Текст книги "Отвергнутая жена (СИ)"

Автор книги: Мартиша Риш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Паул исповедовал Анну буквально на той неделе. Вышивальщица хотела уйти в монастырь и не по крепости своей веры, а только для того, чтоб избежать брака, рождения детей. Очень уж она этого боялась. Глупость, конечно. На все воля бога! Да и повивальницы в городе есть, роженицы гибнут не слишком часто. Всего лишь каждая третья. Может, стоит Анне помочь? В семье она одна осталась, что станет с родителями, если они потеряют дочку?

Паул вздохнул и перелил капельку зелья в небольшую стекляшку. Подумал, и добавил еще. Вспомнить бы теперь слова заговора, которые ему передала ведьма. Где-то была спрятана ее записка. И сколько девушке нужно спать, чтоб выздороветь? Кости срастаются быстро. Наверное, хватит недели, чтоб избежать смерти. Там уж и само заживет.

Старик припрятал остатки зелья, после чего он накинул поверх рясы тонкий плащ из шерсти, ночью теперь прохладно, а ему ни к чему простужаться. Он неторопливо поднялся по лестнице, обсуждая сам с собой то, что намеревался сделать. По всему выходило, если он и рискует чьей-то душей, так только своей. Анна примет колдовское зелье помимо своей воли.

Свежий воздух наполнил грудь Паула трепетом. Часовня позади, он идет спасать, творить настоящее чудо, быть может, спасет юную жизнь. Внезапно ботинок наступил на что-то подозрительно мягкое. Священник отдернул ногу и пристально посмотрел вниз. Лицо градоначальника исказила гримаса ужаса. Помер? Люция обманула? Хорошо, что сам Паул не успел пригубить зелья!

Внезапно из-за угла выступила тень. Неужто сам дьявол пришел над ним поглумиться? С большим трудом в лице "дьявола" священник узнал Герберта. Легче не стало. Герберт и так опасен, а тут выходит, что Паула застукали на месте преступления. Яд наверняка определят. А его обвинят в преступлении! В убийстве! В сговоре с ведьмой!

– Должно быть, градоначальника хватил удар. Он так рьяно бился за правду.

– Должно быть, на него напали разбойники. Видите клинок в руке? Он до последнего защищал сокровища церкви и вас, святой отец.

– Разбойники?

– У градоначальника перерезано горло. Я сам только что подошел сюда, вы же видели это.

– И зачем же? – Паул вжался в стену часовни спиной. От Герберта исходило ощущение решимости и опасности.

– Вы сами пригласили меня на исповедь, разве не так?

– Именно так, сын мой. Но теперь я спешу в дом вышивальщицы Анны. Такое горе случилось! Градоначальника отмолить можно и потом. Исповедовать его теперь поздно.

Уверенность в том, что зелье необходимо испытать хоть на ком-то стократно выросла у священника. На ком-то, кого не жаль. Умирающая девушка подойдет лучше всего. Если удастся ей помочь – это будет чудо. А если нет? Она и так обречена.

– Вас проводить?

– Со мной моя вера и крест. Я пойду один.

– Доброго вам пути, отец Паул. Я сообщу страже о том, что стряслось.

Глава 12

– Здесь сласти, сбитень, немного хлеба и вот еще, – парень порылся рукой за пазухой, – Яичко вареное.

– У меня почти нет молока, – голос Люции дрогнул, случилось то единственное, чего она на самом деле боялась. Ее малыш, ее кроха станет мучиться животом, горько плакать. И она теперь ничем ему не сможет помочь.

Страж только хмыкнул в ответ.

– Не бойся, я купил козу и сдоил молока. Успел отнести еще теплым для Зенона.

Люция не поверила своим ушам, а Герберт продолжил, только щеки его едва покраснели,

– Нас у матери семеро было, первых шестерых она сама выкормила, а последышу уже ничего не досталось. Хорошо, купили тем годом козу, выручила нас очень.

– Спасибо.

Люция не знала, как и благодарить стража за такой поступок. Кто бы еще ради чужого ребенка пошел на такое? Или ради нее? Ни один человек в целом городе не стал бы ей теперь помогать, только Герберт. И он даже не боится ее, наоборот, старается утешить. Только ведёт себя немного странно, будто хочет сознаться в чем-то, да слов подобрать не может.

