Текст книги "Красивые души"
Автор книги: Масахико Симада
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)
3.2
Фудзико возвращается в Японию.
Самой первой об этом узнала Андзю. Фудзико написала ей письмо, в котором просила ничего не сообщать Каору Он ведь приезжал без всякого предупреждения к ней в Бостон, вот и она тоже хочет сделать ему сюрприз.
Что было между ними, что они пообещали друг другу? Этого Андзю пока не знала. Она хотела встретиться с Фудзико до того, как та увидится с Каору. Андзю нужно было разузнать, какие у Фудзико виды на него.
Через два дня после возвращения Фудзико на родину Андзю пригласила ее на ланч во французский ресторан, где часто бывала. После долгого отсутствия Фудзико выглядела слегка похудевшей, в глазах читались уверенность и достоинство. С первого взгляда становилось ясно, что, в отличие от Андзю, научившейся в японском женском университете только учтивому соблюдению устоев, Фудзико побывала в совершенно другом мире. Андзю умела выражать себя исключительно на уровне эмоций. А Фудзико, напротив, подавляла в себе эмоции, она признавала логику и волю. Когда-то она хотела стать ветеринаром, но, завершив стажировку, сформулировала для себя четкие планы на будущее. Фудзико собиралась работать в ООН. Используя полученные знания и навыки, она хотела противостоять «макиавеллизму» Америки и прочих великих держав.
На родину Фудзико вернулась, чтобы пройти стажировку в Региональном отделе Японии и Южной Кореи Управления Верховного комиссара ООН по делам беженцев. До окончания университета оставалось несколько месяцев, но она уже набрала необходимые баллы и собиралась как можно скорее поучаствовать в экзаменах на вакантное место в ООН. Если она успешно пройдет конкурс и тем временем освободится вакансия, после окончания университета определится и ее место работы. Она выбрала путь гораздо сложнее, чем карьера чиновника в японском учреждении.
Андзю больше всего интересовал взгляд Фудзико на вопросы любви и брака. Думать о свадьбе пока рановато: и та и другая слишком молоды для этого, но, чтобы судить об идеальных любви и браке, нужно все же обладать реальным опытом. Случай с Амико приоткрыл Андзю подлинную суть семейных отношений родителей и пошатнул определенность ее представлений о браке и любви. Не переставая думать о проблемах дома Токива, Андзю решила обсудить волновавшую ее тему с Фудзико.
– Я не хочу жить, как обычная замужняя женщина.
– Когда я смотрю на мать, меня не покидает мысль, – соглашаясь с лаконичным ответом Фудзико, сказала Андзю, – что в обычном браке самое большое счастье в начале, а потом только и делаешь, что становишься все несчастнее. Мой отец тратит огромные деньги на любовниц, а мать раньше была по рукам и ногам связана домом и детьми, а теперь в одиночестве выращивает орхидеи. Можно подумать, что вся ее семейная жизнь сводилась лишь к тому, чтобы родить Токива наследника.
– Всегда смотришь на мать, правда? – подтвердила Фудзико. – Думаю, я не повторю путь моей матери. Мне бы хотелось найти свою работу, а не только быть помощницей мужа. Но тогда, наверное, я не смогу выйти замуж, как все, и жить обычной семейной жизнью. Мама всегда ездила с отцом, куда бы его ни направляли, но сможет ли ездить со мной тот, кто станет моим мужем? Впрочем, наверное, именно за такого человека я и выйду замуж.
– А за кого бы ты вышла?
– Ну… – Отвечая на вопрос Андзю, Фудзико призадумалась и продолжила с улыбкой: – За музыканта или за поэта. Ведь артисты и художники свободны ездить куда хотят.
Ее ответ звучал четко, будто был известен с самого начала. Андзю попробовала представить подходящего для Фудзико музыканта или поэта, и вдруг ее осенило. Уж не Каору ли та имела в виду?
– А в Бостоне ты никого подходящего не встретила? – Андзю попробовала коснуться отношений Фудзико с мужчинами в Америке.
– Ко мне приезжал Каору.
Это мы и так знаем. Вопрос в том, любила ли Фудзико еще кого-то помимо него.
