Текст книги "Красивые души"
Автор книги: Масахико Симада
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)
2.8
Месяц спустя в дом Токива пришла беда.
– Каору старался больше всех. Уже в то время судьба дома Токива находилась в его руках, что неудивительно. Продолжит дом Токива свое существование или будет уничтожен – зависело от него. А я осознала свое бессилие. Пусть бы у меня просто не было сил, это еще ничего, но, сама того не понимая, я приближала гибель дома Токива. Бедная мамочка! Стать жертвой шантажа, сфотографировавшись в обнаженном виде… Конечно, она расплачивалась за собственную беспечность, но каким подонком оказался этот Миядзаки! Форменный сутенер! Он заставлял женщин поверить в его непризнанный талант и тянул из них деньги: вложи, мол, средства в мое будущее. Мама была не одинока, многие попались на его удочку. А в итоге оказалось, что таланта в нем никто не признавал, кроме обманутых им женщин.
Амико сказала, что встречается с Миядзаки в последний раз, но и после той встречи он не отставал от нее. Когда Амико решилась расстаться с ним, Миядзаки швырнул ей карточки:
– Возьми их себе на память. Теперь твоя обнаженка заживет собственной жизнью и будет кормить меня.
За негативы Миядзаки назначил цену в десять миллионов иен. Да еще добавил:
– Не очень-то это и дорого за покупку авторского права!
Заплати она Миядзаки назначенную им сумму, дальше будет только хуже. Но если он поймет, что денег ему не видать, то наверняка отправит фотографии Амико ее мужу Сигэру. Чтобы сохранить все в тайне от мужа, приходилось продолжать отношения с Миядзаки, на которого и смотреть-то было противно. Но, с другой стороны, если мужу все равно суждено это узнать, Амико лучше признаться самой.
Опасаясь скандала, Сигэру или примет предложение Миядзаки, или заткнет ему рот, обратившись к своим связям в преступном мире. В любом случае он замнет историю неверности Амико. Если директору компании наставили рога, то доверие партнеров неизбежно будет утеряно. Стоит только просочиться информации о распутной жене – и тотчас начнется падение акций. Тот, кто живет по жестоким правилам капитала, должен по-деловому решать проблемы, в которых замешаны личные чувства и переживания. Амико тоже оставалась верной этому принципу. Она понимала: быть женой Сигэру Токива – все равно что работать в «Токива Сёдзи». Коль скоро измена Амико приносит убыток компании, с этим должен разобраться ее директор.
Существовал и еще один выход: поручить переговоры с Миядзаки третьему лицу. Миядзаки пытался выспросить у Амико, чей голос записан на его автоответчике. Этот знакомый ей голос, угрожавший Миядзаки, давал Амико надежду на спасение. Загнанная в угол Амико и не задумывалась, каким образом голос Каору оказался на автоответчике, она лишь надеялась, что он сможет ей помочь.
Как-то ночью Амико тихонько зашла к Каору в комнату и рассказала ему о своей беде.
– У меня нет выхода. Если он не отстанет от меня по-хорошему, стыда не оберешься. Я сама виновата, и жаловаться не на кого. Но мне хотелось сделать все, что можно, до того как узнает Сигэру.
Ища защиты у собственного сына, она чувствовала себя ничтожеством. Она надеялась: Каору поможет уладить последствия ее распутства именно потому, что у них не было кровной связи. И от этого становилось совсем стыдно. Теперь она сожалела о том, что, наверное, обижала Каору в детстве своей холодностью.
Каору немного помолчал, раздумывая. Амико сидела опустив голову, будто ждала от сына вынесения приговора. Если у Каору накопилась обида на нее, сейчас самое время дать ей выход. Амико была готова на все, как бы Каору ни обошелся с ней.
– Я верну тебе фотографии, – сказал он и добавил: – Не могу видеть, как ты страдаешь.
Значит, он не обманул надежды Амико. В ответ из ее глаз хлынули потоки слез, будто прорвались слезные железы.
Через три дня ситуация резко изменилась.
Каору позвал Миядзаки в кафе в Китидзёдзи и прямо сказал ему:
– Я хотел бы получить негативы фотографий моей матери.
Миядзаки сунул в нос Каору фотографии обнаженной Амико и нагло заявил:
– Это мои работы. Публиковать их или нет – решать мне.
