Текст книги "Small World"

Автор книги: Мартин Сутер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Mama Anna isn't here, – сказала сестра Ранья и обняла его.

Передавая на следующее утро дежурство сестре Ирме, сестра Ранья рассказала ей о произошедшем ночью.

– Скажите доктору, бесы прошлого не дают ему спать. Позднее Кундерт просмотрел с Симоной ночную запись. – Почему же он так боялся света? – спросила Симона.

– Он вообще не боялся света. Боялся только зажечь его. Потому что мама Анна запрещала ему это. Он не боится света. Он боится мамы Анны.

Доктор Кундерт перемотал пленку назад. До того места, где Конрад Ланг закрывает лицо руками и умоляет: «Я не зажигал света, мама Анна».

– «Мама Анна», – повторила Симона. – Есть ли у вас какая догадка, почему он называет ее то мама Анна, то мама Вира?

– Возможно, на своем детском языке, – предположил Кундерт.

– А может, и так: два мальчика-ровесника, и оба называют своих матерей «мама». И это ведет к постоянной путанице. Отсюда мама Анна и мама Вира.

Через неделю пришло согласие Комиссии по вопросам медицинской этики на однократное проведение испытания препарата РОМ-55 на пациенте Конраде Ланге, шестидесяти семи лет. Доктор Кундерт никак не мог дождаться момента, когда можно будет сообщить об этом Симоне. Но Симона плохо провела ночь. Урс настоял на том, чтобы вызвать доктора Шперри. Тот зашел еще до начала своих приемных часов и прописал ей постельный режим.

Канделярия, домоправительница, получила строгие указания: никаких посетителей и никаких телефонных разговоров.

– Но это очень важно, – настаивал доктор Кундерт.

– Если доктор сказал «нет», значит, нет, – ответила Канделярия. – Вы ведь сами доктор.

Так что ему пришлось дожидаться второй половины дня, когда Симона почувствовала себя лучше и, несмотря на протесты Канделярии, пришла в гостевой домик.

– Можно начинать, – бросил на ходу Кундерт, когда она вошла в дежурную комнату, которая все больше превращалась в комнату наблюдения за больным по телемонитору

Симона подумала сначала, что это относится к экрану, на котором было видно, как мучается возле постели физиотерапевт с безразличным ко всему Конрадом. И только заметив, с какой ухмылкой он ждет ее реакции, она все поняла.

– Вам дали зеленый свет?

– Завтра О'Нейл придет с установкой для РОМ-55. Послезавтра можно уже будет попробовать.

– Так быстро?

– С каждым днем промедления мы теряем все больше нервных клеток.

Симона присела к столу, на котором стояли кофейные чашки и термос. Она сильно изменилась за последние месяцы – почти перестала пользоваться косметикой и меньше следила за своей одеждой. По ее фигуре беременности почти не было заметно.

– Вам уже лучше? – спросил доктор Кундерт. Симона кивнула.

– Можем ли мы на вас рассчитывать?

– Конечно, вы можете на меня рассчитывать. Но меня больше бы устроило, если бы вы отвели для меня время во второй половине дня.

Любимым фото Конрада был кабриолет «мерседес» на опушке леса. К машине прислонилась Эльвира, вся в белом – узкая миди-юбка, короткий двубортный жакет с широкими лацканами, перчатки, берет, надвинутый на правое ухо. И только туфли и чулки черные. На первый взгляд кажется, что она на снимке одна. Но когда Конрад увидел это фото в первый раз, он тут же обратил внимание Симоны на вихор за задним левым крылом «мерседеса»: «Кони». Потом Конрад показал на переднее левое крыло: «Томи». И там в выемке между фарой и радиатором можно было заметить спрятавшегося и глазевшего оттуда мальчишку.

– «Мерседес» дает сто десять километров в час.

С тех пор он каждый раз затаенно ждал, когда черед доходил до этого фото, заметит она что-нибудь или нет. И чтобы доставить ему удовольствие, она никогда не находила на снимке ничего примечательного, тогда он с детской радостью показывал ей обоих спрятавшихся мальчуганов. «Кони – Томи». И тут же деловито добавлял: «Мерседес» дает сто десять километров в час».