– Да и парни из Гарварда тебе, наверное, проходу не давали.
Фудзико только улыбнулась:
– Нам всем приходилось много заниматься, не до того было.
– Но дружила ты, наверное, со многими? – Андзю попробовала зайти с другой стороны.
– Бойфренда у меня не было, но друзья-мужчины были. Дружила я и с геями. Вот только возлюбленного себе не нашла. А чем сейчас занимается Каору?
– Беспокоишься о нем?
Впервые за весь разговор Фудзико смутилась. Андзю деликатно не заметила ее смущения, но про себя решила устроить их встречу на свой лад.
– Мы два раза встречались в Америке, но в неудобное время и совсем недолго. Мы пообещали друг другу в следующий раз побыть вместе подольше, но Каору вернулся в Японию. Сказал, что бабушка умирает. Жаль. Он подбадривал меня, как сейчас помню его слова: «Теперь женщины определяют лицо эпохи, надеюсь, и у тебя получится».
– После возвращения сюда Каору много времени проводил с бабушкой.
– Он ведь заботливый, да?
– Думаю, он тоже хочет встретиться с тобой. Какой сюрприз мы ему приготовим?
– Может, нагрянуть к нему в университет?
– Интересно, удивится ли он? Наверное, меньше, чем ты.
Фудзико недоуменно посмотрела на Андзю, стараясь разгадать, что та имеет в виду. Андзю сказала, словно бы сама себе.
– Каору стал ужасным бабником. Будто напоказ старается. И чем только он занимался в этом Нью-Йорке?
Фудзико нахмурилась. Она хотела верить своим впечатлениям: Каору не показался ей таким.
– При тебе он стеснялся, прикидывался паинькой, а на самом-то деле ему все нипочем, довел себя до ручки.
Андзю старательно расписывала Фудзико образ неизвестного ей Каору, пытаясь зародить в ней предубеждение и недоверие к нему.
– Последнее время Каору пропадает у своей преподавательницы вокала. Отец покровительствует одной подающей надежды сопрано. Не хотелось бы рассказывать о позоре нашей семьи, но Каору, отец и эта певичка образовали любовный треугольник. Ужас, правда?
Услышав такое, Фудзико на несколько секунд лишилась дара речи, но тут же пришла в себя и спросила:
– А Каору тоже любит эту певицу?
В ответ Андзю обрушила на Фудзико шквал информации, призванной усилить ее подозрения. Да, он, наверное, считает любовь игрой; его и раньше-то трудно было понять, а сейчас так и совсем невозможно. До утра развлекается со своими дружками, и еще какими-то грязными делишками занимается…
Выражение лица Фудзико не изменилось, но она так часто моргала, что это выдавало ее смятение.
– Значит, он уже не такой, как прежде, – с легкой грустью сказала Фудзико, а Андзю со вздохом произнесла:
– Да, прежнего, честного, надежного Каору больше не существует, – и добавила: – Каору еще ни разу никто не бросал. Девушки так избаловали его, что он не научился любить. Он повзрослеет, только пережив несчастную любовь.
Самой Андзю, разумеется, было известно, что Каору не думает ни о ком, кроме Фудзико. Но Андзю понимала: смирись она с их любовью – и Каору будет все больше отдаляться от нее. Интуиция подсказывала: есть только один способ привязать к себе Каору – заставить его пережить несчастную любовь. И сделать это может только один человек – Фудзико. Андзю старательно копала рвы, чтобы разделить их сердца и тихо похоронить любовь Каору. Она знала, о чем думает Каору и что на сердце у Фудзико, но тьмы в ее душе не видел никто. Прячась за их спинами, она держала в руках кончики нитей, управляющих их отношениями.
– Андзю, а ты как считаешь? Может, мне лучше не встречаться с Каору?
– Каору, наверное, будет рад, но сама ты, боюсь, испытаешь горькое разочарование. Мне, как старшей сестре, хотелось бы, чтобы Каору хоть немного повзрослел.
По крайней мере, Андзю удалось заронить в Фудзико зерна сомнения. Но лицо Фудзико, как у игрока в покер, оставалось непроницаемым. Если бы она любила Каору, ее чувства должны были отразиться на лице. А что, если она никогда и не думала о Каору как о своем возлюбленном? Может быть, их любовь существовала только в фантазиях Каору и ревнивых предположениях Андзю? От этих мыслей Андзю стало жаль Каору.
