Текст книги "Женский хор"

– Все лгут. Пациенты лгут, чтобы защитить себя; врачи лгут, чтобы сохранить за собой власть.

РАВНОВЕСИЕ

После полудня консультации тянулись бесконечно, навевая на меня жуткую скуку. Это моя консультация по психотерапии,подумала я, собираясь пойти за первой пациенткой. Я не боялась, пожимала плечами, держалась как могла, но к концу третьей консультации осознала весь масштаб своего несчастья. Он принял дюжину пациенток, но ни одну из них не осмотрел. Он их только слушал. У них не было симптомов гинекологических заболеваний, они не были больны, у них не было… ничего. Им просто нужно было выговориться. Рассказать о своих месячных, депрессии, детях, родителях, о своей работе, либидо, желании или страхе забеременеть, обо всем без исключения, о мужиках, которые случались в их ненормальной жизни, об их отсутствии или вездесущности, об их странном поведении или об их молчании. Казалось, они говорят только о мужиках. Нет, это не так, была одна женщина лет сорока, которая, объяснив, что с тех пор, как это было в последний раз и они сказали(взгляд в мою сторону, чтобы убедиться, что я не подпрыгну на месте) о ее все растущей страсти к женщинам, она стала выходить в свет и сближаться с двумя женщинами, которые ей очень нравились. Она рассказала о том, как трудно ей выбрать, с какой из этих женщин сделать решительный шаг и переспать. Единственная проблема(и она была вовсе не маленькая) заключается в том, что одна женщина, которую я люблю действительно очень сильно и которая очень чувствительно отнеслась к моей… трансформации, всегда говорила мне, что любит женщин. Так что я чувствую себя с ней более уверенно, потому что у нее есть опыт, в то время как другая, в которую я влюбляюсь все больше… я думаю, что она предпочитает мужчин, поэтому я вообще не знаю, как она отнесется к тому что я начну… за ней ухаживать… ведь прежде я никогда этим не занималась… я даже не знаю, как…Мне захотелось ей сказать: «Обними ее, поцелуй взасос и посмотри, как она отреагирует. Скорее всего, она отреагирует так же, как мужики!» Но Карма только мычал: Мммм… Мммм, – и каждый раз, когда она спрашивала: Что вы об этом думаете, доктор? – он задавал ей обратный вопрос: А вы сами что об этом думаете?и мне хотелось его ударить, потому что при таком темпе я была уверена, что мы застрянем тут до вечера, и потом, когда он закрыл дверь за последней пациенткой, было уже без двадцати семь, и Алина уже давно ушла.

Каждый раз, проводив пациентку, он возвращался ко мне и спрашивал: «Вопросы?», и я, упрямая, намеренная устроить обструкцию, показать, что его поведение мне противно, что я считаю его невыносимым и с нетерпением жду конца недели, сухо отвечала как можно более саркастическим тоном: «Никаких, все ясно».

Ответив ему так четыре или пять раз, я подумала, что ему это надоест, он поймет, что мне совершенно наплевать на его психологию, и прекратит задавать мне вопросы. Но не тут-то было, он продолжал это делать каждый раз. Иногда, даже когда у меня не было вопросов, он что-то говорил о пациентке, которая только что приходила, иногда просто одно слово: «Печально» (невероятная история серийных катастроф, передающихся от матери к дочери, на протяжении четырех поколений), или произносил настоящую речь (о совсем молодой девице двадцати трех лет, которой на вид было не больше шестнадцати и которая приходила к нему в четвертый раз поговорить о своем патологическом страхе забеременеть и просила отправить ее к кому-нибудь на стерилизацию). Тогда он, почесывая голову, обрушил на меня лавину своих этических вопросов: Это ее право, закон это позволяет. Я не в первый раз вижу такую молодую женщину которая без всякого сожаления перевязывает себе трубы. Но она… не знаю, в ней есть какое-то несоответствие, и я не хочу отправлять ее к хирургу пока она мне все не объяснит, но мне никак не удается заставить ее об этом рассказать. Очевидно, я притворялась, что слушаю его, и делала все возможное, чтобы ничего из этого не запомнить, потому что не люблю захламлять память ненужными вещами, а поскольку я здесь надолго не задержусь…

И потом, честно говоря, я была начеку, потому что ждала, что он вновь заговорит об утренней службе в отделении абортов и о нашей ссоре на лестнице.

