Текст книги "Сердце Стужи"
Автор книги: Марьяна Сурикова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Глава 4
О РАЗНЫХ ДОРОГАХ
Утро принесло горечь во рту и непонимание, где нахожусь. Я не сразу и узнала комнату, что нам под брачные покои выделили. Пошевелилась, присела в кровати, глянула в окно и поморщилась. Голова после вчерашнего зелья гудела. Браги я почти не пила за столом, а вот напиток жен опытных такое дело со мной сотворил, что я свою брачную ночь едва вспомнить могла. В деталях не припоминалось, только в общих чертах и урывками, словно проваливалась в небытие. В теле шевельнулась неприятная тяжесть, и пришлось оглядеться по сторонам, поискать то, что обычно наутро в покоях оставляли.
Нашла, прямо с моей стороны на столе поднос со стаканом стоял. Ухватила его, жадно выпила, и прояснилось в голове, а тело будто послушнее стало и так уже не ломило. И хорошо. Если ночь проводить с тем, от кого ни сердце не дрогнет, ни душа не запоет, то лучше и правда меньше воспоминаний оставить. Я оглянулась на мужа своего. Будить или нет, чтобы оделся? Скоро ведь придут проверять, все ли свершилось как надобно?
А пускай себе спит. И только подумала, как по ту сторону двери шорохи раздались, голоса послышались, а после растворились створки, и вошли в покои мачеха, за ней отец, следом еще муж постарше со стороны купца и повитуха деревенская, которая, говорят, уж полдеревни на руки приняла.
Зашли и остановились, меня углядели возле стола и быстрым взглядом рубашку окинули.
– Добро. – Отец сказал, а повитуха мигом к кровати направилась и подняла прежде белый отрез ткани.
– Свершилось, как положено, женой теперь Весса стала, законной и признанной.
Стала. А малышка моя свободна будет, и подари, мать-богиня, ей свою милость, чтобы в ночь брачную от поцелуев любимого хмелела, а не от напитка особого.
Купец, прежде громко храпевший, как люди вошли, зашевелился. С бока на бок в постели заворочался. Мутные глаза раскрыл и следил, как постель проверяют. Мачеха мне накидку поднесла, укрыла ей до самых пят, а муж в кровати сел. Видимо, все же разобрал его хмель, казался купец осоловевшим и чем-то очень недовольным. Пока мачеха меня в накидку укутывала, он без посторонней помощи штаны полотняные натянул и встал во весь рост. Выпрямился и оглядел гостей грозным взглядом. Те поклонились, как положено, отец рот открыл поздравить со свершением брака, но сказать ничего не успел.
– Вы кого мне подсунули? – грозно и гневно прозвучало на всю комнату.
Я быстро взглянула на налившееся малиновым цветом лицо купца и поняла, после этой ночи погас наведенный жар в сердце, и вернулось все, что было, только еще хуже стало.
– Кого подсунули, я спрашиваю? Надурить задумали? Вот эту девку мне отдали? Самим не нужна безродная, так вы ее со двора спровадить решили, а меня вовсе за простофилю держите?
– Сам ведь просил, – отец сперва растерянно, а после, все больше гневаясь, купцу отвечал, – говорил, в город увезешь, там без родительского благословения замуж возьмешь.
– А ты ей родитель? За дочь считаешь? Нет у нее родни! Безродная! Ничего у нее нет! Только тем и привлекла, что чародейка, но и здесь пустышкой оказалась. Не огонь, рыба примороженная. Хуже только с бревном в постели ночь коротать.
Я слушала молча. Губы не кусала, ладони не сжимала, стояла и смотрела на красного от гнева мужика и думала про сестру, про то, что все-таки уберегла солнышко снежное от жестокого и черствого человека. Такому все одно, что ни говори, а только со своими желаниями считаться будет.
Отец совсем разозлился, а спутник купца, который с ним приехал, того образумить пытался.
– Что ты, Медин, от девки хочешь? Вот научишь ее всему, будет тебе угодная жена. Первая ночь как-никак. Не ярись!
– Будет? – Купец вдруг рванул к краю кровати, возле которого мы с мачехой замерли, и ухватил меня больно за руку, дернул вперед, а широкой лапищей затылок зафиксировал.