Парень присел на корточки перед окном темницы, взялся руками за прутья, подергал их немного. Черные волосы стражника сегодня не были заплетены в косицу, рассыпались по воротнику куртки. Красивый он и очень смелый, не того она полюбила, не того в мужья себе выбрала. Герберт ни за что бы ее не предал, не бросил бы в темницу, он даже сейчас помогает как может. Делает то, что она сделать не в силах из-за жестокости Розена – заботится о ее мальчике.

Не кормить ей больше своего малыша грудью, не слышать сопения, и маленькие губки больше не обхватят сосок, не будут высасывать молочко, причмокивать от удовольствия. От этого так больно душе и кажется, что самое сладкое в своей жизни она уже потеряла.

Люция уперлась лбом в кованую решетку, рухнул ее крохотный мир, ее мимолетное семейное счастье. Что бы теперь ни говорил муж – все бесполезно, словам она больше не верит, сам же Розен ее от этого отучил.

Герберт ласково провел по волосам ведьмы, парню действительно хотелось ее утешить, дать хоть каплю надежды. Да только чем тут поможешь? Он еще слишком хорошо помнил, как плакала и гневалась его собственная мать, когда поняла, что младшенькому ее молока не досталось. Их, старших, называла обжорами, будто они нарочно все ее молоко выпили.

– Все хорошо будет, не переживай. На козьем молоке крепкие растут дети. И Зенон вырастет крепким.

– Обещай, что не помешаешь отцу Паулу, что бы он ни делал с моим Зеноном.

– Обещаю. Только и ты мне поверь. Я спасу тебя, вытащу отсюда. Уедем верхом в мою страну, там хорошо. Мать моя вас примет, изба у нее большая. По весне поставлю свою. Жизнь наладится, будет не просто, но точно лучше, чем в покоях барона. Лес полон дичи, хозяйство заведу. Станешь жить как княжна, ни в чем нуждаться не будешь. И я ни о чем тебя не попрошу, – голос Герберта дрогнул. Он боялся сказать вслух то, заветное, о чем не смел и мечтать. Но и таить свои чувства от Люции не собирался. Ни к чему это им, – А согласишься стать моей женой, так приму вместе с сыном. Своим его назову. И церкви не бойся, у нас она другая. Обвенчаемся по пути к моему городу.

Люция подняла заплаканные глаза вверх, заглянула в лицо Герберта. Тихо-тихо она спросила.

– И ты меня совсем не боишься? Я ведь и вправду колдунья.

– Не боюсь. Подумай, потом скажешь ответ. Я не тороплю и помогу, несмотря на то, что ты решишь, – парень стер слезинки с лица Люции своими руками.

Все, чего он боялся – спугнуть диковинную птичку, допустить грубость. Красивая-то какая, и смелая, умная, один ее взгляд чего стоит. Медовые глаза баронессы пьянят куда хлеще хмельного меда. Только стыдно до черта от того, что он уже видел ее белоснежное тело. Как лихо она переодевалась при других стражах. Ему бы прощения просить, за то, что глаза не сумел закрыть вовремя, да только язык от стыда занемел.

Где-то неподалеку послышался грубый голос, Герберт без сомнения различил властные ноты градоначальника. Дорожную кочку тот и то ругает, споткнулся, видать, еще немного – и прикажет ей убраться с тропинки. Вот наглец!

– А что ты тут делаешь, а?

Градоначальник без труда различил фигуру стража, сидящего у окна темницы. Герберт поднялся на ноги. Худо, что его здесь заметили. Этот точно станет болтать, ни к чему это хорошему не приведёт. Еще и барону доложить может.

– Любопытно стало, что ночью в темнице творится, вот и заглянул в окно. Неужели нельзя.

– Ты подерзи еще мне! Любопытный нашелся! – мужчина выпятил объёмный живот вперед, сально ухмыльнулся, – Это за какие такие услуги ты колдовке воду принес? Кто разрешил? Я барону все расскажу, пускай и тебя запрут, а лучше на цепь посадят! Сейчас и решим.

