Текст книги "Женский хор"
Автор книги: Мартин Винклер
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– К… как?
– На протяжении недели вы будете следовать за мной, как тень. Я попрошу вас записывать все, что вы видите. Каждый вечер вы будете зачитывать мне свои записи, делать любые замечания и высказывать любую критику, касающуюся работы нашего отделения. Вы перечислите все, что вызывает у вас недоумение, все, что вас шокирует, все, что кажется невыносимым, все, что вас пугает. Все, что вызывает у вас протест. А я сделаю все от меня зависящее, чтобы учесть это и приспособиться к этому. Я постараюсь показать вам, что за время, потраченное на эту работу, вы кое-чему научитесь. Если к концу недели вы придете к выводу, что наши разногласия непреодолимы, я не только отпущу вас, но и без разговоров признаю ваш семестр пройденным. И в ближайшие полгода вы сможете заниматься чем хотите.
– Я не понимаю. Какой вам интерес меня отпускать?
Он мягко рассмеялся и покачал головой:
– Для меня нет никакого интереса в том, чтобы держатьвас против вашей воли, поймите же! Мне нужен помощник, а не враждебный интерн, который будет мстить за свое унижение, срываясь на персонале и пациентах. Если вы решите уйти, с моей стороны будет глупо вас удерживать. Зато если у вас возникнет желание остаться, от этого выиграют все. Вы, я – все.
– Что заставляет вас думать, что я решу остаться?
Он скрестил руки на груди и вздохнул:
– Ничто. Поскольку у меня тоже есть… характер, я тоже не уверен, что смогу с вами ужиться. Но я прагматик, а вы – блестящийинтерн. На этой службе у меня было множество замечательных интернов, но ни у одного из них не было вашего… – он склонил голову набок, подыскивая нужное слово, – вашей родословной. Чаще всего мои интерны были похожи на меня, каким я был лет тридцать назад. Они не были ни хорошими учениками, ни чистыми продуктами институтского образования, как вы. Но здесь они многому научились. Те, кто сюда приходит, многому учатся, а также многому учат нас.
В его голосе не было ни иронии, ни вызова. Только странное сочетание усталости и грусти. Как будто он был спокоен и готов к тому, что я отклоню его предложение. Во мне резко вспыхнула ярость, мне захотелось укрыться от его глаз. Я скрестила руки и ноги и перевела взгляд на окно, затянутое прозрачной пленкой:
– Кто сказал, что вы меня не обманываете? Что говорите все это не для того, чтобы просто оставить меня здесь, чтобы я вкалывала за вас? Кто сказал, что в конце вы не откажетесь засвидетельствовать мой семестр? Кто сказал, что я могу вам доверять?
Я думала, что он потеряет терпение, вознесет руки к небу, обратится к своим богам, твердо поставит меня на место и обругает, но он разнял руки, положил ладони на бедра и устало покачал головой:
– Вы правы. Я не могу вам дать никакой гарантии. – Он поднялся и засунул руки в карманы халата. – Я попрошу Коллино найти вам назначение в другое место.
Он повернулся ко мне спиной и направился к двери. Я вскочила:
– Почему вы это делаете?
Уже положив ладонь на ручку двери, он удивленно обернулся:
– Что именно?
– Почему не пытаетесь…
Я поколебалась, ведь точно не знала, что хочу сказать. Он завершил фразу вместо меня:
– Сделать так, чтобы последнее слово осталось за мной? Убедить вас, угрожать, обругать вас?
– Да.
Он вздохнул:
– Мне очень жаль, я слишком устал, чтобы вам это объяснять.
Тогда терпение потеряла я:
– Но я хочу понять!
Он широко улыбнулся, как кот в «Алисе в Стране чудес». И эта улыбка оказалась заразительной. Я с трудом сдерживала себя, чтобы не улыбнуться, и поняла, что он это заметил.
– Все зависит только от вас.
У меня на мгновение пропал дар речи, а потом я сказала:
– Неделя?
– Неделя. Вы будете делать все, что я скажу. В обмен на это…
– Я могу озвучивать любую критику, которая у меня появится?