Если же на него нападали апатия и депрессия и он отталкивал от себя фотографии, она все же каждый раз могла вытащить его из этого состояния с помощью любимой фотозагадки. И если было нужно, делала это несколько раз подряд. В эту игру Симона играла с Конрадом, когда вошла Ирма и доложила, что в соседней комнате доктор О'Нейл и что он хочет с ней переговорить.

В гостиной у стола О'Нейл и Кундерт склонились над маленьким квадратным аппаратом с отростком в виде сопла, на нем висела маска. Она напоминала кислородную, применение которой стюардессы демонстрируют пассажирам перед каждым полетом.

О'Нейл не стал тратить время на светские поклоны.

– Нам надо испробовать, как он на это отреагирует.

– А что это такое?

– Аэрозольный аппарат. С его помощью мы будем вводить РОМ-55. Методом ингаляции.

Симона плохо провела ночь. Спала беспокойно и проснулась сразу после двух. Она долго боролась со своим дыханием, стараясь дышать ровно, чтобы Урс, спавший чутко, не услышал, что она не спит, и не начал приставать к ней: «Что с тобой? Тебе нездоровится? Принести тебе что-нибудь? Позвать врача? Тут что-то не так. Это все ненормально. Может, нам сменить врача? Ты мало уделяешь себе внимания. И еще это безобразие с Кони! Ты же сказала, что с новым врачом все будет по-другому. На тебе сейчас лежит ответственность за двоих. И это не только твой ребенок, но и мой. Принести тебе что-нибудь? Тебе надо в ванную, мое сокровище?»

И только заметив полоску света под дверью, которая вела в «будуар», она увидела, что лежит в кровати одна. Она зажгла свет.

Комната начала медленно кружиться, она почувствовала, как набегает слюна. Она села на краю постели и попробовала сосредоточиться на чем-нибудь другом. Вдруг ей показалось, что она слышит в будуаре голос Урса. Она медленно встала, подошла к двери и открыла ее. Урс, полусидя на маленьком письменном столе, держал телефонную трубку тесно прижатой к уху и улыбался. На появление Симоны он отреагировал так, как если бы был застигнут на месте преступления. Он тут же положил трубку и стал смотреть, как она с отвращением на лице закрывает за собой дверь.

Симона еще успела дотащиться до туалета. И там ее вывернуло.

Она не знала, сколько времени она простояла на коленях перед унитазом. Но когда она, бледная и измученная, вернулась назад, ее уже ждал доктор Шперри. Она повела его в свою комнату «Лауры Эшли», даже не удостоив взглядом стоявшего рядом с ним Урса. Она закрыла дверь и легла на канапе. Врач измерил ей пульс и давление.

– Вам надо лечь в больницу, пока не станет лучше.

– Там мне лучше не станет.

– Но там мы сможем кормить вас искусственно. Вы не прибавляете в весе, у вас происходит обезвоживание организма. Это очень плохо для ребенка.

– Кормить меня искусственно можно и здесь.

– Вам нужен уход и врачебный контроль, все это возможно только в больнице.

– Больница есть у меня и тут.

Когда взошло солнце, Симона уже лежала в одной из двух спален на втором этаже гостевого домика, хотя Урс и предпринял слабую и тщетную попытку протеста.

– Успокойся, – только и сказала она, и он тут же стушевался.

* * *

– Они что-то попробовали? – спросила Эльвира упавшим голосом.

– Конраду Лангу в рамках клинических испытаний было введено лекарство, по которому еще не завершены исследовательские работы, – дал ей разъяснения доктор Штойбли.

– И они имели на это право?

– Если ходатайствовал лечащий врач и все заинтересованные лица дали свое согласие, то да.

– Но меня никто не спрашивал.

– В этом смысле вы не являетесь заинтересованным лицом. В этом качестве выступают лечащий врач, фармацевтическая фирма, Комиссия по вопросам медицинской этики и пациент. В данном случае опекунский совет.

– И все дали согласие?

– Очевидно. Эльвира Зенн покачала головой.

– Я думала, это неизлечимо.

– Так оно и есть. По крайней мере, на сегодняшний день.

– И Кони, возможно, будет первым, кого они вылечат?

– В лучшем случае он внесет свой научный вклад в дело изучения болезни Альцгеймера.