Но он ни разу об этом не упомянул.

Когда консультации завершились, он предложил мне взглянуть на свои записи. Я опустила глаза в блокнот и заметила, что не написала ни слова.

Я покраснела как рак, услышала его Мммм…и увидела, как он улыбнулся, как будто выиграл.

В тот вечер нам не о чем было больше разговаривать, и у меня не было никакого желания терпеть его еще – я сказала ему, что у меня лекция, что мне пора идти, что мне очень жаль, что я составлю отчет, пока мои студенты будут писать контрольную, и что принесу ему все это завтра.

Он скорчил гримасу, как будто говорил «вот именно», и покачал головой, затем попрощался со мной и вышел из отделения, попросив меня, уходя, запереть дверь.

Вернувшись в кабинет, я поняла, что он ни разу не открыл свои ящики. Зачем же я так ишачила?

*

У меня оставалось два часа. Я рассчитывала, что времени будет больше, но и это было неплохо. Мне хотелось зайти домой принять душ, выпить чего-нибудь и отдохнуть перед тем, как идти на лекцию в интернатуру. Студенты были очень милыми, и мне были нужны деньги, но, честно говоря, меня это раздражало.

Веселая, я вышла из отделения, заперла дверь, направилась к замечательному месту на улице, где сумела припарковаться всего в сотне метров от входа, но, когда повернула ключ зажигания, моя колымага отказалась заводиться.

Я несколько раз попробовала повернуть ключ – тщетно. Опять аккумулятор. Этот кретин Жоэль, черт побери!Две недели назад он брал его у меня взаймы и сказал, что купит другой, но как бы не так!Он не способен решить даже такую простейшую проблему, а еще предлагает жить вместе!

Я сделала глубокий вдох, завопила в машине и яростно ударила руль, несколько раз, да так сильно, что кисть руки пронзила острая боль, и я остановилась, испугавшись, что сломаю себе что-нибудь.

По маленькой улочке только что проехал 83-й автобус. Я на четвертой скорости вылетела из машины, заперла ее и помчалась к остановке. Она была далеко. Я не знала, успею ли на автобус, боже-боже-боже,пожалуйста, сделай так, чтобы он меня подождал, в это время они ходят раз в полчаса, проклятие,я не хочу здесь застрять. Но во время бега я заметила, что на остановке никого нет, что автобус никто не останавливает, в это время студентов уже нет, а я слишком далеко, я никогда бы на него не успела, придется выложить черт знает сколько за такси, какая я дура, дура, дура. Но я мчалась как сумасшедшая и поклялась отдать задницу и душу дьяволу, если он поможет мне остановить автобус силой мысли, потому что, пока остается шанс, что водитель посмотрит в зеркало заднего вида, бежать имеет смысл.

Пока я бежала, а запястье болело, сумка болталась за спиной, а в груди горело, и пока я молилась о том, чтобы ничего не растерять во время бега, у меня было острое ощущение, что меня должен кто-то услышать, что автобус не уедет, что ему скажут, чтобы он меня подождал. Это великое космическое равновесие: мой аккумулятор разрядился, но этот чертов автобус меня подождет. Может быть, я буду кусать локти, потому что на душу мне наплевать, а вот задница еще могла бы мне пригодиться, если только я снова не наткнусь на бездарного тупицу, неспособ…