– Любую.
– И потом, если я не захочу здесь оставаться, я обрету свободу?
Он помолчал долю секунду и сказал:
– Что бы ни случилось, вы получите свободу.
Я покачала головой. Мне говорили, что он всегда держит слово.
– Хорошо. Что вы хотите, чтобы я делала?
Он указал на тетрадь в линейку, которую я положила на стол:
– Продолжайте писать свое сочинение.
И он вышел, чтобы позвать следующую пациентку.
ВРЕМЯ ЧАЕПИТИЯ
Врачи, которые хотят власти, делают все, чтобы ее добиться.
Те, кто хочет лечить, делают все, чтобы от нее удалиться.
Весь день до вечера я усердно записывала все подряд. У меня всегда была исключительная память, но столько всего нужно было запомнить, а я практически разучилась писать (вот что происходит, когда только и делаешь что стучишь по клавиатуре) и боялась упустить важные вещи. Я хотела показать ему, что все вижу, что у меня тысяча замечаний касательно его поведения, которое я всегда считала сомнительным… Ну, по крайней мере, довольно часто.
Последняя утренняя пациентка вышла из кабинета в половине второго дня. Консультации должны были возобновиться через час. Карма предложил мне пойти с ним пообедать в интернат, но я отказалась. Он не стал настаивать, и я осталась в кабинете, чтобы записать все, что увидела и услышала, но прежде всего чтобы снабдить все это своими комментариями.
Когда я снова услышала его голос (он обращался к Алине), было уже без четверти три, а я все писала. Он зашел посмотреть, что я делаю. Я остановилась и сказала, что готова. Я не хотела, чтобы он подумал, что я не справляюсь.
Каждый раз, когда он выходил за новой пациенткой, я стояла у входа в кабинет и улыбалась. Он представлял меня женщине и спрашивал у нее, разрешает ли она мне присутствовать на консультации, добавляя, что я буду делать записи, но что ее частной жизни ничто не угрожает. И что, само собой, она может в любой момент попросить меня выйти.
Но ни одна из женщин этого не сделала.
Когда консультации закончились, он спросил, не хочу ли я сходить домой и прийти сюда позже, чтобы подвести итог дня. Я посмотрела на часы. Было шесть вечера. У последней пациентки встреча была назначена на половину пятого. Она вошла в кабинет в четверть шестого, и он продержал ее сорок пять минут. Я отпросилась у него на минутку, вышла и включила мобильный. Ни одного эсэмэс, но три голосовых сообщения. Раздраженная и уставшая, я их выслушала. Первое – от подруги, Доминик: Как дела на новой службе, дорогая?Второе – от моего преподавателя, который приглашал в гости. Третье сообщение оставила Матильда Матис, местный представитель фармацевтической компании «WOPharma»: предлагала мне опробовать эндоскоп, который она представила несколько месяцев назад акушерам-гинекологам частных клиник Турмана, и спросила, как продвигается мой анализ клинического исследования. Как же она меня бесит. Анализ никак не продвигался. В папке была сотня дел, и я их еще не открывала, я подумала, что времени достаточно, первое собрание презентации состоится… не знаю когда, но я узнаю об этом за несколько дней.
К счастью, меня расстроило вовсе не сообщение Матильды. Меня вывело из себя то, что онни разу не позвонил. Что-то подсказывало мне, что и в электронном ящике я его писем не найду.
Стиснув зубы, я вернулась в кабинет Кармы. Он как раз снимал халат и надевал жилет. Неужели он думал, что я позволю ему вот так уйти?
– Хорошо. Давайте сейчас же все обсудим.
Он посмотрел на меня:
– Ладно. Но скоро придет уборщица, она убирает все отделение. Давайте поищем для нашей беседы другое место.
Он протянул мне мой плащ, надел свой, достал из шкафа кожаный портфель, из которого выглядывал поясок из белой ткани, и вышел, не сказав ни слова.
Он открыл стеклянную дверь, спустился по внешней лестнице, пошел по аллее к новому зданию кубической формы в сотнях метров от акушерской клиники, рядом с больницей. Он шел очень быстро, я едва за ним поспевала.
