Текст книги "Small World"

Автор книги: Мартин Сутер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Гораздо сильнее поразило их двойное изображение. Чем больше привыкали глаза и чем лучше они могли различить другую, более слабую картинку, тем, казалось, отчетливее она проступала. В том. что мужчина не кто иной, как Вильгельм Кох, сомнений быть не могло. А вот ребенок на Томаса похож не был. Ни характерного квадратного черепа, ни узких, близко посаженных глаз. Если малыш на кого-то и походил, то скорее на Конрада Ланга на его детских снимках.

– Почему во всем альбоме нет ни одного фото маленького Томаса? – спросил доктор Кундерт.

– Может, это как раз те, которые были вырваны?

– А почему кому-то понадобилось их вырывать? Симона произнесла то, о чем они оба вдруг подумали:

– Потому что ребенок на тех фотографиях не Томас Кох.

Той же ночью Урс позвонил Симоне.

– Мне надо с тобой поговорить. Я сейчас приду.

– Нам нечего обсуждать.

– А что ты скажешь про фотографии, которые украла у Эльвиры?

– Я только брала их на время, чтобы сделать копии.

– Ты вломилась к ней в дом.

– Я открыла дверь ключом.

– Ты вторглась в ее личную жизнь. За то. что ты сделала, нет никакого прощения.

– Я и не прошу о прощении.

– Но сейчас ты немедленно вернешь все фотографии!

– Она боится этих фотографий. И постепенно я начинаю понимать почему.

– Почему?

– Здесь что-то не так. В ее прошлом. И она опасается, что Конрад вытащит все на свет божий.

– Что такого может вытащить на свет божий больной человек?

– Спроси Эльвиру! Спроси ее. кто был на фотографиях, которые она вырвала!

Томи тихонько лежал на торфе в сарайчике садовника, тепло укрытый джутовыми мешками, и боялся пошевелиться. В парке все было под снегом, а с неба падали fazonetli. Она ищет его!

Если найдет, то кольнет и его тоже. Как папу-директора. Он все видел.

Он проснулся, потому что папа-директор разговаривал так. как всегда после шнапса. Громко и не как обычно. Он слышал, как папа-директор поднялся по лестнице и начал громыхать и бушевать в той комнате, где спали он и мама.

Томи встал и посмотрел в щелочку в дверь – она всегда оставалась приоткрытой, пока они не легли в постель. Его мама и мама Кони, поддерживая папу-директора под руки, провели его в спальню и посадили на кровать. Мама Кони протянула ему шнапс. Они раздели его и уложили в постель. Потом мама Кони уколола его иглой. Они накрыли его, потушили свет и вышли из комнаты. Кони открыл дверь пошире и подошел к папе-директору. От него сильно пахло шнапсом. Свет вдруг зажегся, это вернулась мама Кони. Она взяла его за руку и отвела в детскую.

– Почему ты уколола папу-директора? – спросил он.

– Если ты еще раз такое скажешь, я и тебя уколю, – ответила она.

Рано утром он услышал множество голосов в соседней комнате. Он вылез из кровати, чтобы посмотреть, что там такое. Там было полно людей, и среди них его мама и мама Кони. Папа-директор лежал в кровати не двигаясь.

Тут его увидела мама Кони и увела из комнаты.

– Что с папой-директором? – спросил он.

– Он умер, – ответила она.

За окном падал снег. Он рос все выше и выше. Падал на крыши и деревья. Томи закрыл глаза. Здесь она его не найдет. Но, проснувшись, почувствовал, что ему больно руку. а когда посмотрел на нее, то увидел, что рука привязана и из нее торчит игла. Значит, она все-таки нашла его!

Он выдернул иглу. Зажегся свет. Он закрыл глаза.

– Не надо меня колоть!

И на «Выделе» свет тоже еще горел. Урс пришел к Эльвире очень поздно. Они сидели в салоне. В камине мерцали остатками огня последние угли.

– Она говорит, ты боишься этих фотографий, потому что что-то не так в твоем прошлом. Ты опасаешься, что Кони это вспомнит.

– Что может быть не так в моем прошлом?

Урсу трудно было бы сейчас сказать, обеспокоена Эльвира или нет.