– Не зная этого?

– Не имея ни малейшего представления.

Единственным событием в эти дни в гостевом домике стал приход Томаса Коха. Загорелый и полный энергии, он неожиданно вырос в дверях и потребовал, чтобы его впустили. Сестра Ирма, никогда не видевшая его прежде, допустила ошибку, спросив его, кто он такой и что ему здесь надо. А он в свою очередь тоже не сдержался и рявкнул на нее:

– Не ваше собачье дело! Пропустите меня!

Доктор Кундерт, услышав громкий спор в дверях, спас ситуацию.

Через несколько минут Томас, раздраженный, вошел в комнату, где лежала его невестка. Ее вид – хорошенькая женщина, готовящаяся стать матерью его первого внука, – мгновенно укротил его. Вместо того чтобы жаловаться на прием, устроенный ему сестрой Ирмой, чего ему так хотелось, он произнес:

– Надеюсь, скоро тебе станет лучше.

– Я тоже надеюсь, – вздохнула Симона. – Ну, как там было?

– Где?

– Не знаю. Там, где ты только что был. Томас Кох мгновение помолчал.

– На Ямайке.

– Может, ты слишком много разъезжаешь?

– То есть как?

– Ну, раз ты так долго думаешь, где ты только что был.

– Это все возраст. – Он засмеялся громче, чем нужно, и сел на стул рядом с ее кроватью. И тут же стал серьезным. По-отечески взял ее руку.

– Урс сознался мне, что ты спишь здесь не только из-за своих проблем с беременностью.

Симона ничего не ответила.

– Я намылил ему голову.

Ей хотелось, чтобы он отпустил ее руку.

– Боюсь, это у него от меня. Как волка ни корми… Но в одном с Кохами ты можешь быть уверена: когда дело доходит до чего-то серьезного, мы выбираем наших жен. Какое значение имеет все остальное? Да никакого!

Она отняла свою руку.

– Я понимаю тебя. Так не поступают, тем более когда жена ждет ребенка. Этому нет никакого оправдания. – И тут он перешел к главному: – И тем не менее я считаю, ты должна выйти отсюда. Врачи, медсестры и старый человек, который потихонечку умирает, – это все удручающее окружение для будущей матери. Мы отведем тебе комнату и обеспечим хороший уход. Ты сама удивишься, как быстро встанешь на ноги.

– У меня здесь есть все, что мне нужно, и за мной прекрасно ухаживают. Неверный супруг тоже далеко не идеальное общество для будущей матери.

– Это больше не повторится.

– Зато повторялось уже слишком часто.

– Все опять наладится.

– Нет.

Это прозвучало так, словно Симона долго обо всем размышляла. Хотя на самом деле только сейчас, в эту секунду, ей все стало абсолютно ясно. Нет, ничего больше не наладится. Никогда. Пришло время задуматься, как жить дальше.

– Что это значит?

– Еще не знаю.

– Не делай глупостей.

– И не подумаю. Томас встал.

– Передать что-нибудь Урсу? Симона покачала головой.

– Поправляйся быстрее. – сказал Томас и двинулся к двери.

– Ты был у Конрада?

– Нет.

– Почему?

– Я не знаю, о чем с ним говорить.

– О старых временах.

– Старые времена старят человека. – ухмыльнулся Томас и вышел из комнаты. С этого момента Симона пошла на поправку. Внезапная уверенность, что она не любит Урса и не хочет дальше жить с ним. вернула Симоне хорошее самочувствие.

Насколько внезапно улучшилось здоровье Симоны, настолько же резко ухудшилось оно у Конрада. Он несколько раз пытался ночью встать. Каждый раз это замечала сестра Ранья, не спускавшая глаз с монитора, она своевременно появлялась в его комнате, предотвращая самое страшное.

При анализе записей доктора Кундерта обеспокоил тот факт, что Конрад стал хуже говорить по-английски. Он долго подыскивал слова и путал их с французскими и испанскими. Доктор Кундерт был готов к тому, что состояние пациента ухудшится. Когда в этот день Симона собралась после обеда провести очередную фотобеседу с Конрадом, он с особым напряжением вглядывался в монитор. Через две-три минуты он уже знал, что его опасения подтвердились. Конрад Ланг хотя и проявлял интерес к снимкам, которые ему показывала Симона, но так. как будто видел их впервые. Он не смог ответить почти ни на один стандартный вопрос и не выдал ни одного из своих стандартных комментариев. Симоне все время приходилось помогать ему обговоренными на этот случай подсказками. И все чаще Симона бросала растерянный взгляд на скрытую телекамеру.