Войдя в холл, он достал связку ключей, открыл дверь на первом этаже и впустил меня в свою квартиру.
В гостиной я увидела небольшой диван, кресло, телевизионный экран формата 16:9 и низкий столик. Стены от пола до потолка были заставлены книгами и DVD. На полу валялись груды книг, журналов, видеокассет. На диване лежала гитара с порванной струной.
– Я сделаю чай. Вы будете?
Я посмотрела в сторону кухни. Я ожидала, что она окажется такой же заваленной, как и гостиная, но она выглядела так, как будто ее отмывали несколько часов и теперь она сверкала.
Он налил воду в электрический чайник. Я сняла плащ и заметила, что забыла снять халат, а сумку оставила в шкафу. Но я подумала: Черт, это ведь совсем неважно.
– Да, спасибо. Я хотела бы… помыть руки.
– Вторая дверь налево.
Выходя из ванной комнаты, я невольно заглянула в спальню. Она была убрана, кровать заправлена. Может быть, его мать живет этажом выше?
Нет, это невозможно. Это здание относится к интернату, в нем живут интерны на службе УГЦ, реже – практиканты, которые часто приезжают, когда у них еще нет жилья. Я уже несколько раз жила здесь в одной из комнат, но и не догадывалась о существовании этой квартиры на первом этаже. В принципе, Карма не должен был здесь жить.
Когда я вернулась в гостиную, он ставил на низкий столик поднос.
– Устраивайтесь, – сказал он, указав на кресло.
На кресле лежали две стопки DVD-дисков, «Анатомия страсти», «Urgences»[15] , «Клиника», «Primary Саге»[16] …
– Вы смотрите медицинские сериалы? – удивленно спросила я.
– Да. Я узнал из них много интересного. А вы?
Я отодвинула DVD в сторону, чтобы сесть, и указала на красную обложку, на которой было написано «Доктор Хаус».
– Я как-то начала смотреть этот сериал, но он меня бесил и… Потому что это он заставлял меня его смотреть, повторяя, что во многих эпизодах речь идет о половой неоднозначности, мозаицизме[17] и обо всем, что касается операций, но я не хочу об этом говорить, так что, пожалуйста, не настаивайте..
С большого подноса он перенес на стол чайник, две большие чашки в цветочек и тарелку с восточными сладостями.
А, поняла! Он гей…
– Чай, чашки в цветочек, восточные сладости… Если я при этом не гей…
Он что, читает мои мысли?
Я покраснела до ушей, и он рассмеялся.
– Садитесь, прошу вас, – сказал он, указывая на кресло, затем осторожно взял гитару, поставил ее на металлический штатив в углу комнаты, уселся на диван и разлил чай по чашкам. – Сахар? Молоко? Лимон?
– Нет, спасибо. Я… мне очень жаль, я не хотела.
– Чего именно?
– Быть невежливой.
– Подумав, что я – гей? Это не невежливость. Это просто ошибка. И это не имеет никакого значения.
– Но как вы…
– Узнал, что вы об этом подумали? Я этого не знал. Я каждый раз так шучу, когда подаю чай на этот столик. Но по вашей реакции я понял, что такая мысль приходила вам в голову…
Что он за человек?
Он протянул мне одну из чашек в цветочек, удобно устроился на диване, поставил свою чашку себе на колени и игривым тоном спросил:
– Ну, и каким показался вам первый день?
У него наверняка было что-то на уме, но мне меньше всего хотелось разгадывать его загадки, так что я просто ответила:
– Длинным.
– Да. Лечить – занятие очень утомительное, угнетающее и неблагодар… – Он поднес чай к губам, тот показался ему слишком горячим, он опустил чашку и задумчиво добавил: – Вы уверены, что хотите этим заниматься?
Я пожала плечами. Какой глупый вопрос!
– Мне надоедает постоянно выслушивать жалобы людей.
– Совершенно с вами согласен. Жизнь врача была бы гораздо проще, если бы больные ограничивали свои жалобы перечислением симптомов.
Он надо мной смеется…
– Вовсе нет, – сказал он.
– Что?