Градоначальник наклонился, чтоб подобрать опустевшую флягу с земли. Как неудачно вышло, что Герберт забыл ее прибрать вовремя. Или, наоборот, удачно? Один точный удар поясного ножа избавил стража от сомнений. В темнице тихонько ахнула Люция. Дело за малым – перенести тело подальше отсюда, ни к чему баронессе глядеть на труп, да и суета тут лишняя не нужна. Например, ко входу в часовню. Пусть люди думают, что на градоначальника напали разбойники. Шли грабить часовню, да этот встал на пути.

*** Через час, когда луна скрылась за облаками, а отец Паул ушел далеко, барон Розен направился в темницу. Мощеная дорога отдавала гулким эхом под его тяжелыми шагами. В руках мужчина держал громадную корзину, полную до самого верха лучших яств, горлышко кувшина было завинчено тугой пробкой. Тут же было и хорошее платье жены, ее мягкие сапожки, шитые из оленьей кожи.

Ведьма или не ведьма – какое мне до того дело. Жена! Какую глупость я сотворил! Жить я без нее не могу. Не захочу жить один, не захочу быть с другою.

Крепкий мужчина бегом спустился по лестнице, одним кивком головы приказал стражу отворить тяжелый засов. Розену думалось, будто жена его уже давно без сознания. Не пить и не есть столько времени! Как он мог это позволить с ней сотворить? Как решился ее запереть? Дурак был! Быть может, и к лучшему? Теперь он ее напоит, привалит к своей груди, возьмет на руки и ...

Нет, так просто жена его не простит. Скорей глаза выцарапает! Дикая кошка, гордячка, спеси в ней больше, чем в герцогине! А какая стать? Быть может, и нет в Люции ни капли благородной крови, зато характер сильней, чем у иных воинов. И теперь барону придется отведать его силищу на себе.

Люция только закончила трапезу, когда заслышала шаги мужа. Девушка смахнула крошки с губ, тщательно их промокнула. Глаза ее наполнились совсем нехорошим блеском. Пусть Розен кается, пускай молит о прощении. Ни за что она его не простит! И тронуть себя не даст, даже руки не подаст для поцелуя. Еще неизвестно, кто теперь на свободе – барон или она.

Розен рванул дверь на себя. Его жена стояла напротив окна, выпрямив спину. Стройная и прекрасная, как всегда. Волосы девушки были собраны в скромную косу, ее Люция перебросила через плечо. Самый кончик косы при этом жил своей собственной жизнью – точь-в-точь как кошачий хвост. Он покачивался из стороны в сторону, обвивал тонкие щиколотки, щекотал девичье тело.

– Прости, я ошибся, – за последние дни Розен посерел лицом, сник, его прямая спина согнулась, а щеки запали.

– Не прощу. И ты не ошибся, я – ведьма. Кстати, ты так быстро разучился стучаться перед тем как войти в мои комнаты? Плохо, я тебя научила.

– Не говори больше так. Нас услышат. Ты – моя жена и принадлежишь мне, – побагровел барон.

Он бы ринулся вперед, схватил бы Люцию, да не посмел. Нельзя так с кошкой, никогда она не простит. Только за дверью от баса Розена вздрогнул всем телом суровый страж.

– Я не жена тебе больше, – спокойно ответила хрупкая женщина.

– Никто не расторгнет наш брак, слышишь?

– Я отказываюсь быть твоей женой! Этого достаточно.

Легкая улыбка прошлась по губам ведьмы. Барон был взбешен. Ему стоило громадных сил взять себя в руки.

– Зато я от тебя не отказываюсь.

– Не отказываешься? Ты УЖЕ отказался, уже предал меня!

– Когда? – голос мужчины внезапно стал сиплым, он дернул воротник камзола, чтобы дышать.

Несколько драгоценных пуговиц оторвались и упали в солому. Каждая из золота, в центре каждой полыхает рубин, а по краю выбито имя Розен. Люция проводила пуговки взглядом. К утру она их непременно отыщет и отдаст Герберту в благодарность. Парень умный, не попадётся, когда решит их продать.

– Тогда, когда меня волокли сюда стражи.

– Я ошибся. Прости меня.

– Или тогда, когда ты оставил меня здесь без воды и еды, без удобной постели.

– Угощайся. Здесь сладкое вино, вода, все те лакомства, которые ты так любишь, – барон поставил корзину к ногам жены.

