсан Сэнгэ Сумати. Но можете ли вы это подтвердить?

– Если желаете, я могу сдать вам экзамен по винае.

– Причём здесь это?

– У нас, в традиции гелуг, очень серьёзный подход к уставу. Если вы сомневаетесь в моём монашеском достоинстве, я попытаюсь выдержать экзамен.

– Меня не волнует ваше монашеское достоинство. Я хочу знать – кто такой Лобсан Сэнгэ Сумати?

– Он монах.

– Я вижу. Чем вы можете подтвердись ваше имя?

– Ах, простите,– монах улыбнулся,– я совсем отвык от обычаев вашей страны.

Лобсан протянул серую книжечку. Лейтанант развернул и почувствовал, что уже ничего не понимает.

Это был типовой нансеновский паспорт беженца на имя Лобсана Львовича Суматеева, уроженца Верхнеудинска. Судя по дате рождения, Лобсану Львовичу недавно исполнилось двадцать восемь.

– Вы что, из России?

– Да.

– Откуда в России буддистские монахи?

– Из Бурятии в основном. Но есть и калмыки.

В графе "профессия" стояло нечто загадочное.

– Что значит "рабджунг"? И почему "банди" в скобках?

– Это прошло. Я больше не рабджунг.

– А кто?

– Гецул.

– Я не понимаю, чем всё это отличается. Объясните ясно.

– Банди от рабджунга не отличается ничем. Банди – это просто по-монгольски, а рабджунг – по-тибетски.

– Меня не интересует монашеский устав. Меня интересуете вы.

– Прошу вас, не стоит. Во мне нет ничего интересного.

– Кто такой гецул? Или рабджунг... я уже запутался!

– Гецул – это рабджунг, который взял двадцать восемь дополнительных обетов. Это обеты...

– Хватит! А рабджунг кто такой?

– Это гьенин, который взял три обета – монашеской пищи, одежды и образа жизни.

– А гьенин кто?

– Гьенин даёт пять обетов...

– Можете не объяснять. Меня не волнуют монашеские обеты. Кто там у вас перед гьенином?

– Никого.

– Что значит никого?

– Если никаких обетов не приносил – то ты просто мирянин. Они тоже могут делать подношения...

– То есть по профессии вы монах? Лама?

– Нет, ну какой я лама,– Лобсан развёл руками,– У меня даже учеников нет. И учёбу не закончил. И монахом меня называют просто из-за рабджунских обетов. Вот если бы я был гелонг...

– А это что такое.

– Это полноценный монах.

– И что это значит?

– Это значит ещё триста двадцать восемь обетов.

– Понимаю. Их, наверное, не так сложно соблюдать, как запомнить.

– Может быть. Я уточню у наставника.

– Почему в гостинице вы представились как Лобсан Сэнгэ Сумати, а в паспорте написано Лобсан Львович Суматеев?

– Тибетцы не смогли бы такое выговорить. А Сэнгэ – это имя моего отца. Я специально просил, чтобы в паспорт записали "Львович", а не "Сергеевич".

– Почему?

– Потому что по-тибетски Сэнгэ значит "лев". А что значит "Сергей", я не знаю. Наверное, это не тибетское имя.

– Прекрасно,– Блэр вернул паспорт.

– Я слышал, сегодня вечером у Теософов выступает девочка-медиум,– вдруг сказал Лобсан.

– Да, это так.

– А там будет госпожа Давид-Неель?

– Нет. Зато там буду я.

Монах кивнул.

– Ко мне ещё есть вопросы?

– Закончились.

– Благодарю.

И пошёл прочь.

Артур Блэр смотрел ему вслед и пытался понять – куда же этот русский тибетец ухитряется прятать паспорт?

А вот и валлийцы. В прежнем порядке – Керридвен, Эмброуз Аурелианус, Гвион. Как в прошлый раз, Аваггду среди них не было.

Им поставили четыре прибора, из них один накрыт крышкой. Взрослые сели, а Гвион взял накрытый поднос и отправился в отель. Он был бы похож на официанта, но осанка и хитрая улыбочка ришли из совсем другой эпохи и сословия. То не прислужник на зарплате, а слуга, юный, старомодный, свенравный и по-своему верный.

Лобсан хотел позвать Кроу. Но лейтенант Блэр уже перехватил оккультиста и что-то у него выпытывал. Было слышно, как Кроу ссылается на секретный устав ордена.