– Да ты посмотри, на что тут польститься? Ни рожи ни кожи. Не нужна мне такая жена! Я человек уважаемый, от богатства дом городской ломится, и что же, теперь эту моль тщедушную в него привести? Позора не оберешься! Обратно берите свою чародейку, даром не нужна.
Пока отец, побелевший от гнева, воздуха в грудь набирал, пока мачеха ахала, рот ладонью прикрывала, я руку вырвала и, размахнувшись, такую пощечину купцу залепила, что на мгновение точно белый свет для него красной пеленой заволокло. Ударила от души, со всей своей «тщедушной» силы, и отшатнуться успела от узловатых пальцев, целящих ухватить за горло. Уворачиваться я хорошо умела, споро убегать от тумаков и побоев тоже. Вот и сейчас поднырнула под крепкой, способной одним ударом дух вышибить рукой и к двери бросилась. Как была босиком, пролетела по всему дому до входной двери, на крыльцо выскочила и по ступенькам вниз, а сзади уже громыхало. Летел следом разъяренный купец, а за ним остальные, пытаясь образумить, уговорить, не дать прибить меня на месте.
– Убью, убью, гадина! – Рев такой, что спешащие поутру куда-то соседи возле забора притормозили, а на соседнее крыльцо Адриан выскочил, расширившимися глазами смотрел, как я слетаю на снежную дорожку и бегу к калитке.
– Не уйдешь, тварь такая! – выкрикнул вслед купец, а дальше грохот и шум.
Обернувшись на бегу, увидела, что поскользнулся он на крыльце и кубарем скатился на снег. Скатился и затих. Я резко затормозила, почудилось, головой ударился, пока падал. Не глядя на колющий ступни снег, стояла и не шевелилась, ожидая, пока отец спустится, встанет возле купца на колени и наклонится, проверяя.
– Дух отошел, – вымолвил целую вечность спустя. – Под ноги же смотреть надо… – И замолчал.
Мачеха ладони к щекам прижала, а спутник купца осторожно по обледеневшим ступеням сошел (когда только такой корочкой гладкой взяться успели, ведь я, сбегая, льда даже не заметила) и тоже присел возле тела. Глянул и вздохнул: «Вот же как глупо вышло».
– Люди все разговоры разговаривают, Алард, ведь теперь Весса у нас богатая вдова.
– Замужем побыть не успела, а уже вдова.
– То-то и оно, вот и болтают. Говорят, не зря ведь чародейка, а еще слышали, как муж ее кричал, какие бранные слова говорил, видели, что убегала. Теперь мыслят, будто неспроста упал.
– Так на крыльце скользко оказалось. При чем тут чародейка не чародейка? И похоронили по правилам, и справили все, что положено. Всей родне его весточки, опять же, выслали, никто ничего не замалчивал.
– Разговорам не важно, с чего начаться, главное, что так удачно и замуж вышла, и овдоветь успела. Того и гляди в сторону всего рода косо посматривать начнут, еще и младшей достанется. Вечно у нас из-за Вески недоброе приключается. Я уж думала, с духом справилась, в деревне ее зауважали, как тут нате, опять новый случай! Не будет дому с ней удачи. Я тебе еще тогда говорила, когда ты подкидыша оставить надумал.
– Что мне ее, новорожденную, за порог в сугроб кинуть следовало?
– Зачем грех на душу брать? Да много ли добрых людей, которые и вырастить могли? Только ты уперся тогда, а теперь расхлебывай. Мать-то ее не больно на нормальную походила, вот у Вески это врожденное.
– Ты про Найдену уж довольно мне за жизнь наговорила, нет ее, успокойся теперь. А насчет Вессы подумаем, сгоряча не стоит рубить.
– Подумай, подумай! Только в этот раз хорошо подумай, не как девятнадцать лет назад, когда ребенка оставить решил.
Мачеха сердито загремела горшками, а после громко хлопнула дверь, никак отец вышел во двор. Еще какое-то время раздавался шум и стук, а после скрипнула крышка люка, видимо, за соленьями к обеду хозяйка отправилась. Я тогда и вышла из-за занавески и сразу в комнату, что со Снежкой делила, побежала.