– Я не приму от тебя даже корочки хлеба.

Розен скрипнул зубами. Он не привык слышать отказы. Всегда и везде брал то, что хотел. Бесстрашный завоеватель, надежный хранитель границы своей страны, сильный, крепкий. Кто смел так разговаривать с ним? Но под взглядом Люции он терялся, превращался в робкого влюбленного юношу. Один только раз осмелился повысить на нее голос, обвинил в колдовстве, выгнал и ... И полностью уничтожил себя. Кажется, исчезни жена, он сдаст замок и все свои земли любому без боя. Просто не станет смысла в победе, некому будет ее посвятить. К чьим ногам бросить?

– Зенону нужна сильная мать.

– Вспомнил о сыне?

– Я всегда о нем помнил. Умоляю, поешь. Хотя бы немного.

– Нет.

– Люция, ты нужна мне, ты нужна нашему сыну.

Полный тоски взгляд мужа откликнулся болью в сердце Люции. Они так сильно любили друг друга, но разве можно простить того, кто предал тебя? Наверное, можно. Однако Розену хватило смелости отвергнуть не только ее, но и сына! Он лишил их мальчика материнского молока, из-за этого кроха заходился в плаче. Такое нельзя простить никому, никогда!

Розен упал на колени. Грозный мужчина сделал это впервые за всю свою жизнь. Он не боялся так смерти, не боялся так сильно бесчестия, как боялся теперь остаться навсегда без любимой. Барон склонил голову перед колдуньей так низко, как только мог.

– Прости меня. Я сделаю все, что пожелаешь.

– Я хочу, чтоб ты убрался из моих новых покоев. Вместе со своими подачками. Будешь пить вино – помни, как оставил кормящую мать Зенона без капли воды. Будешь есть – вспоминай, на что обрек меня. Останешься в спальне с девицей, вспоминай о том, что потерял навсегда. Никогда больше ты не сможешь насладиться ничем сполна. Всегда будешь вспоминать обо мне. И даже с женщиной ничего у тебя не выйдет. Будь проклят! Не муж, не воин и даже не мужчина! Мужчины так не поступают.

– Да как ты смеешь! – Розен вскочил на ноги. Он успел занести руку для пощечины, скорее удара. Люция не дрогнула, смотрела все так же презрительно и улыбалась.

– Только посмей, тогда ты и сам себя уважать не сможешь.

– Мерзавка!

Барон бросился к выходу. Люция расхохоталась вслед мужу. Через минуту в дверном проеме возник страж.

– Унесите это. Я не принимаю подарков от недостойных.

Ошарашенный стражник молча выполнил приказ. Подобрал с пола корзину и выскочил за дверь. Лязгнул засов. Девушка отошла в самый темный угол, прислонилась спиной к холодной влажной стене. По ее лицу потекли горькие слезы, грудь содрогнулась от беззвучных рыданий. Она потеряла любимого навсегда, никогда его больше не увидит, разве что на суде. Нет больше их семьи, ничего не осталось от той великой любви, что была. От того сильного чувства, из-за которого, осталась в этом мире колдунья. Не обнять ей его на прощание, не вдохнуть запах его сурового тела. И ничего уже не удастся исправить. Она проснется вдовой. Нельзя простить предателя! Зачем только она влюбилась в барона, зачем вышла на ту поляну в лесу? Лучше бы и не видела его никогда!

Глава 13

Ноги сами принесли Паула на порог добротного дома. Он бы хотел сразу войти, как делал это всегда, но теперь решил помолиться. Пускай он снял с себя сан, но верить не перестал. Молитва всегда дарует успокоение и надежду. Он просил у бога направить его на верный путь, не дать совершить зло. Ведь все, о чем он мечтает, это избавить семью девушки от страданий. Подарить счастье ее родным. Разве Паул оступится, если поможет? Сама вера его, сама душа велят помогать. Если уж в его руки попало лекарство, то он может и должен помочь.

Дверь открылась сама, помолиться Пауль так и не успел. В старике с посеревшим лицом он едва смог узнать крепкого мужчину, который вчера провожал стадо на выпас. Отец Анны едва стоял на ногах, даром, что от него совершенно не пахло спиртом. Одежда мужчины напиталась горем и под действием этого будто бы стала куда тяжелей.