– Я не смеюсь над вами, это самоирония. Но мне нравится, что вы чувствуете, что это относится и к вам.
Я снова покраснела, еще больше, чем в предыдущий раз. Теперь я почувствовала, что покраснело не только мое лицо, но и шея и плечи, как будто…
– Ну же, вы не ответили на мой вопрос. Каким показался вам первый день?
Нужно собраться, нельзя, чтобы он полностью завладел инициативой. Я достала из халата блокнот и перелистнула несколько страниц в поисках первой консультации.
– Мне… нужно очень многоесказать.
– Не сомневаюсь, – сказал он, глотнув чая. – Я вас слушаю.
Я посмотрела на свои записи. Я исписала двадцать страниц, и каждая новая запись начиналась примерно так:
...
МЖ 19 д., о.с. хор., нсу, кс обычн., прос. выпис. ОК, опрос:
3 мин., клин. обед. = 0, доп. обед. = 0, продл. ОК 12 мес!
Я поколебалась, не решаясь перейти к полному отчету о первой пациентке, той, что больше не переносила таблетки, но наконец начала читать. Он внимательно меня слушал. А затем, когда я остановилась, сказал:
– Очень хорошо, очень точно. Вы действительно хорошая ученица.
От этого замечания у меня в горле вспыхнул огонь, как от глотка горячего кофе.
– Но, по вашему мнению, Джинн,что она хотела сказать, эта женщина, говоря: «Я больше не переношу свои таблетки»?
Я посмотрела на него и сказала:
– Не знаю. Не знаю, я… нервничала, когда все это писала, поэтому не смогла вспомнить, о чем она… рассказывала.
– Именно так. Или же вы невнимательно слушали ее рассказ… – Он сделал понимающую мину. – Но это в прошлом, не будем больше к этому возвращаться. Читайте дальше.
Я прочла:
«Молодая женщина девятнадцати лет, общее состояние хорошее… Обычная консультация, просит выписать оральные контрацептивы. Опрос: три минуты. Клиническое обследование: никакого. Дополнительное обследование: никакого. Продление контрацептивов на двенадцать месяцев».
Он поднял бровь:
– Что значит «нсу»?
– Простите?
– Когда вы вышли, чтобы проверить свои сообщения, вы оставили тетрадь на столе. Вы написали: МЖ 19 л., о.с. хор., нсу, кс обычн.,но сейчас, читая мне свои записи, вы упустили это «нсу».
– Это… неважно.
– Это наверняка важно, ведь вы это отметили. Поскольку это написано до того, как мы узнали суть жалобы пациентки, думаю, это относится к ее описанию.
Мне хотелось соврать, но что-то в его взгляде подсказало мне, что он это заметит. К тому же мне было нечего терять, и он сказал, что я могу делать какие угодно замечания.
– Это значит «не слишком умная».
Он едва заметно кивнул. Не дав ему времени на комментарии, я уставилась в тетрадь и стала читать:
...
«1. Управление временем: две трети консультации были потрачены на болтовню; он спросил, как у нее складывалась дела с тех пор, как они виделись в последний раз, они поговорили о ее работе в пиццерии в коммерческом центре и квартире, в которую она недавно переехала со своим парнем. Пустая трата времени!
2. Медицинское: он ее не обследовал, не направил на анализы (она их никогда не сдавала!). Врачебные ошибки!
3. Профессиональная этика: она сказала, что несколько месяцев назад, в его отсутствие, видела одного из его коллег (Г., в акушерской клинике) и что он повел себя с ней невежливо и настоял на том, чтобы полапать ее. Он ответил: да, он такой.
Ей лучше его избегать. Нарушение профессиональной этики!»
Я подняла голову и бросила на него карающий взгляд.
– Мммм… – промычал он, ставя чашку на столик. – По первой консультации все?