Там у меня между стеной и кроватью хранилась тряпица, а в нее завернуты бумаги. Мы с купцом их перед свадьбой подписали. Он тогда щедрый был, вместо меня приданое внес, на мое имя содержание положил. Еще дом отписал по уговору. Не тот особняк, что в городе, в котором все его торговые дела свершались, а иной, небольшой домик за городской чертой. Мне бы очень хотелось сейчас туда уехать, но пришло в голову другое решение. А потому собрала все и отправилась к старичку, который наши с купцом бумаги оформлял. Он на деревню один такой был, в законах разбирался, печати имел, нужной силой обладавшие. К нему вся округа ходила. Прежде в городе жил, а после на покой сюда перебрался, потому что там и молодых дельцов хватало, а в деревне пусть нет того дохода, но всегда дело прокормит.
Хорошо, что застала на месте, хоть и редко он куда выходил, но, считай, повезло. Ведь хотела все поскорее свершить.
Посмотрел он на мои бумаги, послушал, что придумала, и кивнул.
– Можно. Только точно решила? Не лучше ли на вас с сестрой сумму разделить?
– Я хочу между ней и опекунами поровну поделить. Ведь мачеха и отец пока за нее все решают, вот пускай им регулярно половина идет, а вторая для Снежи копится. Но условие обязательное, если вздумают замуж отдать против воли, то всех денег лишатся. А дом на ее имя пусть остается, чтобы при случае было куда уйти.
– Ну а сама-то как?
– С даром не пропаду.
– До южных границ далече, одна не доберешься. И слышал я, строго у чародеев все. На происхождение шибко смотрят.
Не знала я этих подробностей, однако и без предупреждения понимала, не добраться одной. Да и чужие земли, порядки, еще и тоска не делась никуда, точила и точила изнутри. Уйду далеко, наверное, вовсе съест. Мне бы к нему поближе, хотя бы знать, что не разделяют пространства бескрайние и черта, которая многие годы назад была между Северными и Южными землями проведена. В город подамся, работу поищу, а старичку ни к чему подробности знать.
Заснула моя Снежинка. Я ей сегодня самую красивую сказку из всех рассказала, чтобы осталась память о сестре. А на кухонном столе записку оставила, уж мачеха ее отыщет и быстро выгоду сообразит. Сама же решила ночью уходить не оттого, что объяснений не хотела или боялась, будто остановить вздумают, просто сестренка бы плакала, просила остаться. Кому-кому, а вот ей могло и повезти меня уговорить, потому тайком уйду, и дело с концом. Не будет больше семье от подкидыша несчастий, не стану на дом собственную тень наводить. Если же доведется вернуться, то только не с повинной головой.
Тихо-тихо было и в избе, и во дворе. Снег под луной серебрился, и таким покоем веяло, что захотелось присесть на ступеньку, посидеть, вдохнуть морозный воздух, а после развернуться и вновь в теплую избу войти. Лечь на лавку, а поутру быть разбуженной непоседливой Снежкой. Так ли я стремилась убежать?
Желание не оставаться пересилило, иначе точно задержалась бы.
Запахнула полушубок плотнее, взглянула на месяц, косо висевший над снежной горой, и прикинула, как лучше до города добираться. Через лес оно короче, но и страшно. Звери ведь водятся, и не все белки, волков тоже хватает. Правда, была охотниками тропа проторена, и вот подальше от нее хищники держались. Значит, пройти-то, вероятно, можно. В обход дольше будет.
Прищурилась, раздумывая, и обнаружила, что глаз от далекой и яркой звезды отвести не могу. Ее Северной у нас называли и говорили, будто светит она ровно над ледяными чертогами Стужи. Нередко охотники ее за ориентир держали, когда далеко от дома уходили, только для меня дорога была в иной стороне, как раз в противоположной. А я все стояла и думала, а зачем мне в тот город, почему бы по направлению этой звезды не податься? Вон светит как ярко, манит, подмигивает, точно и вправду верную дорогу указывает. Так и ступила с крыльца, один шаг сделала и второй…
Огляделась кругом, сосны вековые возносятся в самое небо, снежно и холодно в лесу, хоть я и не замерзла пока, ведь шла все это время. Теперь остановилась дух перевести и понять не могла, почему я посередь чащи, а не на дороге, в город ведущей. Развернуться бы.
