Текст книги "Красивые души"
Автор книги: Масахико Симада
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)
Масахико Симада
Красивые души
«Фортуна непостоянна, а человек упорствует в своем образе действий, поэтому, пока между ними согласие, человек пребывает в благополучии, когда же наступает разлад, благополучию его приходит конец. И все-таки я полагаю, что натиск лучше, чем осторожность, ибо фортуна – женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать – таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело. Поэтому она, как женщина, – подруга молодых, ибо они не так осмотрительны, более отважны и с большей дерзостью ее укрощают».
Иногда ты стоишь на берегу моря, озера или реки и вдруг чувствуешь: на тебя кто-то смотрит. Оглядываешься – вокруг никого. Но тебя не пугает посторонний взгляд. Наоборот, тебе кажется, что это взгляд твоего доброго тайного защитника.
Папа смотрит на меня, – думаешь ты и, прищурившись, вглядываешься в воду. На ее поверхности не появляется папино отражение. Но на дне моря, озера или реки покоятся папины сны, они беспрерывно колышутся, как водоросли. Вот бы ухватить за хвост эти зыбкие сны и вытянуть их на поверхность, тогда сможешь приблизиться к нынешнему папе, – убеждаешь себя ты.
Все началось с твоего каприза: найти папу, от которого давным-давно не было вестей. Ты почувствовала: если бы не этот каприз, то даже тому папе, что хранится в твоей памяти, грозит забвение.
Однажды мама сказала тебе:
– Тот, кто умер по необъяснимой причине, не считает себя умершим. Он приходит в обличье призрака. Но я пока не видела призрака Каору-сан, значит, он жив и дышит земным воздухом.
Если папа жив, нужно привести его к маме, а если он уже умер, нужно забрать с собой и его прах, и его призрак.
Во время своего путешествия ты узнала: папа любил не твою маму, а другую женщину. И она потом стала принцессой рода, ведущего начало из эпохи мифов.
Похоже, нравится это людям или нег, но в один прекрасный день они внезапно снимают печать с прошлого. Даже если оставаться на одном месте, подобно сакуре, даже если, ни с кем не общаясь, бесцельно болтаться, как бутылка с письмом в морских водах, – все равно хочешь не хочешь, а придется столкнуться с историей. Ты тоже до сих пор и подумать не могла, что соприкоснешься с историей ушедшего века. Ты прожила в XX веке только три года, а когда научилась говорить о своих душевных переживаниях, он уже закончился.
Ты видела множество чужих отцов. В других семьях само собой разумеющимся считалось присутствие отца, в твоем доме – естественным было его отсутствие. Тебе завидовали только те, у кого отцы пили, шатались без работы и вдобавок били жену и детей. Мама была еще слишком молода, чтобы жить по-вдовьи, и раз в две недели она принимала у себя холостого университетского профессора, который, добиваясь ее расположения, говорил, что тебе нужно хорошее образование и воспитание. Но мама не собиралась всерьез связывать жизнь ни с кем из увивавшихся за нею мужчин. Она приглашала профессора в дом, пока он не требовал никакого вознаграждения за добро, которое делал для вас. Когда в конце концов претендент на руку и сердце стал выдыхаться, мама достала письмо от мужа, полученное, по ее словам, три дня назад. Письмо от папы было написано по-японски, мама сама перевела его на английский, распечатала и дала прочитать ухажеру, намекая тем самым, что свадьба не состоится. В письме говорилось:
Я отправляюсь еще дальше на запад от Аляски, еще дальше на восток от Японии. За то время, что я жил вдали от вас, на меня обрушились напасти, которых я и представить себе не мог, и моя жизнь стала груба и безыскусна. Я понимаю, вам может показаться, будто я скрываюсь, но я не могу вернуться, так как не вправе допустить, чтобы на тебя и на Фумио посыпались осколки моих бед. Верь мне, я не бросил вас. Я старался отвести от вас несчастье.
Наверное, я никогда больше не буду петь на сцене. Мой голос увял, да и мужская сила иссякла. Того Каору, которого ты любила когда-то, больше не существует. Другими словами, я – конченый человек Но и у конченого человека остается гордость. Я хочу выполнить свое предназначение и – пусть немного – изменить будущее нашей страны. Ставка в этой работе – мое выздоровление. Пока я не избавлюсь от всех несчастий, у меня нет права вернуться к вам.