На последнем издыхании я запрыгнула в 83-й автобус и услышала, как с сухим стуком за мной закрылись дверцы, водитель поприветствовал меня и сразу поехал дальше. Задыхаясь, я стала рыться в сумке, но мое сердце стучало так громко и так часто, и я так дрожала, что выронила все монеты на пол. Когда я наклонилась, четыре руки уже собирали их и складывали в мою ладонь. Поперек горла встал ком, мне казалось, что я больше не могу дышать, настолько мне было больно (я заплатила водителю), но плевать мне на небо и ад и Карму, я успела на этот проклятый автобус (он протянул мне билет), и я даже не хотела думать (я поблагодарила его) о том, как завтра поеду на работу (я прошла, споткнувшись) и как буду заряжать этот проклятый (в самый конец автобуса) аккумулятор…

– Как хорошо, что я вас увидела, когда вы бежали. Я дернула за веревку, иначе бы он не остановился.

Я повернула голову. Рядом со мной сидела молодая девушка, я ее знала, но не могла вспомнить откуда. Я ее уже где-то видела, ее лицо мне было знакомо, но я никак не могла вспомнить… подыскивала слова… не могла отдышаться… а все же я ее откуда-то знала… раз она потрудилась остановить автобус на полном ходу. Для меня.

Я выдохнула «Спасибо», и она ответила:

– Нет, это я должна вас благодарить. – Я вытаращила глаза, не веря своим ушам, я не понимала, что она имеет в виду, а она продолжала: – Обычно женщины всегда читали мне мораль… А вы – нет.

Я не знала, что ответить, сглотнула, собралась заговорить, но она поднялась и сказала: «Моя остановка. До свидания» – и вышла. Проходя мимо окна, она махнула мне рукой, а я все продолжала думать. Когда сердце угомонилось, в груди погас огонь, я снова ощутила боль в запястье, заметила, что оно распухло и стало в три раза толще обычного, черт, только этого не хватало. Мне захотелось плакать, мне еще было ехать двадцать минут, и лишь потом я смогу погрузить руку в лед. Есть ли у меня противовоспалительное? Внезапно я увидела лицо девушки, остановившей автобус. Хотя сделала все, чтобы ее забыть, как и всех остальных, но я вспомнила и ее, и ее историю, то, что она выглядит на шестнадцать, хотя ей двадцать три. Не узнала я ее потому, что ее лицо было искажено болью, когда она рассказывала о своем страхе забеременеть и о своем страстном желании пройти стерилизацию. Ведь на том же самом лице, в автобусе, играла улыбка. И я вспомнила ее имя – Сесиль.

ЭКЗАМЕН

Кого ты лечишь в данный момент?

Их или себя?

Они писали, склонившись над своими заданиями. Как маленькие послушные солдатики. В этот вечер они все заплатили всю сумму, без кривляния, без протестов и дискуссий.

Только это меня немного утешало, меня мучила адская боль: опухоль на запястье не спала, несмотря на лед и вино. Из лекарств я нашла только то, что он принимал, когда у негоболела спина, – дурацкие гомеопатические средства… я должна была это предвидеть.

Как всегда, формулировка вопросов вызвала шквал вздохов Черт, это как раз то, что я не повторяла, улыбок Ах, я так и знала, ты увидишь, как быстро я справлюсь,нервных смешков, разговоров и шепота типа О, нет, если это так, то не стоит рассчитывать здесь на интересную позицию, я поеду куда придется, а Антуан туда ни за что не хочет. Да, я знаю, что у него масса возможностей в области общей медицины в Турмане и что у них больше нет врачей общего профиля в жалких захолустьях, но и речи не может быть о том, чтобы я занимался этим каторжным трудом, я хочу жить! Как ты собираешься растить детей в деревне, где, кроме должности в школьной хлебопекарне, никакой работы нет? Я не стану запихивать своих сорванцов в школьные автобусы с водителями – хроническими алкоголиками. Мой дядя, который живет в городе, говорил мне, что и техническое обслуживание этих автобусов ужасное…

– Хорошо. Знаете ли вы, что если вы будете вот так болтать на конкурсных экзаменах, то получите ноль баллов и вам нужно будет снова прийти на следующий год?