Когда она дошла до фотографии с «мерседесом», Кундерт вскочил со своего стула. Он встал и подошел поближе к монитору.

Симона задала свой обычный вопрос:

– А вот здесь это Эльвира?

Конрад, как всегда, медлил. Но на сей раз явно не для того, чтобы подержать Симону в неведении, а чтобы действительно что-то вспомнить. Но потом все же утвердительно кивнул и усмехнулся. Симона тоже облегченно усмехнулась, и Кундерт у монитора сделал то же самое. Конрад Ланг показал на вихор Кони, торчавший из-за заднего левого крыла, и сказал:

– Томикони.

Потом показал на Томи, спрятавшегося между левой передней фарой и радиатором, и сказал:

– Конитоми.

Симона попробовала импровизировать. Она показала на спрятавшегося мальчика, которого Конрад до сих пор всегда называл Кони, и спросила:

– Кони?

Конрад радостно покачал головой и выпалил:

– Томи.

– А сколько километров дает «мерседес»? – спросила она.

– Понятия не имею.

Кундерт и Симона рассматривали фотографию вместе.

– Когда вы показали на Кони, он сказал «Томикони»?

– А когда на Томи, то «Конитоми», – ответила Симона.

– Он попытался сделать вид, что не знает больше, где кто из мальчиков спрятался.

– А почему он поменял имя, когда я хотела докопаться?

– Потому что к этому моменту он уже забыл свой трюк с Томикони и Конитоми. Симона была обескуражена.

– Означает ли это, что лекарство не подействовало?

– Оно еще не могло подействовать. Это означает всего лишь, что болезнь развивается своим чередом. Но о действии РОМ-55 нам это ничего не говорит. Это лишь означает, что дальнейшие связи нервных клеток атрофировались, прежде чем лекарство успело подействовать. Нам просто не повезло.

– И прежде всего Конраду.

– Прежде всего ему.

Оба помолчали. Потом Симона сказала:

– Представьте себе, оно действует, а там уже нет ничего живого. Такую картину Кундерт вполне был готов себе представить.

Кони видел в комнате лица. Они смотрели на него с обоев и занавесок. Многие были очень злыми. Некоторые были любезными, но все равно злыми. И только немногие просто приветливыми.

Если он не двигался, они не глядели на него и не могли ничего ему сделать. Спасения от них не было, даже если выключить свет. Тогда появлялись другие лица. Те корчили гримасы, когда дул ветер. И еще приходили звери, садились на стул и следили за ним. Поэтому лучше было не гасить свет. Так по крайней мере удавалось постоянно держать их в поле зрения.

Надежды, что изменения в состоянии Конрада связаны с временным кризисом, лопнули в ближайшие же дни.

Не столь разочаровывающим было только сообщение Жозелин Жобер. Конрад по-прежнему с увлечением рисовал акварели. Однако они становились все более абстрактными, и орфография в надписях, которыми он всегда наделял свои картины, тоже изрядно хромала. Почти в каждом втором слове буквы и слоги повторялись, потому что он забывал, что уже написал их. «ЕвЕвропа», писал он, или «Ябяблонолоня». Как и прежде, он всегда подпевал ей без слов, если она пела ему на своем ломаном немецком походные, рождественские или студенческие песни.

А на фотографии, показываемые ему Симоной, он теперь реагировал пассивно. И больше не говорил: «Венеция», «Милан» или «У моря», когда она спрашивала его, где это было. В лучшем случае он кивал, если она спрашивала сама: «Это у моря?» или «Это в Венеции?». Но теперь она могла показать ему фото, сделанное в Венеции, и спросить: «Это в Париже?», он все равно бы кивнул. Различить себя и Томаса он тоже больше не мог. Он путался, где кто, и называл обоих «Томикони» и «Конитоми». Зато Эльвиру Зенн он узнавал на всех снимках и называл ее не иначе как «мама Вира».