На фотографиях мать со смущенным выражением лица лежала на кровати, раздвинув ноги. Наверное, из-за того, что руки ее были прижаты к телу, грудь выглядела крупной, на ней виднелись следы пальцев. Не отводя глаз от обнаженного тела матери, Каору пристально рассмотрел фотографии одну за другой, аккуратно положил их на стол и молча перевел взгляд на Миядзаки.
– Ну как голая мать, впечатляет? – с издевкой спросил Миядзаки, наблюдая за реакцией Каору.
– Мы никогда не мылись вместе, так что я вижу ее голой в первый раз. Красивей, чем я ожидал.
Миядзаки злобно уставился на Каору, чье лицо приобрело выражение игрока в покер, убрал фотографии в конверт и спросил:
– И что же решили на семейном совете?
– Мать решила развестись с отцом. Сказала, что хочет выйти за тебя замуж. Но пока она жена дома Токива, она хотела бы хранить фотографии у себя, чтобы не было скандала.
Теперь пришла очередь Каору посмеяться над обескураженным Миядзаки. Не скрывая замешательства, которое вызвали в нем произнесенные по наитию слова Каору, он крикнул:
– Кончай шутить!
– Моя мать сделала свой выбор. Не мучь ее, она и так настрадалась.
– Что за чушь! Твоя мать лишь немного поиграла с огнем.
– Она полюбила не ради забавы. Если женщина дома Токива любит кого-то, она готова и на развод. Но у нее нет права позорить отца. Я думал, ты знаешь об этом.
– Не слышал ничего подобного. И я вовсе не собираюсь жениться на твоей матери. Так и передай ей.
– Ты хочешь порвать с моей матерью? Значит, ты встречался с ней только для того, чтобы нащелкать ее фоток в голом виде, а потом угрожать ей?
– Не мешай меня с грязью. Я никому не угрожаю. Я просто предложил ей купить фотографии.
– Расскажешь об этом в полиции, – бросил Каору и ушел.
На следующий день директору компании «Токива Сёдзи» пришла посылка от Миядзаки. Увидев непристойные фотографии жены во всей красе, Сигару вне себя от бешенства отменил все планы, вернулся домой и набросился с упреками на Амико. Как она и предполагала, чтобы замять скандал, Сигару решил запугать Миядзаки и обратился к Киёмасе Ханаде, бывшему главарю бандитской группировки, с которой на протяжении многих поколений была связана «Токива Сёдзи». Группировка Ханады поменяла название на «Корпорацию Киёмаса», став дочерней компанией «Токива Сёдзи». Угрозы и запугивания перешли скорее в разряд хобби, но Киёмаса взялся за эту работу, разумеется – не бескорыстно.
Амико рассказала Каору все, что знала, и он снова поехал к Миядзаки в Китидзёдзи, чтобы успеть, пока парни Киёмасы не приступили к исполнению своих обязанностей.
– Ты сразу не отдал негативы, и в дело вмешалась якудза, – сообщил Каору.
– Чего ты от меня хочешь? – Миядзаки, видно, не понял, что запахло горелым.
– Гони негативы и сматывайся, ничего другого тебе не остается.
Миядзаки нагло ухмыльнулся: будешь торопить меня – ничего не получишь. И захрустел бесплатным тостом, входящим в завтрак. Через полчаса он, жертва внезапного нападения, валялся в парке Иногасира: из носа текла кровь, ребра переломаны. Изметелившим Миядзаки головорезам было невдомек, за что они лупят этого парня, они просто подчинялись приказу Киёмасы. А Сигэру попросил Киёмасу только об одном: проучить мужика, который увивается за его женой. Работа же Каору состояла в том, чтобы отобрать негативы у запуганного Миядзаки. И тот покорно отдал их.
Но этим дело не закончилось. Миядзаки отправил фотографии голой Амико, которые прятал у своего приятеля, на имя ректора университета, где училась Андзю. Этот университет окончила и Амико, а сейчас она возглавляла Общество выпускниц. Увидев фото обнаженной Амико, ректор – большой авторитет для нее – положил их в сейф, никому не показывая, затем позвонил Амико и сказал ей:
– Я не буду расспрашивать вас, что произошло. Я полагаю, мне следует предать огню ваши фотографии?