И тогда все до одной начали скрести по бумаге.

Я сказала «все до одной» потому, что в этой группе был только один мальчик, и мне было очень интересно, что он тут забыл. Похоже, он пришел с подругой, которой приходилось тянуть его за яички, чтобы он внес исправления, – я слышала слово работа-работа-работа: «Если осилил четыре главы за вечер, как планировалось, и сможешь их рассказать так, что от зубов отскакивает, если разбудить тебя среди ночи, тогда нам все нипочем».

Я знала, как это бывает. Сама этим занималась. Когда готовилась к конкурсным экзаменам. Только…

Я была с Пьеро. Он был красивый. Хороший. Он не занимался медициной. Он ничем не занимался. Он просто был рядом, лежал на кровати, с журналом или пультом от телевизора на животе. Спокойный. Дзен. Всегда готовый, никогда не торопившийся – он ждал. Когда я не выдержу. Я говорила ему: мне хочется. Он закладывал страницу или нажимал на паузу, говорил: «Тебе нужно работать» – и переворачивал страницу или нажимал на «Play». А я говорила себе: он мне помогает. Он меня любит. Он хороший. И продолжала вкалывать. А через пять минут снова думала: он хороший. И смотрела на него. И чувствовала, как это поднимается во мне. В бедрах, груди, шее. Я внушала себе: нет, нужно работать. Я погружалась в гематологию, физиотерапию, эмбриологию, на странице я видела зародышевую клетку, сидящую среди ресничек трубы, неподвижную, мудрую, спокойную, дзен… и я говорила себе: черт побери, если бы я была сперматозоидом, тебе бы от меня досталось, – и я поднимала учебник, чтобы не видеть Пьеро, но, даже держа книгу перед собой, видела, как клетка превращается в красивого парня, мускулистого блондина в футболке и спортивных штанах. Я видела пару его ботинок, не зашнурованных, которые он снимал одним движением лодыжки, когда вытягивал на кровати свои красивые ноги в белых носках, всегда безупречно чистых, даже если он только что пробежал десять километров. Итак, это все во мне поднималось, и я думала: «Черт побери, будь я парнем, я бы тебя уже трахнула, трахнула, трахнула».

А когда мне хотелось еще больше, я говорила: я хочу тебя обнять.Пьеро отрывал нос от того, чем в данный момент занимался, и говорил: «Тебе нужно работать». И я говорила: «Просто обнять». Он не шевелился, говорил: «Ты знаешь, как это начинается, и знаешь, чем это заканчивается. Ты знаешь, что на это уйдет время, а ты терять время не любишь». А я говорила: «Это сейчас я из-за тебя теряю время, мне хочется тебя обнять». А он: «А мне не хочется двигаться». Я, разгоряченная дура, вставала, подходила к нему, наклонялась и прикасалась губами к его губам, а он отвечал на мой поцелуй и бормотал: «Иди работай», краешком губ утыкаясь в мою шею или в ухо, и я таяла настолько, что больше не могла, брала его руку и клала ее между ног и…

Не надо о нем думать. Он мне совсем не подходил. Мы бы все равно расстались. Почему я вдруг о нем сегодня вспомнила?

У меня болело запястье.

Через три недели я вышвырнула его вон. И в тот же момент об этом пожалела. У меня заболел живот, когда я поняла, что больше никогда не почувствую прикосновения его губ, его рук, его такого твердого члена, но это не могло длиться долго. Я знала, чего хотела. Я хотела быть хирургом.Я стала хирургом.Я выбрала работу, которую хотела. Продолжи я с ним встречаться, я бы этого сделать не смогла.