– Думаю, и этого достаточно…
Он скрестил руки на груди, задумчиво погладил бороду и с кисло-сладкой миной сказал:
– Вы правы. Итак, начнем. Сабрина – молодая женщина, которая регулярно приходит ко мне на прием уже пять лет. В первый раз, когда я ее увидел, ей было четырнадцать. Она была настроена крайне враждебно, злилась на свою семью. И на врачей. И было за что. Она только что пережила первое в своей жизни ДПБ, по вине своей семьи и молодого врача, который в то время был вашего возраста и который слишком много о себе возомнил. Она пришла к нему на прием, чтобы попросить таблетки. И этот молодой врач, впрочем довольно милый, задал ей самый неподходящий вопрос, который только можно задать подростку: он спросил, живет ли она половой жизнью.
Я подскочила.
– Почему это «самый неподходящий вопрос»? Он в данном случае совершенно естественен, разве нет?
– Нет.
– Почему?
– Сексуальная активность женщин нас не касается. Они начинают ее в любое время, по своему усмотрению. По какому праву мы при первой же возможности пытаемся выведать, с кем они спят, как часто и в каких позах?
Я скрестила руки на груди. А он нахал!
– Вопрос не в этом! Знать, если ли у них… отношения, очень… важно для диагностики…
– Какой диагностики? Женщина, которая просит прописать ей таблетки, не больна, она хочет себя защитить. Если у нее ещене было половых отношений, значит, она собираетсяих начать и хочет предотвратить наступление беременности. Зачем же ее расспрашиватьо ее сексуальных отношениях?
– Да, если только она не хочет последовать примеру подружек, которые уже спят…
– Это да… У вас были подруги, принимавшие таблетки, когда вы учились в средней школе?
– Ну… да. Конечно.
– И из-за этого вам захотелось с кем-нибудь переспать?
– Н-нет.
Мне бы от этого стало плохо.
– Тогда не называйте столь смехотворные мотивы! Когда женщина просит прописать ей контрацептивы, это значит, что они ей нужны.Просьбы самой по себе вполне достаточно. Врач Сабрины должен был просто сделать свою работу, то есть спросить, какие у нее есть вопросы, и дать как можно больше полезной информации. Если бы ей захотелось рассказать больше, она бы рассказала. Но нет, он набросился на неесо своим «совершенно естественным вопросом» и…
САБРИНА (Ария) [18]
Нет, правда, мне очень жаль, мне не хочется с вами разговаривать. Не надо задавать мне вопросы. Все, что я хочу, – чтобы вы вышли из кабинета, чтобы оставили меня в покое. Вам что, не хватило того, что вы облапали меня своими ручищами? Что сделали мне ужасно больно своими щипцами, трубками и этой машиной, которая гудит как жуткий пылесос, как будто в животе у меня грязный ковер, который нужно пропылесосить? Хватит с меня врачей, это по их вине я здесь. Как будто моих родителей недостаточно… Я не хочу говорить с вами, я хотела бы поговорить с мадам Анжелой. Где она? Она обещала быть здесь. Да, я знаю, что есть и другие женщины, которых нужно лечить. И потом, она сказала мне, что вы очень милы. Но простите, врач, который засовывает женщинам в живот трубу… мне трудно представить, что он делает это по доброте душевной… Да, мне больно. Конечно, мне больно! Очень? Не знаю. Насколько? Как это – насколько? От одного до десяти? Тогда семь. Или восемь. Что? Я могу выпить таблетку? Я думала, нужно натощак. Эти таблетки? Я их глотаю? С водой… Спасибо… лед на живот? Да, хочу. Когда мне станет еще больнее? У меня всю жизнь теперь так будет болеть? Но в будущем я все же смогу родить ребенка?