Симона была подавлена и, вернувшись к себе в комнату, бросила фотографии на стол.

– Я рад, что тебе уже лучше, – произнес голос у нее за спиной. Это был Томас Кох. Он сидел на краю постели и теперь встал. Симона смотрела на него выжидательно.

– Меня пустила сестра. Вспомнила, вероятно, что этот дом мой.

– Я не вернусь назад в виллу, если ты пришел за этим.

– Это ваши дела с Урсом. Симона ждала.

– Как здоровье Кони? Симона пожала плечами.

– Сегодня так себе.

– А чудодейственное лекарство?

– Никакого результата, – сказала она. – Пока еще, – добавила она быстро.

Симона еще никогда не видела Томаса Коха таким. От его самоуверенности не осталось и следа. Он смущенно стоял в этой маленькой простой комнатке, не знал, куда деть свои руки, и, похоже, был чем-то серьезно обеспокоен.

– Ну ты садись.

– У меня не так много времени. – Он взял со стола фотографии и с отсутствующим видом стал перебирать их. Симону охватил страх. Но Томасу явно было безразлично, откуда они у нее.

– Так много воспоминаний, – пробормотал он задумчиво.

– Для него с каждым днем их становится все меньше и меньше. – Симона показала на одного из мальчиков под тентом на пляже. Квадратный череп, узко посаженные глаза. – Это ведь ты, да?

– Ну ты же видишь.

– Кони больше не может отличить вас друг от друга. Иногда он называет тебя Кони, себя иногда Томи, а чаще говорит Томикони или Конитоми.

– Ужасная болезнь. – Томас продолжал перебирать фотографии.

– Хочешь его увидеть?

– Нет, – сказал он как-то поспешно. – Нет, может, в другой раз. Пойми меня правильно.

Симона поняла. Томас Кох был очень озабочен. Но только не по поводу Конрада Ланга, а по поводу самого себя,

Конитоми мог бы уже лечь спать. Он устал. Но он не хотел этого. Если он заснет, они придут и станут его колоть.

Томикони не знал, что лучше: если не зажигать свет, они его не увидят. А если зажечь свет, тогда он вовремя заметит, что они идут. Если же он все-таки заснет, то может пропустить момент, когда они зажгут свет. И тогда уже все, слишком поздно, потому что они уже будут здесь. Если он, конечно, спрячется, тогда они, может, и уйдут.

Конитоми тихонько откинул одеяло и поджал ноги. Это было не так просто. К левой ноге они привязали ему что-то тяжелое, чтобы он не мог убежать. Теперь спустить ноги с кровати. Сначала правую, потом эту, тяжелую. Он съехал с края кровати. И стоял возле нее. Где бы ему спрятаться?

Слишком поздно. Зажегся свет.

– Не надо меня колоть, – захныкал Томикони.

– Now there, now there (Ну, ну, не плачь!), – успокоила его сестра Ранья.

С того дня, как его не пустили в гостевой домик, сказав, что Симону нельзя тревожить, Урс Кох выждал без малого четыре недели. За это время о самочувствии своей жены он справлялся через третьих лиц. Он обладал уже достаточным жизненным опытом и знал, что лучше всего придерживаться тактики «не бегать за женщинами, тогда они сами прибегут».

В случае с Симоной, которую он, несмотря на ее резкий протест, объяснимый, по-видимому, ее беременностью, считал покладистой, такая тактика тоже должна была сработать. И поэтому, когда его отец сказал: «Тебе бы надо быть к ней повнимательнее, а то как бы ей не взбрели в голову дурные мысли», он сразу спросил: «Самоубийство?» Но тот ответил: «Развод», и тогда Урс только усмехнулся и выбросил это из головы. Он решил еще немного подождать. Но потом, когда она по-прежнему не давала ничего о себе знать, он подумал, что пора сменить тактику.

С огромным букетом ромашек – любимыми цветами Симоны – он направился к гостевому домику, позвонил и попросил сестру Ирму передать ей, что не уйдет, пока его не впустят. И будет ждать хоть всю ночь. Это подействовало. Его провели в комнату к Симоне.

– Я хочу извиниться и просить тебя снова вернуться ко мне, – начал он разговор. Это было частью его новой тактики.