Когда подали кофе и десерт, она набралась смелости и решила задать откровенный вопрос:
– Можно тебя спросить? А что ты думаешь о Каору? Ты хотела бы с ним встречаться?
Семь лет назад она уже спрашивала об этом. Тогда Фудзико ответила: он еще слишком мал для любви. Но теперь разница в возрасте сгладилась. Они давно не виделись и, наверное, могли бы свежим взглядом посмотреть друг на друга. Но примет ли Фудзико бабника Каору, каким его нарисовала Андзю?
– Неужели он успел забыть обо мне? – Фудзико будто разговаривала сама с собой, смотря вдаль. Теперь пришла очередь Андзю смутиться, и она ответила:
– Нет, он не мог забыть тебя.
– Знаешь, мне как-то страшновато становится, пожалуй, я последую твоему совету и не буду первая искать встречи с ним. Может, ты скажешь Каору, что я вернулась в Японию? Передай еще: Фудзико будет рада, если он помнит наше обещание.
Андзю попыталась разузнать, что это за обещание, но Фудзико только молча улыбнулась в ответ. Если речь о том, чтобы Фудзико пришла на концерт Каору, то о таком обещании Андзю было известно. Андзю уточнила у Фудзико, не о концерте ли идет речь, но та покачала головой:
– В Нью-Йорке мы еще кое-что пообещали друг другу. Извини, но это секрет.
Похоже, тщательно выстроенные Андзю планы несчастной любви Каору наткнулись на препятствие. Получается, их любовь зашла гораздо дальше, чем Андзю себе это представляла? Тайное обещание, которое они дали друг другу, сводило на нет любые интриги третьих лиц. Пока оно существует, их связь не разорвется. Неужели Фудзико разгадала планы Андзю и открыла ей свои козыри?
Значит, Фудзико поняла, какую тонкую работу проделала Андзю, чтобы разлучить ее с Каору. Карты Андзю были раскрыты, и она оказалась в невыгодном положении. Потушить огонь страсти Каору – непростая задача. Поэтому Андзю постаралась зародить сомнения в Фудзико. А в результате узнала об их связи, в которой нет места никому третьему. У Андзю оставалось единственное средство: быть верной своей любви, честно и открыто признаться в том, что стала соперницей. Чтобы преодолеть стыд от любви к младшему брату, ей нужно погрузиться в свой кровавый источник. У нее нет другого способа победить, кроме как отдаться чувствам, как когда-то, нарушив запреты семьи, сделали ее бабка и мать.
3.3
Наверное, из-за того, что он в пятницу ночью напился как свинья и вернулся домой только под утро, Каору проснулся во второй половине дня. Он ходил по дому в пижаме с бутылкой яблочного сока в руке и рассеянно смотрел на цветочную клумбу. Андзю спросила:
– Тебе что, делать нечего?
– А мы вчера ходили в зал Сирануи, бились с борцами низшего разряда, все тело болит, ничего делать не могу.
– Что за бред!
– Я победил одного придурка, сто тридцать килограммов весом.
– Да он в два раза тяжелее тебя! Как же это тебе удалось, интересно знать?
– А я его защекотал.
– Так это не по правилам.
– Мы поспорили. Нужно было победить, плевать как: хоть по правилам, хоть без. Проигравший неделю шестерит у победителя. А выигравший неделю жрет хлебалово сумоистов сколько влезет.
Каору пропадал в залах сумо, по ночам развлекался с Ханадой, и, наверное, поэтому речь его стала как у шпаны. Если не занять его чем-нибудь, он так и будет проводить дни в драках и спорах, играя в азартные игры и заключая пари. Пытаясь утихомирить свою злость, Каору увлекся тем, что ему было совершенно несвойственно. Андзю подумала: Каору подходит только одно – любить. И чем сложнее эта любовь, тем лучше.
– Может, погуляем, как раньше?
Каору догадался: Андзю предлагает погулять не просто так, и поплелся за ней, еле волоча свое ослабевшее тело.