– Она просила тебя спросить, кто был на тех фото, которые вырваны. Нет, вот теперь видно, что она беспокоится. – Не знаю, что она имеет в виду.

– А я знаю. Я видел этот альбом у тебя. Тот, где вырваны фотографии.

– Не помню. Вероятно, я там сама себе не нравилась.

Эльвира взглянула на Урса. Он был не такой, как отец. Не уходил от проблем. Хотел точно знать, что на него надвигается, чтобы вовремя принять нужные меры. Урс Кох – тот самый человек, который нужен заводам Коха. Он сохранит их и поведет дальше как надо, продолжая ее дело. Высок ростом, здоров и не подвержен никаким сомнениям.

– Если есть что-то, что я должен знать, ты обязана сказать мне об этом. Эльвира кивнула.

На следующее утро Эльвира пришла в гостевой домик. Симона находилась с доктором Кундертом у Конрада. Они как раз пытались уговорить Конрада позавтракать. Но тот только лежал, уставившись в потолок. Вошла сестра Ирма и сказала:

– У дверей стоит госпожа Зенн и говорит, что хочет видеть госпожу Кох. Симона и Кундерт обменялись взглядами.

– Проводите ее сюда, – сказала Симона. Очень скоро сестра Ирма вернулась назад.

– Она не хочет входить, вы должны выйти к ней, говорит она. Она довольно сильно рассержена.

– Если она хочет видеть меня, пусть придет сюда.

– И я должна ей такое сказать? Да она убьет меня на месте.

– Вы посильнее ее будете.

Сестра Ирма вышла и довольно долго не появлялась. Когда она вернулась, Эльвира была с ней. Бледная и рассерженная. Она проигнорировала Конрада и доктора Кундерта и как столб застыла перед Симоной. Ей требовалось собраться с силами, прежде чем она смогла заговорить.

– Дай мне фотографии! Симона побледнела.

– Нет. Мы их используем в терапевтических целях.

– Немедленно отдай мне фотографии!

Обе женщины в упор смотрели друг на друга. Ни та, ни другая не собирались уступать. Вдруг с кровати раздался голос Конрада:

– Мама, почему ты уколола папу-директора?

Эльвира не взглянула на Конрада. Ее взгляд заметался от сестры Ирмы к доктору Кундерту и от него к Симоне. Потом она резко повернулась и вышла из комнаты. Симона подошла к постели Конрада.

– Она уколола папу-директора?

Конрад приложил палец к губам.

– Тcсс…

Весь день Эльвира провела в своей спальне, никого к себе не пуская. Вечером, когда пора было колоть инсулин, она подошла к маленькому холодильничку в ванной комнате, достала шприц-ручку, поднесла его к раковине и нажала пальцем сверху. Потом открыла оба крана и надолго оставила течь воду.

Томи лежал в кроватке и плакал. Но только совсем тихонько. Если его услышит мама Кони, она придет и уколет его. Она так сама сказала. Мама Кони спала теперь рядом. Поэтому вполне возможно, что она его слышала. Ее теперь звали мама Анна. А маму – мама Эльвира. Потому что и маму Кони и его маму они оба называли мамами, и по-другому никак нельзя было разобраться, кого они имеют в виду.

Томи плакал, потому что его заставили спать в кроватке Кони и в комнате Кони. Это была такая игра. Томи изображал иногда Кони, а Кони – Томи. И тогда Кони спал в кроватке Томи, а Томи укладывали в кроватку Кони. Но Томи не любил эту игру. Комната Кони находилась в домике позади виллы, где спала его мама. Мама Анна. А Томи боялся ее. Он услышал спор голосов на лестнице. Дверь отворилась, и зажегся свет.

– Не надо колоть! – сказал Томикони.

– Никто не собирается тебя колоть, детка, – сказал голос. – Мы отнесем тебя сейчас в твою кроватку.

Томи обрадовался. Это была не мама Анна. Это были тетя Софи и тетя Клара.

Эльвира полулежала в своей гигантской кровати, обложившись подушками. Мучительный фен наконец-то прекратился, март и природа одумались и вошли в свои берега. Урс сидел в маленьком мягком кресле у края постели. Эльвира вызвала его к себе, потому что хотела сообщить ему нечто важное.