Почему вы стоите и смотрите на меня? У вас что, нет других больных? Я не больна. Просто я… сука. Четырнадцатилетняя сука. Почему? Вам не понять. А если я вам скажу, вы вызовете ментов и… Нет, я ничего плохого не сделала. Впрочем, сделала. То есть нет. Я не хотела. Никогда не хотела. Но у меня не было выбора. Когда это началось, я не понимала, что он делает. Мне было десять лет. Я его очень любила. Он всегда был очень добр ко мне. Он всегда был один, и тем более всегда торчал дома, потому что моя мама его очень любила, это нормально, ведь он ее младший брат, ее любимчик, они росли вместе, когда были маленькими, в этом не было ничего странного, и совсем маленькой она уже о нем заботилась, поэтому и продолжала делать это потом, и для нас было привычно, что он всегда с нами, помогал маме на неделе, когда отец пропадал на стройках, он не каждый вечер возвращался домой. А когда я и моя сестра были совсем маленькими, он часто оставался с нами, когда родители уходили вечером со своими друзьями. Он был очень добр, готовил нам поесть, читал книжки. Мои родители отремонтировали второй этаж нашего дома. Он и отец построили еще одну ванную и детскую. А раз я была старшей, они сказали, что мне можно спать наверху. Они думали, я обрадуюсь тому, что у меня своя комната…
Не знаю, зачем я вам все это рассказываю. Мне было страшно там одной. По ночам я не могла уснуть, у меня был фонарик, который я зажигала, когда мне становилось страшно, и я читала под одеялом с фонариком… А поскольку я не могла уснуть, я спускалась и ложилась в постель к младшей сестренке, и она тоже радовалась, что ей не придется спать одной. А утром, услышав, что мама встает, я поднималась по лестнице, пока она была на кухне, и ложилась в свою постель. Но однажды утром она застала меня врасплох, когда я выходила из комнаты сестры, и обругала меня последними словами, назвала маленькой шлюхой и сказала, что если еще раз увидит меня в постели сестры, то вышвырнет вон, что это отвратительно. А я даже не поняла, за что она на меня так рассердилась… Я не сделала ничего плохого. То есть я думала, что не сделала.
С тех пор я спала совсем одна на втором этаже, но когда меня отправляли спать, я плакала по два часа, потому что мне было страшно, и засыпала лишь устав от слез. А потом однажды вечером маме захотелось пойти с папой прогуляться, и она, разумеется, попросила брата побыть с нами, а он, разумеется, с радостью согласился, он всегда соглашался с радостью, и мы, я и сестренка, были очень довольны, что он будет с нами, потому что он всегда был очень мил.
В тот вечер он прочитал нам сказку на кровати моей сестренки, а потом мы пожелали ей спокойной ночи, и он проводил меня в мою комнату. Я попросила его остаться, потому что мне было очень страшно одной, а он спросил, не хочу ли я, чтобы он рассказал сказку мне одной. Я обрадовалась и сказала: да, хочу.
Не смотрите на меня так, мне кажется, что я вижу глаза мамы. Поначалу я не поняла. Он всегда был так добр. Сначала он просто ложился на мою кровать рядом со мной. Обнимал меня и ждал, пока я засну. Целовал меня в лоб. Говорил, что я вкусно пахну, что у меня мягкие волосы. Он был очень добр. Он всегда был добр. Я никогда его не боялась. Он никогда меня не заставлял. Просто уговаривал. Он долго меня уговаривал. Пока сжимал в своих объятиях. И лишь потом начинал ласкать…
Это длилось долго. Четыре года. Почти треть моей жизни, если подумать.
Он сказал мне, что не нужно рассказывать об этом маме, но он мог бы этого и не говорить. Я бы не смогла ей об этом рассказать. Я слишком боялась, что она снова назовет меня шлюхой. Что скажет, что я мерзавка, раз обвиняю ее братишку, ее любимчика, которого она растила, сама будучи девочкой. Сдохни, грязная шлюха.Мама произнесла это, когда ее мама позвонила по телефону. Она сказала это и повесила трубку. Она могла сказать такое и своей дочери.
Я жила в страхе, что она догадается. Но нет, она ничего не замечала. А он, когда родители уходили из дома и он ложился в мою постель… он всегда знал, в котором часу они вернутся. Он всегда знал, в котором часу ему нужно уйти. И когда они возвращались, я слышала, как он им говорил: «Они были паиньками», после чего уходил.
Я же лежала в своей постели и думала: я – маленькая девочка, не женщина, со мной ничего не случится. Она не узнает. Она ничего не заметит.
Пока в один прекрасный день у меня не пошла кровь.
У меня шла кровь и болел живот. Я была уверена, что это наказание. Я думала, что умру. Сдохни, грязная шлюха.