Больше всего я страдаю от того, что не могу выполнять долг мужа и отца. Но я очень надеюсь, что ты остаешься такой же красивой, как прежде, а Фумио растет не по дням, а по часам. Я хотел бы прямо сейчас вернуться в наш дом под красной крышей, взять тебя за руку, погладить по волосам, поднять Фумио на руки, прикоснуться к ней щекой. Я подолгу стою перед зеркалом и разговариваю с тобой, живущей в моей памяти. Если появится человек, который найдет отклик в твоем сердце, следуй своему подлинному желанию.
Настоящую любовь не нужно подтверждать браком, твое сердце само найдет ее.
За время путешествия я во многом раскаялся. Почему, когда ты была рядом со мной, я так редко хвалил твою новую прическу, почему не просил добавки сваренного тобой супа, почему еще раз не поцеловал тебя на прощание, почему не пытался понять, отчего ты грустишь? Мое раскаяние заставляет меня тосковать по тебе все больше и больше.
Претендент на руку и сердце поднял глаза, прочитав письмо, и мама со слезами сообщила ему:
– Хотя мы и живем с мужем вдали друг от друга, я буду любить его, пока мы опять не окажемся вместе и я не разочаруюсь в нем окончательно.
– Посмотри, он же сам пишет. – мужская сила иссякла, если появится тот, кто найдет отклик в твоем сердце, следуй своему подлинному желанию.
Профессор настаивал, но мама говорила, что видит в нем хорошего соседа и доброго приятеля, и старалась не обижать его. Ты, в свою очередь, любила и уважала маминого друга, называла его потрясающим сэнсэем и считала своим покровителем: он угощал тебя и покупал тебе платья. Ты унаследовала от мамы силу и упрямство противостоять недостойным соблазнителям, а еще печальную любовь к Каору.
Каору впервые появился перед мамой за три года до твоего рождения. Она в то время изучала японскую литературу в аспирантуре Колумбийского университета в Нью-Йорке. Однажды мамина подруга пригласила ее на цикл концертов, которые устраивались в зале университета. В третьем концерте должна была петь меццо-сопрано, известная по выступлениям в Метрополитен-опере, но за неделю до концерта она попала в аварию и сломала ногу, и ее заменили японским контртенором. Это был Каору.
Он исполнил всю объявленную программу. Пораженные точностью исполнения зрители не жалели аплодисментов. А во втором отделении он пел в более высоком диапазоне, чем вызвал восторженные возгласы слушателей. Его голос не был мужским, более того, он вообще был не похож на голос человека. Он так легко и свободно брал высокие ноты, что казалось, внутри у него – синтезатор: нажмешь на клавишу – и зазвучит. Сам певец словно был механизмом. Наверное, он казался американцам еще одним чудом японской электроники, потому что один из зрителей восхищенно закричал: «Хайтек войс мэйд ин джапан!»[2]2
Голос высоких технологий, сделано в Японии! (англ.) (Здесь и давнее – прим. перев.)
[Закрыть]
Голос Каору свел маму с ума. Он поверг в прах маминого кумира Фреди Меркьюри, чьи записи она слушала на компакт-дисках. Ее сердце сжал в руках этот японец. Он стоял перед ней и исполнял незатейливые песенки двухсотлетней давности, произведения, где не было ни бита, ни крика. Не успел концерт закончиться, как она выбежала из зала, купила цветы и пристроилась к очереди в гримерку. Ей хотелось во что бы то ни стало хоть одним словом выразить ему свой восторг. Подруга подшучивала над ней: «Ты опять без ума от голубого».
Она вложила в букет записку со своим адресом и телефоном, может быть, это и помогло, через три дня мама приняла приглашение Каору поужинать. Они сидели друг напротив друга в итальянском ресторане на Четвертой улице, и мама помнит, как от смущения паста застревала у нее в горле. Каору засыпал маму вопросами. Где она родилась, где росла, почему изучает японскую литературу, что собирается делать через два года, что любит в Америке, что ненавидит, откуда родом ее японские предки – он задавал ей эти вопросы, будто хотел проверить, насколько она подходит для той роли, в которой он хотел ее видеть.
Когда они встретились во второй раз, Каору пригласил маму к себе в номер и поцеловал. Она удивилась: «Так ты не гей?» – «Был бы геем, жилось бы проще», – ответил он. Из жалости или нет, но мама ответила на желание Каору и отдалась ему.