Андзю направилась было в парк, где Каору часто играл сам с собой, но он остановил ее.
– Ты уже вырос из этого парка? – спросила Андзю, а Каору, со слабой улыбкой, сказал:
– Я недавно увидел тут мальчишку, который разговаривает со стеной, и как-то не по себе стало.
«Стена плача» в парке когда-то показала Каору полезные стороны одиночества, а теперь воспитывала его последователей.
Они обогнули парк, прошли мимо дома Фудзико и вышли к вокзалу. Андзю предложила:
– Давай съездим к реке.
– Ну давай.
И они сели на электричку.
Похоже, Каору с недавних пор перестал ездить к реке, чтобы разобраться в своих чувствах, перестал скучать по дому Нода.
– Ты что-то хотела мне сказать? – Каору решил поторопить Андзю, которая никак не могла начать разговор.
– Фудзико вернулась.
На зеленоватом, наверное от похмелья, лице Каору проступил румянец. Неужели и раньше упоминание ее имени имело такой живительный эффект?
– Когда она приехала? – Даже хриплый голос в одно мгновение приобрел певучее металлическое звучание.
– Четыре дня назад. Позавчера я встречалась с ней.
– У нее все в порядке?
– Да. Она просила передать тебе, что будет рада, если ты не забыл обещания, которое вы дали друг другу.
– Да? Она так сказала? Разве я мог забыть? Она хотела со мной встретиться? – Каору так светился от радости, что Андзю почувствовала себя преданной. Даже в детстве он очень редко проявлял свои чувства, но радость от новой встречи с Фудзико Каору и не пытался скрывать. Это так изумило Андзю, что она совсем забыла о своей ревности.
– А что вы с Фудзико пообещали друг другу в Нью-Йорке?
– Я не могу тебе сказать. Это секрет.
– Фудзико говорила то же самое. Каору! – окликнула его Андзю и пристально посмотрела ему в лицо.
Каору показалось, что ее взгляд, будто лиана, обвивает его, и он спросил:
– Почему у тебя такие грустные глаза?
Ресницы у Андзю задрожали, она отвела взгляд и посмотрела вдаль, на водонапорную башню. Теперь наступил черед Каору заглядывать ей в лицо. В ее глазах стояли слезы, нижние ресницы намокли.
– Что случилось? Я чем-то тебя обидел?
– Нет, мне просто взгрустнулось.
– Не надо грустить, если на то нет причин.
А причины были. Радость Каору печалила Андзю. Она сама себе была противна: как можно грустить, когда брату хорошо! Андзю пыталась объяснить, что с ней происходит, но нахлынувшие на нее чувства не признавали логических объяснений.
– Ты мой младший брат, но ты мне не родной. Поэтому и тяжело.
– Можно подумать, что раньше ты об этом не знала.
– Помнишь, перед твоей поездкой в Америку мы приходили сюда, на реку? С тех пор во мне что-то изменилось. Все из-за тебя. И дело не только во мне. Изменилась вся семья Токива.
– А что я такого сделал?
– От одного твоего присутствия все теряют рассудок – Андзю путалась в словах, она и корила его, и превозносила; ее смятение пугало Каору.
– Из-за меня? Я всех свожу с ума? То есть лучше, чтобы меня не было?
– Нет. Я не хочу, чтобы ты уезжал. Без тебя мне плохо.
– Андзю, я не понимаю. Что мне делать? – На самом деле Каору наверняка догадывался, что хочет сказать Андзю. Знал он и почему Андзю не может говорить об этом прямо.
– Ты можешь делать все, что угодно. Я не стану тебя упрекать. Ты должен быть свободен. Никто не имеет права ограничивать тебя, ты не обязан подчиняться ничьим приказам.
– Ты хочешь сказать: освободись от дома Токива?
– Не только. Я хочу, чтобы ты был свободен и от всех соблазнов, и от всех любовниц.
«И от Фудзико… – хотела сказать Андзю, – свободен настолько, что мог бы полюбить как женщину свою старшую сестру». Вероятно, Каору разгадал мысли Андзю, или, может внутреннее чутье подсказало ему перевести разговор в другое русло.