Ректор пообещал сохранить все в тайне, Амико поблагодарила его за заботу и сказала, что хочет уйти с поста председателя Общества выпускниц по обстоятельствам личного характера. Ректор дал согласие.
Вечером того же дня Амико перерезала себе вены.
2.9
– Если бы в ту ночь я не почуяла тревогу, мама могла бы и умереть. Странно, но как только мама полоснула себя бритвой по венам, у меня начались месячные. На целую неделю раньше. Хотя до сих пор мой организм работал как по расписанию. Сердечная боль матери коснулась и меня. Наверное, наши кровавые источники каким-то образом связаны друг с другом.
– Почему она решила перерезать себе вены ради какого-то подонка?
– Она сделала это не ради Миядзаки. Не ради него и не из-за него. Она вынесла приговор – себе.
Выделив голосом слова «приговор – себе», Андзю глубоко вздохнула. Она нащупала твою руку и продолжила:
– Ты когда-нибудь резала себе вены?
Андзю с силой сжала твое запястье, ты смутилась и пробормотала, заикаясь:
– Н-н-нет.
– Женщина, вскрывающая вены, – сказала Андзю низким голосом, – опускает бритву, будто ставит точку на себе нынешней. Перечеркивает себя.
Она говорила так, словно сама обладала подобным опытом.
– Позор матери был слишком велик. Университет, который мы с ней окончили, больше всего на свете боялся скандалов. Общество выпускниц состояло сплошь из жен и невесток политических и финансовых воротил. Его даже называли клубом кандидаток в принцессы. И правда, одна выпускница, на четыре года младше мамы, вошла в императорскую семью. Я знаю трех женщин, которые были названы среди кандидатур в супруги нынешнего императора. Другими словами, это сад, где пышным цветом расцветает женское тщеславие. А в саду, где собрались женщины, которым запрещено любить, особенно презирают любовь с простолюдином. Вряд ли Миядзаки это знал. Наверное, стремление отомстить за сломанные ребра обострило его интуицию. Он смог просчитать, куда отправить мамины непристойные фото, чтобы она пострадала сильней всего. Мама потеряла лицо жены директора компании «Токива Сёдзи».
– Почему? Я не понимаю.
– Ректор сказал, что сохранит все в тайне, но сам-то он видел ее позор! А в Обществе выпускниц пошли пересуды по поводу маминого внезапного ухода. Одного этого достаточно, чтобы потерять лицо.
– Вы говорите о гордости?
– Носясь со своей гордостью как с писаной торбой, человек, сам того не замечая, постепенно опускается все ниже и ниже. Стремление буржуазии сохранить свои деньги, доверие и сложившиеся привилегии называют консерватизмом. Иногда кажется, что затевается что-то новое, но это всего лишь стремление буржуазии подстроиться к грядущим переменам, добиться наиболее благоприятного для себя положения. Громче всех кричать о реформах, стараясь не делать коренных изменений, – это и есть консерватизм. Следовать последним достижениям моды – ради того, чтобы скрыть упорное нежелание менять себя. Буржуа не влюбляются. Ведь любовь – это риск измениться самому. Риск лишиться и денег, и доверия, и привилегий. Буржуа считают любовь дикостью, уделом тех, кто потерял себя, тех, у кого ничего нет. А мама устремилась к любви, возненавидев в себе буржуа. Она – супруга директора компании «Токива Сёдзи» – хотела измениться. Но, увы, любовь ее закончилась провалом: слишком мелким оказался объект маминой любви. Мама была опозорена и даже вынуждена перерезать себе вены. Так она отрезала себя от того мира, к которому принадлежала.
– Амико всерьез хотела умереть?
– По глубине раны видно, всерьез это или просто так Мама резала глубоко. Ее любовь была скорее развлечением, но где она ошиблась, в чем? Кто-то считает любовь сделкой, кто-то – поединком, для кого-то это хобби, для кого-то – болезнь. Есть и такие, кому любовь видится обманом или местью. Останется ли увлечение безнаказанным, зависит от удачи и принятых условий. Отец умел уклоняться от ответственности. Мамору пошел по его стопам. А я унаследовала манеру поведения матери. Во мне течет кровь матери, кровь бабушки, все мы в равной мере обжигались любовью.