Поэтму монах подошёл один.

– Простите, это вы – знаменитый маг из города Уэльс?

В бороде Эмброуза Аурелиануса расцвела улыбка.

– Я не маг, что вы. Я скромный исследователь погибшей традиции великих магов, добрый королей и таинственных бардов кельтской древности. Этого таинственного мира, который сожгла чужая, христианская цивилизация. Вы, я вижу, из Тибета. Я уважаю Тибет. Там тоже горы.

Лобсан решил не говорить друиду, что он из Бурятии. Всегда полезно носить при себе немногжечко тайных знаний.

– А кто этот молодой человек, который шёл с подносом? Он ваш ученик?

– Может быть ученик. Может быть, со временем станет,– Мирддин гладил бороду,– Например, мы всё ещё не знаем, как человек становится бардом. Я вот, к примеру, не бард. А Гвион подаёт надежды. Откуда приходят эти надежды? Откуда талант Аваггду?

– Наверное, было непросто найти эти таланты.

– Очень непросто. Но мне повезло. Искал их не я! Это всё госпожа Керридвен обнаружила. На меня же возложена великая миссия – консультировать.

К столу вернулся Гвион.

– Агата сказала, что требует больше пирожных.

– Они получит их после выступления,– произнесла Керридвен.

Гвион сел.

– Пойди и скажи её об этом.

– А можно не говорить?

– Пойди и скажи!

Понурый Гвион поплёлся выполнять приказание.

Монах внимательно смотрел вслед мальчику.

– Что означает эта причёска в вашей стране?

– Эта причёска – очень старинная. Он сам попросил такую, но не сказал почему. В древности причёски значили намного больше чем сейчас, в эпоху упадка Традиции. Длинноволосый воин похож на льва, и он легче переносит удар в голову. А вот человеку лысому так просто проломить череп... В древности полностью стригли только невольников, а монахам выстригали тонзуру. Сохранились древние акты, в которых клянутся головой, а по менее важному поводу – волосами. Так что остриженный носил свой позор напоказ, пока не обрастал снова.

Мальчишка венулся. С крышкой, но без подноса.

– Гвион, расскажи господину монаху про колокольчик,– приказала Керридвен.

– Я уже знаю,– Лобсан улыбнулся и посмотрел мальчику в глаза,– А вы?

Гвион слегка усмехнулся в ответ.

– Да, знает,– сказал он,– Он всё уже знает, тётушка Керридвен. Они там у себя в Тибете все ясновидящие!

– Это впечатляет. И что же вы можете нам сообщить, господин монах, по этому поводу? Как вы, наверное, тоже знаете, эта история уже наделала много шума.

– Мне известно, что эти колокольчики имеют большое значение в защите от чёрной магии,– заговорил Мирддин,– Их звон превосходно отгоняет злых духов. Также такие колокольчики применяются в некоторых тайных тантрических ритуалах, где символизируют...

– Эмброуз, замолчите!– произнесла Керридвен.– А вы продолжайте, господин тибетский монах.

– Я полагаю,– тут Лобсан сделал паузу и обвёл взглядом всех, кто был за столом,– что колокольчик похищен шпионом.

– Шпионом?– встрепенулся Мирддин.

Керридвен молча сверлила Лобсана глазами.

– Да, шпионом. В отеле Бингли живёт шпион.

– Значит, шпион,– Керридвен демонстративно отхлебнула чай тщательно накрашенными губами,– На какую из великих держав он работает?

– Я этого пока не знаю.

– А что этот шпион сделал с хозяином колокольчика?– осведомился Гвион.

– Я подозреваю, но пока не знаю точно. Думаю, что-то очень ужасное.

– Этот шпион охотится за Аваггду?– спросила Керридвен. Рыжая ведьма нервно перебирала отточеными, сверкающими ногтями.

– Я не знаю, за чем именно он охотится. Но если он решит, что это выгодно – он попытается похитить и её.

– То есть вы полагаете, что он украл колокольчик только потому, что ему предоставился случай?

– Да, вы всё правильно поняли. Этот человек уверен, что его всё равно не поймают.

– И что же он с ним собирается делать?

– Продаст. Или перешлёт тем, кто его нанял. Может быть, силу колокольчика получится применить для войны.