– Хочешь, чтобы я стал инопланетянином? Да я всегда был как инопланетянин.
До его отъезда в Америку они приезжали к этой реке вдвоем, и Андзю влюбилась в Каору, что приводило ее в крайнее смятение. Но она изо всех сил пыталась оставаться ему старшей сестрой, не давая воли своей ревности к Фудзико. То чувство неловкости, которое возникло между ними, стало предвестником ее любви к младшему брату. Тогда победила нерешительность. Теперь бабушки уже нет в живых. Ни отец, ни мать не станут пускаться в рассуждения о любовной добродетели и морали. Узы дома Токива распались. Нерешительность ушла, осталась ненависть.
– Каору, я больше не считаю тебя своим младшим братом. Поэтому и ты меня… – Андзю решила продолжить признание, которое она не завершила в прошлый раз у реки. Но Каору тут же потянул Андзю за руки и сказал умоляюще:
– Прошу тебя. Оставайся мне старшей сестрой.
Он пытался предотвратить признание Андзю. А она с надеждой смотрела на него, ожидая объятий и поцелуев. Каору, должно быть, понимал, чего она от него хочет, но не пытался разбить невидимую стену, существовавшую между ними.
– Ты не поцелуешь меня? Как тогда, в аэропорту, в тот день, когда уезжал в Америку?
Андзю обхватила шею Каору и смотрела на него полным томления взглядом, не давая ему отвернуться.
– Дети смотрят. – Каору попытался отодвинуться от Андзю.
– Знаю. Ты не можешь жить без Фудзико. Но я тоже не могу жить без тебя. Не называй меня больше сестрой. Я не понимаю, кто я. Чем больше я думаю о том, что мне нельзя тебя любить, тем тяжелее мне становится. Я знаю, мои признания все испортят. Но я подумала: мне станет легче, если я откроюсь тебе.
Признание – вроде мгновенной лотереи: выигрыш выдается сразу. Андзю вздохнула, отвернулась от Каору и закрыла лицо руками. Наверняка сейчас ни у кого в мире нет такого потерянного выражения лица, как у нее, подумала она.
– Что я за дура. Ненавижу себя!
Замешательство Каору вмиг охладило ее возбуждение. Теперь Андзю, наверное, придется раскаиваться бесчисленное количество раз. Новых отношений не начать, пока чего-нибудь не разрушишь. Это действительно так, но бывает, старые отношения разрушаются, а ничего нового и не возникает.
– Могу догадаться, каково тебе сейчас, сестра, – сказал Каору в спину Андзю. Сказал грубо, явно намекая, что утешать он ее не собирается. – Я вернусь к тому, к чему должен вернуться. И когда это произойдет, мне хотелось бы, чтобы ты была рядом. В прошлом году на этом месте ты мне пообещала: если, превратившись опять в Каору Ноду, я останусь твоим младшим братом, тебе этого будет достаточно. И я тоже не хочу тебя терять. Не хочу, чтобы ты была несчастной в любви.
Каору не отвергал признания Андзю. Ей ничего не оставалось, как поверить ему. Каору медленно пошел по насыпи, Андзю смотрела ему в спину и думала: куда он должен вернуться? Когда это случится? Наверняка это зависело от Фудзико. Знает ли его избранница, средоточие всех его помыслов, всех движений души, как влияют на Каору каждое оброненное ею слово, каждый ее жест? Задумывалась ли Фудзико хоть раз о том, что ее вздох, ее «да» или «нет» определяют и будущее той женщины, которая любит Каору? Почему тот, кто любит, и тот, кого любят, находятся в таких неравных условиях? Андзю желала Каору свободы, а он с радостью подчинился бы Фудзико. Чем настойчивее его отвергали, тем глубже его засасывало болото.
– Почему? – немного в нос спросила Андзю, обращаясь к спине Каору. – Почему ты так любишь Фудзико?
– Не знаю, – ответил Каору. Но он не мог не знать. В своей затянувшейся зимней спячке Каору лелеял мысли о Фудзико потому, что она находилась в дальних краях, куда его переживания не долетали. Если бы они могли встречаться всегда, когда захочется, вне всяких сомнений, сейчас их любовь вызывала бы только улыбку. Если бы они жадно стремились насытиться друг другом, то и страсть их быстрее бы остыла. Старания Андзю помешать их любви, наоборот, продлевали ей жизнь.