– Ты вчера спросил меня, есть ли в моем прошлом такие веши, которые ты обязательно должен знать. Да, такие вещи есть.

Когда через два часа Урс стоял и смотрел из окна виллы на гостевой домик, он уже не был таким спокойным и беспечным, как при Эльвире. Уходя от нее, он поздоровался с доктором Штойбли, встретившимся ему на пути.

Эльвира позвонила доктору Штойбли и назвала ему цифры своего самостоятельно проведенного анализа.

– Что-то здесь не так, – сказал он и тут же отправился к ней.

Проверив у нее сахар, он наморщил лоб и вынул инсулиновый шприц с ампулой альтинсулина – препарата быстрого и короткого действия, применяемого при обнаружении абсолютной недостаточности инсулина в организме. Он выпустил из иглы воздух и сделал ей инъекцию в ногу.

– Не думаю, чтобы вы съели килограмм шоколадных конфет. Эльвира только махнула рукой. Она терпеть не могла сладкого.

– И вы уверены, что регулярно делали уколы инсулина?

– Думаю, что да. Но будет лучше, если вы проверите, я уже старая женщина. Лекарство в ванной, в холодильничке.

Доктор Штойбли направился в ванную комнату. Эльвира перегнулась через край кровати и запустила руку в его чемоданчик. Когда он через некоторое время вернулся, на лице его отражалось недоумение.

– Похоже, все точно. Записи и число пустых ампул совпадают. Я отправлю одну пустую в лабораторию.

Доктор Штойбли пообещал зайти к ней завтра еще раз.

Оставшись одна, Эльвира сунула руку под одеяло, вытащила оттуда инсулиновый шприц и положила его на секретер.

Симона и доктор Кундерт заняли столик в одном из многочисленных «fresco» – этих захудалых харчевнях-гостиницах, которым новые хозяева вернули их изначальную суть: покрасив стены в белый цвет и накрыв столы бумажными скатертями, они превратили их с помощью приветливой обслуги и незамысловатых блюд интернациональной кухни в симпатичные заведения. Они заказали салат по-гречески и мексиканские кукурузные лепешки с мясной начинкой и бобами. Кельнерша обращалась к ним на ты, и Симона сказала доктору Кундерту:

– Похоже, мы здесь единственные, кто разговаривает друг с другом на вы. И с этого момента они перешли на ты.

– О чем я тебя давно хотел спросить: почему ты все это делаешь для него? Он ведь тебе совсем чужой.

– Сама не знаю. – Она задумалась. – Мне его просто жалко. Он как старый отслуживший плюшевый мишка. Его время от времени вытаскивают со скуки, чтобы однажды вышвырнуть на помойку окончательно. Разве это жизнь для человека?

Кундерт кивнул. Глаза Симоны наполнились слезами. Она вынула из сумки платок и вытерла слезы.

– Извини, со мной это теперь часто бывает, с тех пор как я забеременела. Как ты думаешь, кто был на вырванных фото?

– Конрад Ланг, – ответил Кундерт не колеблясь.

– Мне тоже так кажется. Кундерт налил себе вина.

– Этим и объясняется, почему он путает на ранних фотографиях Кони и Томи.

– Мне он сказал, что все выглядит так, будто он Кони, а на самом деле он – Томи.

– Как это может быть?

– В четыре года все возможно: Томикони, Конитоми, мама Вира, мама Анна. Кундерт разволновался.

– Значит, обе женщины задурили малышам головы и так долго играли с ними в подмену имен, пока те окончательно не запутались и уже больше не помнили, кто из них кто. И тогда они поменяли детей местами.

– Но зачем было этим женщинам менять детей местами?

– Ради ребенка Анны Ланг. Чтобы он унаследовал заводы Коха. Складывающаяся картина была тем не менее лишена для Симоны всякого смысла.

– С какой стати пришло Эльвире в голову сделать такое в угоду Анне Ланг? – Кафе заполнилось людьми. Негромкие голоса и смех беззаботных людей на звуковом фоне из танго, бельканто и рок-музыки поглотили чуть слышные слова Симоны: – Тогда, сообразно с этим. Кони – подлинный наследник заводов Коха.