И даже когда Симона ответила: «Нет, Урс, в этом нет никакого смысла», он продолжал играть свою, видит бог, не простую для него роль.

– Я хорошо осознаю: то, что я сделал, нельзя исправить.

И только когда Симона сказала в ответ: «Нет, нельзя, и поэтому будет лучше, если ты и пытаться не будешь», он отклонился от продуманного текста и вскипел:

– Что ж мне теперь, стреляться прикажешь? На Симону это не произвело впечатления.

– Мне безразлично, что ты сделаешь. Я подам на развод.

Какой-то момент она думала, что вот сейчас он начнет бушевать. Но он вдруг рассмеялся.

– Ты спятила! Посмотри на себя! Ты скоро уже будешь на шестом месяце!

– Чтобы знать это, мне не надо на себя смотреть.

– Как ты себе это представляешь? У нас родится ребенок и мы разведемся? Все одновременно?

– Тебя послушать, так тебе куда приятнее сделать сначала одно, потом другое, так, что ли?

– Ни то, ни другое. Я вообще не хочу развода. Об этом не может быть и речи. Я не хочу никаких дискуссий на эту тему.

– Отлично. Я, собственно, тоже. – Симона подошла к двери и взялась за ручку.

– Ты выбрасываешь меня из моего собственного гостевого домика?

– Прошу тебя, уходи! Урс сел на кровать.

– Я никогда не дам согласия на развод.

– А я подам жалобу.

– На что?

– На измену. Причем семикратную, если тебе интересно. Урс поднял брови.

– Доказательства?

– Я сделаю все возможное, чтобы найти и свидетелей, и доказательства. Урс встал и приблизился к ней.

– Я не допущу, чтобы моя беременная жена развелась со мной после двух лет супружеской жизни, понятно? Так просто я не сдамся. Со мной этого не случится, а значит. не случится с нами. С Кохами такого не бывает.

– Мне безразлично, что бывает с Кохами, а что нет, – сказала Симона и открыла дверь.

– И все только из-за того, что ты беременна, да? – Симона покачала головой. – Из-за чего тогда?

– Я не хочу прожить всю свою жизнь с тобой.

В один из весенних дней – фен разогнал облака, небо заголубело, садовники озабоченно наморщили лбы – Кони нарисовал «Дом снежснежков в мае». Симона пришла чуть раньше на сеанс с фотографиями. У Конрада еще не закончилась трудотерапия – он сидел, глубоко погрузившись в себя, за столом и рисовал. Симона поздоровалась с ним. он коротко кивнул ей и опять занялся своим рисунком. Он окунул кисточку в стакан с мутной водой и начал водить ею по листу с акварелью. Симона села и стала терпеливо ждать. Когда сестра сказала:

– Чудесно, господин Ланг, просто превосходно, мне это очень нравится. Можно мне показать госпоже Кох? – Она встала и подошла к столу.

Листок был еще влажным и кое-где вспучился. Бесцветно-водянистая облачно-серая голубизна на белом фоне. По нему широкий мазок кистью, окруженный рыжеватыми и желтыми, равномерно жирными мазками, расходящимися от него лучами. Внизу большими топорными буквами было написано по-печатному: «КониТоми Ланг – Дом снежснежков в мае».

– Действительно очень красиво, – подтвердила Симона.

Она села рядом с Конрадом и стала раскладывать перед ним фотографии на столе, а врач по трудотерапии собирала тем временем свои «орудия производства». В суете, возникшей в этот момент, Симона не услышала, как вошел доктор Штойбли. Только когда она в полном отчаянии при третьем «Томикони, Конитоми» подняла глаза к телекамере, она увидела его стоящим близко от стола.

В «утренней» комнате Эльвиры окна были нараспашку. Послеполуденное солнце светило в самую глубину комнаты, лучи добирались до оттоманки, где она сидела рядом с доктором Штойбли. Он только что вернулся из гостевого домика и докладывал ей о дальнейшем ухудшении здоровья Конрада.

– Значит, сенсации в медицине не произошло. – констатировала Эльвира.

– Похоже на то. Когда я пришел, он даже не узнавал себя на старых фото. Конитоми и Томикони – это все, что он смог сказать.

– На каких старых фото?