– Тетя, а вы не презирали Амико?
– Мама ничего не угаила от меня, она хотела, чтобы дочь знала, какую ошибку совершила ее мать. Она не побоялась моего презрения, открыв мне все как есть. И я уважаю ее за это. Но тогда у меня не нашлось слов поддержки для нее.
Раны на руках затянулись, а сама Амико сильно постарела. После выписки из больницы она редко выходила из дома, все читала книги и немного занималась работой в саду. Вопреки опасениям Андзю отношения между супругами почти не ухудшились. Сигэру не просил о разводе, не требовал от Амико абсолютного подчинения, не утешал ее и не издевался над нею; хотя он и не водил ее в театры и рестораны, но и не отказывал ей в общении. Правда, от дел домашних Сигэру полностью отошел. Он, казалось, простил измену жены, но ни с чем никогда не обращался к ней, оставаясь холодным и равнодушным.
Они появлялись вместе там, где требовалось присутствие обоих супругов, но Сигэру заботило только одно: хорошо ли Амико скрыла рану на запястье. Он всегда напоминал:
– Ты припудрила запястье?
За пределами дома Токива никто не говорил о попытке самоубийства Амико, но тем, кто хорошо знал супругов, бросалась в глаза их отчужденность.
Сигэру предпочел не лечить израненное сердце Амико, а сосредоточиться на методичной мести Миядзаки, запачкавшего прошлое его жены. Сразу после выписки из больницы мужику со сломанными ребрами раздробили скулу. Среди питомцев Киёмасы был мастер карате, Сигэру нанял его в качестве телохранителя и заключил с ним странный контракт. Каратист должен был ломать Миядзаки какую-нибудь кость всякий раз, когда тот выходит из больницы. За один раз нельзя было ломать больше двух костей. За каждую сломанную кость выплачивалась премия размером в сто пятьдесят тысяч иен.
До сих пор Андзю знала доброго и воспитанного отца. Узнав о скрывавшейся в нем жестокости, о том, как он выплачивал каратисту премии за постоянные издевательства над одним человеком, она перестала верить его улыбке.
– Именно отец виноват в разрушении семьи Токива. Заботясь о любовнице и пренебрегая матерью, он довел дело до печального финала. С тех пор как мама перерезала себе вены, отец не ел дома. Наверное, стал жить с любовницей как с женой. Он возвращался домой поздно вечером, уходил рано утром, отправляясь на работу, брал с собой завтрак, который приготовила любовница. Дом служил ему только местом для сна. Отцу больше не надо было прислушиваться к укорам совести. Наоборот, это мама до самой смерти должна была корить себя. Отец сказал, что она вольна, как и прежде, ходить и ездить куда ей захочется. Но при этом он хорошо просчитал, насколько велика ее вина.
Получалось, что Сигэру даже измену жены обернул в свою пользу.
Амико заточила себя в особняке в Нэмуригаоке и старалась найти душевное равновесие, разводя на клумбах сезонные цветы. Сад в доме Токива расцвел самым пышным цветом именно тогда, когда нарушенные связи семьи готовы были распасться. Живая изгородь из олив, беседка с глициниями, клумбы на веранде, грядки с травами, лотосы в пруду, орхидеи в тенистом участке сада. «Счастливые воспоминания», «Июньская невеста», «Валентинка», «Моя прекрасная леди», «Принцесса Микаса», «Хикару Гэндзи», «Улыбка ангела» – в комнате на подоконнике стояли горшки с орхидеями. Избегать прямых солнечных лучей, повесить кружевную занавеску, в погожие дни открывать окно, чтобы ветерок обдувал их, по вечерам увлажнять листья из пульверизатора, срезать цветок, пока он не сломался, в зависимости от температуры воздуха обогревать, подвешивать, менять место, пересаживать и удобрять. Так в заботах об орхидеях проходил день, менялись времена года. Время текло вместе с ними.
– Весь дом Токива превратился в благоухающий цветник. Наверное, мама хотела заточить себя в самую красивую в мире тюрьму. Чем пышнее цвели цветы, тем грустнее становилось. Однажды я увидела то, что, наверное, не должна была видеть. Мама в одиночестве сидела на коленях на лестничной площадке и рассеянно смотрела на расставленные на ступенях орхидеи: красные, розовые, желтые, фиолетовые. Я позвала ее, но она не откликнулась, будто разговаривала с цветами. И после этого я много раз видела, как мама сидела, погруженная в мир, где существовали только она и орхидеи. Мне показалось, она выбрала орхидеи спутниками своей старости.