Видя, как меня скрутило, учительница отправила меня в медпункт. Медсестра сразу поняла, в чем дело, и дала мне обезболивающее. И сказала, что мне нужно к врачу. Что он даст мне таблетку и у меня больше ничего не будет болеть. Что именно эту таблетку дают подросткам, когда из-за месячных их сгибает пополам.
И я подумала, что эта медсестра, которую я несколько раз встречала в школьных коридорах и на которую почти не смотрела (и не обращала внимания на девчонок, которые входили или выходили из ее кабинета), что она – мой ангел-спаситель, что она спустилась с небес, разом решила все мои проблемы… ну, по меньшей мере, две из них. Не слишком серьезные, но все же и не мелкие. Мне больше не больно. Я не беременна. Я так боялась забеременеть. Я так боялась того дня, когда у меня начнутся месячные, потому что читала все, что попадалось под руку, понимаете, все книги, все статьи в журналах в парикмахерской и библиотеках, и я знала, что, когда у меня начнутся месячные, я смогу забеременеть, потому что он приходил ко мне по меньшей мере раз в неделю, каждый субботний вечер, и каждый субботний вечер приносил фильм или мультфильм, который можно было смотреть с сестренкой, и кормил нас ужином, когда родителей не было дома, а после фильма рассказывал нам сказку в своей комнате, а потом мы гасили свет, и он говорил мне, чтобы я шла в свою комнату, а он пока помоет посуду. И я знала, что он поднимется ко мне, и каждый раз притворялась спящей, думая, что, если я буду спать, он ничего не сделает и уйдет…
Я не знала, к кому идти. Я не хотела идти к врачу, который лечил меня, когда я была маленькой, мне было стыдно, я бы не смогла попросить у него таблетку, даже при месячных. Медсестра предложила мне пойти к молодому врачу, который работал в двух шагах от школы. Однажды я вышла из школы в обеденный перерыв и пошла к нему. Дверь была открыта, в приемной никого не было, и я вошла. Он появился раньше, чем я успела сесть, усадил меня, он был очень добр, он был не старый, как наш врач, я подумала, что это будет просто, что мне нужно только сказать, что во время месячных у меня болит живот и что школьная медсестра сказала, что мне могут прописать таблетки. Но когда он спросил, зачем я пришла, все как-то смешалось, и я выпалила: «За таблеткой», – и, прежде чем успела объяснить за какой именно, он сделал удивленное лицо и спросил: «Вот как? Вы уже живете половой жизнью?» Больше я ничего не сказала. Я больше не могла ничего сказать. Я не могла произнести ни слова, я сидела как истукан, молчала, не в силах ответить на вопросы. А он выглядел очень раздосадованным, а потом даже немного рассерженным и в конце прорычал: «Я не могу прописать вам таблетки, если вы не будете отвечать на мои вопросы», а поскольку я по-прежнему молчала и прошло уже двадцать минут, как я не произнесла ни слова, он поднялся, открыл дверь и вышел.
Я плакала целыми днями три недели подряд. Через месяц я ждала месячных, но они не пришли. Болела грудь. Я пошла к медсестре, она сразу все поняла, заставила меня сделать тест и, когда увидела, что он положительный, позвонила сюда. В среду она отвела меня к мадам Пуяд – Анжеле… Вот и все.
Вопросы? Нет, пока нет… Вы все мне отлично объяснили, сразу, перед абортом. Вы меня не успокоили, но все же я вас выслушала.
Сейчас мне уже не так больно. Да, боль стала проходить с тех пор, после того как вы дали мне таблетку. Можно я вас кое о чем попрошу? Мне сказали, что есть можно только через два часа, но я уже сейчас очень голодна. Нет, меня не тошнит. Нет, голова уже не кружится. Только живот немного болит. Ну… четыре из десяти. Да, правда. Неужели? Можно поесть? О, это очень мило, потому что… Не знаю, связано ли это с беременностью, но я действительно очень голодна, мне кажется, я и слона бы съела.
ПАМЯТЬ
Они всегда знают, от чего страдают.
У меня раскалывалась голова. Казалось, стены меня раздавят.