Даже и не в такой уж ранний для аперитива час бар в отеле «Des Alpes» оставался полупустым – несколько человек, живших в отеле, кое-кто из бизнесменов, одна парочка, отношения которой еще не настолько продвинулись, чтобы показываться в более многолюдных местах, и сестры Хурни, которые воспользовались паузой в игре пианиста и обстоятельно изучали поданный им счет. Работавшую только днем Шарлотту уже сменила Эви, ей тоже явно было за пятьдесят, но она, судя по ее виду, была одной из тех немногих, кто регулярно посещал солярий отеля. Ушедшего пианиста прекрасно заменял Дин Мартин. Он пел: «You're nobody till somebody loves you» (Ты никто, пока тебя кто-нибудь не полюбит).

Урс Кох сидел в нише с Альфредом Целлером. Перед каждым стояло по стакану виски – у Урса со льдом, у Альфреда со льдом и содовой. Они знали друг друга с юных лет. Оба в одно время учились в «Сен-Пьере», как и их отцы. Альфред поступил после интерната на юридический и стал потом работать в знаменитой фирме отца. Помимо того, что Альфред обслуживал концерн, он стал еще личным советником-юристом Урса и, насколько позволяла ситуация, также и его другом. Урс позвонил ему и спросил, не свободен ли он случайно сегодня вечером. «Случайно да», – ответил Альфред, тут же махнув рукой на театральную премьеру.

Урс не знал, как начать.

– Жалко старый комод, – произнес Альфред, чтобы хоть что-то сказать. Урс не понял, что он имеет в виду, и тогда тот пояснил: – Да отель «Des Alpes». Вот уже сколько лет они не могут вылезти из долгов. Банк «Национальный кредит» отказал им в ипотечной ссуде. А это означает, что они хотят забрать отель, чтобы впоследствии превратить его в учебный центр. Мне будет как-то не хватать этого бара. Здесь так спокойно, можно все обсудить. И достаточно шумно, чтобы не быть услышанным. Здесь мы среди своих. Урс уцепился за его слова.

– То, что я хочу спросить тебя, должно остаться между нами. Тебе это покажется странно и, возможно, даже подтолкнет к ложным выводам. Но ты рассматривай это как чисто теоретическое обсуждение проблемы. Большего о причинах этого разговора я тебе сказать не могу, кроме одного: все не так, как ты подумаешь.

– Ясно.

– Сценарий таков: одна молодая женщина выходит в тридцатые годы замуж за состоятельного фабриканта, вдовца с пятилетним сыном. Через год фабрикант умирает. Завещания с назначением наследника нет, единственными наследниками являются его жена и его сын. Она подменяет ребенка на сына своей подруги, и это проходит незамеченным. Что будет, если сегодня эта афера выплывет наружу?

– С какой такой стати?

– Да нет, ну просто как предположение. Так что же будет? Альфред задумался на мгновение.

– Да ничего.

– Ничего?

– Через десять лет мошенничество подпадает под действие закона о сроке давности.

– Ты в этом уверен?

– Ну я же знаю, каков срок давности для мошенничества.

Урс помешивал в стакане пластмассовым жирафом. Кубики льда позвякивали.

– Дополнительный вопрос, еще более гипотетический: муж умер не собственной смертью, в этом ему помогла немножко жена, что тоже никем не было замечено.

– Срок давности для убийства – двадцать лет, для мошенничества – десять. Если в течение этого времени ничто не всплыло наружу, считай дело закрытым.

– А наследство?

– Жена как убийца пожизненно объявляется недостойной наследовать. Это означает, если сегодня что-то раскроется, она автоматически теряет все права на наследство.

– И должна возвратить все законному наследнику.

– С правовой точки зрения – да. Урс кивнул.

– Так я и думал.

– Но если она этого не сделает, тот никаких прав не имеет. Срок давности для иска о наследстве истекает через тридцать лет.

– А фиктивный сын?

– Ну, тут вообще не о чем говорить. Для этого срок истек уже через десять лет. И поскольку он не несет никакой ответственности за то, что его в детском возрасте обменяли на другого ребенка, его даже нельзя признать недостойным наследовать.

– Ты уверен? – Урс сделал знак барменше. Альфред Целлер усмехнулся.

– Наше право наследования защищает имущество и состояние куда лучше, чем права наследников.