Только подумала о другой стороне, как сердце сдавило. Рукой ухватилась за грудь, утешить пытаясь, но не слушалось оно уговоров. Не желало туда, где город, поворачивать. Звезда его тянула, влекла необоримо. Только сейчас на ум пришло, что кабы не сестренка, не любовь моя к Снежинке, давно бы не выдержала, вот так побежала ночью туда, куда всей душой тянулась, куда заноза проклятая влекла.
– Пропади ты пропадом! – прошептала, вытирая колючей рукавицей слезы. – Знала бы, какая это мука, лучше бы у того дерева осталась. Не пойду к тебе, ни за что не пойду.
А перед глазами купец привороженный и понимание, что дар мой не только для тепла годится. И если не знать, как владеть, то проклятием взаправду стать может. Ради Снежки нелегкий выбор сделала и повторила бы, коли пришлось, но сила эта непонятная теперь и саму меня пугала. Слухи слухами, а сработала она и жар в сердце сумела зажечь. Научил бы кто, помог. Ведь Он может.
И откуда такое знание в душе, откуда уверенность? Почему среди всех звезд на свет одной лишь пошла? Никак не могла объяснить, только чувствовала.
– Красавец! До чего же хорош! Ну, подари хотя бы этого, Бренн. У тебя снежных волков в услужении столько, сколько не у каждого конника лошадей в конюшнях.
– Подарить? – Сидевший на спине мощного зверя мужчина усмехнулся и мягко спрыгнул на землю. Ростом волк был по грудь взрослому человеку и скалился просто жутко, но мигом склонил голову, когда Бренн потянулся потрепать его между ушами. – Разве они вещи, чтобы я их дарил? Сперва укроти.
– И рад бы, но они, кроме тебя, никому не даются!
Раздосадованный Сизар наблюдал, как его войд[2]2
Войд – предводитель, человек, обладающий авторитетом и влиянием.
[Закрыть] проводит широкой ладонью по искрящейся серебристой шкуре, густой и пушистой. Очень уж хотел князь заполучить себе вместо коня такого зверя, а Бренн заладил: «Приручи». Как их подчинить, если сама Стужа с опаской поглядывала на любимцев своего фаворита. Говорила, будто они намного хуже ледяных духов, дикие, и не предсказать, что у зверей на уме. Так и норовят то новое платье когтями порвать, то в роскошный богатый плащ зубами вцепиться.
– Вот не зря тебе чародеи прозвище дали, когда ты в последний раз к ним на своем Эрхане выехал, – произнес Сизар.
– Что за прозвище? – Севрен подошел ближе, держа снежное копье наперевес под мышкой. Оно было учебное и потому не слишком длинное, в самый раз для мальчишек, маленьких магов. – Как еще одарили?
– Снежным волком прозвали.
– А подходит. Слышишь, Бренн, у вас по цвету даже шкура схожа.
– Шкура? – Войд рассмеялся. – Вас послушать, так у меня скоро вместо рук лапы вырастут с когтями.
– Если и дальше будешь на девок равнодушно смотреть, вконец оволчишься, – поддел его Сизар.
– А ты мне на что? – вернул насмешку Бренн. – За двоих справляешься.
– А где и за троих, – со смехом вторил ему Севрен.
– Справляться-то дело нехитрое, хуже, когда девка весь разум выедает. Мне вон Северина уже прохода не дает. И если бы по мою душу, так из-за тебя она мучается, Бренн. К магии устойчива, в крепости прижилась, что тебе стоит ее поближе держать? Девка не против.
Войд сложил на груди руки, окинул нахально улыбающегося князя насмешливым взглядом и ответил:
– Не против, говоришь?
– А то! Будто сам не знаешь, из-за тебя в крепости остается.
– Смотрю, советчик из тебя больно хороший, а свечку в другой раз не подержишь?
Севрен покатился от хохота, а Сизар еще шире ухмыльнулся.
– Я и там не удержусь, советы начну давать, а оно тебе надо?
– Надо мне, чтобы нос везде не совал, больше времени воспитаннику своему уделял, не все на девок тратил.
– Неужто не справляюсь? Малец уже научился вихри закручивать.
– Вихри твои только Стуже на потеху, а вот севреновский крепыш твоего пару дней назад на обе лопатки уложил. Ты в ту пору как раз отлучился, красу одну заплутавшую отправился из зачарованного леса выводить.