– Я вышла бы за музыканта или поэта – вот что сказала Фудзико, – прошептала Андзю в спину Каору.
3.4
«Нельзя забыть то, что было», – говорила Андзю и рассказывала тебе истории любви. Да и у самой рассказчицы была своя история. Андзю не скрывала, как когда-то сходила с ума по собственному младшему брату. Ты смотрела на нее, и взгляд твой понемногу менялся.
Андзю выбрала ожидание. Она решила поверить, что в один прекрасный день непременно понадобится Каору. Ей опять оставалось только наблюдать, как отношения Каору и Фудзико становятся все ближе. Но ее ревность ослабла. Ей стало казаться, что признание, которое она сделала, приравняло ее к Фудзико. Три дня спустя Андзю написала Фудзико письмо. В нем она честно рассказала обо всем. Андзю не хотела обманывать Фудзико и написала как есть: «Я люблю Каору». А еще она добавила: «Но Каору фатально влюблен в тебя». Для Андзю это и правда была роковая любовь. Спрятав ревность подальше, Андзю заявила: «Я решила ждать, наблюдая за развитием вашей любви, – и закончила письмо словами: – Можете не обращать на меня внимания». Теперь их любви никто не препятствовал. Долгая зимняя спячка закончилась, и наконец пришла пора, когда они могли безоглядно любить друг друга. Каору мог в любое время встретиться с Фудзико. Все необходимые условия для любви сложились.
Но в их сердцах появилось какое-то несовпадение. То ли письмо Андзю вызвало у Фудзико лишнее беспокойство, то ли она стала осторожной, услышав о разгульной донжуанской жизни Каору. Так или иначе, он потерял ее доверие.
Узнав о возвращении Фудзико на родину, Каору не поспешил встретиться с ней. У него было необычайно развито чувство долга в отношении семьи, он первым бросался друзьям на помощь, жертвуя ради них чем угодно, но с Фудзико он почему-то становился медлительным и нерешительным. Он отважно брался за дело и не терялся ни перед якудза, ни перед грязным вымогателем, но рядом с Фудзико у него все валилось из рук, он чувствовал себя закованным в кандалы. Ему потребовалась неделя, чтобы решиться на встречу с ней.
Он ждал в кафе неподалеку, пока она закончит работу; увидев ее через окно, он пошел за ней следом, издалека любуясь ее затылком и икрами. Наверное, Фудзико почувствовала его взгляд: она коснулась рукой затылка, оглянулась, на мгновение улыбнулась Каору, но ничего не сказала и продолжила путь, приведя Каору к платформе метро. Ему казалось: стоит броситься за ней – и она убежит, поэтому он постепенно сокращал дистанцию. Купив билет, Каору продолжил преследование, при этом чуть не опоздал на поезд. В вагоне почти не осталось сидячих мест, Фудзико смотрела на Каору, стоявшего справа от двери, и во взгляде ее было что-то суровое. Каору приблизился осторожно, будто хотел задобрить капризного ребенка, встал слева от двери и посмотрел на отражение Фудзико в темном стекле напротив. Она не откликнулась на его взгляд. В молчании они проехали две станции, и перед тем, как пассажиры направились к выходу, Фудзико прошептала Каору:
– Что ты за человек!
Каору искоса пытался прочитать по выражению ее лица, на что она сердится, как будто там был написан ответ.
– Ты мне, наверное, не поверишь, но я хотел сразу вернуться в Нью-Йорк.
– А чем ты занимался, оставив меня в одиночестве?
Наблюдал за участью женщин, преданных в любви… Что еще он мог сказать? Он мог бы вернуться в Нью-Йорк в любое время, если бы захотел, но он этого не сделал. Чтобы удержать Фудзико, ему надо было хотя бы звонить ей и разговаривать по телефону, но что может быть сложнее, чем дозвониться до женского общежития? Или там постоянно занято, или дозвонишься – но Фудзико нет, а передать ей он ничего толком не мог. Каору и писал-то ей всего три раза: отправил письмо, где кратко рассказывал о событиях в семье, и пару открыток со стихами.