– Повторить то же самое? – спросила Эви.

Примерно в то же время Эльвира Зенн стояла в ванной, одетая к выходу, и набирала содержимое инсулинового шприца, украденного ею у доктора Штойбли, в три обыкновенных.

Она завернула их в сухую кухонную салфетку и спрятала у себя в сумочке. Затем вышла, вынула из вазы в гардеробной букет весенних цветов и направилась в парк. Фонари, окаймлявшие дорожку, петлявшую между рододендронами, стояли на моросящем дожде в ореоле желтого сияния.

Конитоми лежал в кровати. В кровати над ним лежал Томикони. Обе мамы спали рядом. Кровати тряслись и качались. Они ехали ночью на поезде. Они отправились в длинное путешествие. Было темно, штора на окне опущена. Когда поезд останавливался, за окном слышались шум и голоса, а за дверью шаги людей, возбужденно говоривших друг с другом.

Через какое-то время кровати дергались, что-то вздыхало и визжало, и поезд опять стучал колесами и катился дальше. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Тук-тук-тук, тук-тук-тук, тук-тук-тук. У него и у Томикони было теперь по две мамы: мама Анна и мама Вира. Это чтобы они не грустили, что у них нет больше ни одного папы и никаких тетей.

Но ему все равно было грустно. А Томикони'– нет.

Сестра Ранья очень удивилась, когда, открыв дверь, увидела пожилую даму с огромным букетом в руках.

– Я Эльвира Зенн. Мне захотелось принести для господина Ланга немного цветов. Он еще не спит?

– Он уже в постели, но, думаю, еще не заснул. И наверняка обрадуется, что вы пришли.

Она впустила Эльвиру Зенн, взяла у нее цветы и помогла ей снять мокрый плащ. Потом постучала в дверь к Конраду и открыла ее.

– Сюрприз, господин Ланг.

Конрад еще раньше закрыл глаза. Но, услышав голос сестры Раньи, открыл их. Увидев, однако, Эльвиру, он тут же снова, закрыл их.

– Он очень устал, потому что он ничего не ест, – прошептала сестра Ранья.

– Я просто немножко посижу здесь, если вы не возражаете.

Поставив цветы в вазу и внеся их в комнату, Ранья увидела, как Эльвира сидит на стуле у края постели и смотрит на спящего Кони. Картина растрогала Ранью. Она радовалась, что старая женщина все же опомнилась и пришла к Кони. Выйдя за дверь, она переборола в себе естественное желание понаблюдать за ними сверху по монитору и решила скромненько посидеть в гостиной, пока посетительница уйдет.

Симона Кох и Петер Кундерт пили уже по третьей чашке кофе. Бумажная скатерть на столе была исписана вкривь и вкось разными математическими значками и словами. «Конитоми —„ Томикони“ стояло в одном месте и „Томи —„ Кони“ и «мама Вира мама Анна“ в другом. Кундерт лучше соображал, если видел все это перед глазами. Чем дольше они об этом говорили, тем больше прояснялся смысл всего.

– Вот почему такое долгое путешествие. Чтобы без помех перепрограммировать детей, – сказала Симона.

– И чтобы Эльвира могла уволить всю прислугу и взять по возвращении новую, – высказал предположение Кундерт.

– А потом ей еще надо было держать мальчиков подальше от обеих старых теток. Те определенно все бы заметили.

– А почему они ничего не заметили после их возвращения?

– Возможно, они уже умерли. Обе выглядят на фотографиях очень старыми.

Кундерт написал: «Тети – когда?», оторвал клочок скатерти с записью и сунул его к другим в нагрудный кармашек рубашки. Кафе опустело. Но потом пришло время, когда заканчиваются киносеансы, и маленький зальчик вновь заполнился.

– Одно только никак не вписывается в схему, – ломал голову Кундерт.

– Анна Ланг. Или скорее даже так: что побудило Эльвиру предпринять эту подмену детей?

– Он назвал ее «мама». «Мама, почему ты уколола папу-директора?» Кундерт немного колебался.

– Может, она что-то вколола Вильгельму Коху?

– Она убила его, – твердо заявила Симона.

– Может, это все-таки удастся исключить?