Князь неожиданно смутился и опустил голову, а Бренн хлопнул по боку снежного волка, отпуская. Тот мигом взрыл мощными лапами снег и умчался в лес.
– Эх! – досадливо молвил расстроенный Сизар. – Ловкости, стало быть, не хватает. Прослежу, войд. Он у меня снежную науку крепко освоит, после будет от зубов отскакивать, и схватке поучим.
– Поучи, но без бахвальства. А то больно он твою манеру перенимает.
– Исправлюсь. – Сизар с покаянным видом пригладил растрепавшиеся кудри и повторил: – Прослежу, войд.
Бренн посмотрел на князя, который и правда расстроился из-за воспитанника, хотел добавить, что за собой бы еще последил, но неслышный иным вой снежных волков в самой чаще отвлек его внимание.
Повернув голову к лесу, мужчина всмотрелся в мерцание лунного снега, серебристого и волшебного, который подобно утолщенному стеклу играл изменчивым расстоянием, приближая, удаляя его по воле хозяина.
А в следующий миг Сизара морозным дуновением до костей пробрало. Только и успел ладони выставить, от льдистого гнева закрываясь.
– Ты приманил? – хоть и спокойно, но очень уж жутко прозвучал вопрос предводителя.
– Кого приманил? – В первый миг князь растерялся.
– Дурень ты, Сизар! Огню путь в ледяную крепость указал? – От особой интонации в словах войда стало князю совсем не по себе. Еще и стыд в душе заворочался.
– Так я ничего не говорил… – А столкнувшись с прямым проницательным взглядом, добавил: – Напрямик. Разве только услышала ненароком.
– Волки ее почуяли, – разволновался Севрен, – не будет вреда?
– Без моего слова не тронут, – негромко ответил Бренн, – и на глаза не покажутся. Увести попробуют.
– Как увести? Путь неблизкий выдержала, неужто… – Сизар проглотил оставшиеся слова и принялся внимательно разглядывать снег под ногами.
– А ты здесь стоять будешь. Если на уловки не поддастся и мимо не пройдет, встретишь.
Снежный вихрь опал на лицо холодными снежинками, Севрен и Бренн исчезли, а Сизар попробовал было двинуться к чаще поближе, но ноги словно к земле приросли.
– Вот же бездна огня! Приморозил! Да и ладно. Тут так тут встречать, не замерзну. А вообще, я и не думал помогать и путь указывать. Так ведь не засчитается.
Лес темный, холодный, неприветливый. Свет месяца сквозь ветви уже не пробивается, и даже звезда из виду скрылась, а потому вовсе сумрачно в чаще. Казалось, будто впереди и позади мерцают злые зеленые огни, точно глаза невиданных чудовищ. И не передать, какой страх они на меня наводили, как сердце в пятки уходило, и, затаив дыхание, я сперва кралась вперед, а затем и вовсе побежала. Огни повсюду были, оттого и помчалась, ведь либо на месте замри и замерзни, либо двигайся куда-то. Вот и сорвалась, продираясь сквозь ветви, тут уж все равно стало, на звезду путь держу или еще куда, главное, умчаться подальше от чащи, от зеленых огней. Когда их впереди замечала, то мигом сворачивала и петляла, точно заяц по снегу, но после такое чувство возникло, словно по кругу бегу. Вот врезалась в веточку, а она уже сломана. Поняла, что так вовсе сгину в незнакомом лесу, и как бы не боялась странных глаз, а напрямик следовать нужно. Вот тогда я зажмурилась и устремилась, куда влекло, чутью внутреннему, теплу родному доверилась, оно, бывало, и в родных лесах меня выручало, неизменно чувствуя отклик избяного огня, жилья человеческого. Страх же кое-как в себе пригасила.
Времени сколько минуло, сама не помню, осознала лишь, что сил больше нет. Хотелось прислониться спиной хоть к какому-то дереву и не двигаться больше, заснуть – что замерзнуть. И, еле передвигая непослушные ноги, я выползла все ж на поле. Ровное, снежное, оно далеко раскинулось, а в конце высился холм и на нем крепость. Настоящая такая крепость, даже при свете месяца хорошо различимая. А совсем от меня недалече человек стоял.