Время от времени я спрашиваю себя – где он? кем стал? Но сразу же останавливаюсь. С ним было хорошо, но далеко бы наши отношения не зашли. Я пахала, чтобы оказаться на том месте, на котором оказалась. Он хорошо трахался, но ничего не делал. Он должен был уйти.

А они, девчонки, все писали. По крайней мере, те, что здесь сидели, не собирались тратить время на то, чтобы идти с парнем в кино, а потом трахаться с ним и тем самым испортить себе жизнь.

Запястье болело.

Я посмотрела на часы. Прошло всего полчаса с тех пор, как они начали писать. Я уже увидела, что две из них закончили работать и стали набирать эсэмэс подруге или другу. Им не хотелось пахать. Им никогда этого не хотелось. Они ждали, когда закончится время, чтобы внести исправления. У них или у их родителей были деньги. Мне же их так не хватает, что приходится брать деньги с них, я не стану к ним приставать: они платят и получат правильные ответы с неофициальной копии. Только вот если они думают, что этого будет достаточно, они ошибаются. Они не понимают, что сдать конкурсные экзамены – это не просто написать ответы той, которая его без труда прошла. Что дело не в том, чтобы заучить их наизусть. Да и вопросов немало. Они не понимают, что недостаточно написать: растворить тромб в течение получаса после инфаркта.Нужно составить в голове полную картину: как этот пациент здесь оказался? что курил? что жрал? что пил для того, чтобы его коронарные артерии стали похожи на пастуший посох – тоненькую штуковину с толстым валиком на конце? во что он превратится потом, если лечение не поможет? Пластика, отведение, наблюдение, мне очень жаль, друг мой, мы больше ничего сделать не можем, все кончено? Если он засорился здесь, он, скорее всего, засорится и в другом месте – я больше не могу бегать за молодыми девочками, у меня больше не встает член, сонные артерии, как только она начала целовать меня в шею, при первой тахикардии (или если бы я сглупил и заказал голубые таблетки по Интернету), ну же! Я сжег половину коры своего головного мозга – и стал немного чокнутым…

Болело запястье. Было жарко. Пот струился градом. Закружилась голова.

Я не упаду здесь, только не перед ними, мне нужен воздух, нужно выйти, подышать.

«Скоро вернусь».

Мне хотелось сказать: «Не списывайте», – но у меня не было сил, я им уже сто раз повторяла: какой смысл списывать на конкурсе? Они делают это для того, чтобы оценить свои силы,а не для меня, ведь оценки я выставлять не собиралась.

Я поднялась по лестнице, и на свежем воздухе возле кафе мне сразу стало лучше.

«Как они – трудятся?» – спросил у меня руководитель, но я ничего не ответила.

На улице было тепло. Отличная мысль – забронировать этот подвал в среду вечером на двоих, по крайней мере, мне не нужно будет бегать, чтобы вернуться к себе, ведь я живу в двух улицах оттуда.

Голова стала кружиться меньше. У меня по-прежнему болело запястье, но мне хотя бы перестало казаться, что через минуту я умру.

Не знаю, что со мной произошло. Проклятая колымага. Проклятый аккумулятор. Какой же он тупица.Все они тупицы. Даже Пьеро, когда я выгнала его вон. Меня разрывало на части, я думала, как я могу так поступать, поймет ли он, может быть, он влюблен, но мне очень жаль, но нет, в конце концов, я так не думаю, и потом, в любом случае у меня нет времени об этом думать, если я хочу достичь поставленной цели, и это правда, что он хороший, настолько хороший, когда он меня… говорил со мной, он говорил мне и это, и то… и он был всегда рядом, всегда готов, никогда не настаивал и…