Он написал: «Причина смерти Коха???», вырвал клочок и убрал его к остальным.

– Думаю, сейчас нам лучше вернуться, – сказала Симона.

Через два часа после того как ушла Эльвира Зенн, сестра Ранья заметила, что. с Конрадом Лангом творится что-то неладное. Взглянув, как полагалось, на пациента, она увидела, что тот лежит, обливаясь потом, бледный как мертвец, сердце его бешено колотится, и сам он дрожит всем телом. Его губы двигались, он пытался что-то сказать. Она приблизила ухо вплотную к его губам, но услышала только бессмысленное бормотание и мычание.

– What's the matter, baby, tell me, tell me!(В чем дело, детка, скажи мне, скажи мне) – Она пыталась прочесть слова по его губам.

– Angry? Why are you angry, baby? (Сердишься? Почему ты сердишься, бэби).

Конрад затряс головой. И снова попытался что-то сказать.

– Hungry? You are hungry? (Голодный? Ты голодный, бэби?)

Конрад Ланг кивнул.

Сестра Ранья выбежала и вернулась с банкой засахаренного миндаля в медовом сиропе. Открутив завинчивающуюся крышку, она выудила капающий миндаль и положила его ему в рот. За ним другой. А потом и следующий. Конрад проглатывал миндаль с такой жадностью, какой она еще не наблюдала ни у одного больного. Может, разве что иногда у диабетиков, у которых вдруг внезапно резко падает содержание сахара в крови. Но Конрад Ланг диабетиком не был.

Странным было только одно: чем больше засахаренного в меде миндаля он съедал, тем лучше себя чувствовал. Его пульс нормализовался, обильное потение прекратилось, и он снова слегка порозовел. Сестра Ранья только сунула последний миндаль Конраду в рот, как открылась дверь и вошли доктор Кундерт и Симона. Оба облегченно вздохнули.

– Чары сестры Раньи опять подействовали, – сказала Симона, – Конрад снова ест.

Сестра Ранья рассказала, что случилось. Все симптомы говорили о гипогликемии. Доктор Кундерт измерил содержание сахара в крови Конрада и установил, что оно по-прежнему все еще оставалось предельно низким. Сестра Ранья спасла ему, по-видимому, жизнь своим засахаренным миндалем. Впрыскивая глюкозу в капельницу, Кундерт заметил следы проколов в резиновой перемычке. Лично он за последние сутки никаких лекарств таким путем в капельницу не добавлял.

– Когда господин Ланг выдернул прошлой ночью иглу, я целиком и полностью заменила на капельнице и трубку, и все соединения.

Доктор Кундерт мучительно искал объяснений. У пациента с нормальным содержанием сахара в организме не может ни с того ни с сего наступить гипогликемический шок.

– И вам за весь вечер не бросилось в глаза ничего необычного в пациенте?

– Только то, что он был очень усталым. Даже когда пришла госпожа Зенн, он так и не проснулся.

– Здесь была госпожа Зенн? – спросила Симона.

– Да. Она находилась здесь с ним больше часа.

– Вы не заметили ничего особенного?

– Меня здесь в комнате не было.

– А на мониторе?

– Тоже нет. Ведь у него была гостья. Кундерт и Симона кинулись к лестнице.

Томас, взлохмаченный и опухший, в два часа ночи пришел в гостевой домик. Симона вытащила его из постели.

– Если речь не идет о жизни и смерти, тогда ты узнаешь, почем фунт лиха, – пригрозил он ей, когда она потребовала, чтобы он прихватил свои очки и немедленно шел к ним.

– Именно об этом речь и идет, – ответила Симона. – О жизни и смерти.

Она позвонила и Урсу тоже. Он еще не вернулся, заверила ее заспанная Канцелярия.

Симона провела Томаса в комнату для дежурств и представила ему доктора Кундерта и сестру Ранью. От предложенного стула он отказался. Он не намеревается застревать тут надолго. Кундерт пустил пленку видеозаписи с того момента, когда сестра входит с букетом цветов и оставляет потом Эльвиру с Конрадом одних.

– Она навестила Кони? – удивился Томас. – Когда это было? Симона взглянула на часы.

– Семь часов назад.

Картинка долго оставалась без изменений – Конрад Ланг лежит на спине с закрытыми глазами, Эльвира Зенн сидит на стуле рядом с ним. Доктор Кундерт прогнал пленку вперед до того места, где Эльвира молниеносно вскочила со стула и так же молниеносно села на него снова. Он остановил кадр, перемотал пленку назад и пустил ее теперь на нормальной скорости.

Сейчас всем было видно, как Эльвира осторожно встает со стула, склоняется над Конрадом и снова садится. Та же сцена повторяется еще два раза.

Вот Эльвира встала. Склонилась над Конрадом. Выпрямилась. Открыла свою сумку. Вынула оттуда светлую салфетку. Положила ее на ночную тумбочку. Развернула салфетку. Что-то взяла в правую руку. Пошла с этим к капельнице. Взяла мягкую трубку левой рукой. Что она сделала дальше, мешало увидеть ее правое плечо. Она вернулась назад к ночной тумбочке. Положила какой-то предмет на светлую салфетку. Взяла в руки другой. Вернулась назад к капельнице. Подняла предмет вверх и подержала его против света. На какое-то мгновение он четко обозначился на пододеяльнике. Шприц?

Что она сделала дальше, опять закрыло плечо.

Только на третий раз все стало видно абсолютно точно: шприц! И еще: она втыкает иглу в резиновую перемычку на капельнице.

Эльвира убирает салфетку опять в свою сумку и выходит из комнаты, даже не оглянувшись на Конрада.

– Что это было? – спросил пораженный Томас.

– Попытка убийства. Это был инсулин. Господин Ланг должен был умереть от гипогликемического шока. Недоказуемо. Он выжил только благодаря сестре Ранье.

Томас Кох опустился на стул. Долгое время он сидел, словно у него разум помутился. Потом он посмотрел на Симону:

– Зачем она это сделала?

– Спроси ее сам.

– Может, она сошла с ума?

– Надеюсь, ей удастся это доказать, – сказал доктор Кундерт.

На следующее утро Эльвира Зенн чувствовала себя превосходно. Она отлично выспалась, проснулась очень рано, с чувством величайшего облегчения, тут же встала и налила себе ванну. Войдя через три четверти часа в свою «утреннюю» комнату, она сразу поняла, что что-то не сработало: на ее маленькой оттоманке спал Томас – одетый и с открытым ртом. Она принялась трясти его. Он сел, пытаясь сообразить, где он и что с ним.

– Что ты тут делаешь? Томас соображал.

– Я ждал тебя.

– Зачем?

– Мне надо с тобой поговорить.

– О чем? Он забыл. Эльвира помогла ему:

– Это как-то связано с Кони?

Томи думал. И тут к нему вернулись все воспоминания о прошлой ночи.

– Ты хотела его убить!

– Кто тебе сказал?

– Я сам все видел. Это все записано на пленку. У Эльвиры подкосились ноги.

– В комнате Конрада есть скрытая телекамера?

– Ну вам же подавай все только самое лучшее!

– Что там видно?

– Тебя, как ты три раза что-то вкалываешь ему в трубку на капельнице.

– И он жив?

– Его спасла ночная сестра. Медом, насколько я понял. Эльвира окаменела.

– Зачем ты это сделала? Она не отвечала.

– Зачем ты сделала это?!

– Он опасен.

– Кони? Опасен? Для кого?

– Для нас. Для тебя, и Урса, и для меня. Для заводов Коха.

– Ничего не понимаю.

– Он помнит такие вещи, о которых никто не должен ничего знать.

– Какие вещи?

За окном занимался новый день, такой же пасмурный, как и вчера. Терпение Эльвиры кончилось, и она взорвалась:

– Знаешь ли ты, сколько мне было, когда я пришла к Вильгельму Коху нянчить его сына? Девятнадцать! А ему уже пятьдесят шесть. В глазах девятнадцатилетней девушки это был дряхлый старик. Нахальный, спившийся, и к тому же пятьдесят шесть лет!

– Но ты же вышла за него замуж!

– В девятнадцать свойственно делать ошибки. Особенно когда нет ни денег, ни жизненного опыта.

В дверь постучали. С подносом в руках вошла Монсеррат. Увидев Томаса, она достала из серванта второй столовый прибор. Эльвира и Томас хранили молчание. Наконец они опять остались одни.