Я потерла глаза рукавицами – стоит. Шаг сделала, два – стоит. Не пригрезился? А человек ли? Вон точно статуя замер и не шевелится. Я тихонечко к нему стала подходить, а когда совсем дошла, глазам не поверила.
– Что же ты медлила? – спросил снежный маг и вдруг встряхнулся. – Поспешить следовало, я уж устал столбом стоять. Что по лесу долго бродила? Звезда же вон она.
И на небосвод кивнул, а звезда там ровно над крепостью светит.
И чувство было, точно сплю. Все ощущаю, но никак не проснусь. Снились ведь прежде похожие сны, только в них другого человека встречала.
– Там огни светились, – стала видению объяснять, – гнали по кругу.
– Это волки снежные, – он рукой махнул, будто само собой разумеется, – охранники наши. И не по кругу, а в обратную сторону теснили, а ты, видишь, упорная какая, все вперед стремилась, вот и вышло, что круг за кругом проходила. Молодец! Другая бы сразу обратно умчалась, а ты чувствам доверилась.
– Где это я?
– Возле крепости ледяной, здесь снежные маги обучаются, не знала разве?
Пожала плечами.
– Идем, провожу, раз дошла. Я тебя здесь бездну времени дожидаюсь, сразу с дозора ночного да на утренний попал, а Севрен явно даже отоспаться успел.
И улыбнулся широко, радостно. А я ведь еще до конца поверить не могла, что не свалилась в снег где-то по дороге и не уснула. В общем, он рукой махнул, за собой зазывая, и я пошла. И так мы вместе все поле пересекли, а когда очутились у подножия холма, то из-за него уже край солнца показался. Быстро светало кругом, а в предрассветных сумерках снег засверкал, даже глазам больно стало. И снова я их потерла, а когда раскрыла, стояли у подножия люди. Но не так, словно они только что спустились на меня поглядеть, а будто это я вдруг среди них очутилась и застала за разными делами. Вон неподалеку девица стройная со светлой косой ведра несла, тут же мальчишка зим двенадцати тащил на спине какой-то тюк, а чуть поодаль бородатый дядька на настоящих санях поднимался в гору, где ворота крепости виднелись.
Я в удивлении на провожатого оглянулась, а он опять широко улыбнулся.
– Увидала? И снова молодец. А все потому, что дар у тебя есть. Неодаренным только поле да холм заметны будут. Крепость вряд ли углядят, а уж людей тем более. – И потом вдруг, приложив ладони ко рту, громко крикнул: – Бренн! Она сама нашла, я только следом ступал, ты видел?
– Видел, – ровно сбоку прозвучало, а я так взметнулась от неожиданности, что едва не свалилась в сугроб. Сердце-то как зашлось от радости, голос узнав, и так легко мигом стало, так свободно дышать, как если бы с моей спины сняли целый тюк муки, тяжелый и к земле клонящий. Вот несла я его, несла, а после скинула и освободилась.
Повернула голову, увидала Его.
– Отыскала? – спросил. – И зачем?
Спрашивает еще! Да хотя бы затем, что теперь занозы в груди не ощущала, что в его присутствии тоска исчезла, и стало мне бесконечно легко и радостно. Только говорить того я не решилась, смутилась от всех этих чувств, а народ кругом уж прибывал. Выходили из крепости, ниже спускались, вокруг нас вставали послушать и на меня поглядеть. Я сразу себя среди них диковинкой почувствовала. Были кругом лица с ясными глазами, белокожие, светловолосые, со всеми снежными оттенками кудрей, я ж со своей медовой копной точно огоньком гляделась, даже глаза холодной прозрачной красотой не блистали, а на кончиках темных ресниц не сверкали снежинки, и не вились морозные узоры ни по рукам, ни по щекам. На меня здесь не было похожих, хоть женщины и присутствовали. Их оказалось меньше, чем мужчин, и они тоже смотрели с большим любопытством.
– Так учиться же! – весело ответил за оробевшую меня провожатый. Я до сих пор его имя помнила, Сизаром звали.
Оттого что были среди всех знакомые лица, чуточку менее страшно становилось. Вон там за спинами прятался любопытный мальчишка, который хотел, чтобы я осталась сказки рассказывать, а рядом с тем, на кого во второй раз глаза поднять боялась, стоял сизоволосый Севрен.
– Подсказки свои заканчивай, иначе обратно пойдешь, – не зло, скорее с насмешкой ответил Сизару снежноволосый великан.
– Куда обратно? – возмутился тот.
– На опушку следующего ученика ждать.
– Я лучше здесь тихонько постою, – очень быстро ответил Сизар, от волнения взлохматив платиновые кудри, и мигом притворился такой же ледяной статуей, какую я на поляне встретила.
– Так зачем? – Это уже снова меня спросили.
– Я… – откашлялась, попутно храбрости набираясь, – из дома пошла за звездой. Даром владеть не умею.
Люди кругом вдруг загомонили, принялись что-то обсуждать. В речи их я слышала фразы о том, что только одаренным крепость видна, а затем тут же протест шел, мол, снежной магией наделенным, а не огненной. Кто-то, опять же, возражал, будто чарам защитным разница неведома, и если будущий ученик сам дорогу нашел и о звезде догадался, то нельзя не взять. И вдруг громче всех прозвучало басовитое: «В этом случае только войду решать. Огненных чародеев среди нас отродясь не бывало».
И опять стало тихо кругом, а я на молчаливого Бренна посмотрела. Он стоял и слушал, как все вокруг волнуются и спорят, а теперь, когда на него взгляды обратились, поглядел на меня.
– Чтобы снежная сила иную приняла, и не в качестве недруга, а обучения ради, спрошу плату с тебя. Согласишься, возьмусь учить, нет, так ступай обратно.
Обратно?
Это первое, что в голову пришло. Нет у меня обратной дороги. Разве что в город податься, только в какой он теперь стороне? Сама не знала, куда забрела. Дорогу из памяти словно стерло. Шла, шла на звезду, после по темному лесу бежала, петляла, а затем с закрытыми глазами куда-то рвалась, пока к полю не выбралась. И если по чести, не было у меня пути назад, ведь я только дышать начала.
– Какую же плату в этот раз спросишь?
Люди кругом загалдели, кто-то одобрительно, мол, смелая девка, кто-то с ехидцей, ишь какая выискалась, ведь чародейку не звали, не ждали, а ведет себя нагло. После опять утихомирились. Во всех разговорах ни разу не слышала я, чтобы кто-то решение предложил, видимо, только одно слово при входе в крепость вес имело. Вот и посмотрели они снова на Бренна, а он все это время пристально меня разглядывал, и в глазах ледяных таилось что-то непонятное такое, но не сулящее добра. Не знала, как это объяснить, но чуяла, он меня пускать в ледяные владения свои не желал. Уж какой была причина, неведомо. То ли что чародейка, то ли иное что. Ведь ни в какие времена лед с огнем не дружил, против природы то было, потому и разделялись всегда. Однако принял наконец Сердце Стужи решение, и сделалось чувство, что не понравится оно мне, вот настолько выбор непростой поставит, сама решусь обратно идти, да хотя бы и к нелюбимой родне.
– В оплату ночь с тебя спрошу, – вымолвил он.
Меня после этих слов сперва холодом, потом жаром окатило. И не меня одну. Неподалеку грохот раздался. Та девица стройная, что ведра несла, а после к толпе присоединилась незваную гостью рассмотреть, оба ведра разом и уронила. Сизар нахмурился, руки на груди сложил и, кажется, хотел что-то произнести, но, думаю, и у него язык отнялся. Мне казалось, люди сейчас должны зароптать возмущенно, мол, кто же такую плату спрашивает, а ничего подобного. Они не ценой поражены были, а тем, кто ее вздумал спросить. Я услышала, об этом шептались: «Как это Бренн – и вдруг ночь, да с кого, с чародейки!» Кабы в нашей деревне дело было, там в первую очередь внимание на само требование обратили бы, после косо на девку глядели бы: ишь какая, не зря, видать, именно ей предложили, никак расстаралась, совратила. А вот здесь восприняли как в порядке вещей, будто огнем и теплом платить ледяному истукану в самый раз.