Его стеснительность росла и вскоре переросла в безразличие, сопоставимое с хладнокровием Фудзико. В глубине души он даже ненавидел Фудзико, поставившую любовь под строгий самоконтроль. У него была слабая надежда: если он хоть немного симпатичен ей, то она найдет способ связаться с ним, раз ему пришлось внезапно вернуться в Токио. Но от Фудзико не приходило пламенных писем, и короткие объятия на вокзале Пенн-стейшн в Нью-Йорке стали казаться далеким прошлым. Конечно, Каору не забыл ни этих объятий, ни касания щеки Фудзико. Но мягкие, сладкие воспоминания тут же сменялись тревогой, приводившей Каору в отчаяние. Однажды он испытал наивысшее счастье, а теперь был вынужден столкнуться с неприятием и забвением. Страстно желая новой встречи с Фудзико, он боялся, что будет отвергнут.
– Ты ненавидишь меня?
Фудзико молча кивнула. Но ее ненависть была для него приятнее, чем стандартно-вежливое отношение. Раз ненавидит – значит, ждет чего-то. Он понял, что Фудзико тоже неотступно ждала от него вестей. Выяснилось, что самая важная открытка, в которой Каору вверил свою любовь строкам стихов, к несчастью, до Фудзико не дошла. Неужели даже почта была против них? Теперь Каору раскаивался в своем упрямстве. Он спешил заполнить возникшие пробелы.
– Давай погуляем?
Он жаждал ее, но это было невозможно – слишком много времени прошло с тех пор. Стрелки часов вновь замерли на том мгновении, когда Каору поджидал Фудзико на территории университета в Бостоне.
– Нет. Тебе и без меня, наверное, есть куда пойти.
Пассажиры, входившие в вагон, разделили их, и разговор прервался. На следующей станции Фудзико вышла из поезда, а Каору опять пустился вдогонку за ней. Похоже, Фудзико ненавидела его за что-то такое, о чем он и не догадывался.
– Давай поговорим в спокойной обстановке, – попросил Каору, остановил Фудзико и завел ее в пивную, расположенную в подвале обшарпанного здания. Смех и крики посетителей, сидевших в глубине зала за большим столом, усиливались акустикой каменных стен; приходилось напрягаться, чтобы услышать друг друга, и они старались говорить, используя паузы между взрывами чужого веселья.
– Ты всегда появляешься внезапно, приводишь в смятение и исчезаешь. Типичная для тебя манера поведения, разве не так?
Неужели он действительно привел Фудзико в смятение? Он-то думал, что она никогда не теряет выдержки. Стрелы пылких чувств, выпущенные Каору, нарушили душевное равновесие Фудзико. Суровые упреки, которые она обрушивала на Каору, вопреки ее намерениям приводили его в наилучшее расположение духа.
– Я беспокоился, думал: ты считаешь, я отдалился от тебя.
– Неужели я когда-нибудь давала тебе повод так думать?
Он не мог ответить ни да, ни нет. Может быть, ему удалось разгадать, что скрывалось за непроницаемой маской Фудзико, не выставлявшей своих чувств напоказ?
– Когда ты уехал, я задумалась о своем будущем. Может быть, я ревную тебя к твоей непредсказуемости. Ты ведь будешь болтаться по миру, сколько тебе вздумается. Когда мне захочется побыть с тобой, ты отправишься в какую-нибудь даль, когда привыкну жить без тебя, неожиданно вернешься.
Да, Фудзико рисовала исключительно мрачные картины их будущего.
– Я готов приехать к тебе куда угодно, где бы ты ни была. – Каору забрасывал Фудзико словами, призванными свидетельствовать о его верности, но они звучали так легкомысленно, что ему делалось стыдно. Да и Фудзико уже не верила его словам.
– Это не может продлиться вечно. Ни ты, ни я не знаем, когда отправимся в те края, где не услышишь голос друг друга. Однажды мы поймем, что живем в абсолютно разных мирах. Мы уже начали двигаться в противоположных направлениях. Я не знаю, где ты живешь, и не могу представить себе, что у тебя за жизнь.