– Симона показывала ему фотографии, где вы, очевидно, путешествуете с Томасом и Конрадом по Европе. Мальчикам, пожалуй, лет по шести.

Эльвира молча встала и исчезла за дверью, которая вела в гардеробную. Доктор Штойбли остался сидеть, мучаясь вопросом, что же он такое сказал. Через некоторое время Эльвира вернулась с фотоальбомом.

– Эти фотографии?

Штойбли взял альбом в руки, полистал его и кивнул.

– Очевидно, фотокопии сделаны с этих фотографий.

Эльвира вынуждена была сесть. Она вдруг показалась ему такой старой, какой и была на самом деле. Доктор Штойбли взял ее руку за запястье, уставился на часы и начал считать пульс.

Эльвира резко выдернула руку.

Доктор О'Нейл, доктор Кундерт и Симона сидели в комнате наверху и пили кофе. На экране монитора они видели Конрада Ланга, утонувшего в своем кресле в гостиной. Конрад дремал. Он сегодня не завтракал и не обедал.

Симона задала вопрос, который уже давно ее мучил:

– То, что лечение ускорило процесс, полностью исключается? Кундерт и О'Нейл обменялись взглядами.

– Насколько наука позволяет исключать что-то полностью, – ответил О'Нейл.

– Следовательно, полностью это не исключается? – заметила Симона. Они уставились на монитор. Конрад Ланг не двигался. Вот он открыл глаза и удивленно обвел ими комнату, снова закрыл их и продолжал дремать дальше.

– Если удастся остановить процесс, пока Конрад еще в состоянии говорить и понимать речь, то у него есть шанс, что оставшиеся клетки можно будет стимулировать и между ними возобновятся связи. Вероятно, у него большие провалы в памяти, и необходимо с помощью нудной и кропотливой работы заново привести в порядок всю систему приобретенных им знаний. И это возможно. Мы исходим из того, что это возможно, иначе нас здесь бы не было.

– Просто вы хотите подбодрить меня. – улыбнулась Симона.

– Мне это удалось?

– Немножко.

Эльвира немедленно вызвала Томаса и Урса к себе в кабинет, где обычно проводились неофициальные заседания Совета правления концерна. Она сразу перешла к делу.

– Урс, твоя жена обокрала меня.

Урса как по голове стукнули. Он решил, что речь идет о делах концерна.

– Я не знаю, как и с чьей помощью, знаю только, что она завладела фотографиями, которые я хранила здесь в потайном месте. – Она показала на альбомы, лежавшие на столе. Урс взял один из них и принялся листать. – Она как-то проникла сюда и сделала с них копии. Доктор Штойбли видел, как она разглядывает их с Кони.

Томас тоже взял альбом и стал листать его.

– А зачем ей это понадобилось?

– Она хочет стимулировать его память, откуда я знаю зачем. Это якобы может помочь восстановить его восприятие реальности. Окружающей его действительности.

– Ты так предполагаешь или ты знаешь это?

– Она постоянно приставала ко мне, чтобы я дала ей фотографии прошлых лет. И к Томасу тоже. Ведь так, Томас?

Томас сосредоточенно разглядывал фотографии в альбоме. И поэтому сейчас поднял голову и переспросил:

– Что?

Эльвира отмахнулась от него и снова накинулась на Урса:

– Я хочу получить фотографии назад, и притом немедленно!

– Но они и так у тебя, она же только копии сделала, ты сама только что это сказала.

– Я не хочу, чтобы она копалась в нашем прошлом вместе с Конрадом! Урс покачал головой и еще полистал альбом.

– А почему здесь так много фотографий вырвано? Эльвира отобрала у него альбом.

– Верни мне фотографии!

Томас засмеялся и ткнул Урсу под нос альбом, который он разглядывал:

– Что ты тут видишь?

– Эльвиру перед «мерседесом».

– А меня и Кони нет? – широко ухмыльнулся он.

Эльвира вырвала альбом у него из рук.

Томас обалдело посмотрел на нее. А потом перегнулся к своему сыну и сказал:

– «Мерседес» давал сто десять километров в час.

– Принеси мне фотографии! – приказала Эльвира и встала.

– А что, в прошлом есть что-то такое, чего нельзя знать другим? – спросил подозрительно Урс.