В каждой семье работает закон гибели.
Всякий раз, когда кто-то из Токива терял голову от любви, дом приближался к кончине. Но члены семьи не скоро замечали это. Любовь Амико подтолкнула дом к гибели. И Андзю вслед за матерью неосознанно последовала разрушительному закону. За спинами женщин Токива всегда скрывался Каору. Может быть, их кровавый источник начинал бурлить от его присутствия? Бабушка в старческом слабоумии вспомнила о любви, которую подавляла в себе более пятидесяти лет. В ее сознании не существовало третьего внука, и образ давнего возлюбленного сливался с Каору, стоящим перед ней. Вот и у мамы перед глазами неожиданно возникло лицо Каору, когда она предавалась любовным забавам с фотографом.
В семье Токива любовь никогда не знала свободы. Для женщин Токива любовь была нарушением запретов, да и только. Но почему-то именно Каору заставлял их забыть о запретах. Сам же он был верен любви к Фудзико, которая находилась на противоположном берегу Тихого океана, и еще он любил мать, навеки оставшуюся на «том берегу». Должно быть, его любовь была так сильна, что передавалась женщинам Токива, которым и знать не полагалось, что такое любовь.
3
3.1
Шанс вернуться в Нью-Йорк был потерян. Столько сил потрачено, чтобы наладить отношения с Фудзико, и вот опять все увяло. Их связь не успела окрепнуть, и, находясь вдали друг от друга, они не могли чувствовать сердцем одним на двоих.
Каору и в Токио продолжал бездельничать и разлагаться. По-прежнему дружил с Киси Ханадой – теперь борцом сумо Кумоториямой, занявшим четвертую ступень в табеле о рангах большого сумо, и с Ино, поступившим на юрфак Университета Т., откуда, если ничто не помешает, ведет прямая дорога к бюрократической карьере. Дважды в неделю друзья собирались поразвлечься, мотались по излюбленным клубам Сигэру и Мамору на Гиндзе, напивались до беспамятства и, случалось, продирали глаза, лежа вповалку в каморке Кумоториямы.
В клубах Гиндзы Каору садился за фортепиано, как некогда его родной отец Куродо, и, не обращая никакого внимания на удивленные взгляды посетителей и клубных девочек, бодро играл концерт Бетховена «Император», начало фортепианного концерта Чайковского или нагонял на усталых клиентов сон медленным, усыпляющим ритмом «Хорошо темперированного клавира» Баха.
Владелица одного клуба, известного своими давними традициями, помнила долговязого композитора, которого как-то привел Сигэру.
– Это было лет пятнадцать – шестнадцать назад, – прищурившись, вспоминала мадам. – Стоило ему заиграть, как клиенты прекращали разговор и начинали прислушиваться. Никто не знал, что за произведения он исполняет. Он импровизировал по настроению и никогда не повторялся. Но в каждой вещи было что-то забавное, кто-нибудь из клиентов начинал смеяться, и смех распространялся от столика к столику. Во время игры он выбирал в качестве мишени одного из посетителей. Вскоре какая-нибудь сообразительная хостесс начинала догадываться: ну конечно, пианист подшучивает над этим потным, жирным директором компании.
Каору поинтересовался у мадам:
– Может, этого композитора звали Куродо Нодой?
– Именно так, – ответила она.
Совершенно неожиданно Каору встретился с женщиной, которая в уголке своей памяти хранила воспоминания о его родном отце. Мадам, в свою очередь, обрадовалась случаю, который привел в ее клуб сына чудаковатого композитора.
– Заходи к нам поиграть на рояле, выпивка бесплатно, – предложила она.
Время от времени Каору наведывался к любовнице Сигэру, Ёсино Хосокаве. В ее звукоизолированной комнате Каору брал уроки вокала, а его отец Сигэру наслаждался своей второй молодостью, обретенной им в пятьдесят лет. Отец с сыном никогда даже случайно здесь не встречались, а Ёсино Хосокаве нравилось, как они по очереди наведываются к ней. Втайне она даже мечтала переспать с обоими одновременно.