– Я принесу вам чай? – спросил Карма.
Я покачала головой. Скорее для того, чтобы прийти в себя, чем для того, чтобы отказаться. Во рту пересохло. Он наполнил свою чашку, взял сахар, мягко опустил его в чай, который теперь был почти черным, аккуратно помешал чай маленькой ложечкой и сказал:
– После аборта Сабрина не захотела жить с родителями и попросилась в интернат. В шестнадцать лет влюбилась в одного из учителей, ему тогда было двадцать четыре или двадцать пять. Отец Сабрины подал на него в суд за развращение несовершеннолетней. Тогда Сабрина пошла к своей матери, рассказала, что в четырнадцать лет сделала аборт, и при каких обстоятельствах, и пригрозила, что, если мать не поможет, она подаст в суд на ее любимого младшего брата и что он отправится в тюрьму. Мать тотчас же предоставила несовершеннолетней дочери юридическую дееспособность, и судебное разбирательство было прекращено. Сейчас она пришла не простодля того, чтобы я прописал ей новую порцию таблеток, она пришла, чтобы сказать, что по-прежнему влюблена, что ее друг ее тоже любит, что у нее есть работа, которая, хотя в ней и нет ничего особенного, дарит ей независимость, и что теперь, когда она зарабатывает себе на жизнь, она может переехать со своим другом в квартиру, за аренду которой может внести свою лепту, в уютном квартале, где никто не будет задавать им вопросы.
Карма улыбнулся, и я знала, что он думает о ней, потому что утром, когда он проводил ее в коридор и затем вернулся в кабинет, на его губах играла та же улыбка; тогда я подумала, что он хочет мне что-то сказать, но он только пробормотал: Нет, ничего, потом поймете.Теперь я поняла, что это значило…
Во рту горело, глаза щипало, но я сдержалась и сказала:
– Она пришла, чтобы поделиться с вами новостями…
– Да.
Я встала, взяла с маленького столика свою чашку и налила в нее черного чая. Стоя выпила ее залпом и посмотрела на Карму:
– Она сделала аборт пять лет назад, она была несовершеннолетней… Разве ей не требовалось разрешение родителей?
– Нет. Оно больше не требуется с тех пор, как в две тысячи первом году изменился закон. Сегодня достаточно, чтобы ее привел кто-то из взрослых. Эту роль взяла на себя школьная медсестра.
– Что было бы, если бы закон не изменился?
Он вздохнул:
– Ах, да… Что делали женщины раньше, когда вдруг беременели?
*
Что делали? Да, что они делали…
Прежде всего, они думали: это невозможно, только не сейчас, только не снова, только не в этот раз, только не с ним, черт побери, только не с ним!
Затем говорили себе: возможно, я ошиблась – и начинали заново считать и вспоминать, действительно ли последние месячные были в пятницу перед каникулами или в первую пятницу после, поскольку в этом году я уехала не сразу и на пляже у меня их не было, но было ли это восемь или пятнадцать дней до каникул, ведь восемь дней все меняют, если это была вторая пятница, у меня всего два дня задержки, если первая, то десять дней задержки, и я не представляю, как пойду к врачу чтобы сдать кровь, потому что уже в последний раз он сказал мне: «Вы не находите, что вам уже довольно?» – как будто я беременею забавы ради…
Или они надеялись, что на этот раз по крайней мере беременность не сохранится. Ведь она не всегда сохраняется, слава богу! Тетя рассказывала, что на протяжении десяти лет беременела по три раза в год и что два раза из трех она не сохранялась: в конце второго месяца, как по часам, у нее начиналось кровотечение, и происходил выкидыш. Однако она все же родила семерых и остановилась лишь тогда, когда во время родов последнего ребенка у нее случилось сильное кровотечение и они удалили ей матку, чтобы она не истекла кровью.
Или же прибегали к разным хитростям: голодали, чтобы изгнать плод, пили снадобья старухи, которая жила в конце улицы или на ферме прямо за деревней, или искали в шкафу лекарства, запрещенные во время беременности или просто слегка просроченные, но не сильно, чтобы не навредить себе.