Не в первый раз отец Паул видел подобные изменения. Когда случалось горе, его часто призывали в дома, в богатые ли, в бедные – всем одинаково нужен священник. И все семьи выглядят в этот час одинаково. То ли дело крестины! Когда родится на свет младенчик, священника тоже зовут. Вот здесь все бывает по-разному. И богатые семьи разительно отличаются от семей бедных в час настоящего счастья.

– Не в добрый час вы пришли, святой отец. Да я и сам уж хотел отправиться за вами. Анна совсем плоха, не дожить моей маленькой до утра. Бог прибрал всех наших с Марией детей, приберет а Нютку.

– Позови супругу свою, сын мой.

– Мария при дочери, не хочет оставить ее одну ни на минуту. Спешит продлить хоть на миг свое материнское счастье.

Паул ссутулился, теперь, в черной одежде, он сам себе напомнил ворона-падальщика. Как ни крути, а счастье быть матерью он унесёт из этого дома. Если ему повезет продлить жизнь Анны, он сможет продлить счастье ее матери иметь живую дочь. Но тогда сама Анна навсегда потеряет возможность родить. Впрочем, иначе она все равно погибнет. Из дома послышался тяжелый стон и вскрик немолодой женщины.

– Иоганн! Беги скорей за святым отцом, наша дочка, она хочет уйти. Поторопись.

– Отец Паул сам пришел к нам, – отец Анны вопросительно посмотрел на Паула. Тот высвободил крест из-под одежды, чтоб человек его заприметил.

– Ты должен принять решение, сын мой. Я могу спасти твою дочь, есть особое зелье.

– Так поспешите! Если есть хоть что-то, что ей поможет! – бешеный огонь зажегся в усталых выцветших глазах Иоганна.

– Дослушай меня до конца.

– Я заплачу сколько скажете. В доме есть шелка, бисер, моток золотой нити, пуговицы из перламутра...

– Я не ворон, чтоб тащить все в гнездо, – ветер поднял одеяние Паула, будто решил опровергнуть его слова, сделал и вправду похожим на ворона, распустившего крылья. Распятие на груди напомнило когти, наполовину скрывшись в складках одежды, – Я дам Анне зелье, скорей всего, твоя дочь выживет и проживёт долгую жизнь. Но никогда она не сможет стать матерью. Навсегда останется бездетной.

В доме опять послышался стон. Мать вышивальщицы запричитала.

– Пусть так. Проходите, святой отец.

– Не кори меня потом.

Паул вошел в дом. Над входом опасно низко нависала балка. Свежая тырса сверкала побелкой и надежно прикрывала тесаные бревна. Печь топилась, чугунные горшки испускали пар. Если б не сладковатый запах беды, не прерываемые слезами путаные слова самой искренней молитвы, которую шептала несчастная мать у постели вышивальщицы, можно было бы решить, будто жизнь в этом доме идет своим чередом.

Паул вздохнул, сколько раз он молился о чуде в таких домах. Порой бог посылал свою милость, спасал, когда надежды не оставалось. Быть может, неправильно лезть в промысел божий. Но сколько б людей не родилось на свет, если бы повивальщицы не отточили свое умение, сколько бы рожениц погибло. Может, бог для того и посылает людям горе и беды, чтоб те не ленились оттачивать свой разум? Умели лечить. Кора дуба, настой ромашек дают исцеление младенцам вместо смерти. Эти растения тоже созданы богом, не дьяволом, он сам послал в руки людей лекарство.

Паул никак не мог решиться испробовать зелье, медлил, боялся встать на путь дьявола. Но вот он заслышал, что девушка начала икать – верный признак скорой смерти. Теперь или никогда. Старец решился. Если он может спасти несчастную, то спасет. Нет – пусть грех падет на его душу.

Паул низко согнулся, буквально нырнул в низкий дверной проем и присел у постели. Он стал молиться, молиться за здравие девушки. Пузырёк с зельем дрожал во влажных руках, норовил выскользнуть и разбиться. Время будто замедлило ход. Зачем он так долго не мог решиться, зачем медлил? Анна вот-вот умрет! Белые волосы рассыпались по пышной подушке, простынь намокла, кожа девушки стала напоминать пергамент. И это прерывистое дыхание! Казалось, только молитва Паула удерживала девицу в мире живых. Наконец, крышка открылась. Паул влил в губы девушки каплю, не выдержал, разжал ее рот и капнул еще одну на язык. Теперь осталось прошептать ведьмин заговор и назад пути точно не будет.

– Выйди! Не мешай таинству, – приказал он несчастной матери. Мария выскочила за дверь.

Паул раскрыл записку, принялся читать заговор Люции чуть не по слогам. Лучина трещала, свет мерк. Старик запнулся на полуслове и вместо седьмицы, произнес месяц. Прикусил язык, да только было уже поздно. Девушка стихла, стала совершенно похожа на мертвую. Даже дыхания не было слышно. И сердце как будто перестало стучать. Старик побелел. Что теперь? Чего ему ждать? Как убедить родителей не хоронить Анну раньше срока? Но вдруг вышивальщица умерла? Ведьмам верить нельзя, Люция могла обмануть. И что тогда? Тело в доме держать нельзя. Но и хоронить живую не будешь!

В полном смятении старик провел полчаса. Паул то бледнел, то краснел, тщетно прислушивался к дыханию девушки. Вспоминал слова ведьмы, она говорила, что после того, как примет зелье, станет похожа на мертвую, Розен не заметит подвоха. Может, все идет так, как нужно? А если нет?

Наконец, сдвинулось в сторону покрывало, которым был завешен дверной проем. На пороге возник безутешный отец.

– Не вышло? – безучастно спросил он.

– То ведает только бог, – уверенным голосом объявил старик. Кто бы только знал, что стоила ему та уверенность!

– А вы поглядите на рану, святой отец. Не было у моей доченьки надежды на чудо, – Мужчина подошел к постели, покачал головой, да и перевернул хрупкую девушку на бок.

– Погодите, не с этой стороны, что ли? Совсем я попутал.

Но и с другой стороны раны тоже не нашлось.

– Так не бывает! – охнул мужчина и закричал, – Мария! Иди сюда! Мария!

В кухне послышались шаги, оханье, наконец слабый голос спросил:

– Всё? Не зря я кутью, выходит, поставила...

Что-то грохнуло, Паул бросился за дверь, жахнулся изо всех сил о притолоку. Низкие двери на севере – все тепло берегут. Лучше б головы гостей берегли!

– Осторожней! – буркнул Иоганн. Они ворвались в кухню почти одновременно. Женщина лежала на полу, разбросав юбки будто цветастые крылья. Мать вышивальщицы слабо хрипела. Пауль без всяких слов понял, что здесь случилось.

– Машенька, что ж ты. Надежда есть еще на чудо, святой отец сам сказал.

Видеть слезы на суровом лице мужчины Паулу было невыносимо. Он присел рядом с женщиной, вынул из-за пазухи зелье, капнул немного ей на язык.

– Теперь точно проверим как оно действует, – вздохнул старик, – Выйди, Иоганн, не мешай таинству.

– Я...

– Выйди.

Паул дождался, пока Иоганн скроется в сенях. Он без подсказки прочел заговор над Марией. Ей он обещал сон до рассвета. Не в первый раз он видел, как женщины легко гибнут от волнения. И раны нет, а смерть их находит. Он бережно перенес женщину на лавку, подсунул ей под голову мешочек с остатком крупы.

Не дышит совсем, лежит будто мертвая. Лучина затрещала в подставке, почти погасла. Страх обуял старика. Что он сотворил? Зачем? Вдруг ошибся? Странные тени заплясали в углах. Паулу примерещилось, будто бы тень Марии изменилась, за спиной у нее набухли и вот-вот раскроются крылья. Как бывает у бабочки после сна. Старик выбежал в сени, чуть не рухнул на Иоганна, спешно прикрыл дверь за своею спиной. Отец семейства заметил, что на священнике буквально нет лица. Никогда он еще не видел таким доброго старика, нехорошие сомнения закрались в его душу.

– Все в руках божьих, так вы говорили, святой отец.

– Истина в твоих словах, – Паул поспешно нарисовал крестное знамение. Он только сейчас понял, что мог подумать о нем Иоганн. Вон и вилы тот в руку прихватил не напрасно.

– Станем молиться вместе, – предложил он.

Иоганн приставил вилы к стене. Паул чуть успокоился. Еще через несколько минут к нему вернулась возможность мыслить трезво. Если обе женщины умерли, то его вины нет. Но, если зелье подействовало так, как и должно, то что тогда выходит? Выходит, они обе проживут почти вечную жизнь. Анна никогда не выйдет замуж, так и останется коротать свой век за вышивкой. Долгий век! И не приведет она в дом зятя. Пройдут годы, Иоганн умрет, а женщины останутся жить дальше. Но как? Ведь без мужика в доме женщины одни и года не проживут. Нужно кому-то и дров заготовить, и быка на выпас сводить, да мало ли мужских дел по хозяйству? Выходит, своим решением Паул обрек их обеих на долгие муки! Да и Мария никогда не сможет забыть Иоганна, крепко они любят друг друга. Муж на нее и руки никогда не подымал. Нет, никак нельзя, чтоб все так вышло.

– Открой рот, сын мой. Все мне не скучно будет потом.

– Святые дары? Так я вроде бы не умираю. Исповедоваться сейчас не время.

– Делай, что должно и будь, как бог решит.

Еще одну каплю Паул влил в рот Иоганна после чего прошел к постели Анны. Девушка оставалась все так же недвижима. Паул сел на сундук возле окна, принялся читать молитву и сам не заметил, как провалился в сон. Сорок лет – возраст почтенный, нет ничего удивительного, что полночную молитву уже не удастся целиком выдержать на ногах.

Мария очнулась, лежа на сундуке. Муж сидел на полу рядом с женщиной. К безмерному изумлению Марии, ее муж плакал и одновременно шептал ласковые слова, гладил ее сухими пальцами по плечу. Шептал и шептал о том, как любил и любит ее.

– Наша Аннушка померла?

Иоганн запнулся на полуслове, его глаза округлились.

– Ты что ль жива, жабья ты пятка!

– Жива, что со мной сделается, – изумилась Мария, – Доченька наша?

– Так ты не дышала! Я ж даже зеркальце принес. Не знаю, что с Анной. Да только святой отец всем нам дал какой-то настойки.– Это он молодец, разумеет в травах.

Женщина бодро соскочила с лавки, торопливым шагом почти пробежала в светелку Анны. Та лежала на постели, широко раскинув руки, будто спала. Святой отец дремал на сундуке.

Мария сразу же бросилась к дочери, принялась ее тормошить будто кошка нерадивого своего котенка. Вышивальщица приоткрыла глаза, слабо вздохнула.

– Мам, ты чего? Еще же рань несусветная. И в церковь сегодня не нужно идти. Еще только среда.

– Жива! Жива моя Аннушка! – женщина бросилась ощупывать голову дочери, – Даже вмятинки не осталось. Цела будто яичко из-под курочки.

– Что со мной сделается? Вчера, как вернулась домой, так сразу легла, с постели не падала, вроде. Что здесь делает святой отец? Папа заболел?

– Не помнишь ничего, так это и хорошо. Не среда сегодня, четверг. Тебя бык вчера забодал, так отец Паул сам пришел помогать. Зелье дал. Сам сварил из травок с божьей помощью, сам тебя им напоил.

Иоганн появился на пороге, он был по-настоящему счастлив. Дочь и жена обе живы, здоровы, рядом с ним в одном доме. Большего и желать нельзя. Зачем он только хотел выдать единственную дочь замуж? С ними останется, не отдаст он ее никому. Только если вдовцу. Спрашивал тут один. Детей у него трое, малыши совсем. Если Аня никого не родит, как замуж выйдет, так и не страшно. Нянчиться все одно будет с кем. Дети приемные мамкой называть будут.

– Детей у тебя не будет, а жениха я тебе все одно присмотрел. Он богатый, вдовец, своих троих малышей имеет. Понравилась ты ему очень. Гончарную мастерскую решил открыть в городе.

– Как не будет?

– Так и не будет. Благодари отца Паула, он тебя спас, да только материнства лишил.