А он и был истукан! Потому что не шелохнулся от ответного моего взгляда, а должно было кипятком ошпарить, сразу все мысли подобные из головы выветрить. Я б еще на поцелуй согласилась, могла бы даже каждый урок тем оплачивать, но чтобы так сразу собой…
А потом дошло. Нарочно при всех разговор завел. Не оскорбить собирался, нет, напрочь охоту в сторону крепости глядеть из моей головы выветрить надумал. Он считал, что не приму такую цену, не соглашусь. Ради себя через собственные же представления о чести девичьей не перешагну. Ради Снежинки смогла бы, ради единственного человечка на белом свете, кто меня любил, я ничего не пожалела бы, все отдать была готова, а вот для собственной выгоды – нет.
– Отчего молчишь? Сразу скажи: идти мне в крепость, перину взбивать?
Издевался! Ух, издевался же! На все больные мозоли разом давил, а народ отошел, мужчины посмеиваться начали, между собой поговаривать, что без перины бы обойтись, девка-огонь ведь и поджечь может. Ты там, Бренн, поосторожнее, не лучше ли все снегом выстелить?
И взяла меня злость.
– Рановато взбивать, утро едва забрезжило. Или и утра достанет?
Усмехнулся.
– Перину взбить, чтоб отлежалась. Ведь всю ночь прошу, чародейка, – спокойно произнес, но с таким выражением, что кровь к щекам прилила.
Я сказывала, что всегда колючкой была? А сейчас от смущения слов никак подобрать не могла. Провела ладонью по волосам, пригладила их, растрепанные, с духом собираясь. Там позади лес высился, сейчас шаг назад сделаю, и исчезнет для меня крепость. Думаю, навсегда исчезнет, такой, как Он, больше шанса отыскать ее не даст. А мне куда-то пойти следует, но как же решиться на это? Дошла, отыскала и теперь: «Простите, побеспокоила, я лучше обратно пойду». И хуже всего не отступить, а проиграть в этой битве с ним, всю душу мне вымотавшим, сдаться раз и навсегда, даже не поборовшись за себя.
Он увидел мои глаза и прищурился, теперь вовсе без смеха и совсем негромко спросил:
– Приняла решение?
И я ответила, сперва тоже тихо, а потом громче, чтобы все услышали:
– Оплачу! Оплачу ту цену, что за науку назначил. Но прежде научи, потому как знать хочу, с чего непомерную стоимость требуешь.
Вот так пускай и будет. Как дальше пойдет, кому ведомо? Может, вовсе не придется платить, посмотрим еще, чему научит.
Народ в моем ответе все услышал, о чем сказать хотела. Снова загалдели, зашумели, смешки и подначки посыпались с рассуждениями вперемешку.
– Артачится девка, думает, будто плата непомерная.
– Другие и рады мечтать, а ей сперва обучение подавай.
– Высоко себя ценит.
– А дар-то позволит всему научиться или даже до серединки не дотянет?
А потом стихло все. Резко так. Просто Бренн руку поднял.
– Условие озвучено, решение принято.
Опустил ладонь, и не стало крепости, исчезли люди. Позади все так же высился лес, впереди – холм. Остались только я да Он.
Посмотрела удивленно, а маг головой качнул, отчего волосы снежные заискрили точно так, как снег под ногами. Солнышко как раз на нужную высоту взобралось, мир раскрасило радостным теплом и даже снег заставило играть всеми цветами.
– И снова неверный выбор делаешь, но в этот раз только тебе за него платить. Никто более не поможет.
Я рот раскрыла, опровергнуть, мол, когда я неверно поступала? Когда защиты от духа просила или сердечное тепло на занозу меняла? А потом вдруг вспомнилось о купце, о том, как дар применила и к чему привело. Но разве мог он об этом узнать? Уж Сердце Стужи в то утро за забором не стоял, не видел, как я неслась через весь двор, чтобы купец на месте не прибил. А он мог, в тот момент точно мог. Ведь при всех посмела руку поднять, по лицу ударила. Ведь сама понимала – нельзя, но обида тогда задушила. Люди бы после сказали «заслужила». Муж на то и муж, чтобы судьбу жены решать. Не угодила и сама виновата. Не зря ведь хоть следом бежали и образумить пытались, но задержать никто попытки не сделал, даже Адриан, и тот на крыльце своем замер, глядя на меня будто с отчаянием. Если бы не ступеньки… А боги с ними, со ступеньками! Говорят, в городе иначе дела обстояли, а у нас в деревне далекой, среди лесов укрытой, в которой каждый второй охотником рождался, старые порядки буйным цветом цвели.