Он впервые слышал от Фудзико столь мрачные слова. Даже голос ее звучал глухо, низко.
– Пусть так, но мы возвращаемся в одно и то же прошлое. Пока живо наше обещание.
– Прошлое застывает. А мы движемся. Даже находясь в одном месте, как сейчас, мы видим разные вещи. Произносим одни слова, а понимаем их по-разному. Идем навстречу друг другу, а проходим мимо.
Каору никогда еще не видел Фудзико в таком мрачном настроении; похоже, ее раздражали суждения Каору, и казалось, ее что-то подгоняет. Фудзико заглядывала в будущее на шаг дальше, чем он, и взывала к чему-то. А Каору все еще мечтал забыться в ее объятиях, мечтал о том, чтобы время остановилось. Он тосковал по наивысшему пределу счастья, которое доступно любящим и которого он пока не испытал. Эта тоска делала его нерешительным, и она же заставляла его мысли, подобно перелетным птицам, лететь к Фудзико.
Но Фудзико отвергала сладкие надежды Каору. Она осуждала его, и это было очевидно. В промежутках между непристойным гоготом пивной он пытался донести до нее слова, которые позволили бы ему приблизиться к ее мятущемуся сердцу.
– Я такой же, как и прежде. И ничего не решил по поводу будущего. Все время нахожусь в подвешенном состоянии. Скажи мне, Фудзико, можно ли мне любить тебя? От твоего ответа зависит моя жизнь. Я должен жить ради кого-то, иначе я стану бездельником, который мешает всем.
– И скольких женщин ты обольстил этими песнями?
От неожиданных слов Фудзико Каору потерял дар речи. Неужели, сам того не осознавая, он вел себя предосудительно? Нет. наверняка Фудзико ошибается. Но чем объяснить эту ошибку?
– Должно быть, есть кто-то еще, достойный твоей любви.
Фудзико бежит от себя самой?! Он не представлял, кого она имеет в виду, но испытывал угрызения совести. Между ними встал кто-то третий. И не один. Фудзико уже знала о том, что Андзю любит Каору. Она слышала от Андзю и об оперной певице, и о толпах девиц, вьющихся вокруг него. А еще, хотя Фудзико и не догадывалась об этом, в глубинах подсознания Каору жила его покойная мать. Но сейчас Каору видел только Фудзико, чувствовал только ее.
– Кого же мне любить, кроме той, что сейчас передо мной? – Его голос взорвал внезапно наступившую в пивной тишину, так что его услышали даже за большим столом. Не желая того, он стал центром внимания. Гоготавший громче всех красномордый дядька в пьяном угаре зааплодировал Каору. Фудзико порывалась было что-то сказать, но осеклась и превратилась в печальную статую.
– Идем отсюда.
Фудзико молча встала и вышла на улицу. Пока Каору расплачивался, в его адрес неслись насмешки:
– Не дрейфь, аристократ!
– Смейтесь, пока силы есть, – буркнул Каору и вышел из пивной, но Фудзико нигде не было. «Куда она повернула: направо или налево?» – искал ее спину Каору. Сначала он бросился налево. Каору спешил: если он сейчас не найдет ее, случится непоправимое. Пробежав расстояние, достаточное, чтобы непременно догнать Фудзико, Каору развернулся. Если она шла в противоположном направлении, то получалось, что это Каору убегает от нее. Он побежал еще быстрее, надеясь, что Фудзико остановилась и ждет его…
Каору остался один на Гиндзе, улице, где царит безразличие.
Он стоял, прислонившись спиной к стене здания, и смотрел на грозовые облака, утирая пот со лба. Чувство, что тебя бросили… Каору сейчас на собственном опыте переживал то, что, наверное, переживала Фудзико в Америке. Он ведь тогда тоже молча взял и исчез, не разъясняя причин. Такое исчезновение не могло не обидеть Фудзико. Слишком поздно он это понял. Опьяненный желанием приблизиться к Фудзико, Каору даже не представлял, как она была одинока. Он скрежетал зубами, злясь на себя – не заметившего за бесстрастным лицом Фудзико ее беззащитности. Значит, Фудзико отомстила ему.