– Я ведь подвергаю себя большой опасности, – говорила она, вглядываясь в лицо Каору. – Господин Сигэру – ровесник моему отцу, а ты мне как младший брат. Вы оба годитесь мне в любовники, было бы желание. Но если рассуждать с позиции второй жены, ты для меня – сын. Мне кажется, господин Сигэру нарочно посылает тебя ко мне. Уроки вокала – формальный повод, а на самом деле ситуация двусмысленная: ему интересно, разовьются наши отношения в нечто большее или нет. Господин Сигэру хочет испытать нас.
– Что же это за испытание? – усмехнулся Каору.
– Сына на преданность и любовницы – на верность.
– Вот как? А если мы с вами предадимся любви, что тогда?
– Я стану брошенной любовницей, а ты в худшем случае будешь изгнан из лона семьи.
– Изгнан? Вот и славно.
– А что тут славного? Я потеряю покровителя, а ты не сможешь рассчитывать на помощь отца.
– Понятно. Любовь не сулит нам ничего хорошего. В словарь семьи Токива не входит понятие «свободная любовь». Но я приемный сын, и поэтому узы дома Токива не властны надо мной. Чего мне бояться: пусть выгоняют.
– Ты что, клеишься ко мне? Не обижайся, но я девушка практичная.
– То есть вы живете по законам, диаметрально противоположным тем, по которым живут героини опер?
– Да ты издеваться надо мною вздумал? Ты же не любишь меня.
– Я уважительно к вам отношусь.
– Противный!
Хотя их и разделяла линия, прочерченная Сигэру, Каору и Ёсино сближались. Ёсино своими словами и поступками удерживала Каору, чтобы он не переступил эту границу, но при этом вела себя так, будто хотела поджечь фитиль его страсти. Заметив, как твердеет у Каору член, Ёсино искоса глянула ему в лицо и скромно подала знак:
– Если тебе хочется, не стесняйся.
Каору прекрасно понимал, что означает ее взгляд, но оставался холоден. Даже если бы Ёсино предалась с ним любовным утехам, она утаила бы это от Сигэру и, сколько бы тот ни расспрашивал, никогда бы ему не открылась. Но для Каору любовные шашни за спиной у отца не имели никакого смысла. Втайне Ёсино была не прочь позабавиться с Каору. А ему хотелось увести у отца любовницу, навлечь на себя гнев Сигэру и быть изгнанным из дому. Интересы двоих, как ни странно, не совпадали. Но начало их плотских утех было вопросом времени.
В тот день Сигэру уехал в командировку в Америку. Ёсино позвала Каору к себе, приготовила еду. Глядя на расставленные на столе блюда, Каору подумал, что где-то он уже видел такое. Свинина в кисло-сладком соусе, котлеты и соленые овощи – блюда провинциальной домашней кухни, которые его родная мать Кирико готовила для Сигэру.
Да, Сигэру просил Ёсино готовить его любимую еду, которую он ел в доме у своей содержанки, где когда-то жил и Каору.
– Вообще-то я готовить не сильна, но эти блюда изучила досконально, – говорила Ёсино.
Видно, так уж Сигэру было важно это меню. И действительно, вкус приготовленных Ёсино блюд был похож на тот, что помнил Каору. Кисло-сладкий вкус ананаса со свининой, бататовое желе – конняку и говяжьи котлеты, соленые дайкон и морковь с чесноком, ярко-фиолетовые баклажаны – точное воспроизведение того, что готовила покойная мать.
Приступив к еде, Каору словно язык проглотил.
– Так невкусно, что дара речи лишился?
Ёсино донимала Каору расспросами, а он, не поднимая головы, твердил одно и то же:
– Нет, нет, что ты, – и поглощал блюда одно за другим, лишь бы она не заметила, как комок подкатывает к горлу. От кончика языка по всему телу распространялась сладкая тоска. Будто яд, зовущий Каору к умершей матери. Когда он вспоминал о том, что матери больше нет, почему-то хотелось причинить боль себе – размеренно выполняющему дела этогомира. Где-то в глубинах его души поднимался неприятный, не выразимый словами осадок, и его непреодолимо тянуло что-нибудь разрушить.