Только раз Каору назвал маму именем другой женщины. Он тут же поправился и сделал вид, что ничего не произошло. Мама пристала к Каору с расспросами, кому принадлежит это совсем не похожее на ее имя, но Каору не проронил ни слова. Мама и сама забыла его, но ты уверена: Фудзико.
Тогда, учась в аспирантуре, мама была немного полнее; тот, кто хотя бы раз видел ее улыбку, не мог забыть ее. Глядя на фотографию Фудзико Асакавы в молодости, ты заметила у них с мамой одинаковые ямочки на щеках. Несомненно, Каору это сразу привлекло в маме: он видел в ее ямочках черты своей первой любви.
Однажды Каору пригласил маму в Атлантик-Сити и с ностальгией рассказал ей о тех временах, когда он только приехал в Америку. Мама нафантазировала, что раз Каору-сан обладает таким проникновенным голосом, который может разбудить в человеке его глубоко скрытые переживания, значит, в юности он был ранимым и беззащитным. Но, узнав, что Каору проводил дни в буйствах и разврате, она была еще больше очарована им.
Они выиграли в казино, обрадованный Каору посадил маму в красный «шевроле», взятый напрокат, и повез под венец. Он сделал ей предложение:
– Ты защитишь диплом и уедешь в Калифорнию, да? Я хочу жить вместе с тобой, выходи за меня.
А мама сказала ему:
– Хорошо, – так легко и непринужденно, будто ее, чуть захмелевшую от коктейлей, пригласили потанцевать.
Ты поехала в Нэмуригаоку, пригород Токио, где прошли детские годы Каору, и встретилась с его старшей сестрой Андзю. Из рассказов слепой Андзю, сохранившей в памяти поступки и слова Каору минувших дней, ты узнала, что твои предки жили любовью и музыкой. С чувствами, молитвами и надеждами твоего отца Каору, деда Куродо, прадеда Джей Би и его матери мадам Баттерфляй в твою жизнь ворвались войны, революции, колонии, пепелища, самураи, военные, императорский лес и песчаный берег реки Т.М. – все то, к чему ты не имела раньше никакого отношения. Разве можно говорить: XX век меня не касается? Все твои предки встретили несчастную любовь. Вот и мама отдала сердце человеку, который бросился в омут безответной любви, и на нее свалилось вдовье горе. Может, придет время и наступит твой несчастливый черед? Конечно, такие дурацкие мысли следует гнать подальше. Тебе хочется разорвать порочный круг печальной любви, раз у папы не получилось. Именно поэтому ты должна найти его, сделать так, чтобы он покончил с этой любовью и вернулся в дом под красной крышей, где за переводами и вязаньем его ждет твоя мама.
Каждую неделю ты обязательно отсылаешь маме мэйл, посвящая ее в историю, хранящуюся за семью печатями в доме Токива в Нэмуригаоке:
Я узнала, что мой прадедушка, сын мадам Баттерфляй, был шпионом. А дедушка увел у генерала Макартура любовницу, самую красивую японскую актрису.
Неудивительно, что в ответ на твои отчеты мама спрашивает:
– И кто же автор этого романа?
Оказывается, Каору никогда не рассказывал твоей маме о своем отце или деде. Он делился с ней только воспоминаниями о своей матери. Однажды мама написала тебе:
Когда я в задумчивости гляжу на стену, я почему-то вижу там Каору. Он смотрит на меня с тоской, как будто встретился со своей молодой матерью. Я полушутя спрашиваю у него: «Неужели я так похожа на твою покойную мать?» – а он серьезно отвечает: «После смерти отца мама часто смотрела на стену таким же отсутствующим взглядом. Поэтому, когда я вижу женщину, которая смотрит на стену, я не могу ее оставить». – «Значит, тебе не важно кто, лишь бы смотрела на стену?» – спросила я. «Нет, глядя на стену, она должна молиться». – «О чем же мне молиться?»
Слушая Андзю, которая лучше кого бы то ни было знала Каору в детстве, ты представляла своего папу маленьким: он видел печальный образ матери на стене в парке, слышал ее вздохи в легком дуновении ветра, едва касавшемся его ушей, в запахе тостов улавливал аромат маминой кожи. И после встречи с твоей мамой он не избавился от детских привычек и искал материнской ласки. Когда ты рассказала об этом маме, она ответила:
В конце концов Каору вернется куда-то, а ты поджидай его там. Ты скоро поймешь, где оно, это место. Он обязательно там появится, хотя, возможно, зайдет еще куда-нибудь по дороге.