– Я вызвала Анну, чтобы не быть в доме одной, к тому же полностью во власти этого старика. А потом у нее родилась идея… – Эльвира сделала паузу, – родилась идея убить его.

Томас протянул руку за чашкой кофе. Но рука задрожала так, что он отказался от этого. Эльвира ждала, что он что-нибудь скажет. Но Томас все еще пытался осознать сделанное ею признание со всеми вытекающими отсюда последствиями.

– Анна еще не доучилась на медсестру, но она уже знала, как это сделать, чтобы никто ничего не заметил: дать высокую дозу инсулина. Человек умирает тогда в состоянии шока. Доказать искусственное введение инсулина невозможно. Самое большее – обнаружить след от укола. Если тщательно искать его.

Томас наконец взорвался.

– И вы убили моего отца!

Эльвира взяла стакан апельсинового сока. Ее рука оставалась твердой. Она выждала какой-то момент, но потом поставила стакан назад, так и не сделав ни глотка.

– Вильгельм Кох стал твоим отцом только после смерти. Томас смотрел и ничего не понимал.

– После его смерти мы вас подменили. Вильгельм Кох был отцом Конрада. Давая Томасу время сформулировать свой следующий вопрос, она опять взяла стакан. Но теперь и ее рука дрожала. Она снова поставила его на место.

– Зачем вы это сделали? – удалось наконец Томасу выдавить из себя.

– Мы хотели, чтобы все получил ты, а не Конрад.

Томасу снова понадобилось время, чтобы переварить и это.

– Но почему? – спросил он затем. – Почему я?

– С Конрадом меня ничто не связывало. Он только напоминал мне о Вильгельме Кохе.

– А со мной? Что тебя связывало со мной?

– Мы же с Анной были сестрами.

Томас встал и подошел к окну. Монотонный затяжной дождь зарядил с самого утра.

– Анна Ланг – моя мать, – пробормотал Томас. – А ты – моя тетка. Эльвира не ответила.

Несколько минут Томас молча стоял и неотрывно смотрел на мокрые от дождя рододендроны. Потом он покачал головой.

– Как могла мать отдать своего ребенка ни за что ни про что своей сестре?

– То, что она останется в Лондоне, мы не планировали. Она влюбилась. А потом началась война.

– А кто мой отец? – спросил он наконец.

– Это абсолютно не важно. Томас повернулся от окна.

– И что будет, когда все это вылезет наружу?

– Не вылезет.

– Они подключат соответствующие инстанции.

– Ты поговоришь с Урсом и с Симоной. Вы постараетесь отговорить ее от этого. Любой ценой.

Томас кивнул.

– А ты?

– Мне лучше уехать на пару дней.

Он только качал головой и уже собирался уйти, как вдруг опомнился, обнял ее и поцеловал в обе щеки.

– Теперь ступай, – сказала она и крепко прижала его к себе. Когда он ушел, в глазах у нее стояли слезы.

– Дурачок, – прошептала она. И направилась в ванную.

У Урса трещала с похмелья голова, когда отец разбудил его в начале восьмого. Последнюю ночь он кутил допоздна. Благоприятная информация, полученная от Фреди Целлера, стоила того, чтобы отпраздновать на широкую ногу, – около двух часов ночи он забрел в одно сомнительное заведение, посещение которых запретил себе сам с тех пор, как его ввели в совет правления концерна. В четыре часа утра он обнаружил, что находится в номере захудалого отеля в старой части города в обществе очаровательной бразильянки, у которой, как выяснилось позднее, в самом интересном месте ничего не было, кроме пениса. Что в тот момент ему было абсолютно безразлично. Даже напротив, в чем он, к своему великому ужасу, признался себе позже.

Он вернулся домой всего два часа назад, поставил будильник на десять, потому что хотел пойти отобедать с Эльвирой и успокоить ее относительно того, что кануло в прошлое. Но похоже, насколько ему удалось понять из сбивчивых объяснений собственного отца, прошлое все-таки сыграло с ними злую шутку.

Единственное, что ему еще оставалось, это как можно скорее привести себя в порядок и начать действовать с ясной головой, стараясь ограничить размеры надвигающейся катастрофы.