– Принеси мне фотографии! Урс встал, раздраженный.

– А я-то думал, речь идет о фирме Кохов.

– И о ней тоже. – Эльвира вышла из комнаты.

– Она явно стареет, – сказал Томас своему сыну.

Кони сидел в своем кресле в гостиной в халате. Одеть его сегодня не удалось. Когда Симона вошла, он никак не отреагировал на это. И на то, что она пододвинула стул и села рядом с ним.

– Кони, – начала она, – у меня тут есть несколько новых фото, и мне нужна твоя помощь, чтобы разобраться в них. – Она открыла альбом.

На первой фотографии была запечатлена молодая Эльвира в зимнем саду виллы «Рододендрон». В длинной, ниже колен, юбке и свитерочке без рукавов.

– Вот эта женщина, например, – кто она?

Конрад даже не взглянул. Симона поднесла фотографию к самому его лицу.

– Эта женщина? Кони вздохнул.

– Фройляйн Берг, – ответил он, словно имел дело с непонятливым ребенком.

– Ах, а я думала, это Эльвира.

Кони покачал головой, удивляясь ее тупости.

Рядом с фото Эльвиры осталось белое пятно, где раньше была наклеена еше одна фотография. Симона перевернула страницу. На следующем снимке вилла была видна с южной стороны: лестница, ведущая на террасу, а на ней – Вильгельм Кох. В светлых брюках, белой рубашке с галстуком, в темном жилете, но без пиджака.

– А этот мужчина?

Кони уже смирился с тем, что должен объяснять этой женщине, без конца пристающей к нему с вопросами, самые элементарные вещи.

– Папа-директор, – ответил он терпеливо.

– Чей папа?

– Томитоми.

На другой странице рядом с вырванной фотографией был запечатлен павильон – рододендроны вокруг еще совсем маленькие. У чугунных перил стоят две старые женщины в шляпах с широкими полями и бесформенных, висящих на них мешком, длинных, почти до земли, платьях.

– Тетя Софи и тетя Клара, – объявил Кони, не дожидаясь вопроса. Его интерес проснулся. Доктор Кундерт у монитора отметил это с явным облегчением.

Страницу за страницей Симона просмотрела с Конрадом все фотографии старого альбома. Снимки парка, «папы-директора», «фройляйн Берг», «тети Софи и тети Клары». И белые пятна от утраченных фотографий.

На одном из самых последних Эльвира была в цветастом летнем платье-костюмчике с короткими рукавами, она стояла у балюстрады на террасе. Рядом с ней Вильгельм Кох, положивший – чего не было прежде ни на одной фотографии – руку по-хозяйски ей на талию.

– Папа-директор и мама, – прокомментировал Конрад.

– Чья мама?

– Томитоми, – вздохнул Конрад Ланг.

– Фройляйн Берг – мама Томитоми?

– Теперь уже да.

С последним фото произошло нечто неожиданное. На нем была запечатлена цветочная грядка вдоль живой изгороди и кадка с цветущим олеандром, ради которого, очевидно, и делался снимок. Кони долго и внимательно изучал фотографию. Наконец изрек:

– Папа-директор и Томи.томи. Симона взглянула на телекамеру.

– Папа-директор, – Кони указывал на какое-то место посреди олеандра, – и Томи-томи. – Он ткнул пальцем чуть ниже того места.

Когда Симона вгляделась повнимательнее, ей стало ясно, что фотограф забыл перевести пленку и дважды снял на один и тот же кадр. В живой изгороди она различила едва заметный контур круглой головы Вильгельма Коха. А на коленях у него силуэт ребенка.

Доктор Кундерт и Симона долго сидели над фото, пытаясь понять ответы Конрада Ланга. То, что в девичестве Эльвира Зенн носила фамилию Берн ни для кого не являлось секретом. Но если маленький Конрад знал это, значит, он был знаком с Эльвирой до того, как его мать Анна Ланг приступила к своим обязанностям служанки на вилле «Рододендрон». К тому времени Эльвира уже была женой директора Коха. Конечно, ничего невероятного в том, что молодая Эльвира, став женой пожилого мужчины, пригласила в служанки кого-то из старых знакомых, чтобы скрасить жизнь, не было.