В тот вечер Каору уже собрался было уходить, но Ёсино остановила его.
– Я должен уйти сейчас. Не то будет плохо. Я перестал соображать что к чему, – твердил он, но Ёсино схватила его за руку, продолжая соблазнять:
– Ну и ладно. Зачем нужно что-то соображать?
С того вечера, как Каору отведал приготовленной Ёсино еды, уроки вокала по молчаливому согласию стали заканчиваться сексом. Ни у кого из них не возникало желания назвать эти занятия любовью. Сигэру, наверное, тоже проводил время с Ёсино, когда он «переставал соображать что к чему», стараясь забыть будни главы компании, постоянно требовавшие от него точных расчетов и смелых решений.
– Твой папа любит играть роль слуги.
– А вы его госпожа?
– Между прочим, я пела партию Царицы Ночи в «Волшебной флейте».
В постели Ёсино рассказывала Каору, что просит делать ее Сигэру. Наверное, ему хотелось играть в игры, которых он не мог себе позволить с супругой. Хозяин дома Токива никогда не скажет жене: «Пожалуйста, прости меня», – как бы его ни вынуждали. Хотя на самом деле эти слова он должен был говорить именно жене, а не Ёсино, разыгрывавшей роль госпожи.
– За пределами этой комнаты твой папа не подчиняется ничьим приказаниям. Он говорит: «Я склоняю голову только перед императором». Он живет в постоянном напряжении, ему не прощают ошибок, от него требуют правильных решений, и именно поэтому, придя сюда, он ошибается, сколько душе угодно, становится нерешительным, корит себя. На работе он постоянно кричит на подчиненных, наверное, потому ему так нравится быть никчемным, ни за что не отвечающим слугой. Ты можешь понять, что он чувствует?
Хотя для Каору это была совершенно незнакомая сторона Сигэру, ему казалось, он прекрасно понимает его. Только одного Каору не мог уяснить: почему Сигэру склоняет голову перед императором? Ему хотелось понять, какая причина заставляет Сигэру испытывать к императору уважение и симпатию. Что это? Форма вежливости, которую положено проявлять любому состоятельному японцу? Или в уважении и симпатии к императору выражается долг защищать Японию? Если это действительно так, то Каору пока не замечал в себе такого чувства долга.
– Зачем ты выдаешь мне секреты отца?
– И правда, зачем? Как увижу твою мордашку, сразу все рассказать хочется. – Ёсино крепко прижала голову Каору к своей груди.
Задыхаясь в ее ложбинке, Каору спросил:
– Ты хочешь, чтобы я презирал своего отца?
– А разве ты не стремишься превзойти отца или предать его?
– Пытаешься столкнуть отца с сыном?
– Вовсе нет. Я полюбила и папочку и сыночка. Папа хотел быть слугой, а кем хочет быть сын? Какие у тебя замыслы?
– Да нет у меня никаких замыслов. Я дурак, который живет одним моментом.
– А есть у этого дурака любимый человек, такой, ради которого он способен на все?
На секунду Каору посерьезнел, Ёсино это заметила и набросилась на него:
– О, да ты в лице изменился. Честный мальчик. – Она протянула руку к отвердевшему члену Каору и сильно сжала его.
– Кто это тебя так заводит?
– Секрет.
Ёсино сжала член Каору еще сильнее и впилась в него ногтями:
– Ну-ка, признавайся, кто?
– Ёсино, мне больно. Я сдаюсь.
– Забудь про эту девку. Он мой.
Ёсино Хосокава вертела как хотела чувствительным членом Каору. Она играла в Даму с камелиями, обучая Каору и вокалу, и сексуальным радостям. Отдаваясь любовным забавам с Ёсино, Каору не только мстил Сигэру, но и пытался заглушить тоску своего тела от невозможности встречи с Фудзико. Когда Каору удовлетворял свои плотские желания, его начинали мучить жестокие угрызения совести, но физическая неудовлетворенность, в общем-то, проходила. Именно она рождала фантазии о Фудзико, которой не было рядом. Однако после забав с Ёсино плотный туман фантазий рассеивался, и за ним оставалась белая пустота, в которой разрастались муки совести. В этой пустоте Каору нужно было построить новые отношения с Фудзико, а она была так далеко от него.