Место, куда в конце концов вернется папа… Это, должно быть, место, куда возвращаются все дети с эдиповым комплексом. Его мать покоится в могиле. Если он собрался на тот свет, как ни старайся, найти его не удастся. Неужели мама хочет сказать: «Поймай Каору, когда он придет на могилу к матери?» Интересно, где могила Кирико, родной матери Каору. А может, мама верит, что место, куда Каору в конце концов вернется, – это ваш дом с красной крышей, где его ждут?
Ты пока не сказала маме о ней. Тебе не хочется верить в то, что папа всей душой и телом любил не маму, а ее. Наделив маму ролью Пенелопы, а дочь – комплексом Электры, Каору надеялся оживить любовь, которой никогда не суждено было осуществиться в этой жизни. На другом берегу Тихого океана Каору сходил с ума от любви, о которой его жена даже не подозревала. Эта любовь началась в ту пору, когда мальчик мечтает спать в одной постели со своей матерью, и длится до сегодняшних дней. Получается, он предает жену и дочь, разве не так? Значит, нужно сказать маме: это письмо, которое ты так бережешь, – тоже вранье. Значит, Япония для Каору и для вас с мамой – страна кошмаров? Но у него было полно возможностей очнуться от них. Сейчас он пересек Тихий океан, отделивший кошмар от реальности. Зачем ему возвращаться туда, где продолжается все тот же кошмар?
Впервые Каору перебрался на другой берег Тихого океана в 1983 году, за тринадцать лет до того, как он встретился с твоей мамой. Или через пятьдесят три года после того, как по решению Государственного департамента его деда Джей Би перевели на работу в американское консульство в Кобе. В поколении Каору связи семьи с Америкой совсем ослабли.
В чьих руках после смерти отца Джей Би, Пинкертона, чьей любовницей была мадам Баттерфляй, оказался дом на холме, где Джей Би провел свои детские годы? Как прошли последние годы жизни Аделаиды, приемной матери Джей Би? Что случилось с его дядей, Виссарионом Михайловичем Островским, который обещал, но так и не смог осуществить мечту Наоми, приемной матери Куродо, переехать в Америку?
Безжалостное течение времени смыло все без остатка. Для Каору, потомка Пинкертона, Америка стала чужой и непонятной страной. У восемнадцатилетнего Каору была лишь одна причина пересечь Тихий океан – желание вновь увидеть Фудзико. Каору сел в самолет Токио – Нью-Йорк только для того, чтобы детское увлечение выросло в любовь. Целью его путешествия был университетский городок Кембридж в пригороде Бостона, но он почему-то не поехал туда сразу, а задержался в Нью-Йорке.
1
1.1
Он дремал, скрючившись в кресле экономкласса, как вдруг ему показалось, что кто-то зовет его, и он открыл глаза. В иллюминаторе виднелись кварталы элитных домов кирпичного цвета. Вечернее солнце светило в глаза, ощущалось присутствие океана, он высматривал статую Свободы, но ее не было видно. Ну вот, он пересек Тихий океан и американский материк Теперь ему оставалось, постепенно сокращая расстояние, добраться по земле до города, где живет Фудзико. Он намеренно не предупредил Фудзико, что едет к ней. Каору хотел доставить самого себя, проделав тот же путь, что и письма, которые он отсылал. Почтовое отправление с ярлыком «Каору» нервничало, и сердце у него колотилось. Нужно взять себя в руки.
Он вздохнул и решил, что почтовому отправлению необходимо немного развеяться.
Выйдя из аэропорта, Каору сел в метро и доехал до манхэттенского даунтауна. Снял одноместный номер в гостинице «Челси», зашел туда, чтобы бросить вещи. Окна смотрели на север, прямо на квартиру дома напротив. Каору рассовал по карманам джинсов двадцатидолларовые купюры и отправился на юг вдоль Седьмой авеню. Через пятнадцать кварталов таблички с номером улицы перестали попадаться на глаза, и он оказался среди складов, где не было ни души. Пройдя еще двадцать кварталов, к южной оконечности Манхэттена, он увидел парк, выходящий на Нью-йоркский залив. Каору смешался с толпой ожидающих парома и спросил, чтобы проверить свой английский:
– Где находится статуя Свободы?
– Вы хотите посмотреть на статую Свободы? – переспросила его женщина из очереди, средних лет, в очках, с суровой складкой между бровей, но с добрыми глазами.
– Да. А откуда лучше всего ее видно?
Сдерживая улыбку, женщина указала на паром, который ожидала сама:
– Вот паром на Стейтен-Айленд, оттуда хорошо видно.
Каору стоял на палубе, опершись о перила и положив голову на руки; он смотрел на бледную статую, которая высилась на фоне темнеющего неба, и думал: кто послужил для нее моделью? Кто-то видел в ней мать, кто-то – любимую, с которой когда-нибудь встретится, кто-то, каждый день глядя на Свободу, которую обдували холодные ветра и обжигали жаркие лучи солнца, начинал представлять себя на ее месте; в зависимости от воображения смотрящего она превращалась то в богиню скорби, то в печальную Деву Марию, то в покойную мать. Она совмещала в себе образы тысяч богинь.
Каору проехал на пароме туда и обратно, дважды посмотрел на статую Свободы, и этот город стал ему немного ближе.
Потом на метро он вернулся на Четырнадцатую улицу, зашел в кафе, оформленное в старинном стиле, заказал гамбургер «Спешиал» и ананасовый сок. Подражая латиносу, который сидел за столиком напротив и ел то же самое, Каору щедро полил средне-прожаренный гамбургер кетчупом «Хайнц» и откусил большой кусок Он жадно поглощал гамбургер, будто соревновался с латиносом – кто справится быстрее. Наевшись, Каору стал размышлять о том, что ему нужно сделать в Америке.
Как и предвидела его старшая сестра Андзю, без Фудзико Каору впал в депрессию и пустился во все тяжкие, так что на него было больно смотреть. Когда чувства тускнеют, когда все окрашено в однообразные тона, когда нет ни радости, ни грусти, человек мучит сам себя, будто расцарапывает болячку. С тех пор как у Каору поменялся голос, он стал немногословен и спрятался в своей скорлупе, того и гляди порежет себе вены. Чем бы отвлечь Каору от желания покончить с собой? Эти размышления привели Андзю к выводу: надо отправить его к Фудзико. Сестра считала, что лучшего способа вылечить Каору не существует.
Он поставил себе цель встретиться с Фудзико, невзирая ни на какие препятствия, но достичь ее было не легче, чем туристу, посетившему с экскурсией Белый дом, побеседовать с президентом. Конечно, ему не терпелось сейчас же отправиться туда, где можно почувствовать дыхание Фудзико, коснуться ее улыбки. Бог с ним, с президентом, Фудзико наверняка приняла бы посылку по имени Каору. Но он сам не соображал, чего хочет. По меньшей мере раз шесть в день он бормотал себе под нос «Я люблю ее. Я хочу увидеть ее. Я хочу, чтобы она любила меня».
Но эти желания находились под семью замками. А механизм любви не мог прийти в действие, не открой он замки один за другим. Да и сами желания были смутными, непереводимыми на язык действий и поступков. Даже если бы он увидел ее перед собой, он бы растерялся, не смог бы пошевелиться, связать и двух слов. Пожал бы ей руку. Ну, это ладно. А потом что? Поцеловал бы ее. Но не в губы, а в щеку, по-дружески. Американка бы позволила. Но если Фудзико застесняется и уклонится от поцелуя, что ему делать дальше? Пригласить ее поужинать? А если она посмотрит на часы и скажет: «Ой, извини, у меня сейчас свидание с Дэвидом»?
До Бостона – четыре часа на поезде, до сердца Фудзико – пять лет. Чем ближе к Бостону, тем опаснее. Сама поездка в Америку может оказаться напрасной. Чтобы избежать риска, нужно подстраховаться. По совету своего отца Сигэру он решил зайти в нью-йоркский филиал «Токива Сёдзи» и устроиться слушателем в университет. А потом договориться об уроках вокала с преподавателем из Джульярдской школы. Тогда, по крайней мере, у него будет оправдание своего приезда в Америку, и он выиграет время, чтобы набраться смелости для встречи с Фудзико.
Он поднял глаза от тарелки с остатками картошки-фри и вдруг заметил, что латинос бросает в его сторону жаркие взгляды, проявляя к нему явный интерес. Встретившись глазами с Каору, латинос поджал губы и подмигнул ему. Догадавшись о его намерениях, Каору быстро рассчитался и поспешил в гостиницу.