– Я ему подушку вышью петухами. Лучший шелк свой возьму. А ты меня не обманываешь, отец? – Клянусь. И проживём мы все теперь долго. И я, и вы обе. Только языками не смейте молоть. Догадываюсь я, кто надоумил отца Паула варить то зелье. Не ровен час, и нас на костер позовут. Бык вскользь копытом тебя по голове задел, а ты, Машенька, все спутала, да напрасно перепугалась. Не было ничего, дочь сама поправится через седьмицу. А пока пусть дома сидит. И окно поплотней завесь, чтоб не видели ничего лишнего люди.

*** Паул проснулся на рассвете от запаха оладьей. Он расслышал женские веселые голоса. Мария и Анна обсуждали сватовство богатого жениха. Напротив старика сидел Иоганн. Суровое лицо мужчины светилось от счастья, он будто бы помолодел на несколько лет.

– Не было ничего, ошиблись вы с женой. Бык вскользь копытом ударил, только крови натекло много.

– И я так думаю. Проси всего, чего хочешь, святой отец.

– Все у меня есть, разве что по осени подари немного пера. Тюфяк совсем исхудал, зимой простыну на нем.

– Будет вам и перо, и пух, и сластей заносить ко всем праздникам станем. Как родного отца уважать стану подарками. Спасибо вам, сберегли мою семью.

– Бог помог, его и благодари.

Паул спешно позавтракал и направился в сторону часовни. Столько суеты сегодня предстоит пережить! Суд над Люцией перенесли на сегодня, прибудет инквизитор или просто святой отец из земель герцога Улисского. Как успеть все уладить? Еще нужно каким-то чудом опоить малыша Люции, а перед этим его нужно убить. И градоначальника тоже предстоит отпеть. Интересно, он умер окончательно или не совсем? Зелье он выпил. Но выпил до того, как получил удар ножом. И заговор над ним не читали. Нужно уточнить у Люции – можно ли его хоронить. Или ждать, пока оживёт? Нет, это, конечно же, совсем не дело.

Глава 14

В кабинете барона праведной речью разразился священник герцога Улисского, присланный им же кардинал тихо дремал в углу у камина, перебирал безмерно длинные четки. Их каменные бусины щелкали, отмеряя время.

Розен возвышался за столом, напоминая лишь бледную тень себя прежнего. На что бы он ни смотрел, он неизменно видел Люцию. Ее черную косу, которая сама собой ласкала женское тело, теребила грубую ткань рубашки. Ведьма, точно ведьма. Ни на какой сквозняк такое не спишешь, да и не было в темнице сквозняка, он бы запомнил. И глаза ее наполнились светом, горели будто два факела. Не было в той комнатке ни лучика, ни огонька, чтоб в них отражаться. То демоническая сила лилась из супруги наружу.

Как ведьма смеялась! Смеялась над ним! И этот смех особенно будоражил душу барона. Звенящий, пронзительный, похожий на тот звук, который издают рассыпавшиеся по столу колокольцы.

Она посмела перечить! Ему! Много ли найдётся мужчин, способных хоть слово сказать против Розена? В его землях точно ни одного. По крайней мере живого.

Гордая! Дары не приняла! Даже сбитня не пригубила. Второй день сидит без воды и еды... Барон прикрыл глаза, ему не верилось, что его Люция способна так долго терпеть голод и жажду. Хрупкяа, тонкая, ни жира нет на ней, ничего. Только белоснежная кожа, прикрывающая великолепное женское тело будто дивный шелк. Как такая может легко сносить жажду и голод?

Может, ее кормит кто-то другой? Видел же он фигуру стража, что застыл перед решеткой темницы. Тогда барон решил, что кто-то подглядывает за ведьмой из любопытства, а то и проиграл спор. Но может статься, Люция околдовала стража точно так же, как и его самого. Да нет же! Ни причём здесь колдовство. Многого может добиться красивая женщина одним только взглядом.

Исключено! Ни один из стражей не сунулся бы носить его колдунье воду – побоялись бы и ее саму, и гнева барона. Разве что? Может быть, у жены был любовник? Стражи вхожи в замок, многих из них Люция видела подле себя.

Нет же! Не было у жены никакого любовника! Служанки бы проболтались наверняка. Разве что какой-то стражник был давно влюблен в его жену, вот и стал носить ей припасы. Или? Или жена угождает кому-то в обмен на еду.