Когда я сказала ему, что больше не хочу его видеть в своей квартире, потому что у меня экзамены, он отложил журнал или пульт от телевизора, сел на кровати, долго на меня смотрел, спросил: «Ты серьезно?», и я ответила: «Да. Тебе нужно отсюда убраться. Если ты останешься, я не смогу заниматься». Он покачал головой, надел расшнурованные ботинки, сказал: «О'кей» – и ушел. Я ждала, что он скажет: «Да, ты права, у тебя сейчас много работы, я не буду мешать, позвони мне потом». Я думала, что он понял, что, поскольку я готовлюсь к этим чертовым конкурсным экзаменам, я не могу себе позволить, чтобы он все время торчал у меня под носом. Но это не значит, что я не хочу, чтобы он здесь находился. Или что я больше не хочу… Его… Во мне… Я думала, он поймет.

Через пять дней я не выдержала, ведь я скучала не по нему, я скучала по этому.Когда я нервничала, мне это было необходимо, чтобы отключить голову, проветриться, он об этом знал, я часто ему об этом говорила. Я позвонила ему, он увидел мой номер, и я услышала щелчок: звонок переключился на голосовой ящик. Я подумала: «Он занят». Перезвонила через два часа, попала на его сообщение и услышала его спокойный, неторопливый голос, дзен, который произнес: «Если вас зовут Этвуд и вы попали на мой голосовой ящик, то это потому, что я не хочу ни слышать вас, ни говорить с вами. Больше никогда. Так что не утруждайте себя, это бесполезно. Если вас зовут иначе, оставьте сообщение».

Впервые в жизни я почувствовала себя такой униженной.

Какой дурак, какой дурак, какой дурак. Какая дура, ну какая же я дура.

Я пошла в бар, заказала большой бокал белого вина, охлажденного. В сумке у меня было обезболивающее. Оно мне поможет.

Когда я спустилась в зал, они по-прежнему царапали по бумаге. В зале было жарко, но ничего, голова больше не кружилась.

Я положила под язык полтаблетки обезболивающего и маленькими глотками выпила белое вино.

Когда они закончили писать, мне было уже лучше. Немного.

Я попросила их обменяться копиями с соседом и внести исправления – и, поскольку у меня не было настроения, решила не делать перерыв, а сразу же начала зачитывать правильные ответы. Конечно, они недовольно поморщились, но ни одна из них не решилась выйти и не пропустила ни одного моего слова и ни разу не переспросила, они были не дуры, ведь просто так с конференции лучших учеников не уходят. Они продолжили писать, но постепенно я перестала себя слышать, я больше не видела строчки, я видела, что они как-то странно на меня смотрят – в чем дело? Разве я не по-французски говорю? А потом упал черный занавес…

…Придя в себя, я увидела, что лежу на диване в своей квартире, шторы раздвинуты, за окном идет дождь, шторы промокли, на полу вода, а у меня босые ноги. Я не знала, как я здесь оказалась, но когда хочешь добиться цели, главное – идти к ней, делать то, что нужно, и я, такая, какой вы меня здесь видите, сделала то, что было нужно.

ПОТЕРЯТЬ И НАЙТИ (Мюзет) [25]

Твой первый парень Был блондин.

Ты думала, он очень мил.

Ты сказала ему: «Гастон,

Ты красив и очень умен,

Так поцелуй же меня скорей!»

Но поцеловаться не удалось —

Он внезапно лизнул тебя в нос,

А ты, красотка, ты такая ранимая,

Для тебя это просто непостижимо.

Тогда ты поклялась: никогда, никогда!

С парнями завязываю я навсегда.

Какая же ты глупая, девочка моя!

Парень – просто парень, вот и все дела.

Одного потеряла – десять найдешь.

Увидишь сама, когда поживешь.

Второй твой парень В тебя влюбился,

Тебе он казался мускулистым.

Ты сказала ему: «Жером,

Согрей меня, обними», а он,

Вместо того чтоб тебя обнять,

Сел у телевизора и стал дремать.

А ты, красавица, ты ведь не камень,

Едва не простудилась и дала клятву: